Три дня спустя я добрался до города Янцюань. Я ищу себе комнату с видом на реку, стираю шампунем свою одежду над раковиной и жду, пока мне перезвонит господин Янг.
На ноутбуке играет группа «Black Uhuru». Я неторопливо стираю, и мое сердце радуется сокровищам, разложенным на столе: один фунт мандаринов, две упаковки фруктовых йогуртов, два шоколадных батончика, пакетик картофельных чипсов и большая бутылка колы – и все мое!
Серо‑голубая река блистает на зимнем солнце. Я сажусь у окошка и радостно замечаю, что в этой местности нет снега. Интересно, это оттого, что я зашел глубже в долину? Пока я шел сюда, на дороге была то слякоть, то лед, а чаще все одновременно.
Однажды по пути я встретил ободранное существо, по которому можно было сказать, что оно только что вылезло из угольной шахты. В этом мужчине все было черным, даже лицо. Единственной чистой вещью на этом человеке был красный шарф, обмотанный вокруг шеи. В одной руке он нес булочку мантоу, время от времени откусывая от нее, и она, такая чистая, почти светилась на его фоне. На сгибе другой руки болталась большая открытая дорожная сумка. Он шел, шатаясь, и выглядел очень напряженным.
Он приблизился, и я заметил, что у него странный взгляд.
– Привет, – сказал я. Он остановился передо мной и посмотрел широко открытыми глазами, продолжая при этом машинально жевать. Больше никакой реакции не было. Он жил в своем внутреннем мире.
– Привет? – попробовал я еще раз, но он продолжал смотреть на меня, лишь в глазах у него нарастала паника.
Я сделал шаг в сторону, показывая, что он может пройти. Непонимающими глазами он смотрел то на улицу, то на меня, то снова на улицу, и, наконец, медленно пошел вперед, шатаясь и обходя меня подальше. Его сумка тяжело покачивалась на сгибе его локтя, и он что‑то бормотал себе под нос.
Телефон звонит: господин Янг хочет знать, где я нахожусь, чтобы скорее меня забрать. «Скорее?» Мне удается выпросить немного свободного времени до вечера; дело в том, что моя одежда еще в стирке.
Собственно идея встречи не понравилась мне уже тогда, когда господин Янг поймал меня на улице: я шел, стараясь справиться со снегом и не упасть, когда его автомобиль промчался мимо. Тормозные огни вспыхнули, он поехал задним ходом, а затем, скрежеща, подъехал ко мне. За рулем сидел мужчина около сорока лет. Высокий лоб, короткая стрижка, мужественные черты лица, тонкие очки. Он напомнил мне фотографии интеллектуалов времен Культурной революции, которые тысячами полегли жертвами мрачной власти простого народа. Он засмеялся, обращаясь ко мне:
– Это ты идешь пешком по нашему прекрасному Китаю? – и прежде чем я успел ему что‑то ответить, сунул мне в руку свою визитную карточку: «Янг. Бизнесмен».
– Подожди секунду, – сказал он и пошарил на заднем сиденье. Через пару секунд я смотрел вслед его уезжающей машине, а в руках у меня болтался большой пакет яблок и апельсинов. Я получил этот подарок в обмен на обещание зайти к нему в гости, когда буду в его родном городе Янцюань.
В семь часов господин Янг забирает меня из гостиницы. Рядом с ним сидит еще один человек, которого он представил мне как старшего брата.
– «Старший брат» в смысле «хороший друг»? – смущенно спрашиваю я.
Господин Янг указывает на свое лицо:
– Ты не находишь, что мы похожи?
– Подожди! Ведь для иностранцев мы все, наверное, на одно лицо, – смеется его брат. – Вас мы тоже не можем различать!
Они говорят, что я могу называть их Старший Янг и Младший Янг, а когда я заявляю, что пусть тогда они называют меня малыш Ляй, оба брата долго не могут отдышаться от смеха. Мы ужинаем в «Старом Пекине», элитном фондю‑ресторане, хозяевами которого они и являются. Старший Янг говорит первый тост.
– Малыш Ляй, – говорит он торжественно, – мы оба желаем тебе счастья и успеха в твоем начинании!
Мы чокаемся бокалами, а дым от фондю поднимается над горшком и плывет перед нашими лицами. Потом мы все делаем по большому глотку. Мне нужно взять себя в руки, чтобы не скорчить гримасу от неожиданного и странного вкуса.
Младший Янг смеется:
– Это кола! У нас подают ее горячей! Ты еще не пробовал?
Я качаю головой.
Старший Янг выуживает из горшка с фондю кусочек мяса и с улыбкой кладет его на мою тарелку. Несмотря на мои ожидания, вечер получается необыкновенно приятным и интересным. Мы много и вкусно едим, пьем горячую колу, произносим тосты. И, разумеется, прежде всего оба брата хотят поподробнее узнать о моих планах.
– Малыш Ляй, – говорит Младший Янг, – здесь тебе не о чем беспокоиться, мы поможем тебе, что бы ни случилось. Но что ты будешь делать, когда доберешься до пустынных районов Ганьсу и Синьцзян? Тебе известно, как там обстоят дела?
Его брат предостерегающе поднимает брови и палец:
– Там можно часами и даже днями ездить на машине и не встретить ни одной живой души!
Я смущенно ковыряю вилкой в своей тарелке и, вероятно, произвожу подавленное впечатление. Младший Янг продолжает успокаивающим тоном:
– Я вот что хочу сказать: тебе нельзя забывать о том, что самое главное – это собственная безопасность! Если ты почувствуешь в пустыне, что тебе становится слишком тяжело, то нет ничего плохого в том, чтобы проехать небольшой отрезок пути на поезде или на машине!
«А как же мои правила? – смятенно думаю я. – Весь путь идти пешком, каждый день писать в своем блоге, отращивать бороду и волосы, не делать никаких исключений…»
Конечно, он угадывает мою мысль.
– Твоему начинанию не повредит, если ты проедешь маленький отрезок пути на машине. Расстояние от Пекина до Германии достаточно большое, не обязательно каждый шаг идти пешком!
– Я тоже так думаю, – соглашается с ним его старший брат, – это сто́ящая идея.
– Нельзя быть таким упрямым и так зависеть от своих принципов.
Со смехом я качаю головой. И чувствую, что меня застали врасплох.
На следующее утро братья Янг запланировали нечто особенное – поездку в горную деревню Дачжай.
Дачжай? Я не имею ни малейшего представления, что там может быть интересного, но оба брата смотрят на меня так, будто раздобыли билеты в Диснейленд, а я не рад: Дачжай! Это место знаменито на всю страну! Неужели я никогда не слышал о Чэнь Юнгуе и о выражении «Земледелию учитесь у Дачжай»?!
Когда я вечером спрашиваю об этом по телефону у Джули, она некоторое время размышляет, но потом признает:
– Понятия не имею. Думаю, это что‑то связанное с коммунистами. Об этом могут знать скорее мои родители. Но ты можешь съездить туда и сам посмотреть, если у тебя есть время.
Если ли у меня есть время! До Рождества всего десять дней, а мне идти еще двести пятьдесят километров…
После освежающе рискованной поездки в машине Младшего Янга мы подходим к массивным воротам, часто увешанным цветными лампочками. Вокруг нет ничего, кроме серого горного ландшафта.
Итак, это Дачжай, Великий Палисад. Мой взгляд останавливается на красном плакате.
«СМЕЛО ИДИТЕ ВПЕРЕД ПОД ВЕЛИКИМ ФЛАГОМ КИТАЙСКОГО СОЦИАЛИЗМА!» – написано там огромными иероглифами, а ниже гравюра, показывающая, что население Дачжай приветствует своих гостей.
Это относится к нам четверым: братья взяли с собой еще одного друга, который с первого взгляда понравился мне своей лысиной и приличных размеров животом, торчащим под синим спортивным костюмом. Он напомнил мне моего арендодателя в Пекине.
– Добро пожаловать в Дачжай! – говорит Младший Янг торжественно, указывая на ворота.
Нам выделяют гида, чей рассказ я дополняю воспоминаниями из университетского курса истории: Дачжай изначально была очень бедной горной деревушкой, где крестьяне едва могли себя прокормить, работая на скудных пашнях. После основания Народной Республики простой крестьянин по имени Чэнь Юнгуй стал местным партийным секретарем и потребовал, чтобы все жители организовались и создали в горах террасную и оросительную системы.
В результате этого община расцвела, да так, что об этом узнало правительство в Пекине. Великий вождь Мао Цзэдун был в восторге: вот наконец мы увидели пример того, что принятые им меры коллективизации могут приносить и плоды, а не только смерть и разрушение, как это происходило во всей остальной стране.
В конце пятидесятых, когда страны первого и второго света были заняты запусками своих сверкающих ракет и демонстрацией друг другу гигантских атомных взрывов, Китай втихаря разрабатывал свое собственное ядерное оружие. Чтобы высвободить достаточно рабочей силы для индустриального развития страны, Мао Цзэдун объявил Большой скачок вперед.
Коллективизация, сомнительные эксперименты в сельском хозяйстве, кампания по уничтожению воробьев – все это вызвало волну голода доселе невиданных масштабов, жертвами которой стали миллионы китайских крестьян. В конце 1964 года Народная Республика смогла наконец с удовлетворением полюбоваться на свою бомбу, но выражение «есть древесную кору» до сих пор известно во всем Китае.
Можно представить себе ту радость, которая разнеслась по стране от известия о достижениях Чэнь Юнгуя. Уже в 1964 году Дачжай была названа образцовой общиной, и высказывание «учиться у Дачжай» было у всех на устах. Скоро в маленькую горную деревушку приехало высшее руководство, а крестьянин Чэнь Юнгуй, красовавшийся на всех фотографиях с головой, обернутой в платок, как будто он только что с поля, начал все выше подниматься по лестнице парламентской иерархии, пока наконец не получил должность заместителя председателя Госсовета Китайской Народной Республики в 1975 году.
Несколько лет спустя удача отвернулась от него. После смерти Мао Цзэдуна осенью 1976 года прямо около его забальзамированного тела разразился спор о наследии престола, и в 1979 году к власти пришел Дэн Сяопин. Этот реформатор недолюбливал социалистический принцип коллективизации. В 1982 году крестьянин Чэнь был смещен со своей должности, его обличали в том, что Дачжай не самостоятельно добился успеха, а получал поддержку правительства, чтобы впоследствии служить идеалом для граждан. Эта версия была отвергнута лишь несколько лет назад.
– А чем сегодня занимаются люди в Дачжай? – спрашиваю я, потому что деревня производит заброшенное впечатление. Мы стоим на пустой широкой площади, сбоку сидят две пожилые дамы и продают сувениры – в основном это толстые оранжевые матерчатые кошки.
– Принимаем туристов, – говорит наш гид, – кроме того, работает фабрика по производству водки.
Толстый приятель братьев Янг радостно выбегает из одного из домов. В руке он держит блестящую статую, которую он все время с нежностью рассматривает. Она изображает Мао Цзэдуна размером с бутылку водки. Великий вождь стоит выпрямившись, спрятав за спину руки и устремив свой дерзкий взгляд вперед, а его пальто развевается на ветру. На основании статуи написано: «Великая историческая личность».
Я вспоминаю выражение «есть древесную кору», но ничего не говорю вслух.
Потом мы смотрим на покрытый синим бархатом стул, в середине которого проделана дырка для известных целей. На свой вопрошающий взгляд я получаю ответ, что это туалет Цзян Цин, последней жены Мао Цзэдуна. С минуту я не могу произнести ни слова.
– Великая императрица, будучи ответственной за Культурную революцию, пользовалась бархатным туалетом?!
Вместо ответа гид улыбнулась мне и показала на дверь – время посмотреть следующую часть выставки.
Своими руками
За следующие три дня я приблизился к Пинъяо почти на сто километров. Улица делает большие изгибы посреди гористой местности. Иногда меня преследуют собаки.
Вдали показались огни городка Юйцы. На часах только шесть вечера, а небо уже совершенно черное. Юйцы интересен не тем, что в нем есть старый район, а тем, что этот старый район совсем не старый. Правда, я понял это только после того, как восторженно пробегал несколько часов по городу и сделал сотню фотографий храмов и ворот, улиц и домов. А ведь мне надо было бы догадаться об этом раньше: в щелях между идеально сохранившимися историческими зданиями видны идеально сохранившиеся груды строительного мусора, идеально освещенные солнечным светом.
Когда я в очередной раз застыл в восхищении, чтобы сфотографировать развалившуюся глиняную стену в одном из переулков, за моей спиной раздается блеющий смех. Он исходит от пожилого человека на скамейке, настоящего классического китайского дедушки: темно‑голубая кепка, матерчатая куртка, черные, слегка коротковатые брюки, белые носочки и матерчатые ботинки. Его ладони покоятся на рукоятке сучковатой трости, а изо рта торчит самокрутка. Впрочем, морщинистым лицом и очками он напоминает скорее Германа Гессе.
– Русский? – спрашивает он меня, но я качаю головой и отвечаю по‑китайски:
– Из Германии.
– О! – В его голосе звучит разочарование. – А вы там не говорите по‑русски?
– Как правило, нет.
Двумя пальцами он достает сигарету из уголка рта и показывает ею на стену:
– Эта старинная городская стена – единственное, что осталось от Старого города.
– А как же… – Я растерянно озираюсь. Улица, мощенная широкими плитами, с обоих сторон зажата многочисленными каменными строениями, выглядящими весьма исторически. Над изогнутыми крышами возвышается вдали колокольня, ее цветные украшения достигают небес.