Джонин/Сехун, Чунмён/Кенсу–основные; Ифань/Чанёль, Чондэ/Бэкхён–второстепенные; легкимфлеромИсин/ЛуХань.
Повседневность, омегаверс, романтика, AU, мистика; PG-13; мужскаябеременность
Джонин вторую ночь не спал. Его знобило, да и вагонная тряска не давала покоя. Кенсу не отходил от него ни на шаг. Казалось, стоит ему отвести взгляд, прикрыть на мгновение глаза — и случится нечто непоправимое. На каждой остановке он начинал паниковать и успокаивался, только когда перрон исчезал из виду.
Мело, казалось, целую вечность. Поезд шел с опозданием. На второй день пути у Джонина случилась рвота, а к вечеру начался жар. Он терпел молча. Смотрел в заледеневшее окно мутными глазами и крепко, до побелевших костяшек, сжимал в пальцах одеяло. Кенсу отдал ему и свое, но мороз крепчал, и от стылого ветра, что врывался в бесчисленные щели вагона, не спасали даже теплые вещи.
— Попей, сынок. — Кенсу поднес ко рту Джонина кружку с горячей водой. Он добавил туда немного лимона, надеясь, что это хоть немного уймет тошноту.
Джонин послушно разомкнул губы и сделал пару глотков. Поморщился и выпил еще чуть-чуть. Щеки его, всегда смуглые и румяные, посерели и запали. Из здорового двенадцатилетнего мальчика он превратился в тень.
Кенсу, придерживая его одной рукой, а второй — продолжая поить, возвел глаза к потолку и мысленно зашептал: «Отче Наш, сущий на Небесах...» Он никогда прежде не молился так часто и истово, никогда не обращался к Господу напрямую, как в эти две бесконечные ночи. Джонин рос здоровым и крепким ребенком, у него даже обычных для младенцев колик никогда не было, и Кенсу не знал, что делать. Они находились в холодном вагоне поезда, что шел на далекий север, и ждать помощи было неоткуда. Не будь Кенсу так напуган, он бы никогда не сел на поезд, в котором нет даже минимальных удобств, никогда бы не поставил под угрозу жизнь собственного ребенка. Но выбора у него не было: или бежать, или остаться и ждать, когда их найдут и разлучат. Отдать Джонина он не мог. Только не этому человеку. У Кенсу язык не поворачивался назвать его отцом. Ни один отец не довел бы своего ребенка до того состояния, в котором последние три месяца пребывал Джонин.
— Пап? — Горячая ладонь легла поверх оледеневшей ладони Кенсу. Он все еще сжимал в руке кружку, но в ней больше не осталось воды.
— Да, мой хороший? — Кенсу убрал со лба Джонина отросшую челку. Волосы взмокли от пота.
— В туалет надо.
— Сейчас. — Кенсу помог Джонину подняться.
Туалет находился на противоположном конце вагона. Шли долго. Джонина бросало из стороны в сторону, и Кенсу то и дело останавливался и давал ему отдохнуть.
Они уже были внутри, когда поезд замедлил ход, а затем и вовсе остановился. Кенсу выглянул в крохотное окошко, заметил в отдалении мутное желтое пятно — фонарь. Значит, станция. Но они совсем недавно останавливались, и впереди их ждал долгий перегон. Кенсу отлично выучил маршрут, покуда оберегал хрупкий сон Джонина, и знал, что ближайшая остановка должна быть лишь утром. Значит, что-то случилось.
Кенсу весь сжался. Ладони у него похолодели. Он обернулся к Джонину; тот уже справил нужду и теперь неловко застегивал штаны. Пальцы не слушались, и Кенсу, отвлекаясь от тревожных мыслей, взялся ему помогать.
— Поезд стоит? — спросил Джонин, когда они возвращались в свое купе.
— Да, но, думаю, скоро поедем.
Кенсу ошибся. Они простояли у станции двадцать минут, прежде чем в вагон заглянул проводник.
— Заметы. Пока не расчистят, поезд не тронется.
— И долго ли?
Проводник пожал ссутуленными плечами.
— Поселок крохотный, народа с гулькин ничего. Найдутся лишние лопаты — подключим пассажиров. Впереди лес, снег не выветривается. Километра два сплошные заметы.
— Ужасно, — покачал головой старичок, который ехал в одном купе с Кенсу и Джонином. Артритные его пальцы подрагивали в мутном свете лампы.
— Машинист к старосте отправился, может, даст дров или угля на обогрев, а то околеем тут все.
Кенсу покивал. Проводник справился, будут ли пить чай, и ушел.
— Помнится, — начал старичок, кряхтя, — предвоенной зимой в этих местах вообще поезда не ходили. Снег шел, не прекращаясь, расчищать пути не успевали. Места здесь глухие, без железнодорожного сообщения совсем худо было. Голодно и холодно. Хорошо еще, лес рядом — по дрова ходили сюда да дичь стреляли.
— Вы местный? — больше из вежливости, чем от любопытства спросил Кенсу. Молчать было неуютно. Когда говоришь, холод будто отступает. Боится жаркого дыхания да громких слов.
— Живал здесь какое-то время. Муж мой, светлая ему память, родом из здешних краев. Покуда старики его живы были — наезжали, но война всех забрала.
Кенсу кивнул. Его дедов тоже вражеские пули скосили.
— Внучатый племянник вроде в этих краях живет, да только я его никогда не видел, а он обо мне, пожалуй, и не слыхивал ничего. Жизнь — странная штука. — Старик уставился за окно. В морщинах вокруг его глаз затаилась печаль.
Кенсу вновь укутал Джонина в одеяла и уложил спать. Джонин закрыл глаза и попытался уснуть. Кенсу знал, как сложно ему это дается. Прежде Джонин был еще тем соней, но болезнь отобрала у него и это утешение.
Кенсу вынул из котомки книгу, развернул ее на заложенной странице и, нацепив очки, которые всегда носил в кармане джемпера, погрузился в чтение. Любовь к книгам ему привил Джонин. Выучившись читать, сынишка едва ли не прописался в библиотеке, благо та находилась всего в сотне метров от дома. Подаренные дедушками и дядями деньги он спускал на книги. Сказки и детские истории ему скоро наскучили, и он переключился на серьезную литературу. Отрыл где-то детектив Кристи и пропал. Кенсу в жизни не видел, чтобы семилетние дети с таким упоением читали истории, которые не всякому взрослому придутся по душе. Супруга это раздражало не меньше, чем увлечение Джонина танцами и любовь ко всему четвероногому и гавкучему. «Он альфа, — ревел супруг, — а ты растишь из него тряпку. Не удивляйся потом, что он приходит домой с расквашенным носом — таких, как он, нормальные дети не любят». Нормальные... Супруг всегда считал, что их Джонин ненормальный. Слишком смуглый, слишком тощий, слишком умный, слишком тихий, слишком вежливый и добрый. «Альфа не должен быть размазней», — шипел супруг, когда после смерти любимой собаки Джонин заперся в комнате и выплакал в подушку все глаза. «Он должен уметь за себя постоять», — внушал супруг, когда Джонин вместо того, чтобы дать сдачи мальчишке, который его обозвал, поделился с ним конфетами. Джонин не хотел понимать, зачем применять силу там, где можно обойтись словами и добрыми поступками. Не понимал, почему его увлечение балетом делает его меньше альфой, чем страсть к спортивным играм или любовь к боевым искусствам. Джонин хотел читать книги, рисовать и заниматься со своей собакой, а не гонять с мальчишками в футбол или кататься на велосипедах. «Я могу упасть и сломать ногу, — говорил он нравоучительным тоном, — и с танцами придется покончить». Он знал, что для него важно, и слушать отца не желал. Супруга это злило, и он ударился в крайности.
Кенсу вздрогнул и едва не выронил книгу. Он вспомнил синяки на тонких детских запястьях и широкие, кровоточащие ссадины на спине — следы от бесчисленных побоев.
Человек, сотворивший такое с ребенком, не имеет права называться родителем.
Кенсу захлопнул книгу и поправил одеяло, сползшее с плеча Джонина. Джонин нахмурился и перелег на другой бок, чтобы лампа не светила в лицо.
— Все будет хорошо, родной, — одними губами сказал Кенсу. Он должен был в это верить.
К рассвету снегопад прекратился, но небо стояло низкое, насупленное. Вековые сосны чернели сквозь пушистую белизну снежных шапок.
По пути из туалета Кенсу выглянул в тамбур. С площадки открывался вид на неглубокий котлован, на дне которого притаилась деревушка. Вокруг, докуда хватало глаз, простирался лес. Сама станция — крохотный домик с белеными стенами и двускатной крышей — находилась на противоположной от котлована стороне. От нее, по просеке, тянулась сельская дорога. Следы, оставленные полозьями саней, отчетливо синели в глубоком снегу.
Из котлована по пологому склону поднимались люди в ватниках и валенках. В руках у них поблескивали широкие лопаты. Люди шли тонкой вереницей. Человек двадцать, не больше. Кто-то нес по две, а то и по три лопаты. Помощь подоспела, да только выглядела не очень внушительно.
Кенсу поглядел на них еще какое-то время и вернулся в купе.
Старик кормил Джонина мандарином.
Джонин улыбнулся, когда Кенсу вошел в купе, и протянул ему на ладошке пару сочных долек.
— Ешь сам, сынок. — Кенсу покачал головой и украдкой перевел дух. То, что к Джонину вернулся аппетит, было хорошим знаком.
Спустя полчаса в коридоре их вагона послышались голоса. Загрохотали, открываясь и закрываясь, двери. Люди, одевшись потеплее, шли помогать деревенским расчищать пути.
В купе заглянул здоровенный альфа, рыжий и конопатый, поздоровался скупо и двинул дальше. Видимо, омега с ребенком и старик в помощники не годились.
Еще через полчаса забежал проводник.
— Там доктор пожаловали. Я сказал, что у вас мальчик больной. Если хотите, они вас осмотрят. Только тихо, чтобы никто не узнал. Начальство меня по головке не погладит, если пронюхает, что я больного с поезда не снял.
Кенсу быстренько одел Джонина, втиснулся в пальто сам и вслед за проводником пошел к доктору. Им оказался невысокий мужчина, белолицый и худой, с красивыми глазами и тонким, но улыбчивым ртом. Он был одет по-рабочему и лопата при нем тоже имелась.
Проводник пошушукался с ним и стрельнул глазами в сторону хатки станционного смотрителя. Доктор поманил Кенсу и Джонина за собой.
В хатке царил лютый холод. Стены изнутри укрывала изморозь, штукатурка отсырела и взбухла пузырями. На столе, среди груды промасленных газет, восседала крыса. Она пискнула, как только люди вошли в комнату, и юркнула за старенький буфет.
— Ну что у вас приключилось? — Доктор рукавицей стер с единственного стула пыль и усадил на него Джонина. — На что жалуемся?
— Два дня рвота была, жар сильный. Ослабел совсем, голова кружится и спать не может, — пояснил Кенсу.
Доктор присел перед Джонином на корточки и, взяв его за руку, стал считать пульс.
— А лет нам сколько?
— Двенадцать на днях исполнилось.
— Живот болит? Понос?
Джонин покачал головой.
— А запахи? Ничего необычного не чувствуешь? Может, запахи стали сильнее?
Джонин поморщился.
— От дядечки, что с нами ехал, очень сильно пахнет орехами.
Доктор поглядел на Кенсу.
— Это так?
Кенсу пожал плечами. Он не заметил, чтобы от старика вообще чем-то пахло.
— Ну что могу сказать… — Доктор выпрямился. — У мальчика первый гон. Рано, конечно, но он у вас, могу предположить, очень активный. Занимается спортом или…
— Танцами.
— Или танцами. Подвижный очень, а раз танцы, то и омег в окружении достаточно. Они танцуют, значит, потеют обильно, вот запахи и усиливаются. Потому процесс и ускорился. Первый гон обычно лет в четырнадцать случается, но у вашего мальчика солнце в крови — вон какой смуглый. У солнечных детей обычно все быстрее, чем у лунных происходит. Плюс перемерз — в поезде топят, небось, не жарко?
— Джонин очень мерз в первую ночь.
— Ну тогда понятно. Жар вспыхнул, чтобы тело альфы уберечь. Ему в тепле надо находиться, чтобы все, необходимое для продолжения рода, в порядке было. Ну вы меня понимаете. Омегам проще — они тепло из других источников черпают, а альфам, особенно таким жилистым, надо всегда в движении быть и не мерзнуть. В поезде шибко не побегаешь, вот и припекло. Отогреется — сразу полегчает.
— Да где ж тут отогреешься... — Кенсу посмотрел за окно. Сплошь снег и ели, и поезд дымит устало чуть поодаль, стальной и холодный.
— Давайте так: я сейчас найду вам провожатого, а вы пока сбегаете за своими вещами. У меня хата большая, и печь натоплена. Брат дома, он о вас позаботится. За день с заметами не управиться, а к вечеру метель обещают. Нехорошо молодого человека морозить. — Доктор подмигнул Джонину. Тот смотрел на него с интересом. Джонина всегда привлекали люди, у которых он мог чему-то научиться. Видимо, доктор попал в их число. Теперь не отцепится, пока все не выпытает.
Кенсу закусил губу. Он не привык принимать помощь от незнакомых людей, тем более — от альф, но жизнь Джонина все еще находилась в опасности, и отказаться от подобного предложения он не мог.
— Хорошо. Спасибо вам.
— Да не за что. — Доктор хохотнул. Глаза его превратились в лучистые щелочки. — У меня самого сын есть. Омега, правда, чуть старше вашего.
— Ох, — Кенсу покраснел, — и мы вам… ну, не помешаем? У Джонина, все же, гон… а омега…
— Первый гон скорее на грипп похож, чем на что-то другое. Так что проблем не возникнет. Я вам это как доктор говорю. Ему наоборот проще будет, если рядом окажется омега. Сехун мой еще в пору не вступил, запах у него слабый. Возбуждать не будет, но успокоит. Это как с лечебными травами: в определенных дозах стимулируют, в определенных — успокаивают. Тут то же самое. Мой цветочек еще не распустился, но уже целебный.
Кенсу не стал спорить с доктором.
Они вышли из сторожки. Кенсу и Джонин пошли к поезду, а доктор — к отряду рабочих. Пока они забирали свои скудные пожитки, доктор привел кругленького и румяного, как духовой пирожок, омегу. Его звали Бэкхёном, и он обладал самым душевным смехом, который Кенсу доводилось слышать.
Бэкхён, муж старосты, находился на последних месяцах беременности, отчего лишь помогал супругу и проводить «нежданных гостей доктора Кима» не отказался.
В долину вело сразу несколько дорог. Они выбрали долгую, но более пологую.
— Если поскользнусь, то уже не встану. Так и буду катиться до самого дома, — смеялся Бэкхён, осторожно переставляя ноги. Кенсу держался рядом. В одной руке он сжимал ладонь Джонина, другую вытянул вдоль туловища: вдруг Бэкхён и впрямь поскользнется? Кенсу знал, как опасно в его положении падать, и надеялся, что в случае чего сможет это предотвратить. Однако обошлось без происшествий.
В долине их встретили громкие детские крики и заливистый лай дворовых собак. Ревели в своих хлевах коровы, блеяли овцы и квохтали куры, что в избытке бродили не только в отведенных для них загородках, но и по улицам.
Доктор Ким жил в большой — на четыре окна — хате. Во дворе бродили утки, бегал всполошенный чем-то петух и целый выводок одинаково-серых, с круглыми ушами, котят. Кошка была тут же — разлеглась на крыльце и с королевской вальяжностью выпасала свое пушистое стадо.
Бэкхён вошел в сени без стука, отряхнул валенки и заголосил во всю глотку:
— Эй, Чанёлли, принимай гостей!
Дверь, ведущая в дом, тут же со скрипом отворилась. На пороге показалось рослое широкоплечее чудо. Веснушчатые скулы, крупный нос и розовый, аккуратно-кукольный ротик выдавали в чуде омегу. Омеге было годков четырнадцать от силы, оно сутулилось, чтобы казаться ниже, чем было на самом деле, и смешно шевелило широкими бровями. Это явно был Сехун, «Цветочек» господина доктора.
— Дядька где? — сходу влепил Бэкхён и вытянул шею, чтобы поверх головы Сехуна заглянуть в хату.
— В магазин пошел — хлеб только привезли. — Цветочек потер нос тыльной стороной ладони. Взгляд его соскользнул с Бэкхёна на Джонина. Глаза расширились, а белые щеки залило румянцем. — Здрасте, — выдавил Цветочек и спрятался за дверью. Присутствие Джонина его явно смутило.
— Слушай, мне тоже за хлебом надо, так что принимай гостей. Это господин Ким и его сын, Джонин. Они у вас пару дней поживут. Отец сказал, чтобы вы о них позаботились, так что выполняй приказ. И гляди мне — узнаю, что вел себя плохо, и будешь у меня на дополнительные по математике бегать. Понял?
Цветочек кивнул и окончательно скрылся за дверью. Та отворилась шире.
— Проходите, — пискнуло из темноты прихожей.
Бэкхён ободряюще улыбнулся и подтолкнул Кенсу в спину.
— Я еще забегу.
И с этими словами он выкатился из сеней.
Кенсу и Джонин вошли в дом.
В хате было жарко натоплено и вкусно пахло кашей. Цветочек закрыл за ними дверь, показал, где оставить обувь и верхнюю одежду, и провел в большую светлую горницу.
— Мы вас не побеспокоим, — начал оправдываться Кенсу, когда Сехун усадил их на застланной ковром лавке и притащил из кухни огромный самовар. Кенсу такие лишь в глубоком детстве видел и не думал даже, что где-то они еще сохранились. — Мой сын, Джонин… он немного не здоров. Твой отец разрешил нам пожить у вас, пока железную дорогу не расчистят.
— А, вы на поезде ехали? — понял Цветочек и вдруг оживился. — А далеко?
— Далеко. На самый-самый крайний север. У меня там дядя живет. Мы вот с Джонином решили его навестить.
— Зима — не лучшее время для поездок на север, — со знанием дела заявил Цветочек, ловко управляясь с самоваром. Угли явно еще не остыли, и Цветочек лишь добавил жару.
Джонин следил за ним с нескрываемым интересом. Даже губу прикусил, увлеченный каждым его движением. Джонина немного знобило, и он коленями сжимал ладони, но каких-либо иных проявлений гона Кенсу не наблюдал. Пожалуй, доктор Ким был прав. Цветочек заинтересовал Джонина и успокоил его внутренний жар, и Джонин волей-неволей позабыл о своем состоянии.
Самовар как раз закипел, когда в хату вошел высокий, примечательный во всех отношениях омега. Он широко улыбнулся гостям и тут же представился Чанёлем, братом господина доктора. Чанёль успел переговорить с Бэкхёном, так что в объяснениях не нуждался.
Чанёль с Цветочком соорудили обед на скорую руку и накормили гостей. Когда отобедали, Чанёль отправил племянника к соседу — по семейным делам, — а сам принялся греть воду.
— Надо вашего мальчика хорошенько попарить. Негоже альфе в поре мерзнуть. Гляди, застудит самое ценное — деток не будет.
Джонин и глазом не повел. Позволил себя раздеть и усадить в лохань, полную горячей душистой воды. Своей наготы он не стеснялся, как не стеснялся и взрослого красивого омеги, который подливал в лохань кипятку и спрашивал, не горячо ли ему?
— В самый раз. — Джонин вежливо улыбался, а в глазах читался все тот же научный интерес.
Кенсу искупали после Джонина — ради профилактики — и укутали в толстое пуховое одеяло: чтобы пропотел.
— Сейчас вся гадость через кожу выйдет, мы ее холодной водицей смоем, и все. Я соли в нее добавлю, чтобы уж точно почиститься, а то в этих поездах чего только не налипнет. Люди всякие бывают. Иной раз и не хотят, а сглазят. А соль всякую порчу и сглаз на себя перетянет. — Чанёль кружил по кухоньке, где и устроили купальню, как заведенный, и все в его больших руках спорилось.
Кенсу прикинул, сколько ему может быть лет, и призадумался. Чанёлю явно перевалило за четверть века, но ни колечка обручального, ни запаха альфы на нем не было. Это удивляло. Видный ведь, рукастый. Такие в женихах, особенно по деревням, долго не засиживаются.
Чанёль, рассказывающий очередную байку о глазливом соседе, вдруг осекся и поглядел на Кенсу в упор.
— Ищет он вас, — прошептал он, — к недобрым людям обратился. Все сделает, но отыщет. Мне… кольцо дайте и шкатулку. Там что-то… что-то, что он вам дарил. Он знает, что оно у вас. Оно заговоренное. Дайте мне его. Сейчас. — Чанёль протянул к Кенсу руку.
Кенсу ни жив ни мертв поднялся со стула и двинул в прихожую, где оставил котомку с вещами. Он был уверен, что Чанёль к ней не прикасался, да и Цветочек — тоже. Чанёль никак не мог знать, что у Кенсу есть шкатулка, в которой он хранил драгоценности. Шкатулку он прихватил с собой, надеясь продать украшения. Никто, кроме него и супруга, не знал, что серьги, которые Кенсу никогда не носил, были подарком ко дню рождения сына. Других ему не делали.
Кенсу вынул шкатулку и на негнущихся ногах вернулся на кухню. Чанёля он обнаружил там же, где и оставил. Он все так же тянул к нему руку. Раскрытая ладонь выглядела уязвимо-голой. Кенсу вложил в нее шкатулку.
Чанёль тут же ее открыл и вынул сережки. Кенсу лишь судорожно вдохнул и опустился на табурет. Он был рад, что Джонин задремал на лежанке и не видел всего этого.
— Я это заберу и спрячу. Там, где никто никогда не найдет. И колечко дай.
Кенсу стянул с пальца обручальное кольцо и отдал его Чанёлю.
Чанёль накинул дубленку и как был, в домашних туфлях и с непокрытой головой, выскочил из дому.
Кенсу вернулся в горницу. Джонин спал крепким, лишенным тревог сном. Кенсу присел на край лежанки и погладил выглядывающую из-под одеяла тонкую, покрытую легким пушком лодыжку.
Дверь заскрипела. В комнату ворвалось облачко холодного воздуха. Вошел Цветочек. Разделся, аккуратно развесил одежду по крючкам и, прижимая к груди горшочек, сверху накрытый марлей, пошел на кухню. Вернулся через минуту и взялся протирать сухим полотенцем подоконники, на которые натекала вода с заледеневших окон. Он не спросил, куда подевался дядя. Может, Чанёль часто отлучался, а может, Цветочек знал.
Кенсу пригляделся к нему внимательней. Подросток как подросток. Тощий, нескладный, как новорожденный теленок, смотрит украдкой и беспрестанно кусает губы. Глаза блестящие, красивые — залюбуешься. Только вот черты лица слишком уж острые, рубленые. Такие омегу не красят. Зато ноги длинные и бедра уже округлились. Еще пара годочков, и альфы толпой повалят в дом доктора Кима. Не с лица, как говорится, воду пить, а вот родить здоровенького и славного ребеночка Цветочек точно сможет. А то и двух сразу принесет — большие омеги всегда плодовитые.
Кенсу вздохнул и поглядел на Джонина. Сын вырос быстрее, чем Кенсу ожидал, и что с этим делать, он пока не знал. Всю жизнь он надеялся, что когда придет время, рядом с Джонином будет отец, который все ему расскажет, все покажет. Отец себя, конечно, показал, да и рассказал немало, но уж совсем не то, чего ждал от него Кенсу. Придется выкручиваться самому. Можно спросить совета у доктора Кима. Гляди, поговорит с Джонином как альфа с альфой, и Кенсу не придется придумывать, как объяснить сыну то, что с ним происходит, ясно и понятно.
Чанёль вернулся через полчаса. Цветочек к тому времени прибрался в комнате и угостил Кенсу настойкой из шиповника. Кенсу выпотрошил котомку, откопал на самом дне пакет с карамельками и отдал их Цветочку. Тот отнекивался, как мог, но в итоге уступил.
Джонин спал крепко, голоса и прочие шумы его не беспокоили.
Чанёль из прихожей сразу юркнул на кухню. Кенсу, не зная, как себя вести, прошел к двери, но в комнату не вошел. Лишь украдкой заглянул внутрь, убедился, что Чанёль отогревает околевшие руки в миске с водой, и вернулся к лежанке.
Чанёль сам к нему вышел и жестом поманил за собой.
Они устроились в задней комнатке. Окна ее выходили на сад и огород. В стене сбоку виднелась дверь, сейчас запертая на засов. Видимо, летом через нее ходили полоть грядки.
— Колечко и серьги порченые были. Я отнес их на кладбище. Там они уже никому вреда не причинят. Супруг ваш знает, куда вы путь держите, искать вас там будет. Вы бы повременили с поездкой. Хотите, брата попрошу, он со старостой поговорит. Домик вам найдем в деревне — тут усадеб заброшенных хватает. Поможем, чем сможем. Работу подыщем. В город автобус ходит два раза в день. Там можно на службу устроиться. Вы кем по образованию будете?
— Поваром. — Кенсу неловко улыбнулся.
— Отлично. Можно в садик вас пристроить. Там всегда повара нужны. Мальчика вашего в школу отдадим. Бэкхён, муж старосты, директор в нашей школе, так что договоримся.
Кенсу колебался. Предложение Чанёля свалилось, как снег на голову.
— Не знаю, что и сказать. Подумать надо. Дядя меня ждет. Он в адвокатской конторе служит, обещался помочь с разводом…
— Ну так напишите ему, не велика беда. Да и телефон есть, не смотрите, что дыра дырой. — Чанёль улыбнулся широко. — В любом случае, держать вас силой никто не станет. Супруг ваш убедится, что вы к дяде не поехали, станет в другом месте искать, а вы тем временем к дяде и нагрянете. Весной-то лучше на север путешествовать.
Кенсу вздохнул. Будь он один, то согласился бы без раздумий, но у него был Джонин. Ему не пять лет, чтобы с его мнением не считаться. А если ему здесь не понравится? В деревенской школе уроки танцев явно не ведут. При таком раскладе Джонин через две недели волком взвоет.
— Мне нужно поговорить с сыном. Да и загадывать наперед не стоит.
Чанёль понимающе кивнул.
— Но с братом я все равно потолкую. — И он ушел на кухню.
Доктор Ким — Чунмён, как узнал чуть позже Кенсу — вернулся с первой звездой. Он долго грелся у печи, затем перекусывал жареной колбасой и хлебом. Закончив с едой, еще раз осмотрел Джонина, убедился, что ему стало легче, и сел говорить с Кенсу. Объяснил, что от него требуется, пообещал побеседовать с Джонином и предложил то же, что и парой часов ранее — Чанёль. Правда, мотивы им двигали иные.
— Мальчик ваш сейчас в самом нежном возрасте. На севере, да еще и зимой, ему будет плохо. Он у вас не привык к подобному климату, ему бы с весны, а то и с лета там обживаться. Так что, если у вас есть возможность, повремените с поездкой. Это может плохо сказаться на его здоровье.
Джонин, которого Цветочек, поборов-таки неловкость, учил какому-то карточному фокусу, навострил уши и слушал все, что говорится между папой и доктором. Стоило ему понять, что речь идет о нем, как он вскинулся весь, напрягся и во все глаза уставился на Кенсу.
— Нам некуда податься. — Кенсу помешкал мгновение и признался: — Мы в бегах. Супруг мой взялся воспитывать Джонина силой. Избивал так, что он ходить не мог, запирал в подсобке, держал на воде и хлебе неделями. Воспитывал в нем дух, как он говорил, укреплял тело. Ему не нравится в Джонине все. Он считает его плохим сыном, но хочет его вернуть. Он не потерпит такого унижения. А я не допущу, чтобы Джонин снова попал к нему в руки.
Доктор Ким кивнул понимающе.
— Вам надо обратиться в правоохранительные органы.
— Мой дядя — адвокат. Он нам поможет.
— Хорошо. Это правильно. Но вы должны понять, что, спасая сына от супруга, вы можете навредить ему не меньше. Его организм сейчас активно перестраивается. Ему нужен покой, хорошая пища и тепло. Северный климат ему сейчас не подойдет. Оставайтесь здесь до весны. Я поговорю со старостой. Чондэ — человек со знакомствами. Он отыщет способ связаться с вашим дядей и все устроить так, чтобы вас при этом никто не нашел. Поживете у нас, отдохнете, а весной, с новыми силами, отправитесь к дяде.
— Я согласен.
Голос Джонина — тонкий, но сильный — мигом заполнил комнату.
Кенсу вздрогнул. В Джонине говорил альфа: уверенно и непоколебимо.
— Если ты хочешь…
— Я не хочу, но так будет правильно. Отец не знает, где мы. Обыскать каждый город и поселок, где останавливался поезд, он не сможет. Нужно лишь договориться с проводником. У тебя есть драгоценности. Заплати ему. Хотя он и так не скажет — он хороший.
Чунмён, слушавший Джонина с нескрываемым интересом, коротко усмехнулся.
— А мальчик у вас смышленый. С таким не пропадете. — Он покивал одобрительно. — Остались бы у нас насовсем — мы бы ему Сехуна нашего сосватали.
Цветочек вспыхнул маковым цветом и вылетел из горницы.
— Не делайте так. — Джонин взялся собирать разбросанные по полу карты. — Омега должен сам решать, за кого ему идти.
— Я пошутил. — Чунмён улыбнулся, извиняясь.
— И даже шутить так не смейте. Он теперь будет меня бояться. — Джонин вздохнул, спрятал карты в коробку и отправился на поиски Цветочка.
— Он у вас очень серьезный.
— Не всегда. Просто… тема отношений между альфой и омегой его очень… трогает. Понимаете? Он видел, как его отец обижает папу…
— Он вас тоже бил?
— Когда защищал Джонина — да. Так что это случалось частенько. — Кенсу горько улыбнулся. — Но Джонин — сильный мальчик. Он со всем справится.
— Да, конечно.
Повисло неловкое молчание.
Кенсу оглядел комнату. Светлые занавески на окнах, лакированные наличники, горшки с геранью. Уютный, светлый домик. Сразу чувствуется рука омеги.
— Вы живете с братом… А папа Сехуна?
— Умер. Давно уже.
— Сехун, должно быть, по нему скучает?
— Не очень, если честно. Он маленький совсем был, не помнит его толком. Да и Чанёль всегда рядом.
— А Чанёль… есть у него жених или кто? Такой омега вряд ли без пары ходить будет.
Чунмён опустил глаза в пол.
— Жених-то есть, только… Далеко он и вернется нескоро.
По тому, как Чунмён улыбнулся, Кенсу понял, что история эта с плохим концом.
— Он на каторге? — спросил он осторожно.
— Да. Только вы не подумайте ничего — Ифань хороший человек. Взял на себя чужую вину. Брат у него — дурачок. Не ведал, что творит. Он бы там не выжил. Это все понимали. Даже судья знал, что к чему, но Ифань явился с повинной. Дали ему семь лет.
— А брат?
— В город ездит раз в месяц, наблюдается у доктора да у участкового отмечается. Мы всем селом за ним приглядываем. Он не злой, просто Боженька наказал.
— И что Чанёль? Ждать будет?
Чунмён усмехнулся.
— Конечно. Там любовь до гроба. Да и ждать осталось всего два года. Ифань ему письма пишет, Чанёль в ответ посылочки шлет. Небось, ни одного каторжника так пряниками не откармливали, как нашего.
— Кого это вы уже там пряниками откармливать собрались? — На пороге возник Чанёль. В руках у него было полотенце, которым он вытирал раскрасневшиеся руки. От них пахло капустой.
— Гостей наших. Видишь же, какие тощие.
— И то дело. — Чанёль расплылся в довольной улыбке. — Сейчас капусту доквашу и будем пирожки печь. Сехун с Джонином уже картошку чистят.
— Может, и я чем помогу? — Кенсу встал с лавки, готовый сию же секунду отправиться на кухню.
— Ну уж нет. Мне и этих двоих выше крыши. А вы общайтесь. Чунмён наш и забыл, поди, как омеги выглядят.
— С вами забудешь…
— Да я ж не о том. — Чанёль подмигнул брату и утопал на кухню, где тут же принялся раздавать указания своим маленьким помощникам.
Кенсу зарделся. Он и сам забыл уже, когда вот так просто говорил с альфой. Супруг следил, чтобы без его ведома Кенсу из дому не выходил и с альфами не общался. Боялся, что потеряет над ним свою власть.
— Вы на него внимания не обращайте. Он молодой еще, все об одном думает.
— Да я ничего. — Кенсу похлопал себя по щекам, чтобы хоть немного успокоиться. — Но он прав. Нельзя молодому альфе без омеги быть.
— Ну не такой уж я и молодой, да и не интересно мне это. Я мужа любил…
— Я тоже. Но время идет, все меняется. У вас вся жизнь впереди, а вы себя уже похоронили.
— Ну это неправда. Время от времени я езжу в город и… — Чунмён покраснел, встал спешно и, заложив руки за спину, принялся вышагивать по комнате. — О таком, конечно, не принято говорить, но я доктор, я знаю, что мне нужно и… стараюсь думать об этом, как о необходимой физической… м-м… нагрузке. Боже, что я несу… — Он остановился против окна и уронил голову на грудь. — Забудьте, пожалуйста, что я только что сказал. Это так неловко. Я… пожалуй, в самом деле разучился говорить с омегами.
— Да ладно вам. — Кенсу ободряюще улыбнулся. — Мне нравится ваша честность.
— Я очень боюсь показаться дураком, но обычно именно это со мной и случается. Вот как сейчас. Мне хотелось произвести на вас хорошее впечатление, а вместо этого я начал говорить о своей… Ох, господи, да замолчи ты уже. — Чунмён застонал и спрятал лицо в ладонях.
Кенсу рассмеялся.
— Вы очень милый.
— Вы лжете. Вас не учили, что лгать некрасиво? — Чунмён искоса поглядел на Кенсу. Во взгляде его, в дрожи его губ читалось любопытство. Ему хотелось верить, что Кенсу в самом деле говорит правду.
— Это правда. Альфы не так часто проявляют заботу о незнакомых омегах, да еще и при детях. Я очень вам за это благодарен. И мне хочется отплатить вам хоть чем-то, а ваш брат не пускает меня на кухню.
Чунмён расслабился. Помялся немного у окна и вернулся к Кенсу.
— Какое ваше любимое блюдо? — Кенсу заглянул ему в глаза. Только сейчас он понял, что Ким Чунмён очень красивый альфа. Такой красивый, что у Кенсу на миг остановилось сердце.
— Не знаю, если честно. Я редко обращаю внимание на то, что ем.
Он хотел добавить еще что-то, но с улицы раздались голоса, а затем в дверь громко постучали.
— Это Бэкхён с Чондэ. Они обещались зайти. — Чунмён ушел открывать.
Он не ошибся.
Бэкхён принес огромное блюдо куриных крылышек, а его супруг — пару бутылок домашнего вина. Так сказать, чтобы отметить знакомство.
Чанёль, оставив детей стеречь пирожки, принялся двигать столы и лавки, стелить скатерти и расставлять приборы. Кенсу пытался ему помочь, но его тут же оттеснили в дальний угол горницы и усадили на кровать со строгим наказом не сходить с места, покуда не позовут. Бэкхён составил ему компанию.
— Еле дошли. Снег снова стеной, да еще и ветер поднялся. — Он сунул под поясницу подушку и блаженно застонал. — Когда ж это уже кончится.
Кенсу оглядел его живот и выдал навскидку:
— Недельки через две, думаю.
— Дай бог. Ноги отекают — сил нет.
— Первый?
— Угу. Мы давно хотели, но не получалось. А тут Чанёль подсобил. Он у нас многое знает и умеет. Вся деревня к нему ходит с омежьими делами. — Бэкхён поерзал, устраиваясь удобней, и продолжил: — Он когда маленький был, в лесу заблудился. Две недели искали, из города людей вызывали. А потом нашелся. Говорит, в овраг упал и ногу повредил. Плакал громко, звал — никто не отозвался. А потом пришел волк. Большой такой, белый-белый. Унес Чанёля в нору и выходил как своего щенка. Знаниями своими и силой поделился, вот он и ведает теперь всякое. Говорят, он и по-волчьи понимает, и сам на луну воет, как прижмет. — Бэкхён поглядел на Кенсу исподлобья. — Не веришь?
— Почему же? — Кенсу ответил шепотом. — Он мне такое сказал, что я теперь во все поверю.
— И правильно сделаешь. Такие, как он, редко на нашу землю приходят.
Чанёль в этот момент пробегал мимо. В одной руке — поднос с горячими пирожками, в другой — кувшин с компотом. Улыбнулся, заметив, что на него смотрят, и, чудом не своротив лавку, притормозил у стола.
Кенсу не мог сказать, что не слыхивал о подобном прежде. Дед его родился на острове, где каждый камень, каждая травинка были наделены особой силой. И жили на острове люди, которые умели эту силу извлекать и использовать. На худое ли дело иль во благо — то каждый решал сам. Дед тоже кое-что умел, но вот так, как Чанёль — нет.
Ужинали долго, шумно и очень вкусно.
Джонина от сытной еды сморил сон, и Цветочек уложил его спать в свою постель. Сам остался рядышком, чтобы стеречь его сон. Кенсу украдкой, не отвлекаясь от шумного разговора, поглядывал на них. Цветочек сидел в ногах у Джонина и, склонив голову к плечу, смотрел, как он спит. Один раз Кенсу показалось, что Цветочек гладит Джонина по волосам. Кенсу никогда прежде не видел, чтобы другие дети проявляли к его мальчику такой интерес — большинство сверстников Джонина сторонилось, считая его заносчивым и скучным, — и это вызвало прилив необъяснимой тоски и нежности. Хотелось Цветочка обнять, поцеловать его веснушчатые щеки и попросить любить Джонина сильно-сильно и долго-долго. В идеале — всегда. Потому что в мире Кенсу никто не заслуживал любви больше, чем Джонин.
Когда ужин закончился, Чондэ уволок Кенсу на двор: покурить и поговорить без посторонних ушей. Кенсу не курил с институтских времен, но от сигареты не отказался.
Чондэ, затягиваясь коротко и лениво, спросил о его проблеме, и Кенсу выдал все, как есть.
— У меня дед двоюродный — судья. Я ему завтра с утречка звякну, поговорим. Думаю, посоветует что дельное. А пока соглашусь с Чунмёном — ехать к дядьке не стоит. У меня тут полдеревни пустых хат. Народ в город бежит, работать на земле не хочет. Завтра пройдемся, посмотрим, что есть. Думаю, приличная хата найдется. Я и дров вам выпишу, и картошки привезу — не пропадете. Мы с мужем собак разводим, охотничьих. Кобелька молоденького дам — охранять будет.
На том и сговорились.
Чондэ с Бэкхёном ушли ближе к полуночи, и в доме Кимов стали готов<