Поэт на протяжении своего творчества довольно часто обращался к античности. Она присутствует в современной жизни, например в архитектуре Петербурга, носящей на себе следы артиллерийских обстрелов, или в виде безмолвного бюста в «безлюдной галерее», но и сама античность выводит современное во вневременной план.
Наиболее часто античная тематика используется у Бродского для создания образа Империи, о чём уже говорилось выше. Так, в цикле «Post aetatem nostram» сквозь римские реалии проступают черты империи современной поэту и приходящейся ему родиной. Это происходит как на уровне лексики, - «…в тексте появляются слова, невозможные в изображении римской провинции: муниципальный, иллюминатор, хромированный и т.д.»; так и на уровне образов: «В пустой кофейне позади дворца играют в домино…») или: «Прекрасная акустика! Строитель на Лемносе. Акустика прекрасна»). Условность римской провинции подтверждают и следующие строки: «тем временем клиент спокойно дремлет в гимнасиях…»). А какие же сны может видеть грек, если не греческие? Возникает впечатление, что все эти реалии - лишь декорации, созданные для нас поэтом.
Таким образом, наложение двух временных пластов приводит к возникновению мотивов «гнилости», пошлости, подлости всякой империи, империи вообще, похожести всех империй друг на друга.
Такую же позицию по отношению ко времени занимает образ императора. С ним связаны следующие строки IV стихотворения:
… Лабиринт
пустынных улиц залит лунным светом:
чудовище должно быть крепко спит.
«Сухая послепраздничная ночь…»
Упоминание чудовища и лабиринта не только отсылает нас к античному мифу, но и создаёт перекличку со стихотворением «По дороге на Скирос»
«Я покидаю город как Тезей - смердеть, а Ариадну - ворковать
весь механизм сработал. Он взобрался
на перевал. Но в миг, когда уже
одной ногой стоял в другой державе,
он обнаружил то, что упустил:
оборотившись, он увидел море.
Оно лежало далеко внизу.
В отличье от животных, человек
уйти способен от того, что любит
Но, как слюна собачья, выдают
его животную природу слёзы:
«О, Талласса!.»
«Задумав перейти границу, грек…»
Но, «я чувствовал, что должен уйти», и «ни копоти, ни пепла по себе в сырую темень и бредёт к калитке»).
Мотив преодоления окраин, границы мира у Бродского можно понимать и как переход из познанного реального мира в непознаваемый, потусторонний мир, куда струится лунная дорога.
Ю.М. Лотман указывает, что свойства мира зависят от свойств горизонта. «Он осторожно стал спускаться вниз, еловый гребень вместо горизонта»). Мир без горизонта - это мир без точки опоры и точки отсчёта. Стихотворения первых эмигрантских лет пронизаны ощущением запредельности, в прямом смысле слова заграничности. Это существование в вакууме, в пустоте…».
Эмиграция для Бродского, как говорит Баткин, стала «…космическим измерением аналогом смерти…» И «как тридцать третья буква, выйдя на воздух и шкуру вынеся, к прожитой жизни. Острей, чем меч его, лучшая часть. Так вино от трезвого Хочется плакать. Но плакать нечего»).
«Друзья, возлюбленные из стихов перебираются в посвящения».), где сквозь декорации римской империи просвечивает родная страна, переходя в воспоминания в стихотворении «Развивая Платона». Мы можем узнать в них Санкт-Петербург, столь любимый поэтом. Но кто это - Фортунатус? Ю.М. Лотман говорит о характерном для И. Бродского в то время послании «ниоткуда никуда». Неразделённое переживание.
Мысль поэта «…круто разворачивается к воспоминанию… и сладостно вязнет в нём, в том месиве человеческой жизни, где не было ни свободы, ни одиночества, где было всё несовершенно, но зато было…» Vive la Patrie!
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
«Письма римскому другу»
Один критик пишет: «…определение «варварский» русский поэт прикрепляет к понятию времени, которое у него по контрасту с вечностью, ассоциируется с историей и её тленным миром…».
Больше половины жизни осталось там, в городе «…в чьей телефонной книге остающейся жизни, с влеченьем прошлой целого»).
Но и про Бродского можно сказать: «Судьба к нему оказалась щедрой»). Вот, что об этом пишет Баткин: «Многие превосходные поэты отвлекаются на другое, они, живя, невольно разбрасываются. К счастью, их минует та концентрированная совокупность условий, которая позволяет кое-что узнать об отчаянии».
Если удаляться по глади океана, или поднимаясь в воздух, человек превращается в точку. Поэт обращается к Урании, ведь это она «Муза точки в пространстве! Вещей, различаемых в телескоп! Вычитания Взгляд застревает в окне, точно лист - в ограде. Одиночество есть человек в квадрате. не отсутствие в каждой точке тела? в устье реки. Зимой не вернуться домой»). И нет у него будущего, и пятится всю жизнь вперёд. «И глаз, привыкший к уменьшенью тел Время же, в сущности, мысль о вещи. затухает с годами. панацеи…»).
А Урания ничего не скрывает, и поэт снова и снова заглядывается на «те леса, где полно черники, либо - город, в чьей телефонной книге…» он уже не числится. Ведь даже «С точки зрения времени, нет «тогда»: память бродит по комнатам в сумерках, точно вор…»). Стихотворение «Келомякки» посвящено М.Б., той, что стала для поэта незабвенной.
Но «У вещей есть пределы. Особенно - их длинна, «здесь» простиралось не дальше, чем в ясный день В этом смысле, мы слились, хотя кровать целый мир, где тоже есть сбоку дверь. годится только, чтоб выйти вон»). «Урания, Муза точки в пространстве и Муза утраты со мной случившегося и превратился в остов То есть ненужного жизни…», «В полости рта не уступит кариес Смрадно дыша и треща суставами, пачкаю зеркало…»), «Жизнь есть товар на вынос: от фонтана к фонтану, от церкви к церкви - забывая остановиться в центре…»). Здесь не только возникает мотив странствия по кругу, будто в замкнутом мире, но и образ центра, оси, на которую надета пластинка, вокруг которой двигаются стрелки часов на циферблате: «Сего податель пьёт чоколатта и циферблата!»). А поскольку эта ось придаёт историческим пластам целостность, как было только что сказано, для поэта становятся возможными следующие сравнения: «И купола смотрят вверх, как сосцы волчицы, не купола, не черепица то мир вскормившая волчица осязая хрупкость кости, уязвимость паха, крайней плотью пространства…»), «Всё то, что ниже подбородка, - Рим: плюс сонмы чмокающих твой шершавый исчезни местность, чья дочь - словесность. не без приюта. Лети минута»).
Таким образом, мы видим, что этот канал имеет два выхода в мир, движение вверх и вниз: вдохновение и семя.
В пространстве Вселенной эта модель реализуется следующим образом. Во-первых, происходит постоянное падение уходящих из жизни существ вниз: «…свободного паденья всегда оказываешься в момент паденья»); «Здесь, на земле, кончаются не пиками, но спуском И, сжав уста, стигматы завернув свои в дорогу, сойдя с креста»).
Но кроме падения существует ещё и вознесение. Энтропия, небытие - это не общая участь всех живых существ. Подобно закону движения воздушных потоков, выдохи согретые поэтическим сознанием, то есть духовностью, способны поднимаются наверх, как более тёплые воздушные слои: «Вот откуда моей, в виде призрака, Томас. звука, Томас, есть речь! глядя прямо перед собою, Анфас наследил в нём кислорода! В прозрачных и сбившихся в облака мире, где, точно сны к потолку, облик, Вот чем дышит вселенная»). По Бродскому, словесность - дочь свободы, а «…семя свободы в злом чертополохе, даст из удушливой эпохи его животную природу слёзы…»).
Поэт испытывает поистине животный страх перед тем, что он определяет как «стрёкот ножниц», или «лязг ножниц, ощущение озноба»), «…первобытно не желая называть «смерть».
Видимо, нежелание называть исходит, скажем словами самого Бродского, из того, что это представляется «…автору неудачной попыткой языка приспособиться к явлениям, и более того - попыткой, явление это унижающей тем смыслом, который в эти слова вкладывается…».
Именно среди римских развалин поэт находит возможность примирения с пугающей мыслью о предстоящей смерти. Интересно, что в «Римских элегиях» появляется мотив омовения: «Хлопочи же, струя, над белоснежной дряблой Для бездомного торса и праздных граблей чем вид развалин». Поэт ощущает своё родство римским развалинам, статуям, словно замершим во времени. На фоне современного Бродскому Рима они - будто материализованная Вечность.
Да и они в ломаном «р» еврея
узнают себя тоже; только слюнным раствором
и скрепляешь осколки, покамест Время
варварским взглядом обводит форум.
«Римские элегии»
Поэт причащается этой римской вечности: «Я, самый смертный прохожий… нетерпеливым ртом пью вино из ключицы». А в логове мифологической волчицы: «…Я - дома! от радости: ему знакома Огрызок цезаря, атлета, есть вариант автопортрета»).
Привались лучше к портику, скинь бахилы,
сквозь рубашку стена холодит предплечье;
и смотри, как солнце садится в сады и виллы,
как вода, поставщица красноречья,
… превращает лицо в руину.
«Римские элегии»
Этот мотив Бродский развивал ещё в стихотворении «Торс»: «Это - конец вещей, это - в конце пути смотри, как проходят века, исчезая за и на плечи ложится пыль - этот загар эпох. и голова с плеча Через тысячу лет живущая в нише мышь с выйдя однажды вечером, пискнув, просеменит в полночь. Ни поутру».
По Баткину, мышь в поэзии Бродского - это образ души. Здесь, в Риме, среди античных руин можно «…выпустить посох из натруженных рук» и «закатить глаза». Ведь «Мы - только части к нам…»). И, возможно, уже не так страшно, потому что: «Я был в Риме. Был залит светом. Так, На сетчатке моей - золотой пятак. уцелеть в перспективе, удлиняемой жизнью сына!»
Времени свойственен еще и цвет, он преимущественно серый. Время не знает ярких красок, оно монотонно. Главный герой пьесы «Мрамор», выбирая тогу, рассуждает: «Серая лучше. Больше на Время похоже. Оно же, Публий, серого цвета…». Время хотя и молчаливо, но не лишено звучания - оно у Бродского жужжит, тикает. В стихотворении «1972 год» время становится «жужжащим, как насекомое», постоянно возникает образ часов.
Время - видимая субстанция, и она проявляет себя в развалинах, руинах, в разрушенных домах и памятниках, заросших садах и зацветших прудах, так как главная его функция - уничтожение. Но единственное против чего оно не идет - это против самого себя. То есть, оно не может исчезнуть, в его силах - это уничтожать свои формы. И, разрушая пространство, оно всегда оставит свой след.
С точки зрения времени, нет «тогда»:
есть только там…
«Келомякки»
Человеческая память - есть единственное оправдание и в то же время противостояние разрушающей стихии. Она хранит воспоминания, возлюбленных, перспективы, чувства и надежды. Памятью рождается, а после и живет надежда на лучшее, которая питает людей, и часто заставляет их двигаться вперед, к своей мечте. Поэтому символов памяти и одновременно надежды в поэзии Бродского много.
Архитектура, литература, искусство - все это материализация памяти. И, наконец, генетическая память, наиболее действенный способ передачи и сохранения информации в будущем. Но это реализовывается только на уровне предметного и информационного миров. Не во власти людей продлевать время, они могут только концентрировать его в себе.
Главные «переменные» Времени - это прошлое, настоящее и будущее. Выступающие в его поэзии как герои, активные действующие лица. И он постоянно повторяет, что для человека всегда его прошлое является его настоящим, и предопределяет будущее.
Прошлое, как особое пространство Бродского, обладает силой притяжения, заставляет человека делать именно те шаги назад, которые приводят его к пропасти. Именно это прошлое для большинства людей становится Империей, в которой есть свой Цезарь и рабы. Империя - не как географическая местность, но пространственное измерение, и возвращаясь туда, человек практически лишается права и воли, вернуться обратно. И для Бродского - даже не Санкт-Петербург, но Родина была этим измерением, в которое он не хотел возвращаться, как бы о том не писали критики до и после его смерти. Сам же он говорил, что не смог бы вернуться туда туристом, потому как это место, где покоится его любовь и надежда. И добавлял, что чувство ностальгии, как сильной тоски по родине, его не преследует. Но в стихотворениях, однако, пространство минувшего всегда отчетливо проступает в символах. Как нечто, от чего он отталкивается и исходит в своих размышлениях. Он повторяет, что ни к чему нет возврата, но вновь пропадает в измерении прошлого. И попадая туда, любой человек, становится обладателем уникального качества - бестелесностью и безымянностью. Человек исчезает, и после него остаются только очертанья, он превращается в силуэт себя.
То же самое касается и вещей в прошлом, которые дематериализуются, и от них остаются лишь контуры. И таким образом, вещь обретает «реальность отсутствия», а пространство становится некой реальностью, которая наполнена бытийствующими или ранее существовавшими структурами. Тем более что любая вещь, передвигаясь в пространстве, позади себя оставляет энергетические следы, образно говоря, дырки в пространстве, как было уже замечено выше. И даже если вещь исчезает, всегда остается свидетельство ее жизни.
Чем незримей вещь, тем оно верней, что она когда-то существовала.
«Римские элегии»
Все теряет свои формы в прошлом, и остаются лишь звуки и ощущения, что были восприняты тогда, и запомнились до сегодняшнего дня. Собственно, этому и посвящен цикл стихотворений «Часть речи», в каждом из них автор неизвестен, и нельзя понять, откуда он родом, он - никто.
Человек в своих путешествиях в прошедшее смешивается с пейзажем, предметами, он будто призрак, скользит по серым стенам, просачивается через окна домов, и все смешивается в одно большое воспоминание.
Прошлое для Бродского - это темнота, в которой время стирает свои следы, в котором оно - всевластно, где оно поистине обладает разрушительной силой. И вновь настойчиво он повторяет о поглощении прошлым сознания людей, что единственная преграда между прошлым и будущим, то есть холодом и временем - тепло, горячее тело. Именно человеческая жизнь и являет собой концентрацию, слияние времен. Но человек, ясно понимая свою зависимость от времени, свое незавидное место в будущем, продолжает борьбу со Временем. Иначе - со старением и, в конечном счете, смертью. Человек боится смерти, потому что он страшится своего исчезновения, то есть - превращения в ничто. Ничто, по человеческим меркам - это не переход в другую жизнь, это распад, это победа чего-то абстрактного над человеческим разумом.
Это не страх ножа
или новых тенет,
но того рубежа,
за каковым нас нет.
«Сидя в тени»
Итак, нельзя сказать, что пространство и время - это два конфликтующих начала. И то и другое обладает значительной силой проявления и влияния на человека, и, конечно, на окружающий мир. Эти две категории одинаково зависят друг от друга, и все же каждая из них пытается установить свое первенство. Время же, как активное начало, чаще главенствует.
Время уходит в Вильнюсе в дверь кафе,
провожаемо дребезгом блюдец, ножей и вилок,
и пространство, прищурившись, подшофе,
долго смотрит ему в затылок.
«Литовский дивертисмент»
Совершенно очевидно то, что пространство и время лежат в основе мироздания, и между ними нет конфликта, но своего рода кажущееся противостояние, которое Бродский разрешает следующим образом. Пространство все же подчинено Времени, оно пассивно, менее агрессивно, и его воплощение в материальном плане представляется человеку более эстетично. Пространство по своей сути соотносится с такими понятиями, как «вечность» и «религия». Время - активно, обладает силой творения и разрушения, его видимый мир чаще устрашает человека. С этой категорией связаны такие слова, как «никогда», «навсегда», «смерть», «старение», «никто и ничто». И, тем не менее, именно осознание времени, текущего в человеке, понимание того, что «ты сам - часы», позволяет человеку идти к самосовершенствованию, дает ему возможность понять, что есть свобода. Бродский утверждает, что человек обязан бороться не со временем, а с пространством, и только в этом случае это не будет обычным «пространственным перемещением», но станет истинным путем самореализации человека.
Об особенностях взаимоотношений вещи с пространством и временем было уже сказано несколько слов. Перечислю основные ее характеристики: вещь, прежде всего - материальный носитель пространства, она имеет свои границы, недвижна. Вещи Бродский отводит вечность, говорит, что «материя конечна, но не вещь», что
Ваш стул переживет
вас, ваши безупречные тела,
их плотно облегавший шевиот.
«Посвящается стулу»
Лучшее, что есть в предмете-то, что он не причиняет никому вреда, и его существование может быть отторгнуто только самим человеком.
Вещи приятней. В них
нет ни зла, ни добра
внешне. А если вник
в них - и внутри нутра.
«Натюрморт»
Другим, не менее важным, ее качеством является то, что с помощью вещей или той же самой пыли, можно увидеть, «визуально ощутить» пространство.
Поэт часто говорит о том, что «вещь - есть пространство, вне коего вещи нет» и приравнивает пространство к вещи, подчеркивая, что это - взаимозависимые экзистенции. Первое наполняет второе жизнью, вечным существованием, а предмет предъявляет человеку пространство, как субстанцию бесконечности. И, несмотря на то, что
У вещей есть пределы. Особенно - их длина,
неспособность сдвинуться с места.
«Келомякки»
они, однако, обладают способностью зрительно вытягивать пространство, что также служит доказательством бытия этого невидимого для человека понятия.
Проезжающий автомобиль
продлевает пространство за угол, мстя Эвклиду.
«Колыбельная трескового мыса»
Однако вещь у Бродского часто находится в конфликте с пространством:
Вещь, помещенной будучи, как в ш-
два-О, в пространство, презирая риск,
пространство жаждет вытеснить.
«Посвящается стулу»
Предмет оживает и становится действующим лицом, переставая быть частью мебели. Пространство желает слиться с вещью, или, по крайней мере, обрести себя в ней. И здесь встает вопрос, что же главней, по Бродскому, - форма или содержание, что оставляет себя в другом, отдавая часть своей жизни? Несомненно, то, что вещь определена границами, ими она и оставляет следы в пространстве, обрекая себя на вечность. Когда исчезает вещь, от нее остаются ее контуры, которые будто вырезают дыру в пустоте, как бы рисуя пятно на белом фоне. Пространство просто поглощает вещь, не оставляя ей выбора. Однако предмет все же остается активным участником происходящего:
Кресло стоит и вбирает теплый
воздух прихожей.
«Прощайте, мадмуазель Вероника»
Итак, если взаимоотношения вещи с пространством определены, то как она соотносится со Временем? Именно она является как носителем, так и материальным воплощением времени. Отсюда, частый мотив фотографии в стихотворениях Бродского, где вещь хранит ушедшее прошлое.
Предметный мир, по Бродскому, становится, таким образом, тем миром, в котором пространство и время беспрепятственно царят. Никакая вещь не может противостоять этим двум стихиям, в отличие от человека.
Таким образом, различные культурные эпохи Бродского интересуют постольку, поскольку в них наличествуют свои мифологические персонажи - это исторические личности, правители, императоры, и которые активно участвуют в его «театрально-поэтических постановках». С их помощью поэт аккумулирует «культурные» эпохи в одном стихотворении, тем самым, открывая «Алеф» Борхеса - миры в одном мире.
Заключение
Отличительной чертой русской культуры конца ХХ века является ее эклектичность. Человек не воспринимает мир целостно, органично, его сознание дробно. Этому, конечно же, способствуют и постоянные перемены в обществе, войны, смена власти, и как следствие этому, смены идеологий. Человек потерян в современном мире, ему трудно найти опору. Он потерял веру в будущее, и пытается найти выход из этого состояния любыми путями. Некоторые пытаются укрепить себя в обществе с помощью денег и положения, кто-то находят себя в христианстве или любых других конфессиях. Можно сказать, что на сегодняшний день, современное общество представляет собой еще одно «потерянное поколение», которое неуверенно в настоящем и еще больше боятся будущего.
Культурные явления, которые возникают в обществе, всегда будут отражением происходящего жизни людей. Так и Иосиф Бродский явился человеком, который явился символом этого «потерянного поколения». Его поэзия воплощает в себе ту самую эклектичность восприятия окружающего мира. Это объясняет его постоянное обращение к разным поэтическим стилям и литературным традициям в своем творчестве. Он использует в своей поэзии различные пласты чужих культур, пытаясь быть понятым, говорит на разных языках.
Бродский, также как и остальные люди поколения ХХ века, потерян, и пытается найти опору в жизни. Его не менее страшит будущее, он также одинок и отчужден от общества. Поэзия Бродского становится зеркалом, в котором отражены все страхи, тревоги и надежды «потерянного поколения». Однако его творчество более ценно тем, что он находит выход из этой тьмы. Творчество является единственным оправданием и целью человеческой жизни. Оно - единственный выход для затерявшегося человека. В творчестве человек обретает свободу самореализации.
Иосиф Бродский стал не только символом времени, но и привнес многое в русскую культуру и литературу конца ХХ века. Он явился новатором в литературе, и первооткрывателем новой поэтической традиции в поэзии. Более того, его творчество стало огромным влияющим фактором на сознание людей. Многие сейчас обращаются к его поэзии, чтобы разрешить для себя жизненно важные вопросы.
В ходе проведенного исследования было выяснено, что природа в поэзии И. Бродского - это часть антропологии, и здесь мы можем говорить об отдельных природных реалиях как знаках экзистенциального существования человека. Природа у Бродского - это не сама природа, а знаки состояний человека. Это даёт нам некоторые основания выделить мотив воды и другие мотивы в творчестве поэта. Образ Небытия в произведениях Бродского создается через такие природные реалии как туман, сырость, пронизывающий холод, пыль. Но все же наиболее полно он раскрывается через образ воды. Причем вода может появляться в виде морской ряби, волн, она может литься из фонтана или же обернуться бескрайней гладью океана.
Мы убедились в том, что Иосиф Бродский действительно разделяет такие понятия как родина и советское государство. И в его творчестве звучат две отличающиеся друг от друга темы: тема Отечества и тема Империи. Причем, при раскрытии второй темы, Бродский прибегает к методу обобщения, и зачастую она раскрывается через образы Римской империи. В поэтическом мире Бродского присутствует некая оппозиция: Третий Рим и Отечество. Необходимо подчеркнуть, что Родина у Бродского не социальное понятие, а особое - ни страна, ни государство, ни нация.
Кроме того, мы заметили, что состояние отчуждения, свойственное поэту, привело к изменению традиционной трактовки темы «поэт и толпа», но не исключило родовых чувств. И увидели тесную связь позиции отчуждения с темой «ухода от людей» и темой одиночества - одной из лейтмотивных в творчестве Бродского, которая, в свою очередь, включает в себя мотив потерь и исчезновений. Феномен отчуждения, рассматриваемый нами в качестве определенной мировоззренческой установки, реализуемой в художественной стратегии организации поэтического пространства в поэзии И. Бродского, становится искусством преобразования самого способа бытия «я» относительно реальности, то есть самим способом создания эстетически завершенного мира. Отчуждение представляет собой моделирование средствами поэтического языка выхода из границ повседневной реальности, а также творение особых, внеповседневных пространств пребывания отчужденного состояния сознания и языка. Разрушение мира во всех его проявлениях и творение своего исчезновения из мира как реализация отчуждения в поэзии Бродского воплощают высвобождение бытийных категорий в их «чистом виде», а также само явление бытия из границ повседневной реальности и повседневного сознания с целью открыть бытие и себя в качестве формы божественной пустоты
Литература
1. Бродский И.А. Избранные стихотворения: 1957-1992. - М., 1994. - 496 с.
2. Бродский И.А. Большая книга интервью Сост. Я.А. Гордин. - СПб.: Журнал «Звезда», 1998. - С. 124 - 128.
. Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. - М.: Изд-во Независимая Газета, 1998. - 328 c.
. Гаспаров М.Л. Рифма Бродского Гаспаров М.Л. Избранные статьи. - М.: Новое литературное обозрение, 1995. - С. 83 - 92.
. Генис А. Бродский в Нью-Йорке Иностранная литература. - 1997. - №5. - С. 240 - 249.
. Гордин Я. Дело Бродского Нева. - 1989. - №2. - С. 134 - 166.
. Гордин Я. Странник Бродский И. Избранное. - М.: Третья волна, 1993. - С. 5 - 18.
. Ерофеев В. «Поэта далеко заводит речь…» Ерофеев В. В лабиринте проклятых вопросов: Эссе. - М.: Сов. писатель, 1990. - С. 216 - 231.
. Журавлев А.П. Звук и смысл. - М., 1991. - 274 с.
. Закон Божий. - СПб., 1999. - 723 с.
. Иванова Н. Вещь и весть: И. Бродский: новые стихи и размышления в прозе Литературная газета. - 1994. - 8 июня. - №23. - С. 4.
. Иванова Н. Преодолевшие постмодернизм Знамя. - 1998. - №4. - С. 23 - 29.
. Ильин И.Н. Постмодернизм от истоков до конца столетия. - М.: Интрада, 1998. - 462 с.
. Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба Ред.-сост. П. Вайль, Л. Лосев. - М.: Изд-во Независимая Газета, 1999. - 272 с.
. Ичин К. Бродский и Овидий Литература «Третьей волны». - Самара, 1997. - С. 176 - 188.
. Кастеллано Ш. Бабочки у Бродского Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. - СПб., 1998. - С. 81 - 86.
. Келебай Е. Поэт в доме ребенка: Пролегомены к философии творчества И. Бродского. - М.: Университет, 2000. - 335 с.
. Корман Б.О. Изучение текста художественного произведения: Для студентов-заочников III-IV курсов факультетов русского языка и литературы педагогических институтов. - М.: Просвещение, 1971. - 95 с.
. Крепc М. О поэзии И. Бродского. - Ann Arbor, Michigan, 1984. - Режим доступа: http:www.accoona.ruBRODSKIJ/ Русская мысль. - 1984. - 14 июня. - С. 10.