Тема 6. Культурно-информационное пространство и проблемы модернизации России в ХIХ - начале ХХ вв.

Вопросы:

1. Культурно-информационное пространство в традиционном и современном обществе.

2. Политика самодержавия в области культурно-информационного пространства как ответ на задачи модернизации страны.

Подготовить вопросы для обсуждения:

1.Какое место занимает культурно-информационное пространство в общем модернизационном проекте.

2. Каковы были достижения дореволюционной России в развитии культурно-информационных и коммуникативных технологий (в сфере образования, связи, печати и т.п.).

3. Какие препятствия существовали в развитии культурно-информационной среды?

4. В чем новизна реформы образования школы (1864) и университетского образования (1863 г.)?

5. В чем механизм и новация цензурной реформы 1865 года?

6. Назовите и охарактеризуйте механизмы за контролем над информацией в дореволюционной России позднего периода.

Источники:

1. О даровании некоторых облегчений и удобств отечественной печати // Политическая история России. Хрестоматия. Ч. 2. М., 1995.С. 186-187.

2. О некоторых переменах и дополнениях в действующих ныне цензурных постановлениях // Там же. С. 187-184.

3. Положение о начальных народных училищах 1864 г.// Хрестоматия по истории СССР, 1861-1917. М., 1990. С. 85-86.

4. Устав гимназий и прогимназий ведомства Министерства народного просвещения 19 ноября 1864 г.// Там же. С. 86-87.

5. Общий устав императорских российских университетов. 18.6.1863. Пп. 1-10, 22-23, 26-31, 33. 43, 45, 50-52, 56-59, 63, 85, 100-105, 128-130// Политическая история России. Хрестоматия. Ч. 2. М., 1995. С. 148-149, 152-157, 161, 163, 168-169.

Литература:

1. Геллнер Э. Мифы класса и пришествие национализма// Путь. 1992. № 1. С. 10-20.

2. Кэссоу С.Д. Университетский устав 1863 г.: новая точка зрения// Великие реформы в России, 1856-1874. М., 1992. С. 317-334.

3. Щетинина Г.И. Идейная жизнь русской интеллигенции. М, 1995. С. 149-171.

ГЕЛЛНЕР ЭРНСТ

ПРИШЕСТВИЕ НАЦИОНАЛИЗМА. МИФЫНАЦИИ И КЛАССА

Это теоретический очерк. Его цель- предложить общее, принципиальное объяснение тех масштабных сдвигов, которые произошли в жизни общества в ХIХ и ХХ столетиях в связи с появлением национализма. То, что я собираюсь здесь показать, в целом сводится к следующему:

1. В жизни человечества произошла важная и отчетливая перемена. Новый мир, в котором национализм, то есть соединение государства с "национальной" культурой, стал общепринятой нормой, в короне отличается от старого, где это было явлением редким и нетипичным. Существует огромное различие между миром сложных, переплетенных между собой образцов культуры и власти, границы которых размыты, и миром, который складывается из единиц, четко отграниченных друг от друга, выделившихся по "культурному" признаку, гордящихся своим культурным своеобразием и стремящихся внутри себя к культурной однородности. Такие единицы, в которых идея независимости связана с идеей культуры, называются "национальными государствами". В течение двух столетий, последовавших за Французской революцией, национальные государства стали нормой политической жизни. Как и почему это произошло?

2. Для ответа на этот вопрос я предлагаю теоретическую модель, основанную на правдоподобных и в некотором смысле бесспорных обобщениях, которые вкупе с известными нам данными об изменениях, происходивших в общества в ХIХ в., вполне объясняют это явление.

3. Соответствующий эмпирический материал укладывается в данную модель практически полностью. /.../

Агро-письменное общество

Есть несколько признаков, отличающих общество данного типа. Прежде всего, это общество, основанное на сельском хозяйстве (включая скотоводство), то есть на производстве и хранении продуктов питания. Для такого общества характерна довольно стабильная технология: хотя время от времени здесь возникают нововведения и усовершенствования, они не являются частью постоянной изыскательской или изобретательской деятельности. Этому обществу совершенно чужда идея (пустившая такие глубокие корни у нас), что природа является познаваемой системой, успешное изучение которой позволяет создавать новые мощные технологии. Мировоззрение, на котором зиждется это общество, не предполагает (в отличие от нашего) интенсивного познания и освоения природы, результатом которого является неуклонное улучшение условий человеческого существования. Оно предполагает, скорее, устойчивое сотрудничество между природой и обществом, в ходе которого природа не только доставляет обществу скромное, хотя и постоянное продовольствие, но одновременно как бы санкционирует, оправдывает общественное устройство и служит его отражением. Наличие стабильной, раз навсегда заданной технологии имеет множество последствий. Недостаток гибкости производства продуктов питания и сравнительно невысокий "потолок" его продуктивности приводят к тому, что ценности в таком обществе в основном связаны с иерархией и принуждением. Для члена этого общества имеет значение прежде всего позиция, которую он занимает в соответствующей "табели о рангах", но не продуктивность и не эффективность его производственной деятельности. Путь повышения продуктивности не лучший для него способ (или даже вообще не способ) повышения своего статуса. Характерной для такого общества ценностью является "знатность", соединяющая высокий статус с успехами на военном поприще.

Такая ориентация является логическим следствием ситуации, которая складывается в обществе, имеющем устойчивый потенциал продуктивности: индивид или группа не получают ничего, повышая эффективность своего труда, но они получают практически все, если завоевывают благоприятную позицию в обществе. Повышение продуктивности может быть выгодным лишь для власть имущих, находящихся в привилегированном положении, но не для тех, кото добился этого повышения. В то же время индивид, который успешно стремился к высокому положению и попал в число власть имущих, получает всевозможные выгоды, оправдывающие его усилия. Поэтому он должен стремиться только к власти и положению не расходуя сил на повышение производительности труда.

Данная тенденция значительно усиливается благодаря еще одной особенности такого общества, - которая также вытекает из стабильности технологии, - ситуации, описанной Мальтусом. Дело в том, что возможности увеличения производства продуктов питания ограничены, а возможности роста населения - нет. В обществе данного типа обычно ценится плодовитость, по крайней мере, наличие потомства мужского пола, необходимого для роста трудового и оборонного потенциала. Вместе с тем поощрение плодовитости должно, хотя бы время от времени, доводить население до той критической численности, за которой общество уже не может всех прокормить. Это, в свою очередь, способствует укреплению иерархической, военизированной структуры: когда наступает голод, он не настигает всех в равной степени и одновременно. Люди голодают в соответствии со своим статусом, и стоящие ниже на иерархической лестнице оказываются в худшем положении. Механизмом, который это обеспечивает, служит социальный контроль, ограничивающий доступ к охраняемым запасам продовольствия. /.../

Под действием всех этих факторов в агро-письменном обществе возникает сложная, но довольна стабильная статусная организация. Самым важным для члена такого обществ становится обладание статусом и соответствующими правами и привилегиями. Человек здесь - это его положение, ранг. (Совершенно не так будет в обществе, которое придет ему на смену, где человек - это прежде всего его культура и (или) банковский счет, а ранг является чем-то эфемерным.) Как же поддерживался баланс в этой исторически более ранее системе? Вообще есть две возможности поддерживать порядок в обществе: принуждение и согласие. Остановить тех, кто, преследуя свои цели, покушается на статусную систему, можно угрозами, приводимыми иногда в исполнение, а можно и с помощью внутренних ограничений, то есть системы идей и убеждений, которые человек усваивает и которые затем направляют его поведение по определенному руслу. В действительности функционировали, конечно, оба механизма, ибо они не изолированы друг от друга, а работают во взаимодействии и так переплетены, что бывает невозможно вычленить вклад какого-то одного из них в поддержание социального порядка. /.../ Действующая в обществе система идеологии обеспечивает стабильность системы не только тем. Что убеждает членов общества в законности этой системы. Роль ее и сложнее, и шире. Она, в частности, делает возможным само принуждение, ибо без нее неорганизованная кучка власть имущих не смогла бы действовать эффективно. В обществе данного типа существует не только более или менее стабильная сельскохозяйственная основа, но также и письменность. Она позволяет фиксировать и воспроизводить различные данные, идеи, сведения, формулы и т. д. Нельзя сказать, что в дописьменном обществе начисто отсутствуют способы фиксации утверждений и смыслов: важные формулы могут передаваться и в устной традиции, и ритуальным путем. Однако появление письменности резко расширяет возможности сохранения и передачи идей, утверждений, информации, принципов.

Грамотность усугубляет свойственную этому обществу статусную дифференциацию. Она является результатом упорного и довольно длительного посвящения, называемого "образованием". Аграрное общество не обладает ни ресурсами, ни мотивами, необходимыми для того, чтобы грамотность распространялась широко, не говоря уж о том, чтобы она стала всеобщей. Общество распадается на тех, кто умеет читать и писать, и на тех, кто этого не умеет. Грамотность становится знаком, определяющим положение в обществе, и таинством, дающим пропуск в узкий круг посвященных. Роль грамотности как атрибута статусных различий становится еще более ярко выраженной, если на письме используется мертвый или какой-нибудь специальный язык. Письменные сообщения отличаются тогда от устных не только тем, что они написаны. Благоговение перед письменами - это прежде всего благоговение перед их таинственностью. Культ ясности проявляется в истории человечества значительно позднее, знаменуя собой следующую революцию, хотя так никогда и не становиться абсолютным. Рядовые члены общества данного типа осваивают культуру, набирая свой запас символов и идей "в движении", так сказать, по ходу жизни. Процесс этот является частью взаимодействия, происходящего изо дня в день между родственниками, соседями, мастерами и подмастерьями. Живая культура - не закодированная, не "замороженная" в письменах, не заданная никаким набором жестких формальных правил, - передается, тем самым, непосредственно, просто как часть "образа жизни". Но такие навыки, как владение грамотой, передаются иначе. Они осваиваются в процессе длительного специального обучения. Прививаются не входе обычной жизнедеятельности и не обычными людьми, а профессионалами, способными воспроизводить и демонстрировать некие высшие нормы. Есть грубое различие между культурой, передаваемой в повседневной жизни, "в движении", неформально, и культурой, которой занимаются профессионалы, не занятые кроме этого ничем другим, выполняющие четко очерченные обязанности, детально зафиксированные в нормативных текстах, манипулировать которыми индивид практически не может. В первом случае культура неизбежно отличается гибкостью, изменчивостью, региональным разнообразием, иногда - просто чрезвычайной податливостью. Во втором она может оказаться жесткой, устойчивой, подчиненной общим стандартам, обеспечивающим ее единство на большой территории. При этом она может опираться на обширный корпус текстов и разъяснений и включать в себя теории, обосновывающие ее ценностные установки. /.../ Характерной чертой общества данного типа является напряжение между высокой культурой, передаваемой в процессе формального образования, зафиксированной в текстах и постулирующей некие социально трансцендентные нормы, и, с другой стороны, одной или несколькими низкими культурами, которые не заданы в отчужденной письменной форме, существуют лишь в самом течении жизни и, следовательно, не могут подняться выше нее, здесь и теперь происходящей. Иначе говоря, в таком обществе имеется разрыв, а иногда и конфликт между культурой высокой и низкой, который может проявляться по-разному: с одной стороны, высокая культура может стремиться навязывать свои нормы низкой, с другой - носители низкой культуры могут стремиться по возможности усвоить нормы высокой, чтобы упрочить свое положение. Первое типично для ислама. Второе - для индуизма. Однако такого рода усилия редко бывают успешными. В конечном счете между носителями высокой и низкой культуры возникает заметный разрыв, а часто и пропасть взаимонепонимания. Разрыв этот функционален. Человек вряд ли будет стремиться к состоянию, которого он не в силах понять, или противостоять доктрине, которая, как он знает, выше его разумения. Культурные различия определяют общественные позиции, регулируют доступ к ним и не позволяют индивидам их покидать. Но границ общества в целом они не определяют. Лишь при переходе от аграрного общества к индустриальному культура перестает быть средством, которое задает позиции и в обществе и привязывает к ним индивидов. Вместо этого она очерчивает масштабную и внутренне подвижную социальную целостность, внутри которой индивиды могут свободно перемещаться., как того требуют задачи производства.

Принимая такую модель старых аграрных обществ, можно задать вопрос: какими должны быть здесь взаимоотношения между культурой, с одной стороны, и политической легитимность и границами государств - с другой? Ответ однозначен: между этими двумя сферами не будет почти никакой связи.

Общество данного типа постоянно генерирует внутри себя культурные различия. Оно порождает в высшей степени дифференцированную статусную систему, каждый элемент которой должен иметь свои ясно различимые признаки, знаки, свои внешние проявления. Это, по сути, и есть культура. /.../ Такая чрезвычайная семантическая чувствительность к статусным и имущественным нюансам позволяет преодолевать неопределенность и избегать трений. Не должно быть статусных различий, не выявленных наглядно, и, с другой стороны, всякий наглядный знак должен иметь оправдание в социальном положении индивида. Когда в стратификации общества возникают какие-то резкие изменения, культура тут же дает знать об этом, демонстрируя не менее драматичные перемены в одежде, речи, поведении, образе жизни. /.../ Аграрное общество порождает различные сословия, касты, гильдии и иные статусные разграничения, требующие дифференцированного культурного оформления. Культурная однородность такому обществу совершенно неведома. Больше того, попытки унифицировать стандарты культуры рассматриваются как преступные, порой в самом прямом, уголовном смысле. Тот, кто вступает в культурное соревнование с группой, к которой не принадлежит, нарушает общественный протокол, покушается на систему распределения власти. Такая дерзость не может остаться безнаказанной. И если наказание является лишь неформальным, виновный может считать, что ему повезло. В дополнение к функциональной, иерархической дифференциации здесь существует еще дифференциация, так сказать горизонтальная. Члены такого общества не только стремятся сформировать стиль жизни, который отличает их друг от друга и удерживает от покушений на тех, кто стоит выше по социальной лестнице. Для сельскохозяйственных сообществ характерна также тенденция культивировать особенности, отличающие их от соседних в географическом смысле сообществ, имеющих такой же статус. Так, в неграмотной крестьянской среде диалекты варьируют от деревни к деревне. Замкнутый образ жизни благоприятствует развитию культурных и лингвистический отклонений, и разнообразие возникает даже так, где вначале оно отсутствовало.

Правители в таком обществе не заинтересованы в том, чтобы оно становилось культурно однородным. Напротив, разнообразие им выгодно. Культурные различия удерживают людей в их социальных и географических нишах, препятствуют появлению опасных и влиятельных течений и групп, имеющих последователей. Политический принцип "разделяй и властвуй" гораздо легче применять там, где население уже разделено культурными барьерами. Правителей волнуют налоги, десятины, рента, повинности, но не души и не культура подданных. В результате в аграрном обществе культура разъединяет, а не объединяет людей. Подводя итог, можно сказать, что в обществе данного типа единство культуры не может служить основой формирования политических единиц. В такой ситуации термин "нация", если он вообще используется, обозначает скорее размытое составное целое, включающее главным образом представителей так называемого свободного дворянства, живущего на определенной территории и готового участвовать в политической жизни, нежели всю совокупность носителей культуры. Например, польская "нация" состояла в свое время из представителей шляхты Речи Посполитой, но включала также лиц, говоривших на украинском языке. Иначе, говоря, понятие "нация" объединяло граждан не по культурному, а по политическому основанию.

Как правило, в таком обществе политические единицы оказываются либо более узкими, либо более широкими, чем единицы культурные. Родовые общины или города-государства редко охватывают всех носителей какой-то культуры: ареал ее распространения оказывает обычно шире. С другой стороны, границы империй, как правило, определяются военным могуществом или географическими условиями, но отнюдь не границами распространения культуры. /.../

Итак, люди, живущие в аграрно-письменном обществе, занимают в нем различные позиции и включены в многообразные вертикальные и горизонтальные отношения, среди которых найдутся, вероятно, и такие, которые отдаленно напоминают то, что впоследствии будет названо "национальностью"; но в основном это отношения совершенно иного рода. Здесь существует разнообразие культур и существуют сложные политические единицы и союзы, однако между двумя этими сферами нет ярко выраженной зависимости. Политические иерархии и культурные поля отнюдь не соотнесены между собой с помощью такого образования, как "национальность".

Развитое индустриальное общество

Сегодня в мире существует и стремительно распространяется иной тип общества, в корне отличный от того, который описан выше. Прежде всего, иной является его экономическая основа: оно сознательно ищет опору в непрерывной, упорной инновационной деятельности, в экспоненциальном наращивании производительных сил и продукции. Общество это исповедует теорию познания, которое дает возможность проникать в тайны природы, не прибегая к помощи откровения, и одновременно позволяет эффективно манипулировать силами природы, используя их для достижения изобилия. Вместе с тем, природа уже не может служить источником принципов, обосновывающих организацию общества. Действительно, первым принципом, который оправдывает устройство общества данного типа, является экономический рост, и любой режим, неспособный его обеспечить, оказывается в затруднительном положении. (Вторым является национальный принцип, - он и станет здесь нашей главной темой.) Общество, к рассмотрению которого мы перешли, не является уже более мальтузианским: темпы экономического роста превышают в нем темпы роста демографического, который по разным причинам идет на спад или даже полностью прекращается. В культуре этого общества уже не так ценится (или вообще не ценится) плодовитость: чистая, мускульная рабочая сила мало что решает как с точки зрения властей, так и с точки зрения индивидов, как в мирное время, так и во время войны. /.../ Ныне полезны лишь образованные люди, а образование стоит дорого. В любом деле теперь играет роль не количество, а качество работников, которое зависит от технологии производства культурных людей, иначе говоря, от "образований". Власти более не видят в плодовитости источник оборонного или экономического потенциала; родители не видят в детях тех, кто обеспечит их жизнь в старости. Производство потомства обходится дорого и вынуждено конкурировать с другими запросами и формами самоудовлетворения и самореализации.

В корне изменился и характер труда. В аграрном обществе "работа" была вещью насущно необходимой, но отнюдь не престижной. Это был физический, ручной труд, связанный главным образом с сельскохозяйственным производством. Такая работа заключалась в основном в приложении человеческой мускульной силы к материальным объектам. Ее тяжесть удавалось время от времени облегчить благодаря использованию силы животных и некоторых простых механизмов, позволявших утилизировать силу воды или ветра. В развитом индустриальном обществе картина уже совершенно иная. Физический труд как таковой здесь фактически исчез. Отныне трудиться физически вовсе не значит дни напролет махать киркой или лопатой: теперь для этого требуется знание машин, которые не всегда просты в управлении. То есть большинство людей с своей работе вообще не сталкиваются "лицом к лицу" с природой. Их труд состоит в постоянном манипулировании людьми и знаками при помощи компьютеров или, на худой конец, телефонов, телефаксов и пишущих машинок.

Все это имеет серьезные последствия для культуры, то есть для системы циркулирующих в обществе символов. Стремительный обмен сообщениями между анонимными, далеко друг от друга отстоящими собеседниками был бы попросту невозможен, если бы смысл посланий зависел от особенностей местного диалекта и тем более от одного какого-то контекста, не говоря уж о контекстах действительно сложных. Однако сам метод такой коммуникации уничтожает контекст. Нельзя, скажем, передавать таким образом смыслы, заключенные в жестах, выражении лица, интонациях, темпе речи, положении говорящего в пространстве и обстоятельствах, сопровождающих высказывание. Ничего не добавляет к тексту и статус индивида, да и сам текст не может на этот статус повлиять. Все это просто не проходит по каналу коммуникации: так уж этот канал устроен. В живой речи такие элементы, как жест, поза и т. д., играли роль как бы определенных фонем, влиявших на смысл устного сообщения. Но это были фонемы, употребимые и значимые в очень узких границах, что-то вроде неконвертируемой муниципальной валюты. Между тем, универсальная система коммуникации предполагает использование только таких знаков, которые имеют универсальное значение., отвечают всеобщим стандартам и не зависят от контекста. Существенно, что смысл заключен теперь только внутри самого сообщения. Те, кто передает сообщения, так же как и те, кто их принимает, должны уметь вычитывать этот смысл, следуя общим для них правилам, определяющим, что является текстом, а что - нет. Люди должны быть обучены вычленению элементов, безусловно влияющих на смысл, и абстрагированию от специфического местного контекста. Способность различать релевантные и соответствующие стандартам элементы сообщения является тонкой и достигается отнюдь не просто. Это требует длительного обучения и огромной семантической дисциплины. Чем-то это напоминает результаты армейской муштры - готовность немедленно реагировать на формализованные слова команды, требующие четко определенных действий, - однако диапазон возможных команд в данном случае является неизмеримо более широким, чем тот, который принят в любой из армий. Но смысл должен быть предельно ясным, хотя потенциальное поле смыслов является поистине гигантским, пожалуй, даже бесконечным.

Все это говорит о том, что впервые в истории человечества высокая культура становится всеобъемлющей: она операционализируется и охватывает общество в целом. Люди могут воспринимать культурные значения в их полном объеме, реагировать на все бесконечные смыслы, заключенные в языке. Иными словами, они весьма далеко ушли уже от того мужика-новобранца, который обучился в свое время правильно реагировать на десяток уставных команд, да и то лишь в том случае, если их произносит человек с необходимым количеством лычек на погонах и в понятной ситуации. Последствия этого невероятно важны, хотя они и не были до сих пор как следует ни осознаны, ни изучены. Значение универсального образования, необходимость в котором продиктована фундаментальной структурой современного общества, выходит далеко за пределы невнятных причитаний и восторгов о расширении культурных горизонтов (пусть даже такое расширение действительно существует). Мы подходим здесь вплотную к нашей основной теме - распространению национализма. Высокая культура представляет собой упорядоченную и стандартизованную систему идей, которую обслуживает и насаждает с помощью письменных текстов особый отряд клириков. Грубо говоря, мы имеем здесь следующий силлогизм. Человеческий труд стал по своему характеру семантическим. Его неотъемлемой частью является безличная, свободная от контекста массовая коммуникация. Это возможно лишь в том случае, если все люди, включенные в этот массовый процесс, следуют одним и тем же правилам формулирования и декодирования сообщений. Иными словами, они должны принадлежать к одной культуре, причем культура эта неизбежно является высокой, ибо соответствующие способности могут быть освоены лишь в процессе формального обучения. Из этого следует, что общество в целом, если оно вообще станет функционировать, должно быть пронизано единой стандартизованной высокой культурой. Такое общество не сможет уже терпеть дикого произрастания разнообразных субкультур, связанных каждая своим контекстом и разделенных ощутимыми барьерами взаимонепонимания.

Есть и еще одно обстоятельство, способствующее стандартиза­ции культуры. Дело в том, что главным критерием оценки эффективности общества становится не благополучие как таковое, а посто­янно возрастающее благосостояние. То есть даже не просто благо­состояние, но неуклонный экономический рост. Неустанное совер­шенствование - вот что оправдывает устройство современного общества. Когда-то хороший урожай был свидетельством того, что король хорош. Теперь же правомерным считается режим, который обеспечивает неуклонный рост производительности в промышленно­сти. Проклятый край с негодным правителем во главе - это сегод­ня страна с нулевым или отрицательным приростом продукции. И наоборот, чем выше прирост продукции, тем более мудрым и муже­ственным считается правитель. Философским выражением такой ус­тановки является идея прогресса.

Цена роста - нововведения и непрерывные, нескончаемые пре­образования структуры рабочих мест. Общество данного типа про­сто не может иметь стабильной ролевой структуры, в которой инди­виды получали бы постоянную «прописку», как это было в аграр­ном обществе. Значимыми являются здесь бюрократические пози­ции - в промышленности и в других сферах, - однако сами бюрократические структуры неизбежно нестабильны. (Именно ста­бильность некоторых ненормальных структур, таких как коммуни­стические иерархии, служит свидетельством, а вероятно и причиной их низкой эффективности.) Больше того, многие должности (быть может, и не большинство должностей, но, по крайней мере, сущест­венная их часть) требуют владения сложными техническими навы­ками, а это означает, что они распределяются по принципу способ­ности и компетентности, но не по рождению и не навечно, как это было в прежние времена, когда речь шла только об укреплении и упрочении основ стабильной структуры.

Все это делает наше общество принципиально эгалитарным: в нем трудно раз и навсегда присвоить индивиду какой-то ранг, ибо ранг этот может в один прекрасный день войти в противоречие с ре­альной эффективностью его деятельности. Необходимость распреде­ления должностей в соответствии с личными возможностями и компе­тентностью индивидов исключает старый принцип распределения их в соответствии с неизменным, однажды присвоенным и неотделимым от личности рангом. Внутренняя подвижность этого общества влечет за собой его эгалитаризм, но не эгалитаризм является причиной подвиж­ности. Таким образом, тенденция к возрастанию неравенства, сопро­вождавшая в доиндустриальную эпоху процесс усложнения структу­ры общества, сменяется на прямо противоположную. Равенство, порожденное новым устройством общества, не исключает, конечно, то­го, что по своему благосостоянию, власти и жизненным шансам люди в действительности далеко не равны. Тем не менее, эгалитаризм безус­ловно воспринят в этом обществе как принцип, как социальная норма, является значимым и в определенном смысле оказывает существенное влияние на ход общественной жизни.

Существующие ныне различия между людьми распределены по шкале неравенства равномерно и плавно: это совсем не то, что резкие перепады и непреодолимые барьеры, существовавшие в прошлом между сословиями или кастами. Сегодня различия носят, так сказать, статистический, вероятностный характер, определяются личным везе­нием, а не формальными привилегиями. И ни жертвы такого неравен­ства, ни те, кого оно ставит в выгодное положение, не считают его не­отъемлемой частью своего «я», ибо оно не априорно, а требует в каж­дом случае конкретного практического объяснения. Когда неравенст­во слишком бросается в глаза, о нем говорят с осуждением. Иными словами, в нашем обществе не принято подчеркивать привилегии. «Очень богатые люди чем-то отличаются от нас», - заметил однажды Скотт Фицджеральд в разговоре с Хемингуэем. «Да, - ответил Хе­мингуэй, - тем, что у них много денег». И он был прав, хотя и Фицджеральду нельзя отказать в наблюдательности. Хемингуэй выразил современную точку зрения: человек это одно, а его положение - не­что совсем другое. Романтик Фицджеральд продемонстрировал внут­реннюю приверженность миру, где дело обстояло наоборот. Однако, как утверждал Токвиль, мир существенно изменился, - сегодня это скорее мир Хемингуэя, чем мир Фицджеральда, - и люди отличают­ся друг от друга внешне, но не внутренне.

Но, главное, формальные правила жизни в обществе, будь то в сфере производства или в сфере политики, позволяют и, более того, требуют, чтобы люди имели одинаковую культуру. Поток свобод­ной от контекста информации является элементом, необходимым для функционирования общества во всех его аспектах. Сама инфор­мационная сеть устроена таким образом, чтобы в любой момент и в любом звене к ней мог подключиться каждый, ибо сегодня уже не­возможно резервировать какие-то позиции для определенных катего­рий людей. Информационная сеть имеет стандартные входы и выхо­ды, допускающие подключение любых пользователей, а не только тех, кто обладает каким-нибудь особым статусом. Всякий, кто не может участвовать в этом обмене сигналами, рассматривается как помеха, как отщепенец. Такой человек вызывает раздражение, враждебность и вынужден обычно испытывать унижения.

Каковы же последствия такой социальной организации для вза­имоотношений, которые складываются между культурой, с одной стороны, и государством и обществом - с другой?

Итак, общество данного типа не только не препятствует, но оп­ределенно способствует распространению однородной культуры. Это должна быть культура особого рода - «высокая» культура (излиш­не говорить, что термин этот употребляется здесь в социологиче­ском, а не в оценочном смысле), подчиненная сложной системе норм и стандартов. Ее распространение требует неординарных уси­лий в области обучения, и действительно, в этом обществе последо­вательно и практически полно осуществлен идеал универсального образования. Дети растут здесь не держась за материнский подол, а с малолетства включаясь в систему образования.

Гигантская, дорогостоящая стандартизованная система образо­вания перерабатывает целиком весь человеческий материал, которо­му предстоит влиться в общество, превращая это биологическое сырье в социально приемлемый культурный продукт. Подавляющую часть зат-рат на образование берет на себя государство или пред­ставляющие его местные власти. В конечном счете только государст­во (или чуть более широкий сектор, включающий также некоторую часть «общественности») может вынести на своих плечах тяжкое бремя этой ответственности, одновременно осуществляя контроль за качеством продукции в этой важнейшей из всех отраслей - в про­изводстве социально приемлемых человеческих существ, способных делать необходимую для этого общества работу. Это становится од­ной из главных задач государства. Общество необходимо гомогени­зировать (81е1с118е5сЬа1*), и руководить этой операцией могут только центральные власти. В условиях столкновения различных государств, пытающихся контролировать бассейны рек, единствен­ный способ, которым данная культура может защитить себя от дру­гой культуры, имеющей покровительствующее ей государство, это создать свое собственное, если такового у нее еще нет. Как у каж­дой женщины должен быть муж, желательно собственный, так же и у культуры должно быть государство, лучше всего свое. Государст­ва-культуры начинают затем соревноваться друг с другом. Так и возникает внутренне подвижное, атомизированное эгалитарное об­щество, обладающее стандартизованной письменной культурой «вы­сокого» типа. При этом заботу о распространении и поддержании культуры и об охране границ ее ареала берет на себя государство. Можно сказать короче: одна культура - одно государство; одно го­сударство - одна культура.

Предлагаемая теория национализма является материалистиче­ской (хотя и совсем не марксистской) в том смысле, что, объясняя это явление, она выводит его из способа, которым общество поддерживает свое материальное существование. В исторически более раннем обще­стве, основанном на сельскохозяйственном производстве и на стабиль­ной технологии, неизбежно должны были получить развитие военно-клерикальные структуры, иерархия, культурный плюрализм, напря­жение между культурой высокой и низкой, а также политическая сис­тема, опирающаяся на аппарат насилия и религиозную идеологию, но в целом безразличная к культурным общностям. В нем умножались различия, связанные с социальными позициями, но не с политически­ми границами. В новом обществе, основанном на развитии техноло­гии, на семантическом, а не ручном труде, на системе широкой, без­личной, а иногда и анонимной коммуникации, в которой функциони­руют сообщения, свободные от контекста, и на подвижной структуре занятий, не могла не распространиться стандартизованная высокая культура, насаждаемая с помощью системы образования и равномер­но распределенная среди всех членов этого общества. Его политиче­ская структура и принятая система власти оправдываются двумя сооб­ражениями: тем, насколько они обеспечивают устойчивый экономиче­ский рост и насколько способствуют развитию, распространению и ох­ране культуры, характерной для данного общества. Таким образом, государство и высокая культура оказываются тесно между собой свя­занными, а старые связи государства с религией или династией распа­даются или становятся нефункциональными и превращаются в чистую декорацию.

Аргументация, приведенная в подтверждение этих зависимостей, представляется мне просто евклидовой по своей убедительно­сти. Кажется, невозможно, проследив эти связи, не прийти к тем же выводам. Как говорил Спиноза, нельзя, ясно высказав истину, не добиться согласия. Увы, это не всегда так, но в данном случае все связи, по-моему, очевидны. (Я твердо стою на этом, хотя должен признать, что многие люди не согласились с этой теорией, даже оз­накомившись с доказательством.)

Конечно, нескромно сравнивать себя с Евклидом и глупо надеяться, что в гуманитарной области вообще возможна евклидова убе­дительность. До некоторой степени меня извиняет лишь то, что го­ворю я об этом с иронией, и не из тщеславия, а в порядке самокритики. Да, я убежден, что эта аргументация обладает евклидовой яс­ностью, но должен также заметить, что мир, в котором мы живем, является евклидовым лишь отчасти. Существует множество данных, иллюстрирующих эту теорию, но существует и множество других, которые ее как будто н