Ее муж Абдул занимал у нас в доме сразу две должности: садовника и семейного шофера. Супруги часто говорили, что считают себя счастливчиками, потому что работают на богатых людей, которые хорошо платят и редко наведываются в страну, поэтому у них было достаточно времени, чтобы проводить его со своими детьми, живущими в одной квартире с матерью Абдула в Каире, Однако я знала, что по закону мужчина в Египте, как и в Саудовской Аравии, имеет над женщиной полную власть. И не было ничего необычного в том, что пожилой мужчина взял себе вторую жену или же развелся с первой и привел в дом более молодую и привлекательную женщину.
Опыт всей моей жизни говорил, что в основе всех бед и страданий женщины всегда стоит мужчина. Раздумывая над горькими словами Фатьмы относительно несчастной женской доли, я решила, что причиной ее горя был мужчина, ибо что может еще до такой степени расстроить женщину в возрасте Фатьмы, как не мысль быть в такие лета брошенной мужем.
Абдулла, Амани и я отвели Фатьму в гостиную и усадили в кресло, а Маха осталась присматривать за незаконченной стряпней.
Всю дорогу Фатьма стонала и прижимала ладонь к макушке, словно человек, пытающийся заглушить боль.
Желая разузнать о причине ее горя, я сделала знак детям, чтобы оставили нас одних, и без обиняков спросила ее:
– Фатьма, что, Абдул развелся с тобой? Фатьма подняла голову и взглянула на меня, ошарашенно заморгав мокрыми от слез глазами. Она повторила мои слова:
– Абдул? Развелся со мной? – она улыбнулась одними губами. – Этот старик? Пусть только попробует! Я проломаю его лысую голову, как яичную скорлупу, и изжарю на тротуаре его мозги.
Я едва сдержалась, чтобы не рассмеяться вслух. Карим часто любил повторять, что Абдул, на его взгляд, живет в страхе перед женой и что в арабском мире есть по крайней мере одна замужняя женщина, не нуждающаяся в моих советах.
|
|
Абдул был в два раза меньше Фатьмы, и однажды Карим случайно собственными глазами увидел, как Фатьма огрела мужа по спине большой палкой. Я спросила:
– Тогда, если дело не в Абдуле, что же все‑таки случилось?
Морщинистое лицо Фатьмы осунулось, и она словно растворилась в своих мрачных мыслях. Она так тяжело вздохнула, что я сразу поняла – ее печаль сидит глубоко в сердце. Я в недоумении спрашивала себя, что же могло послужить причиной такого страдания.
– Фатьма! – напомнила я ей о своем существовании.
Вдруг ее лицо стало ярко‑красным, и отчаяние Фатьмы прорвалось наружу.
– Все дело в моей внучке Алхаан! Ее отец – чудовищный человек, осел, а не мужчина, этот Нассер! Я бы убила его собственными руками, если бы только моя дочь позволила мне это! Но нет! Она говорит, что она и ее семья может жить так, как считает нужным!
Глаза Фатьмы блеснули гневом, а ее невероятных размеров грудь от негодования заходила ходуном.
– Моя собственная дочь требует, чтобы я не вмешивалась в дела ее семьи! – она в ужасе посмотрела на меня. – Вы можете себе это представить? Не иметь права голоса в жизни моей собственной внучки?
Чувствуя себя страшно заинтригованной, я спросила:
– Что же Нассер сделал со своим ребенком? С твоей внучкой?
Про себя же я с уверенностью подумала, что раз мать девочки не возражала, значит, никакого вреда ребенку не могли причинить.
|
|
– Этот Нассер! Он из маленькой деревушки. Что он может знать?
Я в удивлении отпрянула назад, потому что Фатьма плюнула на наш покрытый новыми коврами пол.
Фатьму понесло; она проклинала Нассера, призывала дочь и молила Аллаха спасти свою внучку.
Я потеряла терпение и, возвысив голос, потребовала дать мне ответ.
– Фатьма! Скажи мне немедленно! Что случилось с твоей внучкой?
Безутешная и потерянная, Фатьма крепко стиснула мне ладонь и сказала;
– Сегодня. Сегодня они сделают Алхаан женщиной. В девять часов к ним придет брадобрей. Я не верю, что этот обряд так уж необходим. Ни с одной из моих дочерей мы не обходились подобным образом. Все этот Нассер! Помогите мне, госпожа, пожалуйста…
Прошлое вспыхнуло у меня в памяти. Как хорошо я помнила эту жуткую историю, рассказанную мне старшей сестрой Нурой, когда ее тоже сделали женщиной.
Карим и я еще не поженились, мне было всего шестнадцать лет. Мать наша только что умерла, и Нура как старшая из сестер должна была ответить на мои вопросы относительно обрезания женщин. Я в это время еще не знала, что Нура и две старшие сестры, следующие за ней, также подверглись этому ужасному обряду и в результате всю жизнь вынуждены были страдать от боли и мучений.
Еще в недавнем прошлом в Саудовской Аравии обрезание женщин встречалось не так уж редко, В каждом племени были свои обычаи. В прошлом году я прочла книгу, купленную сыном во время пребывания в Лондоне. Она Называлась «The Empty Quarter» [ 11] и была написана Сен‑Джоном Филби, уважаемым британским исследователем пустыни. С помощью моего деда, Абдула Азиза аль‑Сауда, основателя и первого короля Саудовской Аравии, Сен‑Джон Филби в тридцатых годах проводил интенсивные исследования Аравии.
|
|
Я взяла книгу в комнате сына и погрузилась в чтение истории арабских племен, населяющих Саудовскую Аравию, изложенную этим ученым. Я наслаждалась книгой до тех пор, пока не дошла до части, посвященной исследованиям англичан относительно женского обрезания. Я представляла весь ужас жестокости, через которую пришлось пройти моим сестрам, и даже плакала, когда читала задокументированный Филби разговор с одним арабом, жителем пустыни:
Излюбленным коньком его была тема секса, ему нравилось подшучивать над Салихом, пространно рассуждая о практике Манасира, касающейся обрезания женщин.
«Послушайте меня, – сказал он. – они не трогают клитор своих женщин до достижения ими возраста полового созревания, когда девушке предстоит выйти замуж, а за месяц или два до свадьбы устраивается праздник по поводу ее обрезания. Их обрезают именно в этот период, а не сразу после рождения, как это делается в других племенах, –кахтан и мурра, бани хаджир да еще и аджман. Поэтому их женщины вырастают более сладострастные, они очень хороши, и к тому же очень темпераментны! Но потом им все удаляют, делая их тихими и гладкими, охлаждая горячность, но сохраняя желание… Операцию девушкам делают прямо в их шатрах сведущие женщины, хорошо знающие свое дело. За работу они получают доллар или что‑то около этого. Они умело орудуют ножницами, бритвой и иглой – всеми инструментами, необходимыми для операции».
Эта информация не могла не заставить меня призадуматься. Мне показалось особенно странным то, что мужчины нетронутых женщин считают сладострастными, однако соглашаются подвергнуть их такой варварской процедуре, чтобы «охладить их горячность». Из литературы я узнала, что для обрезанной женщины каждая близость с мужем превращается в муку, из чего смогла заключить, что нет никакого смысла в причинении женщине такого увечья.
Мой дед, Абдул Азиз аль‑Сауд, для своего времени был человеком передовым, он во всем старался достичь лучшего. Будучи уроженцем Неджда, он не уповал на обрезание женщин, так же как и на обдирание кожицы мужчин, что было не менее ужасным.
Обдирание кожицы мужчин означает удаление кожи от пупка до внутренней поверхности ног мужчины. Увидев однажды такое варварство воочию, наш король навсегда запретил практиковать его. Но, несмотря на указ деда, старые привычки умирали долго, и люди под страхом наказания все же продолжали делать то, чему учили их предшественники.
Если в некоторых племенах обрезание женщин было совершенно запрещено, то в других только иссекали капюшон клитора. Иссечение капюшона клитора является наименее распространенным способом женского обрезания, и по своему характеру он аналогичен мужскому обрезанию.
Но в Аравии были и такие племена, где бедным женщинам вместе с клитором удаляли и малые срамные губы. Такой способ был распространен довольно широко, его можно сравнить с полным удалением головки мужского пениса. Моя собственная мать не вняла новому указу, и трое из её дочерей были подвергнуты варварской операции обрезания. Остальных женщин нашего семейства от этого кошмара спасло только вмешательство западного врача и настойчивость отца по отношению к матери, который сумел убедить ее в том, что обрезание женщин – всего‑навсего изживший себя языческий ритуал, от которого следовало отказаться. Странно еще и то, что в мусульманских странах именно женщины настаивали на том, чтобы подвергнуть обрезанию своих дочерей, очевидно боясь, что к их физическому отличию будут относиться с предубеждением и, следовательно, дочери останутся без мужей. Только в этом вопросе женской сексуальности образованные мужчины обошли своих жен.
Имеется еще один, наиболее жестокий и опасный метод женского обрезания, известный под названием фараонское обрезание. Я даже не могу себе представить, какую боль испытывали женщины, прошедшие через фараонское обрезание. Эта операция является наиболее радикальной. Девушка, подвергнутая такому ритуалу, оставалась без клитора, а также без малых и больших срамных губ. Если бы аналогичную операцию выполнили на мужчине, это означало бы удаление пениса и мошонки.
Какими варварскими были старые традиции, которые и сегодня еще не канули в прошлое! В Саудовской Аравии было немало сделано для того, чтобы избавиться от изжившей себя традиции, и большинство женщин в моей стране не знакомы с ужасом подобной практики. Мужчины моей семьи запретили эту языческую процедуру, но есть еще семьи, потомки выходцев из Африки, живущие ныне в Аравии, кто готов скорее пойти на наказание, но только бы выполнить ритуал, ссылаясь на то, что ничто так хорошо не способно сохранить женское целомудрие, как снижение шансов на получение ими удовольствия.
Я знала, что считается, что практика женского обрезания берет начало в Нильской долине, и предполагала, что этот, варварский обычай должен кончиться именно там, где начался. Однако многие женщины в Египте и на всем континенте в целом все же и сегодня подвергаются этой бесчеловечной процедуре.
Но за годы жизни в силу того, что в моей семье такая практика уже не применялась, я счастливо забыла об этом уродовании женщин.
Теперь Фатьма тянула меня за руки. Ее умоляющий жест вернул меня к действительности. С огромной печалью вспомнила я лицо девчушки, Алхаан, которая много раз приходила на нашу виллу навестить бабушку. Это был прелестный ребенок, казавшийся умным и счастливым. Мое воображение живо нарисовало мне картину, как мать приведет эту кроху к цирюльнику, разденет ее и раздвинет ножки ребенка перед мужчиной с острой бритвой.
От ужаса меня передернуло. Я не могла поверить, что мать этой чудной девочки может позволить нанести своему ребенку такое страшное увечье. Все же я знала, что па свете было еще много матерей, позволяющих проводить над своими дочерьми такую невыносимую операцию. По данным Всемирной организации здравоохранения, в мире насчитывалось от 80 до 100 миллионов женщин, подвергнувшихся такому изуверству. Вот сколько боли,ыло причинено маленьким девочкам!
С надеждой в голосе Фатьма воскликнула:
– Госпожа, вы можете спасти мою внучку? Я медленно покачала головой.
– Что я могу сделать, Фатьма, если ты бессильна. Я не член вашей семьи, и мое вмешательство будет воспринято с негодованием.
– Вы принцесса. А моя дочь, она испытывает уважение к принцессам.
Много лет назад я узнала о том, что люди, не имеющие богатства, считают, что деньги вместе с экономической независимостью приносят и мудрость. Как они ошибаются! В конечном итоге все зависит от того, обладает ли человек врожденной культурой. Инстинктивно чувствовала, что дочери Фатьмы мое вмешательство не понравится.
Я беспомощно развела руками.
– Фатьма, что я могу сделать? Всю свою сознательную жизнь я хотела избавить женщин от этого кошмара, – голос мой упал. – А сейчас мне кажется, что мир для наших сестер делается все мрачнее и мрачнее.
Фатьма хранила молчание, в ее черных глазах ясно читалась безысходная печаль.
– Если бы я могла, то помогла бы твоей внучке, но у меня даже нет права высказать свое мнение.
Фатьма выглядела разочарованной, но когда она заговорила, в голосе ее не чувствовалось упрека.
– Понимаю, госпожа, – она смотрела на меня из‑под полуприкрытых век. – Но я умоляю вас пойти со мной. Попробовать.
Удивленная упрямством Фатьмы, я почувствовала, как тает моя решимость. Я ощутила, как по моему телу пробежала дрожь, и слабым голосом спросила:
– Где живет твоя дочь?
От избытка эмоций толстые губы Фатьмы буквально взорвались, когда та ответила:
– Очень близко, на машине – рукой подать. Если мы поедем сейчас же, то успеем оказаться там до того, как Нассер вернется с работы.
Я призвала на помощь всю свою храбрость и встала. Про себя же подумала, что, несмотря на очевидный провал, все же должна предпринять попытку. Я понимала, что буду вынуждена что‑то соврать мужу, иначе он запретит мне ехать.
– Фатьма, пойди и собери свои вещи. И никому не говори ни слова об этом деле.
– Хорошо, госпожа! Я знаю, Аллаху угодно, чтобы вы помогли мне!
Я видела, как проворно она поспешила к выходу, двигаясь быстрее, чем когда‑либо. Несмотря на огромную разницу в нашем положении, мы были с ней товарищами, которые боролись за одно общее дело.
Я причесывала волосы, красила губы и искала сумочку, думая при этом, что сказать Кариму. Я решила сказать ему, что Фатьма сегодня утром узнала о том, что у ее дочери было обнаружено редкое женское заболевание. Но дочь ее от лечения отказалась, сказав, что если на то была воля Аллаха, то она лучше умрет, чем воспрепятствует тому, что суждено, и не примет лечения из рук человека. Фатьма уговорила меня поехать с ней, чтобы убедить дочь в необходимости борьбы за жизнь ради собственных детей. Для пущей убедительности я решила сказать, что сначала не хотела ехать, но никогда не прощу себе, если женщина умрёт, а я и пальцем не пошевельну ради ее спасения. Это был жалкий сценарий, но Карим всегда отмахивался от женских проблем, так и в этот раз он, конечно же, разворчится, но и с места не тронется, чтобы остановить меня.
Но оказалось, что мне не нужно прибегать ко лжи, так как, по словам Абдуллы, пока я разговаривала с Фатьмой, отца позвали к телефону. Карим просил Абдуллу передать мне, что собирается с одним из своих кузенов отправиться в каирское казино и не вернется до позднего вечера. Я поняла, что муж хотел отделаться от сына, который просил пожертвовать миллион долларов пошатнувшейся ливанской экономике. На мой взгляд, его предлог уйти из дома был таким же бесчестным, как и та ложь, которую я собиралась ему преподнести. Кариму была свойственна черта, характерная для большинства арабов. Мой муж не может ответить отказом, он предпочтет пойти на малую ложь и исчезнуть с глаз того, кто ждет ответа.
– Хорошо! – еле слышно пробормотала я. Нежелание Карима оставаться в компании сына оказалось мне на руку.
Передав сообщение отца, Абдулла вернулся к телевизору, и я увидела, что он поглощен какой‑то египетской мыльной оперой, которые так обожают арабы многих стран. Я заметила, что губы Амани сложились в недовольную гримасу. Дочь явно была не удовлетворена выбором брата, поскольку именно эта постановка была запрещена в Саудовской Аравии из‑за многочисленных сцен с намеком на непристойность.
– Абдулла, мне нужно, чтобы ты отвез меня в дом дочери Фатьмы. Ты можешь это сделать?
Сын с радостью пользовался любой возможностью прокатиться на новом белом «мерседесе», купленном и переправленном Каримом в Египет специально для нашего каирского дома. Из прошлого опыта я знала, что в деловой район нижнего города Карим всегда предпочел бы отправиться на старом «мерседесе», поскольку очень боялся таксистов в этой перенаселенной части Каира.
Абдулла нажатием на кнопку дистанционного управления отключил телевизор и галантно вскочил на ноги.
– Пойду пригоню машину.
Улицы Каира кишели всеми мыслимыми и немыслимыми видами транспорта, и повсюду были пробки. Между транспортными средствами сновали пешеходы. С набитых пассажирами автобусов гроздьями свисали люди. С большим риском для себя они липли к окнам и дверям, словно это был один из самых естественных способов передвижения в городе.
Пока наш автомобиль протискивался по узким улочкам, я с изумлением взирала на толпы народа, заполонявшие город фараонов. Было ясно, что существовать дальше так, как он существует сейчас, Каир не сможет.
Абдулла прервал мои размышления, спросив о цели нашего визита.
Я потребовала, чтобы он поклялся сохранить ее в тайне. Когда я рассказала ему о причине печали Фатьмы, по лицу сына пробежала волна негодования.
Абдулла сказал, что о делах такого рода слышал, но считал подобные россказни сильно преувеличенными.
– Неужели это правда? – спросил он. – Неужели с маленькими девочками проделывают такие вещи?
Я уже собиралась рассказать ему о тете Нуре, но передумала, так как это дело было сугубо интимным, и я понимала, что сестра чувствовала бы себя очень неловко, если бы мой сын узнал о ее увечье. Вместо этого я рассказала ему о женском обрезании то, что знала.
Сын мой был очень рад услышать, что с этой варварской традицией в нашей стране почти покончено, но в то же время мысль о том, что еще столько женщин вынуждены страдать от бессмысленной боли, была для него мучительной.
Весь остаток пути мы молчали, каждый из нас был погружен в собственные мысли, связанные с вечерним происшествием.
Дочь Фатьмы жила в маленьком переулке, ответвляющемся от одной из главных торговых улиц Каира. Абдулла за право припарковать машину на тротуаре напротив магазина одежды неплохо заплатил его хозяину, добавив, что того ждет щедрая награда, если он сможет гарантировать сохранность машины, пока мы будем отсутствовать,
Абдулла проводил меня и Фатьму, поддерживая под руки, через дорогу, маневрируя среди пассажирского транспорта. Вместе с нами он вошел в узкий проулок, ведущий к нашей цели. Улочка была слишком мала для машин, так что мы шли по мощенной камнем дороге мимо закусочных, специализировавшихся на восточных блюдах, обдавших нас крепким запахом готовящейся пищи.
Мы с Абдуллой постоянно обменивались взглядами, потому что раньше никогда не бывали в бедных кварталах Каира. Скученность жилья и бедность его обитателей поразили нас.
Дочь Фатьмы жила в трехэтажном здании в центре переулка. Прямо перед строением стояла мечеть, выглядевшая довольно старой и отчаянно нуждавшейся в ремонте. На первом этаже дома располагалась булочная, а два верхних сдавались квартирантам. Фатьма сказала, что ее дочь Элхам жила на верхнем этаже. Невероятно, но Элхам со своего чердачного помещения, должно быть, смотрела вниз на толпу, потому что узнала мать и позвала ее по имени. Звук ее голоса едва доносился до нас в громком шуме городской сутолоки.
Абдулла не знал, что в этой семье женщинам позволялось встречаться с мужчинами не их семейного круга (в Египте в каждой семье свой взгляд на эту традицию), и сказал, что подождет нас в небольшом кафе, мимо которого мы проходили и где подавали сэндвичи шаварма, представляющие собой тонкие куски мяса ягненка, со всех сторон поджаренные на огне. Их вкладывали внутрь куска арабского хлеба.и подавали для дополнительного вкуса с помидорами, мятой и луком. Сэндвичи шаварма всегда были любимой пищей моих детей, и Абдулла сказал, что проголодался.
Элхам и три из ее четырех дочерей встретили нас на лестничной площадке. Говорили сразу все четверо, все они хотели знать, не случилась ли в семье болезнь или какая другая беда.
Первое, о чем я подумала, было то, что Элхам ужасно походила на Фатьму в молодости.
Она как зачарованная во все глаза смотрела на меня, пока Фатьма представляла меня как ее хозяйку, принцессу из Саудовской Аравии.
Этого ребенка фатьмы я не знала, хотя видела большинство ее детей и внуков. Тотчас мне стало страшно неловко за свои броские украшения. В спешке я забыла снять и крупные бриллиантовые серьги, и свое кричащее обручальное кольцо. На мой взгляд, все это для данной обстановки чересчур бросалось в глаза. Элхам отшлепала свою младшую дочь за то, что та провела маленькими пальчиками по камню моего кольца.
По настоянию Элхам мы прошли в ее маленькую гостиную. На некоторое время она нас оставила, а сама прошла на кухню, чтобы вскипятить воды для чая. На коленях Фатьмы сидело по внучке, третья стояла у ног, а Алхаан нигде не было видно.
Осмотревшись, я увидела, что Элхам жила простой жизнью. Я старалась не останавливать взгляда на вытертом до основы половом покрытии или рваных чехлах, поскольку не хотела, чтобы мое внимание было неверно истолковано. Посередине комнаты располагался открытый очаг. Квадратный стол, придвинутый к стене, был завален книжками религиозного содержания. С потолка свисала маленькая газовая лампа, и я подумала, что в доме, должно быть, нет электричества. Еще я обратила внимание на то, что квартира Элхам была безупречно чистой. Было видно, что она тщеславная женщина, прилагающая немало сил, чтобы в ее простом доме не было грязи и клопов.
Вскоре Элхам вернулась. Она принесла чай с маленьким миндальным печеньем и сказала, что сама испекла его по поводу семейного торжества, которое состоится вечером. Матери она сказала, что Алхаан с нетерпением ждет знаменательного события и сейчас находится на крыше дома, где читает Коран и спокойно готовится к самому важному дню в ее жизни.
До этого момента атмосфера была жизнерадостной, но тут Фатьма напомнила нам о цели визита и принялась умолять дочь отказаться от выполнения задуманного ритуала, пожалеть дочь и избавить девочку от страшной боли и страданий.
Фатьма говорила быстро, но когда увидела, что ничуть не поколебала решимости дочери, то указала на меня и сказала, что раз Элхам не желает слушать собственную мать, то, может быть, выслушает постороннюю женщину, образованную и просвещенную, которая от уважаемых врачей знает о том, что увечье девочек не одобряется нашей религией и является всего лишь традицией, пережитком прошлого, не имеющей в настоящем никакого смысла.
Сразу возникло напряжение, и хотя Элхам вежливо выслушала мои мысли по этому поводу, я видела, что выражение ее лица оставалось твердым, а глаза сверкали упрямой решимостью. Зная из откровений Фатьмы, что семья была исключительно религиозной, я поделилась своими религиозными мыслями, упомянув о том, что в Коране на сей счет ничего не сказано, добавив, что если бы обрезание женщин было угодно Аллаху, то он непременно поведал бы об этом своему пророку Магомету, когда передавал ему свою мудрость.
Элхаы заметила, что, несмотря на то, что в Коране ни слова не сказано об обрезании женщин, тем не менее эта практика основывается на обычаях пророка, поэтому стала сунной, традицией для всех мусульман. Она напомнила мне о хорошо известном хадите, или традиции, что имела своего адресата, но не была зафиксирована в Коране. Хадит утверждает, что пророк Магомет сказал как‑то Ум‑Атийе, женщине, которая проводила обрезание девочек: «Уменьшай, но не калечь».
Именно этой традиции, касающейся женского обрезания, они с мужем и собираются следовать, и что бы я ни сказала, ничто не поколеблет ее решимости.
Мы говорили до тех пор, пока я не заметила, что в комнате стало смеркаться. Приближался закат солнца, и я знала, что скоро вернется с работы Нассер, а мне совсем не хотелось встречаться с хозяином дома по такому деликатному вопросу. Тогда я обмолвилась, что мне пора уже возвращаться домой к детям.
Фатьма, предчувствуя поражение, начала причитать и хлопать себя по щекам так, что все лицо ее покраснело.
При виде такого горя матери в глазах Элхам блеснула печаль, но она сказала, что решение было принято ее мужем и что она с ним согласна. Обряду обрезания будут подвергнуты все четыре ее дочери, когда достигнут соответствующего возраста.
Я поняла, что Элхам хочет, чтобы я побыстрее ушла. Видя, что ничего не могу сделать, чтобы отвести тень беды от детей этой семьи, я поднялась и распрощалась.
Со спокойной уверенностью глаза Элхам встретились с моими, и она вежливо попрощалась со мной.
– Своим визитом, принцесса Султана, вы удостоили мой дом большой чести. Прошу вас, приходите еще и оставайтесь подольше.
Против желания дочери Фатьма настояла на том, чтобы остаться па церемонию, сказав, что раз злодеяние все же состоится, то хотела бы проследить за работой цирюльника, чтобы тот, кроме кончика клитора внучки, не отхватил ничего другого.
Покорившись неизбежному, я покидала дом Элхам, так и не достигнув желаемого. Пока я спускалась по длинной лестнице, мне показалось, что ноги мои словно налились свинцом. Чтобы как‑то успокоить нервы, я остановилась па ступеньках и вслух процитировала стихи из Корана:
– Вы не можете наставлять на путь праведный кого пожелаете, только Аллах один ведет того, кого пожелает.
Сын ждал, сидя за маленьким столиком перед кафе. Он не спускал с меня вопросительного взгляда до тех пор, пока я не подошла к нему.
– Ну? – спросил он. Я покачала головой.
– Нет. Сделать ничего нельзя.
Лицо Абдуллы, когда я призналась в своем поражении, помрачнело.
– Пойдем, – сказала я, – пора возвращаться домой.
Когда мы покидали улочку, я обернулась через плечо, пытаясь разглядеть что‑то в ночи. Дом Элхам растворился в темноте, словно его никогда и не было.
Когда мой сын заговорил, я велела замолчать, закрыв ему ладонью рот. Я не могла больше сдерживать рыдания.
Не говоря ни слова, сын вез свою рыдающую мать домой.
Как только мы прибыли па виллу, я велела своим ошеломленным дочерям бросить все дела и упаковать вещи. Наша семья покинет Каир, как только отец вернется из казино.
Абдулле я шепнула, что город, который любила с детства, рискует утратить мою любовь, хотя я надеялась, что вечернее событие не станет причиной моей неприязни ко всему египетскому.
В глазах Абдуллы мелькнуло понимание, и я с радостью для себя отметила, что сын понял смысл моих слов.
Пришел Карим, принеся за собой шлейф алкогольного запаха; тотчас последовала неожиданная и длинная молитва Амани, обращенная к Аллаху, в которой та молила его простить прегрешения отца и вернуть отца в благопристойное состояние. Во время молитвы Амани принялась описывать мучительные страдания ада, которые ждали ее семью.
Пребывая и без того в отвратительнейшем состоянии, я быстро устала от горячечного фанатизма Амани. Разъяренная, я довела до ее сведения, что впредь она должна думать, прежде чем критиковать членов своей семьи. Глядя ей прямо в лицо, я заметила, что пока не имею от Аллаха данных о том, что он доверил моей дочери исполнение священной роли воспитателя и наставника человечества,
Я протянула руку, собираясь ущипнуть дочь за лицо, но Карим перехватил ее и крепко прижал к груди. Он приказал Амани оставить нас одних и идти молиться к себе в комнату.
Потом, к моей большой досаде, он разошелся в свойственной пьяным людям манере, говоря, что уже давно заметил мою неспособность сдерживать свой бурный характер, добавив, что теперь, на его взгляд, пришло время преподать мне урок.
Некоторое время мы стояли и молча смотрели друг на друга. Карим спокойно ждал, что я отвечу ему. Губы его от презрения скривились, и по всему было видно, что он находился в редком для него состоянии боевой готовности.
Я, поскольку отношусь к числу женщин, которые с особой яростью встречают грозящую им опасность, быстро осмотрела комнату в поисках оружия, которым можно было бы огреть мужа по голове, но Карим, зная меня слишком хорошо, встал так, что оказался между мной и медным горшком, который я как раз вознамерилась использовать против него.
Но желание драться в одно мгновение улетучилось, поскольку бывают времена, когда я вполне в состоянии рассуждать благоразумно; кроме того, Карим вдвое крупнее меня. Без оружия я явно проигрываю, и справиться со мной ничего не стоит. К тому же не стоило наше несогласие превращать в ссору. Из прошлого опыта я знала, что переспорить подвыпившего мужа невозможно. Тут на смену мыслям пришло чувство отвращения, и я уже забыла, за что вообще полюбила Карима.
Я знала, что для того, чтобы избежать бессмысленной конфронтации, мне следовало оседлать любимого конька.
Я рассмеялась и сказала Кариму:
– Посмотри на себя! Ты напоминаешь слона, угрожающего муравью!
Потом я улыбнулась мужу и сказала, что очень рада, что он вернулся так рано, потому что в такой скорбный час мне очень не хватало его присутствия.
В данный момент Карим явно был не в форме, и мне ничего не стоило перехитрить его. Ошеломленный такой переменой тактики, он с легкостью попался в расставленную мною ловушку. Тотчас ему стало страшно стыдно за свои необдуманные слова. Он погладил меня по плечу и попросил извинения, а затем поинтересовался, что могло расстроить его дражайшую супругу.
Я посмотрела на часы, они показывали почти девять. Едва не обезумев от мысли о том, что бедное дитя, Алхаан, вскоре подвергнется изуверству, я мгновенно забыла о своих заботах и, страшно опечаленная, рассказала мужу о том, что жизнь женщин была лишена прелести и смерть им была бы милее.
Мои темные намеки были Кариму непонятны. Тогда он поинтересовался, разве моя жизнь не была идеальной? Было ли что‑нибудь в моей жизни такое, чего не мог бы раздобыть для меня муж?
Зная, что главным источником моего огорчения является социальная несправедливость по отношению к женщинам, он мне напомнил о том, что вместе мы в нашей семье добились того, чтобы паши девочки практически не ощущали на себе социальных предрассудков, все еще существующих в нашей стране. Что еще может сделать, человек, спросил он, чтобы защитить тех, кого любит?