Источник зла — стяжательство, стремление к неограниченной власти над людьми. В связи с концепцией добра Руми прославляет нравы организации городских ремесленников с их общей трапезой и общинным бытом.
Он учит распознавать в природе за видимостью ее сущность. Действительность преисполнена противоречий и противоположностей: свет и мрак, день и ночь, бдение и сон. В преходящей жизни эти противоположности сосуществуют, но в вечности происходит их непрекращающаяся борьба.
Воспроизводя многое из учения Насира Хосрова (XI в.) и из зороастрийской традиции, поэт вместе с тем противопоставляет свою систему и карматам, и зороастризму. «Мы оспариваем мнение маджусов (зороастрийцев)... ибо добро и зло — это не два понятия, они неразрывны...» Божество находится в сердце, изжившем зло и противостоящем злу.
Система, содержавшая в себе гуманистическую суть в мистической оболочке, имела для своего времени большое значение, — она противостояла официальному исламу. Только с течением времени духовенство, перетолковав в ортодоксальном духе еретическую систему Руми, объявило «Маснави» «персидским Кораном».
Влияние Руми перешагнуло через границы иранской культуры, захватив тюркоязычный мир. Сын Руми, Султан Велед, продолжавший линию отца, стал одним из основоположников турецкой литературы.
В поэму Руми вошли не только притчи, но и народные басни, анекдоты, распространенные в Средней Азии и Иране в XIII в. и почерпнутые в имевшихся литературных обработках и устных источниках. Поэт повторял, что его грубые подчас остроты «содержат не смех, а поучение».
Характерно, что Гегель подметил развитие диалектической мысли у Руми. Противоречивость Руми характеризовал и Гете: «В конце концов он вынужден искать спасительный выход в пантеистическом учении о единстве и многообразии. Приняв это учение, он столь же выигрывает, сколь и теряет, и сумма утешительного и неутешительного равна нулю». Раскрытие
|
|
274
Руми идеи о слиянии человека с божеством дало повод для обожествления Человека с большой буквы, равного самому божеству.
В философски окрашенной поэзии XIII—XIV вв. было два главных направления, апеллировавших либо к рассудку — философско-дидактическое, либо к чувству — философско-лирическое. Высшего развития оба эти направления достигли у двух великих поэтов, уроженцев города Шираза, центра области Фарс на Юге Ирана, правители которой сумели откупиться от нашествия Чингисхановых орд. Первое направление преобладало в XIII в. и достигло высшего расцвета в творчестве Саади, второе — в XIV в. в творчестве Хафиза.
Оба эти поэта были связаны с подъемом средних городских слоев процветавшего Шираза, но не прямо, а примерно в той степени, как и Данте, а полвека спустя, Петрарка и Боккаччо — в Италии, с подъемом городской жизни Флоренции. Саади учился в Багдаде, десятилетиями бродил как нищий проповедник (дервиш) и исходил огромную территорию от Ирана и Сирии до Аравии (в Мекке он был несколько раз) и от Восточного Туркестана и Индии до Магриба на западе, попал в плен к крестоносцам и был продан в рабство.
Абу Абдаллах Мушрифаддин ибн Муслихаддин Саади Ширази, по-видимому, родился не в 80-е годы XII в., как было принято считать ранее и что совпадало с образом столетнего мудреца, а после 1203 г. в Ширазе и умер в 1291 г. там же.
|
|
Стихи 1230—1240-х годов вошли в лирический сборник Саади «Куллият», одну из частей которого он называет «приятными стихами». Особенно разнообразен в лирике Саади жанр газели, которые он писал не только на фарси, но и по-арабски.
С 1250 г. Саади начал писать в Дамаске поэму «Книга Саади» («Саади-наме»), или «Бустан» («Плодовый сад»), законченную в Ширазе к 1256 г. и принесшую поэту признание и славу. За ней последовало самое известное произведение Саади «Гулистан» («Сад роз», 1258).
И, став знаменитым, Саади отказывался от придворной службы.
Ты лучше горячую известь мешай обнаженной рукой,
Но, руки скрестив пред эмиром, ему услужая, не стой.
(Перевод А. Старостина)
Хотя философско-назидательная поэзия, кажется, была призванием Саади, нельзя забывать, что в предисловии к «Гулистану» он пишет, что его поэма предназначена «для развлечения читателей и отрады всех желающих». Он верил, что его поэма будет жить вечно. Сочинял ли Саади касыды, лирические газели, сборники притч и назиданий, он всегда стремился изобразить душевную красоту человека.
Характерны в этом смысле касыды-панегирики, посвященные покровителям поэта. Развивая принципы Рудаки, Саади воспевает идеальные нравственные качества, которыми он как бы советует обладать восхваляемому. Так касыда становится гуманистическим дидактическим произведением, выражением высокой морали.
Саади говорил, что человеку нужно прожить две жизни: в одной искать и ошибаться, накапливать опыт, во второй — применять его, поведав о нем читателю. Недаром Саади приписывали жизнь длиной около века: молодые годы он провел бурно — скитался, боролся, искал, затем погрузился в размышления о пережитом. Поэту казалось, что первая его жизнь помогла обрести истину. Саади в своих стихах запечатлел множество сюжетов и образов, народные сказания. Лейтмотивом его творчества было уважение к человеку, ненависть к деспотам, тяга к разуму и знаниям.
|
|
Сам Саади высоко ценил активную позицию. Он смело говорил правду:
Всю правду яви! Все, что знаешь, открой!
Прочь речи корысти с их лживой игрой!
(Здесь и ниже перевод К. Липскерова)
Саади раскрывал остроту социальных противоречий, он приходил к горькому выводу: «Тот, кто кутается в роскошный халат, что знает он о долгих бессонных ночах?» С народным юмором он высмеивал судей-мздоимцев, мечтал о «справедливом царе». «Цари — для охранения своих подданных, а не подданные для послушания царям».
Поэт знал, что за человеческое право нужно бороться, и не исключал возможности противопоставлять тирании силу:
Да будет злодей разорен и казнен,
Стервятник лихой оперенья лишен...
Казни, чтоб исчезнул насильника след:
Насилье насильнику лучший ответ!
Саади предупреждал правителей, что, если они не будут считаться с народом, конец их будет печален. Поэтической перифразой народной поговорки являются слова: «Разве не видишь, что, если муравьи сойдутся, они сдерут шкуру с воинственных львов». В своих поэтических творениях он использует множество народных пословиц, поговорок, притч. В свою очередь, многие афоризмы Саади стали народными, вошли в пословицы.
Исключительного мастерства достиг Саади в газелях. Это были и отдельные газели, и «венок газелей», объединенных двустишием-рефреном.
275
Шедевром является «Караван» Саади, в котором он выразил щемящую боль разлуки с любимой. Эта газель замечательна передачей непосредственного чувства и музыкальностью, трудно воспроизводимой в переводе.
Наибольшую славу снискал Саади своим «Гулистаном», состоящим из восьми глав, содержание которых охватывает разнообразные стороны действительности и кодекса морали автора. Каждая глава состоит из небольших рассказов, написанных мерной речью, с рифмами. Рассказы заканчиваются одной или несколькими стихотворными строками. Это известнейшее прозометрическое произведение на Востоке. В книге Саади рассказывает о своих встречах с разными людьми, о различных событиях. Сюжеты взяты часто из жизни самого поэта, текст пересыпан остроумными сентенциями, парадоксами, тонким юмором. Важнейшими в каждом рассказе являются стихотворные строки, а проза как бы обрамляет стих. Строка воспроизводит ситуацию, при которой было создано стихотворение.
В «Гулистане» Саади говорит о душевной красоте человека: «Я помню, некогда вечером любимый друг мой вошел в мою дверь. Я так внезапно кинулся к нему навстречу, что рукавом погасил светильник».
Пришел под вечер гость и сумрак разогнал,
И подивился я блаженству своему.
«Он сел и меня попрекнул: „Зачем погасил ты светильник, когда увидел меня? “ — Я ответил: „Я думал, что солнце взошло“».
Заканчивается восьмая, самая пестрая глава «Гулистана» напоминанием о том, что «„Гулистан“ вызывает добрый смех», но пусть никто не думает, что читать ее — это «попусту глотать дым свечей». Эта книга, говорит автор, — «горькое снадобье правдивых наставлений».
Наставления и поучения Саади весьма разнообразны по своему принципу. В главе «О жизни царей» они адресованы царям или простому человеку, чтобы помочь ему избежать роковой опасности в результате встречи с царем. В некоторых рассказах говорится о несправедливых, жестоких, казнящих невинных людей, скаредных царях. В одном рассказе им как бы противопоставляется легендарный образ сасанидского царя VI в. Ануширвана Справедливого, но в другом рассказе — о льстецах Ануширвана — такое впечатление рассеивается. В главе о царях Саади отозвался тепло только о двух царях — Гарун-ар-Рашиде и Искандере — Александре Македонском. В главе «О любви и молодости» Саади раздумывает, как сочетать мудрость с любовными страстями. Он изображает отступление заветов мудрости перед страстью, и перед страстью чувственной в том числе.
Иллюстрация: Нуширван отдыхает на природе
Миниатюра из рукописи Саади «Гулистан». 1470 г.
Страсть у Саади, как правило, прекрасна, и даже смерть ради страсти — блаженство:
Коль умер человек у жилища любимой — не странно,
Странно, если он все ж не умрет, если жизнь он свою сохранит.
Поэт говорит и о неразделенной страсти и о муках ревности, о насмешках равнодушной возлюбленной.
Саади ссылается на классический для Востока пример любовного безумства, перед которым меркнет безумие Роланда, на историю любви Лейли и Меджнуна. Рассказав, как влюбленный утонул, чтобы спасти свою возлюбленную, убеленный сединами поэт пишет:
Душой будь привязан к своей ненаглядной,
Не нужен тебе этот мир безотрадный...
И если б Меджнун жил до нынешних дней,
Любви б он учился по книге моей.
276
Не менее высоки и новы нравственные идеи стихотворного, тоже по форме дидактического произведения «Бустан». В «Бустане» десять глав, название и содержание которых перекликается с «Гулистаном». В центре внимания — высоконравственная, доброжелательная личность, красота человеческих чувств. «Красота человека состоит не в одеянии, а в духе». «Если ты не печалишься о страданиях других, ты не достоин называться человеком», — писал поэт-гуманист.
Саади одним из первых восточных поэтов стал известен в Европе. На Руси первые переводы Саади появились в начале XVII в.
Если сопоставить творческие достижения раннеклассической персидско-таджикской литературы IX—XIII вв. с древнеиранской традицией, то станут очевидными как преемственность, так и новаторский характер классики, ставшей, в свою очередь, традицией для последующих литературных поколений. Так, идея справедливого царя присутствует почти у всех классиков, причем в более близком к народным массам понимании, ибо связана с темой социальных конфликтов; ярко выражена в классической поэзии антидеспотическая тема в своеобразном противопоставлении «поэт и царь» — у Фирдоуси, «царь и нищий» — в ранней суфийской поэзии; социальная утопия нашла свое развитие у Фирдоуси, Ибн Сины, Фахриддина Гургани и особенно у Низами.
Концепция человека в классической поэзии являет собой принципиально новую ступень развития в осмыслении достоинства и самоценности личности. Тема борьбы Света с Тьмой и Добра со Злом стала содержанием всей этической системы классиков. Тема похвалы разуму не только была выражена у Рудаки и у Фирдоуси, но и выросла в стройную идеологию рационализма, концепцию «власти разума», пронизывающую поэзию таких корифеев, как Ибн Сина и Хайям. Наряду с ней классики выдвинули универсально-философскую идею любви как движущей силы общественного развития, концепцию «власти сердца». Большое место в классике заняла тема высокой миссии и неограниченных возможностей самой поэзии, тема вдохновенного изреченного слова и роли поэта-пророка (наиболее выразительно — у Низами).
То, что в древнеиранской традиции проявилось лишь в зародыше, приняло в классической поэзии развернутый характер. Это относится не только к идейно-тематическому содержанию, но и ко всем элементам художественной формы. Многие сюжеты и ведущие образы отлились в такие выдающиеся сочинения, как «Шах-наме» Фирдоуси, «Пятерица» Низами, «Вис и Рамин» Гургани, рубаи Хайяма, маснави Руми, сочинения Саади и др. Сложились основные жанры поэзии и их разновидности, сохранив вместе с тем в переработанном виде многие элементы древней традиции, например инкорпорацию в произведении притч и афоризмов, а также стихотворные состязания (муназира), развернутую загадку (лугз). Достигла расцвета любовная лирическая поэзия. Полностью оформилось в классике авторское индивидуальное творчество, которое в древности находилось лишь в зачатке. Стихотворение постепенно отделилось от песни: философские касыды уже были рассчитаны не столько на устное исполнение, сколько на индивидуальное чтение. Все большие права приобретали вымышленный герой, персонажи, вводимые автором в свои произведения не только по традиции (Рустам, Искандар, Хосров Ануширван, Лейли и Меджнун и др.), но и согласно творческому замыслу (первоначально — второстепенные персонажи в маснави).
Особого развития и совершенства достигла поэтика, также сохранившая элементы древнеиранской традиции, например дезинтеграцию строф (газель так называемого рассеянного типа), строфические четверостишия (явно фольклорного происхождения) и др. Сложилась «эстетика огромного» (например, героическая маснави типа «Шах-наме», «Барзу-наме») и «эстетика малого» (не только рубаи, но и самостоятельное двустишие, даже однострочие — фард). Поэтика вместе с тем канонизировалась, была разработана строгая система по трем разделам: аруз — метрика, кафия — рифма, бади — поэтические тропы и фигуры (у арабов — новый стиль).
Совершенно явственно дают себя знать в классической литературе рост культуры в городах, общественная активизация городских групп, появление социальной прослойки людей умственного труда, для которой этот труд служит основным источником существования и определяет их место в общественной иерархии, и, что особенно важно, глубокие общественные потрясения (арабское завоевание и мощные народные движения), ставившие со всей остротой перед обществом проблему неизбежности некоего обновления всех устоев. При этом истоки этого обновления искали в идеализированной древности.
В фарсиязычной литературе эта идеализация древности, ее возрождение означали пристрастие к своей родной традиции в противовес пришедшей с исламом арабской культуре. Это сходно с той ролью, которую сыграли в испанском Ренессансе идеи и результаты реконкисты. Ярким выражением подобного начала в осмыслении древности могут служить и шуубистские
277
идеи, и возрождение древнеиранских образов, мотивов и сюжетов, и такой убедительный факт, что «Шах-наме» не только воскрешало до-исламскую традицию Древнего Ирана, его мифов и сказаний, но и зафиксировало это в своем другом названии — «Бастан-наме», т. е. «Книга о старине».
Классическая литература расшатывала заложенные в период раннего Средневековья принципы канонизированной ортодоксальности. Прежде всего самое понимание литературы, ее состава, в который уже не включались, как это было в Раннем Средневековье, особенно в пехлевийской литературе, непосредственно религиозные произведения. Оставаясь мусульманской по своей идеологии, классическая литература противостояла предшествующей письменности тем, что была в значительной части светской либо секуляризированной, а в тех случаях, когда носила религиозный характер, то неортодоксальной (мистическо-суфийской) или даже еретической (карматской). Столкновение, а иногда и своеобразное переплетение в творчестве одного писателя народных, передовых и аристократических, клерикальных тенденций происходили в большей мере внутри самой художественной литературы, а не между нею и ортодоксально-религиозной письменностью. В полной мере это выразилось в развитии гуманистической идеи самостоятельной ценности человеческой личности в противовес догматизированно-мусульманскому умалению и принижению ее. Этим и можно объяснить мировое значение классической поэзии на фарси.
Литературы Кавказа и Закавказья [до середины XIII вв.]
278
ВВЕДЕНИЕ
О культуре древних народов Северного Кавказа сохранились лишь скудные сведения. До нас дошло только их народное творчество в образцах героического эпоса. В то же время нам известны письменные памятники народов Закавказья еще с V в. История армянского, грузинского, азербайджанского народов составляет закавказский культурный регион. С самого начала возникновения эти народы были связаны с мировой цивилизацией. Вавилон, Ассирия, Мидия, Персия, Греция, Рим и Византия для Кавказа — живая реальность не только нашествий и торгового обмена, но и культурной ориентации. О Кавказе и его народах писали историки Греции и Рима: Геродот, Страбон, Плутарх и другие, арабская и персидская хроники.
С точки зрения исторического процесса основное значение в судьбах развития культуры народов Кавказа имели древнеиранская культура, эллинизм, принятие христианства, создание национальной письменности и христианской культуры в Грузии и Армении, что определило в конечном итоге их ориентацию на Византию (IV—VII вв.).
Позднее борьба против арабского нашествия (VII—IX вв.), а также с кочевыми огузскими племенами (XI в.) повлияла на становление национального самосознания, которое привело к новому расцвету художественного творчества X—XII вв. (Нарекаци, Руставели, Низами, Хагани).
На протяжении своей долгой истории народы Закавказья вели борьбу за независимость; будучи часто на грани физического уничтожения, они находили в себе силы, чтобы вновь возродиться, спасти свою культуру.
В начале V в. в Армении и Грузии складывается своя письменность, способствовавшая быстрому развитию литературы, историографии, философии, богословия. В мусульманских областях Азербайджана с VII в. получает распространение арабский алфавит, вытеснив среднеперсидский (пехлевийский). Принятие ислама в Азербайджане имело своим последствием утверждение арабского языка в письменной литературе, не только религиозной, но и научной и художественной, в которой наряду с арабским, а вскоре и взамен его широкое применение получил персидский язык.
Одна из общих особенностей литератур Закавказья заключается в том, что они сохраняли и развивали свою национально-художественную самобытность, усваивая многообразие тогдашнего эстетического опыта, находились в соприкосновении со многими цивилизациями Древнего мира. В творчестве выдающихся деятелей закавказских народов можно обнаружить влияние как христианского Запада (в частности, культуры Византии), так и мусульманского Востока.
Взаимосвязи и взаимовлияния литератур народов Закавказья проявлялись и в общем литературном процессе, и в эстетических взглядах писателей. Многие армянские и грузинские историки освещали совместную борьбу закавказских народов против общих врагов.
При всем единстве исторического развития народов Закавказья каждый из них имел достаточно специфические предпосылки культурного формирования, которые наложили неизгладимый отпечаток на художественное сознание, сказывающееся даже в условиях их ориентации на такие великие культуры, как эллинистическая, византийская или иранская.
Так, Армения была связана с ассирийской и древнеиранской традицией. И дело не только в том, что на территории исторической Армении — в преддверии нашей эры и этнического формирования армянского народа — оканчивало свое существование государство Урарту (IX—III вв. до н. э.), но прежде всего в том, что сам тип национального художественного мышления органически сохраняет в себе эти древнейшие национальные традиции, например, в эпоху доминирования христианской культуры и создания армянской средневековой литературы.
В V—VI вв., в период блестящего расцвета армянской культуры, роль армянской церкви была велика. Так же активно она выступала и при арабском нашествии (VII—IX вв.), затем в период проникновения кочевых огузских племен (XI в.) в Армению и на Кавказ. Она способствовала, например, неприятию ислама, нерастворению в нем. Но в решении специфических проблем, связанных с развитием общественного сознания и новыми культурными задачами, вставшими после XII в., она оказалась беспомощной.
279
Несмотря на драматические перипетии своей истории, Грузия непрерывно сохраняла свою государственность во главе с монархом, сильное дворянское сословие, которое направляло общественную жизнь. Феодализм в Грузии имел много общих черт с европейским не только в социальной типологии, но и в культурной.
Грузинская культура была в целом более всего ориентирована на эллинистическую и византийскую, хотя Грузия вместе с Арменией и боролась против политического господства Византии. Грузинская поэзия, оставаясь всегда самобытной, усвоила некоторые особенности персидской лирики, переработав их, сделав их органической частью национального художественного мышления.
У формирующейся азербайджанской литературы были чрезвычайно существенные для развития художественной литературы предпосылки: живой и мощный народный эпос тюркских племен, мусульманская культура, в том числе громадная научная и художественная литература, и, наконец, опыт иранской культуры, ее высокий эстетический уровень. Взаимодействие и сотрудничество с иными художественными мирами не только сохранили, но и обогатили и вывели на мировой уровень новую литературу.
В IX—XIII вв. в Армении, Грузии, Азербайджане развиваются торговый капитал, ремесла и искусство. Территория Кавказа была местом пересечения великих торговых путей между Востоком и Западом: Китаем, Индией, Ираном, Константинополем и итальянскими республиками. На этих коммуникациях мирового обмена росли города, создавались государства, усваивались материальные и духовные ценности тогдашнего мира. На этих путях звучали рядом языки народов Кавказа, Востока, романо-германского мира, возникали средоточия культурного и художественного взаимодействия. Такие города, как Артануджи, Тбилиси, Кутаиси — в Грузии, Ани, Двин, Ван, Каре — в Армении, Барда, Ганджа, Нахичевань, Табриз, Марага — в Азербайджане, стали центрами новой культуры, которая разрушала прежний — статичный, замкнутый в себе принцип миросозерцания.
Все это благоприятствовало развитию духовной культуры — поэзии, литературы, философской и научной мысли. Именно эти условия и сделали возможным появление таких замечательных поэтов-мыслителей, поэтов-гуманистов, как Григор Нарекаци, Нерсес Шнорали, баснописцы Мхитар Гош и Вардан Айгекци в Армении, Чахрухадзе, Иоане Шавтели и Шота Руставели в Грузии, Бахманяр, Хагани Ширвани и Низами Ганджеви в Азербайджане. Их творчеству свойственна общая гуманистическая направленность. Так, басни и «Армянский судебник» Мхитара Гоша перекликаются с поэтическими произведениями его современников — Низами и Руставели. Спустя несколько веков «Армянский судебник» был использован грузинским царем и поэтом Вахтангом VI при составлении его «Уложения». Если по идейному содержанию, социально-политической направленности, отчасти даже по жанровой форме притчи из первой поэмы «Пятерицы» Низами перекликаются с баснями Гоша, то поэтические образы остальных его поэм и их общий героико-романический настрой во многом напоминают монументальную поэму Руставели. Поэтические образы Лейли и Меджнуна, Хосрова, Ширин и Фархада перешли из поэм Низами в армянскую и грузинскую поэзию; имена этих героев стали очень емкими и многозначными поэтическими символами.
Сходные исторические условия жизни, деятельности, борьбы сделали возможным совпадение творческих интересов, идей и стремлений, одинакового представления о великом назначении человека у лучших представителей литератур Закавказья.