Кристоф Рехаге
Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой
Travel Story –
Текст предоставлен правообладателем https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=9543247&lfrom=156749724
«Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой / Рехаге К.; [пер. с англ. Ю. Покровской].»: Эксмо; Москва; 2015
ISBN 978‑5‑699‑78544‑5
Аннотация
25‑летний немец Кристоф Рехаге учился в Пекине и мечтал о приключениях. В тот день, когда он осознал, что жизнь идет не так, как ему хотелось бы, он отправился в путь. Его целью было дойти из Пекина в родной город в Германии – за два года, пешком. По дороге он встретил настоящих друзей, своего Учителя и любимую, стер несколько пар ботинок, преодолел пустыню Гоби и суровые горные перевалы.
Кристоф Рехаге
Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой
Маме
The LongestWay
Christoph Rehage
© 2012 by Piper Verlag GmbH, Munchen
Литературная редактура Тарасенко А.
В конце пути
20 октября 2008 года.
Турфан, город‑оазис на западе Китая
Я стою посреди улицы. Впереди – платный дорожно‑пропускной пункт, пара магазинчиков и пустыня Гоби. Потными ладонями сжимаю рукоятки тележки с вещами. Боль в ногах, ветер, пустыня и даже полицейские, преграждающие мне путь, – это все меня не трогает. Еще сердце побаливает. Но думаю я лишь о том, что скоро все это закончится.
– Здесь ты не пройдешь, – объявляет тот полицейский, что потолще, делая пренебрежительный жест рукой.
У него на ремне такая огромная связка ключей, что он, без сомнения, сможет отпереть и запереть любую закусочную на четыре с половиной тысячи километров вокруг – отсюда и до Пекина. Эта связка и негромкий голос сразу дают понять, что именно он тут начальник.
|
|
– Слишком опасно, – объясняет другой полицейский, упакованный в оранжевый сигнальный жилет. На всякий случай он очень медленно и четко повторяет последнее слово:
– О‑пас‑но!
Слоги повисают в воздухе, потом ветер сдувает их вместе с пустынной пылью. Несколько секунд мы трое тупо смотрим друг на друга.
Как бы мне хотелось просто пройти сквозь них. Но Сигнальный Жилет показывает на небо позади меня и поясняет:
– Штормовое предупреждение! Мы перекрываем улицу.
В самом деле, по небу расползаются две громадные дождевые тучи. Они набухают на глазах и готовы взорваться, обрушив на нас свою черную мощь.
Но я должен идти дальше. Иначе никак.
Ключам, по‑видимому, пришла в голову идея.
– Ты вообще знаешь китайский?
– Да, – отвечаю я.
– А, так он знает китайский! – Сигнальный Жилет приходит в восторг, а Ключи продолжают, уже без церемоний:
– Разворачивайся и иди назад в город! Здесь скоро станет слишком опасно!
– Я пойду дальше.
– Абсолютно исключено!
– Я должен.
– Не получится! Разворачивайся. Может, завтра удастся.
Ну как же мне им объяснить?
– Мне нужно сегодня идти дальше!
– А куда?
– В Урумчи.
– Урумчи? До него же почти двести километров!
Ключи начинают подозревать, что здесь что‑то не так.
– Подожди‑ка! – говорят они. – Почему ты не на машине?
– Я всегда хожу пешком. Я так пришел и так пойду дальше.
– А откуда ты пришел?
– Из Пекина.
– Из Пекина?!
Китайцы любят добавлять в конце слова звук «а», чтобы выразить изумление, и Ключи тоже так делают:
|
|
– Пекина‑а?! – Он долго тянет свое «а‑а». – Пешком‑а?!
– Именно так.
Полицейские недоуменно переглядываются и осматривают меня с головы до ног. Иностранец ростом за метр девяносто, в обносках, заросший диким волосом и косматой бородой, глаза налиты кровью, волочит за собой через пустыню Гоби белую тележку. Теперь Ключи сообразили сделать то, что нужно было сделать сразу.
– Паспорт и виза! – гаркнули они.
Подавляя гнев, я начинаю копаться в недрах тележки, отыскивая документы. Краем глаза я замечаю, как Сигнальный Жилет с любопытством вытягивает вперед шею, а Ключи что‑то говорят в рацию.
Из магазинчиков возле пропускного пункта выбежали зрители: крестьянам тоже охота посмотреть на спектакль. Длинноволосый бородатый иностранец, ввязавшийся в конфликт с полицией и бранящийся на незнакомом языке – такое не каждый день увидишь! Я для них экзотический аттракцион.
Между дыней и коробкой печенья я нашел пакет с документами и извлек паспорт. Сорок восемь страниц, оформленных три месяца назад – безупречная частица собственности ФРГ. Респектабельное бордо на неприглядной серо‑бурой мешковине Гоби.
Ключи листают паспорт двумя пальцами, разглядывают фотографию. «Кристоф Рехаге, – написано в паспорте, – родился девятого ноября тысяча девятьсот восемьдесят первого года в Ганновере».
Некоторое время Ключи делают вид, что эта информация имеет для них какое‑то значение, потом захлопывают паспорт и кричат:
– Виза!
– Она же у тебя перед глазами, – говорю я зло. – Если бы ты умел читать, ты бы ее уже нашел!
|
|
Растерянные Ключи снова листают мой паспорт, а я решаю снова их поддеть:
– Может, прочесть для тебя вслух?
Кто‑то из крестьян начинает хихикать, Сигнальный Жилет смотрит обескураженно, но Ключи игнорируют мою наглость, погруженные в изучение бумаг. Я бездумно слежу за тучами, несущимися над пустыней.
– Немец? – спрашивают они.
– Да.
– Откуда и куда идешь?
– Из Пекина в Урумчи.
– И все пешком?
– Да.
– Гм… и никаких других средств передвижения?
– Нет. – Я вспоминаю голубой старый грузовой велосипед, на котором мы с братом прогрохотали через пустыню пару недель назад.
Ключи берут тайм‑аут, чтобы собраться с мыслями, затем продолжают:
– Давно в Китае?
– Три года.
– Чем занимались?
– Учебой.
– В Пекине?
– Да.
– Но здесь написано, – Ключи снова листают паспорт и смотрят на меня подозрительно, – здесь написано, что виза выдана в Циндао!
Город Циндао расположен на востоке страны, далеко и от Пекина, и от моего собственного пути. И хотя я уже несколько лет там не был, я решаю немного соврать, чтобы не множить сложности:
– Да, все верно, прекрасный город. Я подавал там заявку на визу, когда был в отпуске.
Зачем докладывать всем и каждому, что мой знакомый, используя свои сомнительные деловые связи в Пекине, помог мне продлить визу. Из‑за ажиотажа перед Олимпиадой с продлением возникли трудности. Ключи с недоверием смотрят на меня и поднимают еще один важный вопрос.
– Что у вас тут? – спросили они, указав на тележку.
– Одежда, спальный мешок, еда, вода – все, что нужно в дороге.
– А это палатка?
– Да.
– Но ночевать в палатках здесь запрещено.
– Да я и сам ненавижу палатки.
– Эта тележка из Германии? – продолжают допрос Ключи, и теперь уже я не могу понять, к чему они клонят.
Немецкая ли это тележка? Ах да. В Германию‑то я и направлялся, пока ситуация не вышла из‑под контроля.
– Нет, тележка из Чжанъе. – Я показываю на улицу позади меня. Некоторые крестьяне оборачиваются и вглядываются куда‑то, надеясь, наверное, разглядеть по ту сторону Гоби господина Вана и его сварочную мастерскую.
– Надеюсь, мы закончили? – спрашиваю я нетерпеливо. – Мне еще идти сегодня.
– Возвращайся в город! – приказывают Ключи и возвращают мне паспорт.
Я взрываюсь:
– Я иду дальше, и мне все равно, что вы мне тут рассказываете! Я прошел через снежные горы и песчаные бури, ваш ветер мне не страшен!
– Иди назад!
– Нет!
– Да!
И тут кое‑что случилось… В общем, у меня вырвалось нецензурное ругательство, да еще с упоминанием матерей полицейских.
Оба стража закона тотчас стали крайне серьезными.
– Прошу прощения, я не хотел, – говорю я еще более нервно.
Ключи застыли, буравя меня огненным взором. Я начинаю плакать.
– Никогда не говори таких слов! – прогремели они. – Тем более полицейским! Что вообще с тобой стряслось?..
Осень
Начало
9 ноября 2007 года.
Пекин
Пронзительный визг врывается в мой сон.
Я стягиваю с лица маску и первые несколько секунд ничего не вижу, кроме ярких солнечных пятен на стене комнаты. Мне жарко, хотя ночью я полностью сбросил одеяло.
Должно быть, уже полдень. О боже, я проспал собственный подарок ко дню рождения. Подскочив, бегу к окну и всматриваюсь в голубое небо, на котором видны лишь две тонкие полоски от самолета – всего‑то. Такая редкость в вечно исчирканном небе Огромного Города.
Двадцать этажей вниз грохочет пассажирский поезд. Снова этот визг, который диким эхом мечется в колодце высоток. Внизу, прямо над рельсами, кто‑то поспешно сдергивает с веревки развешенное белье – надо успеть, пока поезд не подошел.
Сегодня мне исполняется двадцать шесть. И я давно собираюсь отправиться в большое путешествие через половину мира.
«Я выйду из дома раньше семи часов, пока солнце еще не взошло и весь город спит», – мечтал я радостно вчера вечером. Уйти утром, в серый рассвет – мне казалось это единственно правильным способом проститься с Пекином. Однако потом я до утра засиделся в фондю‑ресторане с моим соседом Сяо Чай и еще с парочкой друзей. Никому не хотелось расходиться по домам, тем более что стол наш ломился от еды, пива и колы.
– Если ты будешь ползти слишком медленно, я догоню тебя на машине и потороплю! – смеялся Сяо Чай, грозя пальцем. – Так что будь проворнее, старик!
Сейчас чуть больше одиннадцати утра, соседи отсыпаются после вчерашнего, а я уже на ногах перед окошком, в одних трусах, усталый, но веселый. Сегодня, прямо сейчас я начну то, что собирался сделать и чего ждал долгие месяцы.
Впрочем, и этот особый день сто́ит начать с душа.
Все необходимые вещи уже разложены в комнате на полу: большой рюкзак, маленький рюкзак с ноутбуком, сумки с одеждой, два спальных мешка, палатка, туристский коврик, два футляра для фотоаппаратов, лыжные палки и пакет, набитый батарейками, лекарствами и прочими важными мелочами.
Я вешаю мокрое полотенце и становлюсь на весы, купленные мною пару дней назад. Стрелка сначала сильно наклонятся вправо, затем отскакивает назад и останавливается у ста кило.
Вот так. Я еще прибавил?! Я превратился в ходячую стокилограммовую тушу?!
Я наклоняюсь вниз, надеясь разглядеть результат получше – увы, на весах девяносто девять кило. Вот досада! Размышляю, не выпить ли мне теперь канистру чая, но это уже жульничество. Тем более что нет времени на такие глупости, а мой подарок уже заждался меня.
Я натягиваю футболку, любовно разглаживаю все складочки, надеваю брюки и свитер, а также носки – правый с буквой «П», левый – с буквой «Л». Тщательно зашнуровываю ботинки, чтобы было удобно и ноги стерлись не так быстро. Боль и так вряд ли заставит себя долго ждать. Упаковав рюкзак и дважды обойдя квартиру – не забыл ли чего‑нибудь, – я надеваю куртку, снова разглаживаю складки и обвешиваюсь футлярами с фотоаппаратами справа и слева через плечи.
Теперь надо надеть рюкзак, на котором висят палатка, туристский коврик и палки. Я бодро обхожу комнату, прикидывая, удобно ли мне, и останавливаюсь у холодильника, чтобы достать бутылки с водой, шоколадные батончики и бананы. Распихав все это по внешним карманам рюкзака, снова встаю на весы.
Сто двадцать семь кило. Вот черт.
Я уже начинаю потеть и раздумывать, не присесть ли на диван и не съесть ли спокойно пару бананов перед долгим путем. Я уже собираюсь снять рюкзак, но тут до меня доходит, что если я сейчас присяду, то скорее всего сегодня не выйду вообще.
Я гладко побрит и аккуратно подстрижен. Я воображаю, как блестят мои глаза радостью и ожиданием, и упорно не замечаю страха в них.
Нельзя откладывать. Это надо сделать прямо сейчас.
Широко шагая, направляюсь к двери, мигом вспотевшая ладонь тянет ручку вниз… оборачиваюсь и смотрю на свою квартиру, в которой скоро заведется кто‑то чужой. Красный диван со следами кулинарных и любовных шедевров, телевизор, холодильник с кулером и пустой письменный стол, посреди которого поблескивает ключ от квартиры.
Один решительный шаг – и я уже в холле. Одно решительное движение – и дверь захлопывается за мной. Заворачиваю за угол, иду к лифту вдоль стены, на которой кто‑то намалевал огромную надпись на китайском: «Дешевые проститутки для Ляйке!» и еще: «Быдло путается с иностранцами!».
Ляйке – так меня зовут в Китае. Так меня назвала в Мюнхене моя напарница по иностранному языку, Кати из Тайваня, еще до моей первой поездки в Китай.
Я хотел взять имя мужественное и чтобы легко было написать. Кати сказала: «Твоя фамилия Рехаге. Мы возьмем из нее первый слог и поищем китайский иероглиф, который будет ему созвучен. Например «ляй», что означает «гром»».
Я был в восторге от начала.
Кати взяла первый слог моего имени и превратила его в китайское «ке », что можно было перевести как «завоевывать» или «преодолевать». Так появилось мое китайское имя, состоящее из двух иероглифов: Ляй‑ке, Покоритель грома.
Теперь я, идеально экипированный Покоритель грома, стою посреди пустого холла и перечитываю оскорбительную наскальную надпись: «Дешевые проститутки для Ляйке!»
Сяо Чай напрасно старался закрасить эти фразы из баллончика. Он объяснил тогда, что девушка не могла использовать такое слово, как «быдло». «Надпись сделал мужчина, – утверждал он, – обманутый муж или ревнивый поклонник? Тебе надо бы быть осторожнее».
Двери открываются, мы с рюкзаком протискиваемся в лифт, я нажимаю на кнопку первого этажа. В последний раз читаю слово «иностранец», затем лифт уносится вниз.
«Теперь я уже никогда не узнаю, кто хотел меня оскорбить», – не без сожаления думаю я, выходя и зажмуриваясь: так ослепительно сияет мой прекрасный подарок самому себе.
Первый день пути домой.
Миллионер
Что‑то мелко вибрирует, я открываю глаза и вижу лишь беспросветную тьму. Чертов телефонный будильник. Почему я вчера его не выключил?!
Я нашариваю рядом со спальным мешком слабо мерцающий телефон, спросонок соображая, что сейчас шесть часов утра и кто‑то звонит мне из Германии.
«Там сейчас, наверное, ночь», – думаю я, прижимая телефон к уху. Сквозь треск доносится голос моего отца. Он беспокоится, почему я вчера выключал телефон.
– Будь осторожен, сын! – повторяет он снова и снова, и, несмотря на плохую связь, я отчетливо ощущаю его поддержку и его беспокойство. – Разумно расходуй свои силы!
Я улыбаюсь. Мне хотелось бы рассказать ему о первом дне путешествия. О том, как махали мне на прощание бабушка с дедушкой во дворе.
О моей извилистой тропе в прямоугольной паутине улиц Императорского города.
О том, как я протискивался через плотную толпу людей и машин, как, наконец, добрался вечером до маленькой гостиницы у подножия моста Марко Поло, где группа туристов зазвала меня на ужин и, удивляясь, долго расспрашивала о моей затее.
Вместо всего этого я говорю просто:
– Не беспокойся, я очень осторожен.
Чрез час я уже стою на мосту Марко Поло, который на самом деле называется Лугоуцяо, Мост через камышовый ров, и не могу поверить: я сделал это.
Вот она, моя первая цель, прямо передо мной!
«Пройдя расстояние в десять миль от Камбалы, путник приходит к широкой реке под названием Пулисанхин. Купцы перевозят по ней товары к океану. Великолепный каменный мост перекинут через реку; ни один мост на свете не сравнится с ним…» – так Марко Поло описывал это место более чем семьсот лет назад.
Камбала, точнее, Ханбалык, Обитель хана, – так называлась роскошная резиденция правителя Монголии, которая находилась примерно там, где сейчас расположен Пекин. Мост все еще сохранился, точнее, то, что с ним стало после реставрации в семнадцатом веке. А вот реки больше нет. От нее остался лишь ручеек в бесконечном пыльном русле.
Грустное зрелище! Массивные опоры моста кажутся здесь теперь такими неуместными.
Утреннее солнце нежно светит и согревает. Я прислоняюсь к каменному парапету, радуясь, что могу ненадолго переложить на него тяжесть рюкзака. Интересно, в самом ли деле Марко был здесь? Многие утверждают, что все его описания – лишь пересказ того, что поведали ему настоящие путешественники. Но мне ли об этом судить?
Ироничные венецианцы прозвали Марко Поло Миллионером, с таким вдохновением рассказывал он о великолепии Хана и своих собственных имениях в той далекой стране. Он представляется мне человеком, разочаровавшимся в собственной судьбе, удалившимся в мир воспоминаний и фантазий.
Может быть, в каждом, кто вернулся домой, живет такой Миллионер?
Гладя рукой холодный светлый камень парапета, я представляю, как здесь, на этом самом месте, стоял и венецианский путник – облаченный в белые одежды, как китайские купцы времен Императора, держа на поводу верблюда или лошадь, позади остались тяжелые городские ворота, а впереди простиралась долгая каменистая дорога домой, в Европу. Теперь тут снуют туристы, фотографируются поодиночке и толпой на фоне каменных львов на парапете. Такие энергичные, а главное, все налегке. Я начинаю ощущать себя слоном среди газелей. Мне хочется присесть куда‑нибудь и спрятаться.
– Смотри‑ка, иностранец! – заметила меня какая‑то женщина в пестрой матерчатой шляпе, похожей на шапочку для плавания. Безо всякого смущения она вслух пересчитывает мой немалый груз:
– Палатка, спальные мешки, лыжные палки. Посмотрите‑ка, даже пляжные шлепанцы приторочены к рюкзаку! Куда это он направляется?
– О! – восторженно восклицает ее спутник, да и все остальные туристы глазеют с восторгом и удивлением. Я вижу, что они хотят позвать меня, и скорее всего сфотографироваться со мной, скалясь в объектив и показывая пальцами «виктори».
Надо срочно уходить. Я так поспешно удаляюсь на другой конец моста, что палатка, спальные мешки, лыжные палки и шлепанцы прыгают вверх‑вниз, стуча по рюкзаку. Интересно, почему я так стесняюсь всего, что касается моего путешествия? Из Пекина я выскользнул как вор, и туристам в гостинице я вчера сказал неправду. Они спрашивали меня, куда я направляюсь.
– В… э‑э‑э… Баодин.
После минуты молчания начали шептаться. А одна дама, забыв что‑то прожевать, так и сидела с открытым ртом. Первым опомнился предводитель группы, уже порядком нетрезвый: «Баодин?! Это же четыреста ли отсюда! Туда невозможно дойти пешком!»
Ну и что я мог сказать?
Четыреста ли, то есть примерно двести километров. Да, я не был уверен, что осилю и такое расстояние, и тяжелый рюкзак на спине. А еще я собирался идти дальше, до старинного города Сиань, а потом через пустыню Гоби до Средней Азии, а оттуда – в Германию…
Обо всем этом я уже промолчал.
В ответ я пробормотал: «Посмотрим» – и принялся сконфуженно поедать булочку, приготовленную на огне (китайцы называют ее «мантоу»). Как всегда, отказался от водки, пил только колу; потом ушел, принял душ и лег спать.
Оставив позади мост Марко Поло и туристов, я свернул на главную улицу, ведущую на юго‑запад, в сторону Баодина. Если ноги не подведут меня, я буду там через неделю. Но уже сейчас я чую, как в тех местах, где ботинки чуть‑чуть жмут, набухают водяные пузыри.
Мимо меня проезжает машина, и маленький мальчик в ней начинает размахивать руками, чтобы привлечь ко мне внимание своих родителей.
Снова звонит телефон, и расстроенный голос Пэйпэй из Пекина говорит:
– Теперь ты действительно ушел…
Я смотрю на свои башмаки, уже занесенные пылью, и думаю, что бы ей ответить. Мы же вроде расстались друзьями. Шутливо отвечаю, что я пока не так уж далеко от нее, но она не смеется в ответ:
– Пожалуйста, вышли мне песню, которую ты больше всего будешь слушать в пути, ладно?
Постараться не забыть, что вечером надо будет выслать уже две песни – одну Пэйпэй и одну – Джули.
Теперь надо найти, где можно перекусить и закинуть денег на телефон, ведь с каждым входящим вызовом мой баланс стремительно тает. То, что нужно, я нашел на обочине шоссе в местечке Чанг Индиан: по обеим сторонам бесконечной улицы, под зеленым шатром деревьев уютно расположились ларьки с едой и магазинчики. Здесь туда‑сюда снуют велосипедисты и пешеходы, а редкие машины осторожно пробираются посреди этого копошения.
Ускоряюсь в предвкушении миски с лапшой. Хорошо бы это длилось всю дорогу до Германии: нескончаемая вереница закусочных протяженностью десять тысяч километров.
В магазинчике, набитом мобильными телефонами, продавщица недоверчиво разглядывает меня, когда я сообщаю, что хочу купить сразу несколько сим‑карт. Десять розовых купюр я меняю на десять цветных карточек с логотипом летних Олимпийских игр, которые начнутся в Пекине через девять месяцев. Кстати, это первые Олимпийские игры в Китае.
Я перехожу дорогу и направляюсь в маленький ресторанчик, ставлю рюкзак на стул, аккуратно укладываю сверху фотоаппараты, расстегиваю куртку и флисовый свитер, заказываю себе холодную пепси и миску лапши.
И, закрыв лицо руками, на несколько секунд даю себе передохнуть. Я думаю о Джули.
Да, наше знакомство произошло совсем не при романтических обстоятельствах. Два года назад вместо того, чтобы сидеть в духоте на уроке китайского языка в Пекине, я слонялся в поисках чего‑нибудь интересного по жарким улицам города Чэнду. Впрочем, это и входило в мои планы. Зачем тратить время на изучение китайского языка вместе с остальными иностранцами, если можно объездить всю страну и впитать как можно больше всего ценного?
В тот прекрасный весенний день в Чэнду я спросил дорогу у девушки в платье с цветами. Слово за слово, и мы решили вместе пообедать.
«Как легко все складывается», – я мысленно потирал руки, сидя за традиционным китайским фондю. Все действительно сулило удачу: в чане, стоявшем между нами, плавали стручки перца в бульоне, и бурлящая темно‑красная масса вызывала радостное предвкушение у меня в животе. Тинг была грациозна и умна.
Но вскоре все пошло наперекосяк.
– Ну и шутки у тебя! – фыркнула она в ответ на мой изящный, но однозначный намек. Впрочем, лицо у нее стало скорее веселым, чем удивленным. – Мне только что исполнилось восемнадцать, и мои родители живут недалеко отсюда, за углом.
– Да, но…
– Мне это неинтересно.
Жаль, но надо уметь проигрывать, помнится, подумал я. Однако огорчение усугубилось: еда, такая вкусная, не вызвала восторга у моего желудка. Я думал теперь лишь о том, как поскорее добраться до гостиницы. Что до девушки, то я был уверено, что никогда больше не услышу о ней.
Велико же было мое удивление, когда пару недель спустя я получил полное энтузиазма послание, в котором она уведомляла меня о своем желании познакомить меня сразу с двумя своими подружками в Пекине. Видите ли, одна готовилась к учебе в Германии и как раз изучала немецкий язык.
Подождите, до меня что‑то не доходит. Она что, не поняла, что произошло?
– С удовольствием! – отвечаю я.
Через несколько недель я уже сидел на своем диване перед телевизором в окружении обеих подруг Тинг. Старшая принесла фильм, какую‑то запутанную историю о судьбе трансвеститов в ГДР, и без умолку болтала о том, как она представляет себе бессмертную любовь. Младшая стеснялась и все время молчала. Я прикидывал, как поделикатнее повернуть разговор к сексу втроем.
Вечер затягивался и запутывался, фильм тоже. Вдруг девушка, одержимая бессмертной любовью, просто засунула мне руку в штаны и возбужденно хихикнула. Тихоня безуспешно пыталась отвести взгляд.
Нет, из этого не получилось эротической ночи, зато я получил кое‑что другое. Когда девушка с бессмертной любовью отлучилась на минутку, тихоня подарила мне поцелуй, робкий, нежный и очень долгий.
Когда она радовалась, ее глубокие черные глаза сияли.
Джули.
Велосипедист
Дорога на Баодин совершенно прямая, лишь поселки, серыми жемчужинами нанизанные на длинную цепочку, заставляют ее слегка вилять. Водителей, впрочем, это мало интересует: все машины, грузовики, автобусы и трехколесные фургоны несутся сквозь населенные пункты, не снижая скорости, причем гудят, как ненормальные.
Решив посозерцать некоторое время толчею со стороны, я присел на стул во дворике мебельной лавки. Надо было дать отдых моим натруженным мозолям. Стоило мне расположиться среди упакованных диванов и кресел, как появилась хозяйка. Удивленно осмотрев меня, она тем не менее предложила выпить чашечку чая.
Потом приковыляла Ниуниу, черное лохматое существо прежалкого вида, которое надлежит считать собакой. Уже издалека ее пропорции поражают необычной формой. Когда она, вяло виляя хвостом, подходит ближе, становится ясно, что передние лапы у нее скошены в правую сторону. Тот, кто ее когда‑либо гладил, знает, что светлые пятна – это выпирающие кости, которые неправильно срослись.
– Ей очень повезло, – говорит хозяйка, пододвигая свой стул поближе к моему.
Мы смотрим поверх стаканчиков с чаем на машины, несущиеся по улице, а Ниуниу лежит рядом на спине, подставляя брюхо, и благодушно облизывает нос маленьким розовым язычком. Хозяйка рассказывает:
– Мы очень любим Ниуниу. Но она всегда была таким живчиком, мы просто не могли ее удержать, когда она вырывалась на улицу. Машины носятся здесь очень быстро. И вот однажды это случилось.
– Ну а ветеринар не смог ей помочь?
– Ну что вы, ветеринар… мы же в деревне живем! Я подняла ее и отнесла домой. Я даже и не надеялась, что она выживет, но два дня спустя она была все еще жива. В туалет нам приходилось выносить ее на руках. «Ниуниу, пойдешь?» – спрашивала я, и если она поднимала голову, значит, соглашалась. Она очень умная собака.
– И что, она до сих пор выбегает на улицу?
Хозяйка удивилась, потом рассмеялась:
– Нет, слава богу! Я думаю, этому она научилась.
Через пару километров я встречаю собаку, помесь немецкой овчарки. Она стоит в пыли, привязанная к телефонному столбу, и, когда мимо проезжает машина, она носится по кругу, рвется с поводка и истошно лает. Зверь в отчаянии, и я не могу себе представить, что будет с ним дальше.
Может быть, Ниуниу вытянула еще не самый плохой билет?
Задумчиво, с болью в ногах я шагаю по дороге, и вдруг рядом со мной возникает велосипедист. Он не вписывается в общую картину, потому что едет на модном горном велосипеде, одет в темно‑синюю куртку и бежевую кепку, плюс ухоженная бородка. «Японец», – думаю я, а он объезжает меня слева и удивленно рассматривает.
Я говорю ему «Привет», он застенчиво улыбается, разгоняется и растворяется вдали среди машин. Но всего через несколько сотен метров я снова его вижу: японец стоит и ковыряется в спидометре. Я так понимаю, что ему охота поболтать, и оказываюсь прав.
– Ты знаешь китайский? – произносит он медленно и четко, когда я обгоняю его в своем пешеходном темпе.
«Нет, это все‑таки не японец», – отмечаю я про себя несколько разочарованно.
Услышав утвердительный ответ, он светлеет и начинает катится на своем велосипеде около меня, забрасывая вопросами:
– Значит, ты знаешь китайский!
– Немного.
– И ты приехал из…
– Из Германии, а жил я в Пекине.
– А куда ты сейчас идешь?
– В Баодин.
Он ухмыляется, останавливается и слезает с велосипеда.
– Я направляюсь как раз туда. Меня зовут Чжу Хаи.
Как, и он туда собрался? Ну конечно, шоссе G308 идет из Пекина в Баодин. Как же мне от него избавиться? У меня нет ни малейшего желания идти в компании с чужим, тем более с велосипедистом. Я совершаю беспомощную попытку отделаться от непрошеного попутчика:
– Да, но я не пойду сразу в Баодин, я по дороге хочу посмотреть кое‑что. И потом, я очень медленно двигаюсь…
– Гм… И что же ты хочешь посмотреть?
– Ну, например, пагоды‑близнецы в Чжоучжоу.
– Отлично. Я пойду вместе с тобой.
В небольшом городе Чжоучжоу дорога совершает изгиб, по обе ее стороны традиционно толпятся магазины и гостиницы. В глазах рябит от ярких надписей на кирпиче и бетоне, кишмя кишат велосипедисты и пешеходы, а вот знаменитых пагод не видать. Мой новый попутчик спрашивает у кого‑то дорогу, мы сворачиваем в лабиринт многоэтажных бараков.
На белой стене – яркая реклама магазина электроприборов: «Цзюбаоюань», что значит «Сокровищница», схема расположения и телефон. Ничего себе имя для лавки, торгующей скорее всего вентиляторами и триммерами для стрижки волос в носу.
В этот момент Чжу Хаи взволнованно хватает меня за руку и показывает на что‑то впереди, в конце переулка. Там стоит она, одинокая пагода, почти такая же высокая, как многоэтажки вокруг, облаченная траурной вуалью строительных лесов. К нашему величайшему сожалению, она оказывается закрытой на ремонт, но через несколько улиц стоит ее сестра.
Мы подходим к ее воротам, у которых оживленно беседуют пожилые дамы. Заметив нас, они резко замолкают и подозрительно следят за каждым нашим движением.
Чжу Хаи аккуратно вешает замок на свой велосипед и вежливо обращается к старушенции, которая, судя по пронизывающему взгляду, тут главная:
– Прошу прощения, госпожа. Я бы хотел узнать, следует ли платить за вход в эту пагоду…
– Вам сюда нельзя! – отрезает она и резко поднимается с места. Она тут главная, это – ее пагода. Она будет защищать ее от нашего вторжения до последней капли крови.
Мы сбиты с толку.
– А почему? – спрашивает Чжу Хаи обескураженно.
– Здесь ремонт.
– Но здесь нет лесов!
– Посмотрите на объявление, – отвечает главная дама.
На высокой стене, отделяющей нас от пагоды, кто‑то повесил ржавый плакат. «ВХОД ЗАПРЕЩЕН» – написано на нем прямыми безапелляционными буквами. Ниже еще одна надпись: «БЕРЕГИТЕСЬ СОБАК!!!» Эти три восклицательных знака так сильно завалены набок, как если бы упомянутые бестии тащили писаря с забора, чтобы сожрать на земле.
Я очень расстраиваюсь: мне не удается посмотреть пагоду ближе, а ведь это творение времен династии Ляо. Она возведена почти тысячу лет назад, когда эта часть Китая была в руках кочевых народов племени кидан. Они были ревностными буддистами и искусными воинами, их власть длилась более двух столетий, но потом, когда Чингисхан разослал свои армии по всему свету, их помотало по всем ветрам и, в конце концов, они все вымерли. До наших времен дошли лишь несколько построек, созданных ими, в том числе эти пагоды в Чжоучжоу.
Я так и сяк пытаюсь сфотографировать историческое сооружение, чтобы уродливая стена не попала в кадр, и слышу, как перешептываются старые дамы. Наконец главная обращается к моему спутнику:
– Скажите, а откуда пришел ваш иностранный друг? – И добавляет подозрительно: – И… где его велосипед?
Нет, в этот день лучше не продолжать путь, а подыскать место для ночлега. Мои мозоли того же мнения. Они решили меня доконать. Оба мизинца с каждым шагом причиняют такую боль, как будто кто‑то стучит по ним раскаленным молоточком.
Чжу Хаи соглашается остановиться на ночлег в Чжоучжоу, кроме того, он вспоминает, что у него тут есть дела.
– Договорились, – смеется он.
Мы проходим через Рыночную улицу, доходим до большой площади, обмениваемся телефонными номерами и договариваемся, что завтра утром встретимся на этом месте. Потом он исчезает в толпе.
Я стою некоторое время на месте, размышляя о том, какое впечатление произвел на меня Чжу Хаи. По его словам, ему слегка за тридцать, он работает тренером в западной провинции Синьцзян и сейчас мотается на велосипеде по этому району в поисках семинаров по боевым искусствам. Самое запоминающееся в нем – его красивая бородка и приятный голос. И то, что он часто и с удовольствием смеется.
Внезапно боль в моих ногах усилилась, и я с великим облегчением обнаружил в дальнем углу площади неуклюжую бетонную постройку, с крошечными окошками и табличкой с иероглифами «ОТЕЛЬ».
«Этот бункер, должно быть, построен еще во времена культурной революции», – думаю я, ковыляя через мрачный холл отеля к ресепшн, чтобы опасливо просунуть паспорт в крошечное окошко.
Мы обмениваемся с дежурной несколькими формальными фразами и мятыми купюрами, я заполняю анкету и получаю ключ. Устало поднимаюсь я по лестнице, иду через бесконечные пустые коридоры, и странное чувство стесненности заставляет ускорять шаги.
Войдя в свою комнату, я бросаю вещи на одну кровать, сам падаю на другую, раскидываю руки и смотрю неподвижно в потолок. В углу на трубе болтается маленький паучок.
Чжу Хаи где‑то бродит, и я не уверен, увижу я его завтра утром или вообще когда‑нибудь.
Сегодня вечером никто меня не потревожит, и я буду один. Приму горячую ванну, чтобы ногам стало легче, а затем буду разбирать фотографии и писать в свой блог. Может, стоит проткнуть эти водяные мозоли?
В крошечном окошке бескрайнее небо проходит всю палитру от серого до черного.
Внезапно мне становится холодно. Интересно, как долго еще до первых морозов?
Двое из персиковой рощи
«То, что долго было в разлуке, соединится, то, что долго было соединено, разлучится» – так звучит первое предложение «Троецарствия», знаменитого романа времен Великой Минской империи, написанного Ло Гуаньчжуном.
Когда я прихожу на площадь у Рыночной улицы, Чжу Хаи и его велосипед уже ждут меня. Чжу Хаи улыбается и весело кричит мне через толпу:
– Доброе утро, малыш Ляй!
И я с удивлением замечаю, что рад его видеть. Покупаем к завтраку пару бананов и отправляемся в путь.
– Сегодня, – объявляет он с театральным жестом, – я буду толкать велосипед рядом с собой и идти пешком – так же, как и ты. Мне хочется попробовать, каково это!
Перед тем как выйти из города, мы останавливаемся перед школой, где во дворе как раз проходит утренняя гимнастика. Сотни, нет, тысячи мальчиков и девочек стоят с вытянутыми руками друг за другом, а резкий голос выкрикивает в громкоговоритель команды. На заднем плане из трубы в темно‑серое небо клубится дым.
Школьники медленно соединяют руки над головой, и я вспоминаю Джули. Совсем недавно в такой же школе в зеленом уголке на юго‑западе Китая стояла так же и она: волосы заплетены в две косички, руки вытянуты, голова полна мечтаний. Интересно, она уже тогда решила поступать на учебу в далекую Германию?
– Привет! – Нас заметили несколько школьниц и набрались храбрости обратиться к нам на английском.
– Как у вас дела? – спрашивают они.
Я отвечаю медленно и очень четко:
– Спасибо, отлично. – И на свой встречный вопрос «А у вас?» получаю все же потаенный смешок.
Подходит учитель и спрашивает, что нам здесь нужно, и, когда я отвечаю, что сам я немец, а мой спутник – японец, нас тотчас приглашают на небольшую экскурсию по школе. Чжу Хаи с трудом удерживается, чтобы не рассмеяться, когда сотни школьников окружают нас и взволнованно наблюдают, как я пожимаю директору руку, делаю пару «протокольных» снимков, осыпаю его лестными речами о школе и городе Чжоучжоу.
Когда мы снова оказываемся на улице, Чжу Хаи разражается хохотом:
– Они точно решили, что я приехал из Японии! Ха‑ха!
Потом он останавливается и смотрит на меня озадаченно:
– Скажи мне, я действительно похож на японца?
Пара километров по пыльной обочине – и мы проходим еще одну школу. За высоким забором видна настоящая площадь, выложенная красным и голубым полотном. Мелькают мечи и палицы. Мускулистый тренер стоит с краю и с помощью указки дает наставления своим ученикам. Чжу Хаи восхищен:
– Школа боевых искусств!