Введение
Роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» был написан в 1866 году. В этом произведении, которое несет на себе черты философского, психологического и криминального романов, автор описывает жизнь разночинцев на примере одного из них, бывшего студента юридического факультета Родиона Романовича Раскольникова, пытается показать несостоятельность идей, которые владели умами шестидесятников. Писатель размышляет также над проблемами милосердия, самопожертвования, гуманности законов, о нищете и пьянстве, которые являются следствием тяжелой и безрадостной жизни.
«Преступление и наказание» было напечатано в первый раз в «Русском вестнике» в 1866 году, частями, по мере поступления готовых глав, в январской, февральской, апрельской, июньской, июльской, ноябрьской и декабрьской книгах. Замысел и начало работы над романом относятся к 1865 году, когда революционный подъем шестидесятых годов был уже позади.
Первоначальный замысел с предполагаемым заглавием «Пьяненькие» обязан был своим происхождением традициям натуральной школы и гуманистическим социальным симпатиям, заметно усилившимся в стране под воздействием десятилетия и захватившим также «почвеннические» журналы Достоевского - «Время» и даже «Эпоху». Однако перелом в событиях, поражение демократии и торжество реакции заставили Достоевского по-новому подойти к задуманной работе. Историко-философские и этические итоги поражения сороковых годов преломились у Достоевского в «Записках из Мертвого дома». Теперь опыт новой борьбы и нового поражения, властно овладевший всем художническим существом Достоевского, превратил «Пьяненьких» лишь в подчиненный материал для более грандиозного творения, где люди и идеи шестидесятых годов были подняты до уровня всемирно-исторических обобщений, от характера которых зависело понимание будущего и России, и Европы да и всего человечества.
Действие «Преступления и наказания» длится немногим более двух недель. Для Достоевского с его замахом, с его далекими горизонтами не было надобности приурочивать сюжет романа к хронологически точно определенной дате. Однако Достоевский был реалистом и оставался реалистом всегда, поэтому он никогда не забывал о земных корнях создаваемых им трагедий. Образы, идеи и идеалы в его романах растут из действительности, и всегда можно проследить, с какими тревогами времени они связаны, где легло семя возросшего дерева.
Земные корни, исторические сроки, социальная и психологическая точность необходимы были Достоевскому, потому что он писал не детективный, а историко-философский и социально-нравственный роман. Ему нужны были факты, а не символы, образы, а не идеи в лицах - он был не рассудочным мыслителем, излагавшим философемы в назидательно-беллетристической форме, а гениальным художником, умевшим сквозь факты и лица, сквозь обстоятельства и поступки чувствовать и передавать таящиеся за ними всеобщие законы и силы.
Трагедия, разыгравшаяся на страницах «Преступления и наказания», была не напрасной. Нравственное сознание наше обогатилось и подвинулось вперед.
Великий роман Достоевского ведет к катарсису. Катарсис, по Аристотелю, - это очищение ужасом и состраданием, ужасом перед тем, что произошло, перед пролитой кровью, перед неоправданными жертвами и состраданием к герою, падшему вследствие своей вины, вследствие своих роковых заблуждений.
Трагедийное очищение «Преступления и наказания» не ведет к капитуляции перед «гнусной действительностью», на вратах пройденного нами адского круга нет Дантовой надписи: оставь надежду всяк сюда входящий!
«Преступление и наказание» не обезволивает, роман Достоевского не парализует ни сознания, ни активности человека. Наоборот, он напрягает и мысль, и совесть, и волю, он обостряет понимание различия, существующего между добром и злом, между гуманизмом и бестиальностью, он заставляет с удесятеренною энергией искать света, указывающего на выход, искать целенаправленного и оправданного действия, способного переустроить осужденный мир во имя идеала правды и справедливости для всех.
«Преступление и наказание» нигде не перестает быть художественно-индивидуализированным рассказом о Раскольникове, о его внутренней жизни, о его идеях и замыслах, о его преступлении, о его наказании, о его судьбе. Но в рассказе само собой складывается общее, из рассказа сам собой выступает смысл, который в конце концов один только и важен был Достоевскому, потому что он горел всеми горестями мира и с неистово спешащей тревогой искал средств для его исцеления.
Личность Раскольникова и всех сопровождающих его лиц, родственных или антагонистичных ему, нигде и никогда не укладывается в бытовые рамки. Они заняты собою, они в строю других и даже тогда, когда не думают об этом, двигают историю. Даже тогда, когда они обсуждают и решают свои собственные дела, они обсуждают и решают те самые проблемы, над которыми бились русские люди в ту замечательную пору шестидесятых годов, значение которых перелилось и за национальные границы.
Целью данной работы является рассмотрение системы персонажей романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». При оценке любого персонажа в произведениях Достоевского важна идея, которой подчиняется или которой управляется психология, важно соотнесение его к полюсам философского, социального, нравственного, всемирно-исторического конфликта, разыгрывающегося в романе.
Конфликт между лицом и миром в искусстве не может носить абстрактно-логического характера, он вплетен в конкретное сочетание сюжета, фабулы, событий и случаев, он глубинный двигатель поведения и действия персонажей. Анализ извлекает конфликт из живого потока повествования, но не создает его.
В связи с этим все персонажи романа условно были поделены нами на две большие группы: положительные герои во главе с Соней Мармеладовой и отрицательные герои во главе с Родионом Раскольниковым. При этом основное внимание было уделено не главным персонажам, о которых уже достаточно много написано в критике, а второстепенным героям. Всё это позволило сформулировать следующие задачи данного исследования:
. Рассмотреть образы Сони Мармеладовой, Разумихина и Порфирия Петровича как положительные в романе.
. Проанализировать образ Родиона Раскольникова через систему его двойников в лице Лужина и Свидригайлова.
Общеизвестны и общепризнанны глубина и дифференцированная точность проникновения Достоевского в «душу» своих персонажей. Мастерство Достоевского достигает своих вершин в изображении все обостряющейся и обостряющейся психологической битвы между Порфирием и Раскольниковым, многократно проанализированной и оцененной читателями, исследователями, сценическими интерпретаторами. Но анализ психологии Порфирия и Раскольникова, следователя и спасающего себя преступника, не выводит ещё за пределы детектива.
В последнее время начала широко изучаться тема «Достоевский и христианство». Хотя существует давняя традиция рассмотрения христианских аллюзий в его творчестве. Следует указать на работы таких исследователей как Л.П. Гроссман, Г.М. Фридлендер, Р.Г. Назиров, Л.И. Сараскина, Г.К. Щенников, Г.С. Померанц, А.П. Скафтымов. Надо сказать, что рассмотрение данной темы было заложено ещё в работах М.М. Бахтина, но по цензурным соображениям он не мог дать развитие данной темы и лишь намечает её пунктиром. Очень много писали о связи творчества Ф.М. Достоевского с христианской традицией русские религиозные философы (Н. Бердяев, С. Булгаков, В. Соловьёв, Л. Шестов и другие), творчество которых было незаслуженно забыто на долгие годы. Ведущее место в этих исследованиях в наши дни занимает Петрозаводский государственный университет во главе с В.Н. Захаровым, который в своей статье «О христианском значении основной идеи творчества Достоевского» пишет: «Эта идея стала "сверхидеей" творчества Достоевского - идеей христианского преображения человека, России, мира. И это путь Раскольникова, Сони Мармеладовой, князя Мышкина, хроникёра в "Бесах", Аркадия Долгорукого, старца Зосимы, Алёши и Мити Карамазовых». И далее: «Пушкинской идее "самостояния" человека Достоевский придал христианский смысл, и в этом вечная актуальность его творчества».
Очень интересные работы на эту же тему пишет Т.А. Касаткина, которая рассматривает произведения Ф.М. Достоевского как некие священные тексты, выстроенные по христианским канонам.
Исследователь Ф.И. Евнин указывает на то, что в шестидесятых годах произошел перелом мировоззрения Достоевского; «Преступление и наказание» - первый роман, в котором Достоевский попытался выразить свои новые религиозно-этические взгляды. «В третьей записной книжке к «Преступлению и наказанию» недвусмысленно указывается, что «идея романа» - «православное воззрение, в чем есть православие». В «Преступлении и наказании» у Достоевского впервые появляется персонаж, главная функция которого - служить воплощением «православного воззрения» (Соня Мармеладова)».
Свое мнение Ф.И. Евнин проводит очень настойчиво. «Что в фигуре Сони находит выражение религиозно-охранительная тенденция романа, не нуждается в доказательствах». Все же он аргументирует свой тезис и доводит его до самой резкой определительности: «В изображении Достоевского Соня Мармеладова... прежде всего носительница и воинствующая проповедница христианской идеологии».
Обращаются к этой теме и многие зарубежные исследователи, работы которых стали широко доступны нам в последнее время. Среди них М. Джоунс, С. Янг, О. Меерсон, Д. Мартинсен, Д. Орвин. Можно отметить крупную работу итальянского исследователя С. Сальвестрони «Библейские и святоотеческие источники романов Достоевского».
Глава 1. Положительные персонажи романа
Образ Сони Мармеладовой
роман достоевский преступление наказание
Соня Мармеладова - это своего рода антипод Раскольникова. Ее «решение» состоит в самопожертвовании, в том, что она «переступила» себя, и основная ее идея - это идея «непреступаемости» другого человека. Преступить другого - значит для нее погубить себя. В этом она и противостоит Раскольникову, который все время, с самого начала романа (когда он только еще узнал о существовании Сони из исповеди ее отца) меряет свое преступление ее «преступлением», стараясь оправдать себя. Он постоянно стремится доказать, что поскольку «решение» Сони не есть подлинное решение, значит, он, Раскольников, прав. Именно перед Соней он с самого начала хочет сознаться в убийстве, именно ее судьбу берет он как аргумент в пользу своей теории преступаемости всего. С отношением Раскольникова к Соне переплетаются его отношения к матери и сестре, которым также близка идея самопожертвования.
Своей кульминации идея Раскольникова достигает в главе IV, четвертой же части, в сцене посещения Раскольниковым Сони и совместного с нею чтения Евангелия. Вместе с тем и роман достигает здесь своей переломной вершины.
Раскольников сам понимает значение своего прихода к Соне. «Я к вам в последний раз пришел», - говорит он, пришел, потому что все завтра решится, а он должен сказать ей «одно слово», очевидно решающее, если считает необходимым сказать его перед роковым завтрашним днем.
Соня надеется на бога, на чудо. Раскольников с его злым, отточенным скепсисом знает, что бога нет и чуда не будет. Раскольников беспощадно вскрывает перед своей собеседницей тщету всех ее иллюзий. Мало того, в своеобразном упоении Раскольников говорит Соне о бесполезности ее сострадания, о безрезультатности ее жертв.
Не позорная профессия делает Соню великой грешницей - к ее профессии Соню привели величайшее сострадание, величайшее напряжение нравственной воли, - а напрасность ее жертвы и ее подвига. «А что ты великая грешница, то это так, - прибавил он почти восторженно, - а пуще всего, тем ты грешница, что понапрасну умертвила и предала себя. Еще бы это не ужас! Еще бы не ужас, что ты живешь в этой грязи, которую так ненавидишь, и в то же время знаешь сама (только стоит глаза раскрыть), что никому ты этим не помогаешь и никого ни от чего не спасаешь!» (6, 273).
Раскольников судит Соню с иными весами в руках, чем господствующая мораль, он судит ее с иной точки зрения, чем она сама. Сердце Раскольникова пронзено той же болью, что и сердце Сони, только он - человек мыслящий, он обобщает.
Он склоняется перед Соней и целует ей ноги. «Я не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился, - как-то дико произнес он и отошел к окну». Он видит Евангелие, он просит прочесть сцену воскрешения Лазаря. Оба впиваются в один и тот же текст, но оба понимают его по-разному. Раскольников думает, быть может, о воскрешении всего человечества, быть может, заключительную фразу, подчеркнутую Достоевским, - «Тогда многие из иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в него» - он понимает тоже по-своему: ведь и он ждет того часа, когда люди в него поверят, как иудеи поверили в Иисуса как в Мессию.
Достоевский понимал железную силу тисков нужды и обстоятельств, сдавивших Соню. С точностью социолога он обрисовал узкие «просторы», которые оставила ей судьба для собственного «маневра». Но, тем не менее Достоевский нашел и в Соне, в беззащитном подростке, выброшенном на тротуар, в самом забитом, самом последнем человеке большого столичного города, источник собственных верований, собственных решений, собственных действий, продиктованных своей совестью и своей волей. Поэтому она и могла стать героиней в романе, где все основано на противостоянии миру и на выборе средств для такого противостояния.
Профессия проститутки ввергает Соню в позор и низость, но мотивы и цели, вследствие которых она вступила на свой путь, самоотверженны, возвышенны, святы. Профессию свою Соня «избрала» поневоле, другого выбора у нее не было, но цели, которые она преследует в своей профессии, поставлены ею самой, поставлены свободно. Д. Мережковский превратил реальную, жизнью определенную диалектику образа Сони в неподвижную психо-метафизическую схему. Используя терминологию, взятую из «Братьев Карамазовых», он находит в ней «две бездны», грешницу и святую, единовременно существующие два идеала - Содома и Мадонны.
Христос, по Евангелию, спас блудницу от ханжей, собиравшихся побить ее камнями. Достоевский, несомненно, помнил об отношении Христа к евангельской проститутке, когда создавал образ Сони. Но евангельская блудница, прозрев, оставила свое грешное ремесло и стала святой, Соня же всегда была зрячей, но она не могла перестать «грешить», не могла не вступить на свой путь - единственно возможный для нее способ спасать от голодной смерти маленьких Мармеладовых.
Достоевский сам не приравнивает Соню к Раскольникову. Он ставит их в противоречивое отношение сочувствия, любви и борьбы, которая, по его замыслу, должна закончиться утверждением правоты Сони, победой Сони. Слово «понапрасну» принадлежит не Достоевскому, а Раскольникову. Оно произнесено последним, чтобы переубедить Соню, чтобы перевести ее на свой путь. Оно не соответствует самосознанию Сони, которая, с точки зрения Раскольникова, «не раскрыла глаза» ни на свое положение, ни на результаты своего подвижничества.
Таким образом, мы видим, что образ Сони Мармеладовой может быть рассмотрен как религиозно-мифологический образ, связанный с Марией Магдалиной. Но на этом значение этого образа в романе не исчерпывается: она также может быть соотнесена и с образом Богородицы. Подготовление к тому, чтобы образ был увиден героем и читателем, начинается исподволь, но откровенно и явно - с того момента, где описывается взгляд каторжников на Соню. Для Раскольникова их отношение к ней непонятно и обескураживающе: "Неразрешим был для него еще один вопрос: почему все они так полюбили Соню? Она у них не заискивала; встречали они ее редко, иногда только на работах, когда она приходила на одну минутку, чтобы повидать его. А между тем все уже знали ее, знали и то, что она за ним последовала, знали, как она живет, где живет. Денег она им не давала, особенных услуг не оказывала. Раз только, на Рождестве, принесла она на весь острог подаяние: пирогов и калачей. Но мало-помалу между ними и Соней завязались некоторые более близкие отношения: она писала им письма к их родным и отправляла их на почту. Их родственники и родственницы, приезжавшие в город, оставляли, по указанию их, в руках Сони вещи для них и даже деньги. Жены их и любовницы знали ее и ходили к ней. И когда она являлась на работах, приходя к Раскольникову, или встречалась с партией арестантов, идущих на работы, - все снимали шапки, все кланялись: "Матушка Софья Семеновна, мать ты наша, нежная, болезная!" - говорили эти грубые клейменые каторжники этому маленькому и худенькому созданию. Она улыбалась и откланивалась, и все они любили, когда она им улыбалась. Они любили даже ее походку, оборачивались посмотреть ей вслед, как она идет, и хвалили ее; хвалили ее даже за то, что она такая маленькая, даже уж не знали за что похвалить. К ней даже ходили лечиться" (6; 419).
Прочитав этот отрывок, невозможно не заметить, что каторжники воспринимают Соню как образ Богородицы, что особенно ясно из второй его части. То, что описывается в первой части, при невнимательном чтении может быть понято как становление взаимоотношений каторжников и Сони. Но дело, очевидно, обстоит не так, ибо с одной стороны отношение устанавливается до всяких отношений: арестанты сразу "так полюбили Соню". Они сразу ее увидели - и динамика описания свидетельствует лишь о том, что Соня становится покровительницей и помощницей, утешительницей и заступницей всего острога, принявшего ее в таковом качестве еще до всяких внешних его проявлений.
Вторая же часть даже лексическими нюансами авторской речи указывает на то, что происходит нечто совсем особенное. Эта часть начинается с удивительной фразы: "И когда она являлась..." Приветствие каторжников вполне соответствует "явлению": "Все снимали шапки, все кланялись...". Называют они ее "матушкой", "матерью", любят, когда она им улыбается - род благословения. Ну и - конец венчает дело - явленный образ Богоматери оказывается чудотворным: "К ней даже ходили лечиться".
Таким образом, Соня не нуждается ни в каких промежуточных звеньях, она непосредственно осуществляет свои нравственные и социальные цели. Соня, вечная Сонечка знаменует не только страдательное начало жертвенности, но и активное начало практической любви - к погибающим, к близким, к себе подобным. Соня жертвует собой не ради сладости жертвы, не ради благости страдания, даже не для загробного блаженства своей души, а для того, чтобы избавить от роли жертвы родных, близких, оскорбленных, обездоленных и угнетенных. Подосновой жертвенности Сони оказывается начало бескорыстной преданности, социальной солидарности, человеческой взаимопомощи, человеколюбивой активности.
Однако и сама Соня не бесплотный дух, а человек, женщина, и между нею и Раскольниковым возникают особые отношения взаимной симпатии и взаимного сближения, придающие особую личную окраску ее тяге к Раскольникову и ее нелегкой борьбе за душу Раскольникова.
Образ Разумихина
Безусловно, одним из главных положительных образов в романе после Сони Мармеладовой является Разумихин, выступающий нередко в качестве рупора «почвеннических» взглядов самого Ф.М. Достоевского.
В черновых записях к роману Достоевский в одном месте написал «Рахметов» вместо «Разумихин». Это - описка, однако описка не случайная. Создавая образ Разумихина, Достоевский помнил о Рахметове из «Что делать?» Чернышевского. По авторскому замыслу Разумихин должен был явиться тем спасительным героем, каким в «Что делать?» выступает Рахметов. Разумихин, как и Рахметов, тип современного русского «богатыря», что-то вроде нереволюционного Никитушки Ломова. Рахметов останавливает понесшую лошадь, ухватившись за заднюю ось шарабана, Разумихин валит с одного удара полицейского-исполина: «Однажды ночью, в компании, он одним ударом ссадил одного блюстителя вершков 12 росту». Чернышевский прибегает к гиперболическим описаниям, Достоевский, художественный почерк которого исключал количественное преувеличение, вводит Разумихина в круг нормальных по внешности персонажей. Но в набросках к его портрету сильно чувствуются приметы, подобранные у Чернышевского. Разумихин, как и Рахметов, - оба студенты. «Разумихин был все тот же: добрый, высокий... иногда буянил и слыл за силача... Разумихин был еще тем замечателен, что мог неизвестно поскольку времени совсем не есть и терпеть необыкновенный холод как ни в чем не бывало. Однажды он целую зиму совсем не топил свою комнату и говорил, что так даже лучше спится».
У Чернышевского Рахметов выходец из родовитой и богатой среды, он приучает себя к терпению, готовясь к нелегким условиям революционного подполья. Разумихин беден, он содержал себя сам, перебиваясь случайными заработками. Рахметов ограничивает свои потребности и даже мучает себя из эксперимента, Разумихин - по нужде. Но вынослив он не менее, чем специально тренировавший себя персонаж Чернышевского. В окончательном тексте это звучит так: «Разумихин был еще тем замечателен, что никакие неудачи его никогда не смущали и никакие дурные обстоятельства, казалось, не могли придавить его. Он мог квартировать хоть на крыше, терпеть адский голод и необыкновенный холод».
Достоевский обладал необыкновенным даром трансформировать чужое в свое, большей частью в полемических целях, придавая «чужому» иное значение, чем то, которое находил в нем первоавтор. Достоевский ассимилировал чужое с собственным опытом, со своими собственными наблюдениями и находками. Для обрисовки буянства, пьянства, недисциплинированности, разбросанной вольности и несколько разрушительной распущенности Разумихина Достоевский, быть может, использовал черты и Аполлона Григорьева, его соратника по журналам «Время» и «Эпоха», одного из лидеров основанного Достоевским «почвенничества». Разумихин мог «пить до бесконечности, но мог и совсем не пить», мог проказить «даже непозволительно, но мог и совсем не проказить», «иногда буянил», - повторяет Достоевский.
Черты эти не противоречили психологической природе Рахметова, они были заложены и в натуре последнего, но герой «Что делать?» взял их под контроль и подавил во имя наложенной на себя революционной схимы.
Но вот тут-то и начинается полемическая противоположность Разумихина Рахметову. Разумихин враг всякой теории, и тем более теории исключительной, всепоглощающей и всеподавляющей. Рахметов ходит только в те круги, которые нужны ему для дела, он сходится только с теми людьми, которые разделяют его принципы Разумихин ходит в заведение к Лавизе, легко заводит романы, быстро сближается с самым разношерстным людом, с простонародьем, с полицейскими чиновниками. Человеку он придает значение большее, чем его принципам.
Он против доктринерства, против «теоретиков», в том самом смысле, в каком был против и сам Достоевский, автор статьи «Два лагеря теоретиков».
Может показаться, что Разумихин прагматик. На самом деле это не так. Его отрицание теории в свою очередь опирается на теорию - теорию «почвенничества», проповедовавшегося журналами Достоевского. Обстоятельство это привносит в образ Разумихина элемент схемы, что не может быть сглажено даже исключительным мастерством Достоевского.
Идеологическая позиция и идеологические взгляды Разумихина вполне «почвеннические». Он критически относится к дореформенным порядкам, к дореформенной юриспруденции, Лужин и Лужины внушают ему отвращение. Он за версту чувствует людоедский запах, исходящий от их «убеждений». В общественном подъеме шестидесятых годов Разумихин занимает особое место. Он мнит себя вне направлений, западнических и славянофильских, он хочет стать над всеми существующими лагерями.
Ни одна разновидность революционно-демократических взглядов его не устраивает: «...мне вся эта болтовня-себятешение, - говорит он, - все эти неумолчные, беспрерывные общие места, и все то же да все то же, до того в три года опротивели, что, ей-богу, краснею, когда и другие-то, не то что я, при мне говорят... видите ли, к общему-то делу в последнее время прицепилось столько разных промышленников, и до того исказили они все, к чему ни прикоснулись, в свой интерес, что решительно все дело испакостили».
Однако Разумихин вовсе не отходит в сторону. Он хочет объединить все лучшее и всех лучших в разошедшихся крыльях русской общественности на одной и притом своей платформе. Он любит новую молодежь, он сам к ней ходит и собирает ее у себя, «все здешних и все почти новых» людей. Но революционно-демократические и в особенности социалистические взгляды молодежи он критикует так, как их критиковали во «Времени» и «Эпохе».
Разумихин на все лады повторяет «почвеннический» тезис о «лакействе» мысли революционной демократии и русских утопических социалистов, тезис, усердно формулировавшийся даже в каждом ежегодном объявлении о подписке на журналы Достоевского. «На чужих помочах ходят, - говорит Разумихин, - жеваное едят!» «Дураки! перевод с иностранного».
Разумихин не видит различий в материализме, он, как и подпольный человек, убежден, что для материалистов, всех материалистов, вселенная и общество - это единая, неумолимая, слепая вычислительная машина, в которой все предопределено, в которой нет никаких случайностей, в которой колокольня Ивана Великого и белобрысые ресницы Порфирия связаны фатальной, однозначно направленной и необратимой связью. Если б кому-либо удалось остановить эту машину и запустить ее наново, полагает он, она все равно породила бы вновь Ивана Великого и через посредство Ивана Великого и ресницы Порфирия.
Разумихин проповедует примат жизни над теорией, он считает, что материалисты и утописты убивают жизнь, умерщвляют человеческую душу, но ведь и Чернышевский понимал значение живой жизни, он ввел понятие жизни в эстетику, он определил прекрасное как жизнь, он первый «угадал» Льва Толстого, он умел смотреть истине в лицо, он лучше других своих современников разбирался в противоречиях народной, крестьянской «души».
Разумихин по-своему «широкий человек». Он мог удариться в разрушительный запой, мог превратиться и в своеобразного Обломова. В романе он выступает еще как человек неустановившийся, но привлекательный. Он беспорядочен, пьет, ходит в подозрительные заведения, заводит дружбу с полицейскими чиновниками, устраивает студенческие вечеринки, спорит до хрипоты о высоких материях, находит верный тон с самыми различными людьми - и с кухаркой, и с Порфирием, и с Лужиным. Он наивен и умен, он не поверил в виновность Миколки, объяснил загадку оброненных сережек, он ухватил главное в теории Раскольникова. Разумихин хлопотун, он и практически добр. Он умело ухаживает за больным Раскольниковым, приводит к нему доктора, покупает ему приличную, и по средствам, одежду, заботится о заброшенных в номерах Бакалеева его матери и сестре. Разумихин верный друг. «Кликни меня, и я приду», - говорит он Раскольникову и придет и, собственно говоря, уже и пришел. Раскольников поручает Разумихину Дуню, в Дуню он влюбляется, несколько наивно, со всем пылом и восторгом первой любви или по крайней мере так, как традиционно изображается первая любовь.
Разумихин умеет и за себя постоять и близких себе защитить. В его «богатырстве» есть идея, смысл которой: не надо искать общих решений, надо оказывать помощь отдельным людям, терпящим бедствие в житейском океане.
Философия малых дел Разумихина противопоставлена философии Одного Дела Раскольникова. Мало того, она бьет дальше, в ней чувствуется и полемика с «особенным» делом Рахметова. Разумихин - русский богатырь, «снизошедший до мальчика», тратящий свои исполинские силы для поддержки ближнего своего, погибающего в поле его зрения, протягивающий руку беззаветной помощи Дуне, Пульхерии Александровне, трогательно заботящийся о Раскольникове, даже тогда, когда узнал, что последний - убийца. Разумихин смотрит в душу каждого отдельного человека, он видит, что Лужин безнадежен, но что такого убийцу, как Раскольников, можно «рестаурировать» и ввести снова в круг человеческого братства, разорванный по заблуждению.
Разумихин помогает ближним своим по натуре, без религиозных мотивировок, вне рамок ханжеской морали. Разумихин - восторженный малый, друг и влюбленный, и он делает все, что нужно, чтобы помочь другу и будущей своей жене. Самоотверженность во имя счастья близкого человека легко уживается со стремлением к личному счастью. Личное благополучие не может быть абстрактным, внесоциальным. Человек не может жить вне общества, и свитое им гнездо, выбранная им деятельность неизбежно носят на себе социальное клеймо, свидетельствуют о согласии с общественным укладом или протестом против него.
В Разумихине Достоевский-художник подвел итоги «почвенничеству», на пропаганду которого он потратил столько сил в своих недолговечных журналах. Образ Разумихина и объясняет, быть может, почему Достоевский больше не предпринимал шагов для того, чтобы оживить спою публицистическую программу шестидесятых годов во всей её целостности.
Порфирий Петрович
Пристав следственных дел, дальний родственник Разумихина, Порфирий Петрович логичен и интуитивен, умен и хитер, осторожен и смел, насмешлив и серьезен. Он хорошо знает дореформенную следственную практику, но слишком образован и широк, чтобы держаться рутины. Он терпелив, даже уклончив, он находит смысл в случайных подробностях, он подбирает улики исподтишка, он все сужает и сужает описываемую им спираль - и вдруг, в нужный момент, наносит решающий удар.
Может показаться, что сюжетное движение романа после убийства Алены Ивановны определяется целиком поединком между Порфирием и Раскольниковым. Если выделить в романе конфликт между Порфирием, как следователем, и Раскольниковым, как убийцей, если свести его к розыску, с одной стороны, и к заметанию следов - с другой, то «Преступление и наказание» может быть воспринято как произведение детективное. Во всех детективах на этом и сосредоточивается интерес: преступник заметает следы, следователь распутывает скрытую нить и настигает виновного. Криминалисты так и рассматривают великий историко-философский и социально-этический роман Достоевского; случалось, что и критики подчинялись их влиянию, и в особенности подражатели и инсценировщики.
Порфирий действует так, как должно действовать следователю, у него нет улик, но он психологически доконал Раскольникова, он заставляет Раскольникова каждый час и каждую минуту думать, что знает всю подноготную, он закружил его ежесуточными подозрениями и страхом, он играет на его нервах, на его желчи. Порфирий не подвергает Раскольникова предварительному заключению, потому что рассчитал, что он «психологически не убежит, хе-хе!». Порфирий прямо в лицо говорит Раскольникову как бы о третьем лице: «Видали бабочку перед свечкой? Ну, так вот он все будет, все будет около меня, как около свечки, кружиться; свобода не мила станет, станет задумываться, запутываться, сам себя кругом запутает, как в сетях, затревожит себя насмерть!.. Мало того: сам мне какую-нибудь математическую штучку, вроде дважды двух приготовит, - лишь дай я ему только антракт подлиннее... И все будет, все будет около меня же круги давать, всё суживая да суживая радиус, и - хлоп! Прямо мне в рот и влетит, я его и проглочу-с, а это уж очень приятно, хе-хе-хе! Вы не верите?».
Изощренный Порфирий Петрович действует теми же методами, что и темный мещанин, интуитивно сообразивший, что странный, необычный, неуютный студент и есть тот человек, который убил Алену Ивановну. Порфирий понимает, что пьяный «мещанинишка» и он сам стоят по отношению к Раскольникову на одной и той же позиции, «потому что в его показании одна психология, что его рылу даже неприлично». У Порфирия, как и у мещанина, нет никаких фактов, никаких улик, и в его подозрениях и в его созревшей наконец уверенности нет ничего, кроме психологии. Но Порфирия не удовлетворяет одна психология, он мастер своего дела, он ищет улик, убедительных, как дважды два четыре, он добивается математической уверенности. Порфирий понимает ограниченность психологических доказательств. Психология не дает фактической точности, совпадающей с дважды два четыре.
Порфирий долго не арестовывал Раскольникова, потому что нет у него и юридически полноценных оснований для ареста.
При отношении к Порфирию только как к следователю-психологу теряется глубина образа, и сам он превращается всего лишь в героя-детектива. Тогда создается иллюзия, что Достоевский с Порфирием против преступного Раскольникова или, во всяком случае, на его стороне против стремящегося избежать наказания Раскольникова. На самом же деле отношение Достоевского к образу Порфирия не так просто и не так однозначно. Как автор, он поднимается над всеми своими персонажами, в том числе и над Порфирием, он судит всех, в том числе и Порфирия.
В конфликте лица и мира Порфирий целиком принадлежит миру, закономерному и злому порядку вещей. Мало того, в Порфирии с наибольшей силой проявляется упорствующая активность мира, его сопротивление изменениям, его способность переходить в контрнаступление.
Как большой художник, Достоевский поставил Порфирия в максимально выгодные условия перед судом человеческой совести, он наделил его многими привлекательными чертами, он сосредоточил в нем лучшее, что можно было найти в старом, грязном и неправедном мире. Порфирий бескорыстен, он старается не из-за карьеры, он не сухой формалист, его увлекает дело следователя заключенным в нем, «так сказать, свободным художеством в своем роде-с...».
Порфирий действует по правилам своего ремесла, он ставит ловушки; когда нужно для успеха игры, он становится расчетливо навязчив, раздражителен, невежлив.
Разобравшись в том, что представляет собой Раскольников как личность, он приводит в движение иные, более благородные пружины. В суждениях Порфирия мелькают следы историко-философской концепции, смыкающейся в иных пунктах не с вульгарным консерватизмом, не с пустозвонным либерализмом, а с «почвенничеством» журналов Достоевского. Порфирий язвительно замечает, что для оторвавшихся от народа, «беспочвенных» интеллигентов настоящие, посконные русские мужики предстают чем-то вроде иностранцев. Это повторение мысли, сформулированной в «Записках из Мертвого дома». Порфирий понял психологию Миколки, потрясенного жизнью в столичном городе Санкт-Петербурге, с его сектантским устремлением пострадать, приняв чужую вину на себя.
Порфирий отличает стыд совести от ханжеского буржуазного стыда, он верит в добрые начатки человеческой натуры, великодушно предоставляет уже пойманному Раскольникову самому явиться с повинной, что умалит в общественном мнении представление о его следовательском искусстве, но зато облегчит участь Родиона.
Порфирий - человек слова, человек честный, но Достоевский проводит различие между понятиями «честный» и «нравственный»: нравственно, по его мнению, только то, что совпадает с объективно значимым идеалом, с красотой, но у Порфирия нет представления о красоте совершенной и гармонической. Честность, честь и идеал Порфирия целиком от старого мира, отвергающего Раскольникова и столь уродливо отвергнутого Раскольниковым. Когда Порфирий подчеркнуто говорит Раскольникову - «без нас вам нельзя обойтись», - он предлагает ему капитуляцию не преступника перед уголовным кодексом, а капитуляцию реформатора перед предвечно существующим, издревле установленным порядком, каков бы он ни был.
В отношении к преступлению Раскольникова нельзя ограничиваться заповедью «не убий». Убийство недопустимо, безнравственно и уголовно наказуемо - это так, но ведь за злодеянием Раскольникова кроется еще его идея и его идеал, критика существующего злого и тоже безнравственного порядка вещей и судорожное искание нового, справедливого уклада.
Порфирий же убежден, что в <