Это историография Смуты.

Палицын: Лж. I «истратил царскую казну и сокровищницу», у Шуйского будто не было средств для поддержания боеспособности вооруженных сил. Страну пытал­ся спасти с помощью немецкой силы кн. Скопин-Шуйский, но Бог забрал его за грехи русских людей. Мятежники воспрянули и вновь начали одолевать. Пра­вославные отпали «от доброцветущего благоверия Царя Васи­лия» и впали в «неправоверие литовское». Палицын, наобо­рот, подчеркивал, что царь Василий был избран неправильно: «излюблен немногими от царских полат» без «умоления», «перековки» и созыва земского собора. Но русские люди совер­шили еще больший грех: присягнув ему, а затем нарушив клятву нерадивой службой и перелетами к ворам. По словам келаря, царем «играху аки детищем». В результате страна раскололась на два враждующих лагеря — впала в «двоемыслие». Обе стороны пытались использовать в борьбе друг с другом иноземцев, что в конце концов повлекло новую кару божью — «всегубительство» — захват страны внешними врагами. Создатели Нового летописца, обосновывая пра­ва Романовых на престол, стремились показать, что избрание предшествовавших им «неприрожденных» государей являлось ошибкой. О воцарении Шуйско­го заявили, что бояре поначалу намеревались созвать зем­ский собор, но по инициативе Шуйского без «со­вету со всею землей» поставили его на царство. Новый царь це­ловал крест подданным, «чево искони век в Московском госу­дарстве не повелось». Под пером авторов Нового летописца во­царение В. Шуйского выглядит хотя и законным, но ошибочным. Четыре года правления царя представлены как цепь неудач и тщетных попыток справиться с «воровством» и сохранить престол. Царь и его братья в конечном счете потеряли вступили в кон­фликт с племянником — спасителем отечества кн. Скопиным-Шуйским, что привело к их свержению и ги­бели. Появившиеся в 1606—1607 самозванцы, по мнению авторов летописи, являлись в основном русскими людьми. В по­вествовании отсутствуют намеки на то, что они бы­ли ставленниками поляков, о Лж. II гово­рится, что «неведомо, откуды взялся». Служившие самозванцу иноземцы, в представлении летописцев, были врагами право­славия, которые стремились разорить государство и нажиться за счет грабежа. Причины «всенародной беды» для летописцев целиком и пол­ностью были в России, а вторжение грабителей иноземцев ста­до возможным лишь вследствие русских смут. Хронограф 1617, «История» Палицына и Новый летописец долгое время служили русским историкам главными источниками и оказали влияние на формирование ис­ториографии Смуты.

Первая попытка написать «гражданскую» историю предпр. в начале XVIII в. А.И. Манкеевым. Нахо­дясь в шведском плену, сообщил об основных событиях в сочинении «Ядро Российской истории». Сведения почерпнул из доступной ему литературы без какой-либо критики. Произведение до кон. XVIII в не было известно широкому кругу, но ока­зало влияние на формирование взглядов истори­ков XVIII — нач. XIX в. на Смуту.

В сер. XVII в. появились сочинения польских историков о Смуте. «Ис­тория Владислава IV Вазы» Станислава Кобержицкого, оказала значительное влияние на последующую историо­графию Смуты. Историк описал жизненный путь польского ко­роля по воспоминаниям и запискам участников событий. В центре его внимания сюжеты, связанные с Лж. I и польским вторжением в 1609—1618 гг. Католик С. Кобержицкий убежден, что «схизматики» русские находятся на более низком уровне культурного развития и общественного сознания и что их завоевание поляками было бы для них благом. Иде­ализировал действия Сигизмунда III, С. Жолкевского, Влади­слава IV, а постигшие их неудачи объяснял стечением обстоятельств — началом Тридцатилетней войны и вероломством московитов. Многие источники, которыми пользовался Кобержицкий, не сохранились, поэтому в XVIII в. использовали его сочинение как истори­ческий источник.

Начало шведской ист-фии Смуты положено Петром Петреем — бывшим шведским резиден­том в России. В основу «Истории о Великом княжест­ве Московском» положил обширные цитаты из «Москов­ской хроники» К. Буссова, которые пополнил личными воспоминаниями и впечатлениями. Бывший разведчик был убежден, что Смута – Божья кара русским за заблуждения и грехи. Шуйский в его представлении был законным монархом, а Лж. I и Лж. II — ставленниками Сигизмунда III и иезуитов, которые прикрывались самозванцами и хотели подчинить Россию. Шведский король Карл IX неоднократно предлагал Василию и русским помощь против врагов, а когда они ее запросили, направил в Россию экспедиционный корпус. Автор старался убедить, что шведы бескорыстно помогали русским и им принадлежит заслуга в разгроме тушинцев и освобождении Москвы. И им удалось больше, если бы не предательство русских, свергнувших В. Шуйского после Клушинской битвы и пригласивших в Москву Владислава.

Шведский историк второй половины XVII в. Юхан Видекинд в «Истории шведско-московитской войны» опирался на труды П. Петрея и С. Кобержицкого, которые зачастую цити­ровал без изменений. Однако его труд от­личается широким использова­нием документов шведских архивов. События 1606—1609, довольно схематично обрисованные Петреем, он конкрети­зировал и уточнил данными из журналов и донесений комендан­тов Нарвы и Выборга Ф. Шединга и А. Тенессона, документов гос. архива Швеции, архивов Делагарди и графов Браге. Эти документы он исполь­зовал не как исторические источники, а как «юридические» до­казательства, демонстрирующие истинность повествования. Историк, вслед за шведскими политическими деятелями начала XVII в., считал Смуту в России мятежом бояр и дворян, кото­рый подобен польскому рокошу. Его концепция событий 1607—1610 гг. во многом близка к схеме П. Петрея: Сигизмунд III и иезуиты воспользовались проблемами соседа. Направив солдат на служ­бу к Лж. II, они попытались захватить Россию, чтобы создать выгодный плацдарм для завоевания Швеции. Карл IX и его окружение были вынуждены поддержать закон­ного государя В. Шуйского, который, благодаря швед­скому оружию, победил мятежникаов. Это застави­ло поляков начать вторжение в Россию. В оценках русского народа историк был более сдержан, чем его предшест­венники. В отличие от Петрея, он видел в России прежде всего военного союзника, а не объект агрессии.

Фр. историк Жак Огюст де-Ту уделил внимание истории Смуты в одном из томов труда «История моего времени». В работе над рассказом о царствовании В. Шуйского он широко использовал запи­ски земляка, капитана Ж. Маржарета, сочинения П. Пе­трея, Г. Энса, А. Лавицкого и Русселя, а также рассказы оче­видцев К. Фидлера и др. Историка не убедили уверения информатора Ж. Маржарета о том, что Лж. I — сын Ивана IV. Проанализировав версии про­исхождения самозванца, он не дал однозначного ответа. Убежденный противник иезуитов Ж. Де-Ту, вслед за П. Петреем, полагал, что самозванческие интриги во многом дело рук иезуитов и Сигизмунда III. В. Шуй­ского считал законным государем, а его борьбу с мятежами и иноземцами — справедливой. Он был далек от присущей П. Петрею идеализации действий Карла IX и шведов в России в 1609-1610 гг.

Оригинальный для европейцев XVII в. взгляд изложен в «Истории Московии» Д. Мильто­на, который использовал в своем сочинении записки англичан, посещавших Россию в XVI—XVII. Он провел параллели между тем, что переживала его страна в середине XVII в., и тем, что про­изошло в России. Убежденный респуб­ликанец стремился показать деспотизм ца­рей и с симпатией отзывался о борьбе против тирании. Происходящим в России, по его мнению, воспользовались ино­земцы: католики во главе с Сигизмундом III. Им едва не удалось одержать победу, но страну от гибели спас на­род во главе с кн. Пожарским.

Писатели и историки XVII сыграли роль в раз­витии и-фии, собрав свидетельства очевидцев и рукописные материалы. Многие наблюдения и оценки оказа­ли влияние на взгляды последующих поколений. Еще не делали различий между источниками и литературой, далеки от понимания необходимости их критики. Господствовал провиденциальный взгляд на события.

Начало научному изучению событий 1608—1610 гг. положил Татищев. Он видел в Смуте «безум­ную распрю знатных шляхетских родов» из-за непоследовательности в применении законов Б. Году­новым и В. Шуйским. Разрешив крестьянам выход в 1601 г. и дав вольность холопам в 1607—1608 гг., цари не толь­ко нарушили действующее законодательство, но и разорвали «домовые связи». В народе появились «коварные плуты», кото­рые спровоцировали бунт холопей и крестьян. Мятежники «многих господ побив, перво домы дворянские разоряли». В. Шуйский, по мнению Татищева, был беспринципным, не­достойным престола, а его избрание на царство — «безпутным» и «кровавым». Историк полагал, что новый царь допустил ошибку, позволив боярам через крестоцеловальную за­пись «монархию» совокупить с «аристократией». В результате «монархия», по его мнению, была в конце концов заменена «аристократией», а страна захвачена иноземцами. Болезнь и смерть не позволили историку завершить его труд, поэтому 4-я часть «Истории Российской» сохранилась в набросках.

События крестьянской войны 1773—1775, кризис в Польше в 70—90-е XVIII в. оказали сильное влияние на русскую общественную мысль. Кн. Щербатов написал два исторических сочинения, в которых проанализировал собы­тия Смуты. Вслед за Татищевым Щербатов считал Смуту «волнениями непросвещенной черни», «безвинным убиением благородных», однако обвинял Годунова в том, что он от­нял свободу у низов и тем самым вызвал недовольство как у крестьян, так и у бояр. Он первым в русской историографии вы­сказал предположение, что Лж. I и Лж. II бы­ли выдвинуты правящими кругами Речи Посполитой, которые стремились ослабить и подчинить Россию. Царь должен опираться на аристо­кратию, следовать порядку, нравам, обычаям и не допускать их «повреждения». Поэтому он идеализи­ровал В. Шуйского, считая народным избранником и организатором разгрома тушинцев в 1608—1610. Польские историки того времени придерживались иных взглядов на эти события в России. К. Когновицкий, написавший Жизнеописание Я.П. Сапеги», считал, что большинство по-дяков ушли служить Лж. II вопреки запретам руко­водства Речи Посполитой, желая отомстить за «братию», по­страдавшую во время майских событий в Москве. Только Сапега действовал с ведома короля, по приказу канцлера Льва Сапеги и преследовал цель ослабить Россию, чтобы подготовить вторжение коронных войск. Успехи самозванца от доблести поляков и литовцев. А. Нарушевич и Ю. Немцевич в целом разделяли взгляды К. Когновицкого, но были убеждены, что Я. Сапега, так же как Н. Меховецкий, Р. Ружинский и др. наемники, прибыли в Россию без санкции ко­роля. Причину неудач тушинского движения они видели в раз­ногласиях между гетманами Р. Ружинским и Я.П. Сапегой.

Отеч. война 1812 способствовала росту интереса к борьбе ополчения с польскими захватчиками и Смуте. Карамзин стал автором первой официальной концепции Смуты. Он считал, что Смута вызвана внешними силами: Сигизмундом III и его окружением, которые тайно помогли бег­лому сыну боярскому стать Лжедмитрием I и отправили его в Россию. Возведенный на престол «клевретами», В. Шуйский, по мнению историографа, допустил серьезную ошиб­ку, ограничив свою власть присягой, а затем нарушив ее. Дейст­вовавшие с тайного одобрения короля и сенаторов Г.П. Шахов­ской, М.А. Молчанов, И.И. Болотников, И.М. Заруцкий и Мнишки подготовили новую самозванческую интригу, вызвали «ослепление и разврат» русских людей и спровоцировали на­родные бунты — дело «нелепое и ужасное». Наемники, собрав­шиеся под знаменами самозванца, способствовали умножению смут и резко изменили соотношение сил в пользу мятежников. В. Шуйский, его племянник М.В. Скопин-Шуйский и дворяне, как считал Н.М. Карамзин, немало «радели за отече­ство» и проявили настойчивость в борьбе с врагами государст­ва. Заручившись помощью шведов, они смогли переломить си­туацию в свою пользу, сумев направить «остервенение народа» против тушинцев. Вторжение Сигизмунда III в Россию и не­ожиданная смерть М.В. Скопина-Шуйского, по мнению исто­рика, погубили начатое дело и привели к свержению В. Шуйского и новым бедам русского народа. Смерть не позволила Карамзину XII т. «Истории Государства Российского».

В сер. 30-х XIX Бутурлин опубликовал первое законченное исследование — «Историю Смутного времени». В описа­нии событий 1607—1610 опирался в основном на те же русские источники, что и Карамзин, но постарался подробнее изложить и дополнить польскими документами. В Лж. II, вслед за польскими историками, видел вождя черни — продолжателя дела Болотникова. Движение народа против тушинцев в конце 1608—1609 гг. объяснял желанием вернуться под власть Шуйского. Хотя в целом Бутурлин остался верен концепции Карамзина, собранные им данные порой выходили за ее рамки.

Во второй половине XIX в. многочисленные публикации новых источников по истории Смуты подготовили решительный пересмотр сложившихся в историографии взглядов на Смуту. Соловьев, подобно предшественникам, в основном опирался на показания нарративных источников, но «иллюстрировал» их цитатами из документальных источников. Смута, по его мнению, произошла вследствие опричнины, когда многие русские вместо служения обществу приняли «привычку не уважать жизни, чести, имущества ближнего». В основе Смуты борьба «земского» (дворяне, посадские и крестьяне) и «противобщественного» (казаки, холопы и т.д.) начал. В. Шуйский не решился созвать Земский собор, был «выкрикнут» толпой и стал царем партии, а не из­бранником земли. Это привело к расколу и помогло «антиобщественным» силам, прежде всего казачеству, поднять бунт Болотникова, а затем организовать дви­жение Лж. II. Второй самозванец был ничтожной личностью, он стал игрушкой в руках Н. Меховецкого, Р. Ружинского и ино­земных наемников, явившихся по собственной иници­ативе в целях наживы. Объединившиеся вокруг самозванца «антиобщественные силы» одержали победу в 1608 г. благода­ря страху и замешательству, охвативших земцев. Бесчинства на­емников и казаков заставили посадских и крестьян подняться на борьбу за восстановление гос. порядка. Историк впервые пришел к выводу, что народ, а не В. Шуйский и дворяне, спас Россию от тушинцев. Вмеша­тельство правящих кругов Речи Посполитой в российские дела произошло в результате вторжения королевских войск в сентябре 1609.

Н.И. Костомаров согласился с мнением С.М. Соловьева в том, что главной движущей силой Смуты было казачество, но оценил его роль в истории России не столь однозначно, отме­тив, что оно сыграло исключительно важную роль в охране гра­ниц и расширении пределов Русского государства. Лж. II представлялся Н.И. Костомарову предводителем каза­ков, а не ставленником правящих кругов Речи Посполитой. Иноземных солдат он считал наемниками. Победы привержен­цев самозванца в 1608 г. историк, в отличие от Соловье­ва, объяснял поддержкой посадских и крестьян, недовольных существующим государственным порядком и правительством царя В. Шуйского. Движение против тушинцев, по мне­нию Н.И. Костомарова, зародилось потому, что самозванец и его сторонники создали еще более жестокий режим, чем мос­ковский, и посадским и крестьянам в Замосковье и Поморье пришлось из двух зол выбирать меньшее.

Следующий важный шаг в разработке новой концепции Смуты сделал В.О. Ключевский. Критически осмыслив совре­менную литературу и выявленные к тому времени материалы, он пришел к выводу, что в основе событий начала XVII в. лежал не столько кризис государства, сколько «социальное броже­ние», вызванное экономической разрухой конца XVI — начала XVII в. и «неравномерным распределением в обществе гос. повинностей». Историк полагал, что разные соци­альные слои вступали в Смуту по­степенно. Сначала вспыхнула политическая борьба в верхах, вследствие пресечения династии, затем, после «келейного» воз­ведения на трон кучкой аристократов «боярского царя», против него выступили «среднее боярство», «сто­личное дворянство и приказные дельцы» недовольные таким поворотом событий. Они возродили призрак самозванца, во имя которого поднялось провинциальное дворянство Северской земли, Заокских, Польских и Украинных городов, а за ними — податное население и казаки. Политическая борьба переросла в социальную. Восставшие холопы, посадские и крестьяне, собравшиеся под знамена И.И. Болотникова и Лж. II, по убеждению исследователя, не «добивались в Смуте какого-либо порядка, а стремились найти выход из своего тяжелого положения, искали личных льгот, а не сословных обеспечении».

Ключевский не дал однозначного ответа, кто подготовил Лж. II, ограничившись, что пов­станцы приложили немало сил, чтобы отыскать человека, и он «наконец нашелся» в Стародубе. Дви­жение, знаменем которого был Лж. II, согласно пред­ложенной схеме, хотя и было полурусским-полупольским, стало апогеем социальной борьбы — восстанием «низа против высших классов». Иноземцы, слу­жившие Лж. II, были наемниками, но действовали с тайного одобрения польского правительства, которое негласно поддерживало самозванца. Союз В. Шуйского со шведами стал причиной вторжения Сигизмунда III в Россию. Смута разрушила гос. строй, но не национальное и религиозное единство русского народа. Иноземцы и казаки постепенно «вразумили» все слои русского общества, и они были вынуждены объединиться для своей защиты. Вследствие такой трактовки в построениях историка, анализ земского движения против тушинцев отошел на второй план, уступив место изучению обстоятельств вмешательства иноземцев во внутренние дела России. После смерти Лж. II в 1611, «когда, изнемогли политические силы, начинают пробуждаться силы религиозные, национальные, которые пришли на выручку земле», социальная борьба переросла в национальную. Выступив против иноземцев, народ вывел страну из Смуты и восстановил разрушенный гос. е порядок.

Роль в формировании новой концепции сыг­рал К.Н. Бестужев-Рюмин. В «Обзоре событий от смерти ца­ря Иоанна Васильевича до избрания на престол М. Фе­доровича» выдвигал идеи, сходные с Ключевским. В отличие от коллеги, основывал свои мысли на обширном источниковом материале, который критически обработал. Начатую Бестужевым-Рюминым работу по созданию новой концепции Смуты завершил его ученик — С.Ф. Платонов. Опираясь на русские нарративные источники, наиболее ценным из которых считал «Иное сказание», смог существенно конкретизировать концепцию Смуты. Он вслед за Клю­чевским выделил три периода в истории Смутного времени: ди­настический, социальный и национальный. Смуту начала княжеская аристократия, питавшая вражду к московской верховной власти, затем в кон­фликт вступили дворяне, а позже низы. Восстание Болот­никова было не просто бунтом против непосиль­ных повинностей, а открытой войной «работных людей» (кре­стьян и холопов) против дворян — «общественным переворотом в смысле низвержения крепостного порядка». Лж. II выдвинут русскими повстанца­ми, однако после появления наемников превратился в игрушку панов и короля. В отличие от Ключевского, уделил много внимания анализу борьбы русских людей против сторонников самозванца, которую оценил как нац.-ос­вободительную, направленную на восстановление гос. порядка. Организаторами были купцы и вер­хи посада. Перерастание соц. борьбы в национально-ос­вободительную произошло в 1608—1610, а не после смерти Лж. II, как считал Ключевский. В выигрыше оказались средние общественные слои, а в проигрыше верх — старое боярство и низ — казачество.

Весомый вклад в изучение истории Смуты внес живший в эмиграции историк-иезуит П. Пирлинг, который ввел в науч­ный оборот неизвестные ранее документы и материалы библио­тек и архивов Ватикана. Он пришел к выводу, что все зло рус­ской «самозванщины» коренилось во внутренних условиях мос­ковской жизни. Правящие круги Речи Посполитой и папский престол не имели отношения к авантюре Лж. II, которая была делом рук любимцев Лж. I и помогавшего им Ю. Мнишка. Иноземные сол­даты самовольно явились на службу к самозванцу. Их действия и вмешательство шведов спровоцировали открытый конфликт между Россией, Речью Посполитой и Швецией.

На рубеже XIX—XX вв., в связи с 300-летием царствова­ния дома Романовых, историки подготовили ряд капитальных изданий источников по истории Смуты. В основном это были Делопроизводственные материалы московских приказов и акто­вые источники, отложившиеся в местных архивах. В специаль­ных исследованиях, посвященных отдельным вопросам истории Смуты, развивались и конкретизировались построения Ключевского и С.Ф. Платонова. Большинство же работ о Смутном времени и о Тушине, в частности, носило научно-по­пулярный характер.

В польской историографии заметными ста­ли монографии и статьи А. Гиршберга, посвященные Лж. I, Лж. II и Марине Мнишек. Как и его предшественник К. Когновицкий, полагал, что правящие круги Речи Посполитой не были причастны к подготов­ке Лж. II и начали использовать движение самозван­ца в своих интересах только с лета 1608, когда отправили к нему на службу отряд Сапеги. В отличие от предшест­венников, причины возникновения движения против тушинцев в Замосковье А. Гиршберг видел в злоупотреблениях и насилиях, чинимых иноземными солдатами и их слугами над насе­лением захваченных земель. Наемники, по мнению исследова­теля, также потерпели поражение из-за раздоров, помешавших им организовывать управление страной и остановить наступление правительственной армии М.В. Скопина-Шуйского. Другой польский историк К. Валишевский опирался в основном на опубликованные иностранные источники и литературу и негативно оценивал русские нарративные источники. Он считал, что основными движущими силами восстания И.И. Болотникова являлись «анархические», «революционные» элементы из крестьян и пашенных холопов. Именно они выдвинули Лж. II и призвали под свои знамена «своевольных» поляков, как бывших рокошан, так и приверженцев короля, которые действовали на свой страх и риск, и, благодаря доблести которых самозванец едва не победил. Всю ответ­ственность за грабежи и насилия в Замосковье и Поморье историк возложил на русских тушинцев. Вслед за А. Гиршбергом, Валишевский признавал, что с появлением в Тушино Я. Сапеги Сигизмунд III, Л. Сапега и их окружение начали вмешиваться в русские дела, тем не менее главными виновни­ками русско-польской войны считал В. Шуйского, за­ключившего антипольский союз со шведами, и бояр, неодно­кратно предлагавших престол Владиславу. Признавая, что су­ществовавшие в то время в Речи Посполитой порядки в конце концов привели страну и народ к катастрофе, историк тем не менее был убежден, что поляки и литовцы находились на более высокой ступени развития, чем русские. Предложенный С. Жолкевским вариант объединения двух стран под эги­дой Польши считал большим благом для обеих стран.

В шведской историографии наиболее интересным исследо­ванием по проблемам Смутного времени стал вышедший в 1907 г. труд X. Альмквиста. Историк ввел в научный оборот ранее неизвестные документы, которые отыскал в государст­венном и частных архивах Швеции. События русской Смуты, предшествующие шведской экспедиции, он излагал, в основном опираясь на труд С.М. Соловьева. Лж. II он, вслед за П. Петреем и Ю. Видекиндом, считал орудием в руках поль­ских католиков, а поддерживавших его поляков и русских — шайками разбойников и авантюристов. Все свое внимание ис­следователь сосредоточил на анализе русско-шведских дипло­матических отношений в Смутное время и прежде всего на дей­ствиях шведского экспедиционного корпуса в России. Он пола­гал, что в сложившихся условиях Карл IX проводил хотя и аг­рессивную, но отвечавшую интересам Швеции политику в Рос­сии. Шведский экспедиционный корпус, по его мнению, а не отряды земского ополчения сыграл решающую роль в разгроме тушинцев. Плоды достигнутых шведами побед в дальнейшем были утрачены из-за предательства русских.

Революция 1917 и Гражданская война открыли новый этап в изучении Смуты. Первые ис­торики-марксисты в 20-е годы XX в. попытались с позиций ис­торического материализма переосмыслить накопленные знания и выработать новую концепцию событий Смутного времени. Покровский, критикуя «буржуаз­ную» концепцию Ключевского — Платонова, ука­зывал, что Смута развивалась не сверху, а снизу. Он считал, что в начале XVII в. в стране имел место классовый конфликт — «казачья или крестьянская революция», аналогичная «Великой крестьянской войне» в Германии. Полемизируя с Платоновым, Покровский обратил внимание на то, что источ­ники по истории восстания Болотникова содержат прямые свидетельства о превращении казаков, холопов и крестьян в бо­яр и дворян — владельцев вотчин и поместий, поэтому нельзя признать, что конечной целью повстанцев являлся «обществен­ный переворот». Историк вплотную подошел к трактовке этих фактов как перерождения повстанческого движения, но предло­жил иное решение вопроса. Он заключил, что это было только начало «социального движения». Его гибель дала импульс крестьянскому восстанию Болотникова, в ходе которого крестьянская война достигла апогея. Ограниченность классового самосознания крестьянства, полагал В. И. Корецкий, не позволили ему победить. После разгрома повстанцев в Туле пошел спад крестьянской войны, продолжавшийся до 1618 г. Во время спада произошло перерастание классовой борьбы в национально-освободительную, а историческое значение крестьянской войны заключается в том, что она являлась первым в истории России массовым выступлением крестьянства против угнетателей, которое на несколько десятилетий задержало утверждение крепостного права в стране. События Смуты после 1608—1610 гг. в построениях Корецкого остались неисследованными.

Концепция Зимина — Корецкого была принята многими сов. историками. В. Назаров пришел к выводу, что особенность крестьянской войны заключалась в том, что роль активного начала и «идеолога» в классовой борьбе взяло на себя казачество, которое «оказалось неспособным на более или менее длительное объедине­ние угнетенных слоев города и деревни». К сходным выводам пришли А.П. Пронштейн, Н.А. Мининков, исследовавшие роль донского казачества. А. Флоря, В. Назаров полагали, что правящие круги Речи Посполитой сыграли роль в подготовке Лж. I, но позиция, занятая сеймом, настаи­вавшим на развитии мирных отношений, заставила их отказаться даже от тайного вмешательства во вну­тренние дела России. К подготовке Лж. II Сигизмунд III и его окружение, по мнению историков, вообще не имели никакого отношения, и о их вмешательстве в русские дела нельзя говорить ранее появления в стане самозванца Я. Сапеги. Л.В. Черепнин, В.И. Буганов высказали мысль, что классовая борьба зачастую сливалась с национально-освободительной. Выступления народа про­тив попыток иностранных феодалов утвердиться в России при­обретали ярко выраженный антифеодальный характер. Черепнин детально изучил практику земских соборов в Смутное время. К.В. Чистов, исследовавший феномен самозванчества в XVII—XIX вв., пришел к заключению, что «авантюристы», создавая истории о чудесных спасени­ях, использовали «социально-утопические легенды», что делало их агитацию действенной, и им удавалось поднимать народные массы на борьбу с угнетателями. Панеях исследовал историю холопства в конце XVI — на­чале XVII в. Ю.С. Васильев выполнил специальное исследо­вание, посвященное народному движению против тушинцев в Замосковье и Поморье в 1608—1610 гг., оценив его как национально-освободительное.

В новейшей польской литературе интерес пред­ставляет монография Я. Мацишевского. Проанализировав польские публицистические и литературные произведения нача­ла XVII в., переписку между гос. деятелями и частными лицами, он выяснил, как строи­лась агитация различных политических сил и как менялись на­строения в польском обществе: в кон­це XVI — нач. XVII в. между Россией и Речью Посполитой наметилось сближение, которое из-за смут в обоих го­сударствах не реализовалось в прочный союз. Ни Лж. I, ни Лж. II не были ставлен­никами правящих кругов Речи Посполитой. Общественное мнение Речи было настроено против вмешательст­ва во внутренние дела России. Наемники дей­ствовали исключительно в своих корыстных интересах, вопреки запретам короля и сейма. О начале «скрытой интервенции» в Россию, как полагает Мацишевский, можно говорить толь­ко после отправки на службу к Лжедмитрию II отряда Я.П. Сапеги, при помощи которого король и его окружение начали вме­шиваться в русские дела. Недальновидная политика Сигизмунда III сильно ослабила Речь Посполитую накануне тяжелых ис­пытаний, которые ей пришлось пережить в XVII. Взгляды Мацишевского получили дальнейшее развитие в трудах сов­ременных польских историков. Ими введен в научный оборот пласт ранее неизвестных источников, уточнены и кон­кретизированы многие сюжеты 1608—1612 гг. В совре­менной польской и-фии просматривается стремле­ние объективно оценить участие поляков и литовцев в Смуте.

Накопленный к 80—90-м г.XX в. фактический материал не укладывался концеп­цию крестьянской войны. В источниках мало дан­ных об участии крестьян в повстанческом движении, зато много свидетельств о выступлениях против властей дворян, казаков и беглых холопов. Пытаясь разрешить противоречие, Черепнин и Пашуто предложили вернуться к рассмотрению событий начала XVII как первой граждан­ской войне, под которой понималась крестьянская война, осложненная династическим кризисом, борьбой феода­лов за власть, политической активностью горожан и иностран­ной интервенцией. Скрынников обосновал новую концеп­цию Смуты. Опираясь на данные русских и иностранных до­кументальных источников, он критически проанали­зировал показания русских нарративных сочинений и устано­вил, что в южных степных уездах — главной базе повстанцев — крестьян почти не было, за исключени­ем дворцовых сел в Комарицкой волости. Беглые холопы, при­нявшие широкое участие в повстанческом движении, в прошлом были «боевыми», а не «пашеными» холопами, т.е. разорившимися служилыми людьми. Каза­чество в XVI — начале XVII в. по­полнялось в основном за счет разорившихся служилых людей, беглых боевых холопов, а не крестьян, так как без боевого опыта выжить в Диком Поле было невозможно; движу­щими силами повстанческого движения 1604—1607 являлись мелкие служилые люди южных окраин, беглые холопы и казаки, а не крестьяне. Скрынников считал, что Смута явилась следствием утверждения крепостнических порядков в экономике конца XVI — начала XVII в., но пришел к выводу, что новые порядки в деревне обострили кризис феодаль­ного землевладения. Тысячи мелких и средних дворян, служилых людей по прибору, утратив возможность привлекать в свое хозяйство крестьян, были разорены и оказались перед выбором: поступить в боевые холопы или стать каза­ками. Попытка правительства Годунова решить пробле­му за счет освоения вольных окраин усугубила кризис. На но­вых территориях начали появляться крупные землевла­дельцы из центральных районов страны и теснить местных не­богатых служилых людей. Изъятия земель затронули интересы вольного казачества, которое в результате правительственной колонизации потеряло значительные охотничьи и рыболовные угодья. Служилая мелкота, поднявшись на борьбу с правительст­венными силами под знаменами самозванцев, не ставила цели «ниспровержения феодального строя». Не случайно при появлении самозванца его движение сразу обнаруживало тенденцию к перерождению. Скрынни­ков поддержал мнение, что движения Лж. I и.Лж. II не являлись «скрытой интервенцией» Речи Посполитой. Лж. II, по его мнению, под­готовлен повстанцами — «болотниковцами». Историк решительно высказался за правомерность применения термина «Смута» к событиям начала XVII в., как это делали современни­ки и дореволюционные историки.

Независимо от Скрынникова, к сходным выводам пришел Станиславский. Исследовав участие казачества в со­бытиях 1610—1618 гг., он пришел к выводу, что вольные казаки Дона отошли от повстанческого движения после сверже­ния Лж. I, получив «государево жалова­ние» от Шуйского. Казачьи отряды, воевавшие под знаменами И.И. Болотникова, Лж. II и ополчений, по мнению ученого, образовались в результате «показачения» «не­привилегированных» слоев населения России. К 1611—1612 гг. они объединились в самостоятельную организацию — Войско, отличное от существовавшего на Дону. Порвав со средой, из ко­торой вышли, новоявленные казаки утратили прежние сослов­ные интересы и приобрели новые. Они стали активно бороться за привилегии и право получать у государства стабильное де­нежное жалованье и корма и тем самым затронули интересы земцев: дворян, посадских и крестьян. Крестьяне, как заметил А.Л. Станиславский, выступали в качестве самостоятельной силы тогда, когда оказывались в безвы­ходном положении и были вынуждены спасать себя и имущество. В 1608—1612 г. они оказались перед выбором — продолжить тянуть тягло на царя, бояр, дворян и церковных феодалов или согласиться на эксплуа­тацию через учрежденную наемниками и казаками систему приставств: предпочли крепостнические порядки грабежу, что привело к столкновениям между крестьянами и казаками, о которых писал еще С.М. Соловьев. Только разгром правительством М.Ф. Романова образовавшегося казачьего войска в 1614—1618 гг. и изгнание казаков из центральных районов страны на Дон, по мнению Станиславского, помогли раз­решить конфликт между казаками и земщиной и вывести страну из Смуты. Исходя из сделанных наблюдений, историк пришел к выводу, что представление о Смуте, как крестьянской войне, «нуждается, по-видимому, в решительном пересмотре».

Иной взгляд на события начала XVII в. сформулировал аме­риканский историк Э. Кинанн, который, исходя из цивилизаци-онного подхода к анализу исторических событий, выступил с критикой «социальных концепций» Смуты. Его поддержали английская исследовательница М. Перри и американский исто­рик Ч. Даннинг. М. Перри опровергла гипотезу К.В. Чистова, что самозванцы, поднимая народ, эксплуатировали бытовавшие в нем «социально-утопи­ческие легенды о царях-избавителях». Она показала, в действительности самозванцы и их окружение являлись авторами своих легенд и через агитацию вносили их в сознание народа, играя на его монархических иллюзиях. Антикрепостни­ческих лозунгов в их агитации не было. Ч. Даннинг высказал предположение, что предпосылки Смуты следует искать в об­щеевропейском кризисе конца XVI—XVII вв., а причины — не в социальной, а в политической и культурно-исторической пло­скостях. Он полагает, что гражданской войны могло бы и не быть, если бы не убийство Лж. I. Идеи западных ис­ториков воспринял и развил украинский исследователь В.И. Ульяновский, который опубликовал несколько книг, по­священных Лжедмитрию I и его времени. Он пришел к выводу, что в правление Лж. I в России была предпринята не­удачная попытка провести реформы, во многом аналогичные преобразованиям Петра I, но реакционным силам, во главе ко­торых стал В.И. Шуйский, удалось их сорвать. Вспыхнувшая затем война между приверженцами самозванца и реакционера­ми привела к поражению реформаторов и до предела ослабила Россию, чем не преминули воспользоваться враги. В начале XVII в., полагает В.И. Ульяновский, Россия упустила возмож­ность на 100 лет раньше пойти по пути западных стран.

Книга Б.Н. Флори по изучению польской интервенции в России в 1609—1611. Использовав материалы переписки гос. деятелей Речи Посполитой, многие из которых впер­вые введены в научный оборот, критически осмыслив с их помо­щью показания мемуаристов, исследователь подверг критике упрощенные представления об интервенции Речи Посполитой в Россию начала XVII в., бытовавшие в советской историогра­фии с 30—40-х годов XX в. Б.Н. Флоря пришел к выводу, что в руководстве Речи Посполитой не было единого мнения, не су­ществовало сколько-нибудь продуманного плана или стратегии действий в России. Решения принимались спонтанно. Каждая более или менее значительная группировка магнатов и шляхты действовала в соответствии с собственными интересами. Имен­но поэтому гипотеза о скрытой интервенции Речи Посполитой являетс