| ...Живая образная речь, которую мы слышим, зажигает наше воображение огнем новых творчеств, то есть новых словообразований......То единственное, на что обязывает нас наша жизненность, — это творчество слов... Цель поэзии — творчество языка; язык же есть само творчество жизненных отношений....Первый опыт, вызванный словом, есть вызывание, заклятие словом никогда не бывшего феномена; слово рождает действие... Андрей Белый [13] |
Знакотворчество и словотворчество — это не просто создание новых знаков и слов. С каждым новым словом появляется и новый смысл, и возможность нового понимания и действия. Мы чувствуем и действуем по значению слов. Мы спрашиваем себя: "Любовь это или не любовь? А может быть, то, что мы испытываем, точнее назвать жалостью, или дружбой, или вожделением, или уважением, или благодарностью?" — и выбрав точное слово для своих чувств, мы и действуем в соответствии с этим словом: женимся или разводимся, встречаемся или расстаемся, объясняемся в любви или в нелюбви. В греческом языке было около десятка слов, обозначавших разные типы и оттенки любви, некоторыми мы пользуемся и поныне ("эрос", "мания", "филия", "агапэ"). А в русском (да и во многих других европейских языках) — на все только "любовь": и к родине, и к мороженому, и к женщине... С новыми образованиями от того же корня, преломляющими его через смысловую призму иных суффиксов: "любь" и "любля", "равнолюбие" и "недолюбок", "слюбка" и "залюбь" — появляется не только новый слой значений в языке, но и новый оттенок в спектре чувств, действий, намерений...
Вспомним, какое колоссальное воздействие оказал советский идеологический язык на жизнь нашего общества и всего мира. Казалось бы, всего-навсего пустые сотрясения воздуха, но по ним строились гиганты социндустрии, коммунальные хозяйства и квартиры, система сыска и наказания, пятилетние планы, будни и праздники, трудовая дисциплина, нравы партийной и производственной среды... Излишне говорить о роли слов в ту эпоху — но ведь это было не завышением роли слова, а скорее, занижением самих слов, которые сводились к заклинаниям-идеологемам, с убитым корнем и смыслом, который не подлежал пониманию и обсуждению, а только исполнению. В постсоветском обществе на место идеологем должно прийти вольное корнесловие, которое может предоставить простор для смыслополагания в действиях. Культура отчаянно нуждается в словах с ясными корнями и множественными производными, чтобы она могла понимать себя — и в то же время усложняться, утончаться, ветвить свои смыслы от живых корней во всех направлениях. XXI век этой своей потребностью словотворчества перекликается с авангардом начала XX века, с А. Белым и В. Хлебниковым.
Если теоретическое языкознание можно уподобить ботанике, изучающей жизнь растений, то практическую лингвистику, языководство уместно сравнить с лесоводством и садоводством, возделкой языковой почвы и выращиванием новых древесных пород. В сущности, языкотворчество, творческая филология — это единственная идеология нашего времени, которая обеспечивает смысл существованию народа и взаимосвязь прошлого и будущего. Язык — единственное, что питает сознание всеобщими смыслами и делает сограждан понятными друг другу. Не то, что говорится на этом языке, но сам язык. Не тексты и даже не предложения, а слова и морфемы. Вечные, непревзойденные "мир", "дар", "кровь", "люб-", "ход-", "на-", "по-", "и", "-ств", "-овь", "-ение"... Уже на предложениях мы расходимся, a на уровне текстов начинаются непонимание, подозрение, общественные битвы.
Вряд ли какая-нибудь политическая, или философская, или религиозная идеология может в наши дни объединить общество. Где выдвигается объединительная "национальная" идея, т. е. оценочное суждение с притязанием на всеобщность, там начинается раскол нации. Смыслообразующее единство народа дано не в идее, а в языке, и то лишь при условии, что этот язык развивается, что крона его не редеет и корни его не гниют. Лексикология есть не только дисциплина изучения и описания словарного состава языка, но и научная основа его пополнения и обновления, творческого словообразования, которое расширяет первичную область смыслов, доступных данной культуре и всем ее носителям. Филология не просто любит и изучает слова, но и извлекает из них возможность для новой мысли и дела; расширяя языковой запас культуры, меняет ее генофонд, манеру мыслить и действовать.
В культуре, где почитается Логос, Слово, Которое было в начале всех вещей, должно быть и внимание к Неологизму, ожидание нового слова, которое молча пребывает в недрах языка, — и вдруг, неслыханное, рождается на свет. В этой связи — пожелание всем филологам, писателям, ораторам, лекторам, журналистам... Все мы пользуемся сокровищницей языка, черпаем оттуда пригоршнями слова и речения и превращаем их в средства собственного существования: языковые знаки — в денежные. Все мы — пожизненные иждивенцы языка, но хотя бы частично можем и отработать свой долг, пополняя его новыми словами. Нет у языка налогового ведомства, которое обязало бы нас с каждой тысячи или с десятка тысяч использованных слов внести хотя бы одно собственное слово в общий запас. Но пусть это будет делом профессиональной чести.