Арно Шмидт
Респубика ученых
Арно Шмидт
Респубика ученых
Краткий роман из жизни тропических широт
~ ~ ~
(Согласно Interworld‑закону № 187 от 4.4.1996 «О сомнительных сочинениях», в § 11а коего рассматривается возможность опубликования политических либо прочих возмутительных брошюр посредством перевода их на мертвый язык в соответствии как с государственным резоном, так и сугубо литературными требованиями, – переведено с американского в варианте Чарльза Генри Уайнера на немецкий на основании полученной лицензии № 46.)
Данные:[1]
ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
Если комиссия сочла настоящее сочинение достойным печати, то объяснить это следует, по‑видимому, особенностями самого материала, который становится тем самым… не решаюсь даже сказать «доступнее». С тех пор как Одюбон опубликовал в 1982 году свои «Рассуждения о гоминидах» (насколько осторожные в формулировках – о том не считаю нужным и напоминать знатокам вопроса. А ведь в ту пору не было еще никаких ограничений Interworld – закона; он мог излагать и совсем по‑другому), практически мы живем в неведении относительно биологического развития в аннигилированной Европе, с одной стороны, и в американском коридоре, с другой. Тут ценен всякий вклад, тем более что, кажется, и в самом деле наметилась заметная стабилизация в смысле гексаподии.
Что касается собственно «Республики ученых», то по крайней мере при чтении второй части предлагаемых описаний у всякого непредубежденного читателя, думаю, возникает впечатление, что и тут мы получили – по радио, по телевидению ли – лишь выборочные сведений. То, о чем нам свыше 30 лет внушают представление как о «Плавающем Парнасе», как о «Геликоне в Саргассовом море», у многих уже вызывает подозрения – в особенности после ознакомления с открытым, для известных инстанций крайне неприятным письмом алжирского лауреата Нобелевской премии мира Абд эль‑Фадля. Здесь, пусть и в тенденциозной форме и фривольном тоне, сообщаются новые данные…
Прошу не упускать из виду затруднения личного свойства: ведь переводить пришлось с американского на мертвый язык. Со времен столь рано последовавшей ядерной аннигиляции отечества немецкий язык не сумел сохранить живое соответствие с техническим или социальным развитием, вследствие чего определенные приборы, аппараты, детали и приспособления, а также намерения и мыслительные операции могли быть переданы лишь описательно. Вовсе не говоря уже о, мягко выражаясь, переизбытке свободы в вопросах «sexual intercourse»,[2]к которым автор проявляет явно чрезмерный интерес, немецкий язык, к счастью, не мог уже обзавестись выражениями, которые были бы одновременно употребительными и достаточно смелыми, чтобы во всей последовательности изобразить процессы, подобные «уртикации».[3]В сносках будет предпринята в указанных случаях попытка восполнить подобные пробелы.
Что же до там и сям пробивающейся неприязни автора, имеющего немецкие корни, ко всему немецкому, как и до его, мягко говоря, эксцентричного склада ума, то могу лишь заверить, что и в таковых местах я стремился к корректному переводу. Оригинал предлагаемой «Республики ученых» находится в отделе рукописей городской библиотеки Дугласа/Каламазу; 8 снятых с него микрофильмовых копий – в местах, предусмотренных для этого международными соглашениями. Немецкий перевод был осуществлен по экземпляру № 5 (Вальпараисо).
Чубут, Аргентина, 24.12.2008 г.
Хр. М. Штадион
~ ~ ~
22.6.2008: На длинных лучах‑ходулях туго стянутое тельце солнца‑паука поверх ландшафта.
Под вечер в машине: [4] проверить все еще раз? – Да: итак, блокнот, бинокль, зеленые очки; документы первым делом./А дорога убегала назад, погромыхивая под колесами: солнце, кактусы вперемешку. Обе мои клешни праздно лежали у меня на коленях. Рядом курил капитан (и пел; сплошные «уны»: moon[5]и noon[6]и June[7]и recoon[8]– может, уже появились группы людей, которые овладевают запасом слов только с определенной вокальной окраской?).
«Плохая дорога!» – Но он лишь пожал плечами: мол, идет‑то она к Стене./В 16 часов мы оставили Прескотт, штат Аризона, залитый зноем, как янтарем; (Люди в блоках из синтетической смолы; это давно уже не новость. Дабы сохранить моду и прочее для потомков. Экспонат № 238 из музея в Детройте давно когда‑то, в детстве, был моей великой любовью (хотя по теперешним понятиям до смешного старомодной; этой даме, бывало, я не раз был обязан своей мальчишеской эрекцией. Лет одиннадцать, как не видел: скакали вдаль мои мысли.)).
«Эта пыльная полоса на горизонте?»: «Да. Она и есть – Стена».
(И сбавил скорость; мотор стал еще тише. Мы ехали прямо к ней.)
Потом повернуть на север и все время вдоль нее: «Ну и ну – 8 ярдов высоты!» А это не мелочь, если вдуматься: дважды по 4000 миль бетонной стены, чтобы с обеих сторон отгородить наш американский атомный коридор! (А любопытно, каково там, в Полосе: по слухам, в Неваде уже бродят стада кентавров! Не говоря уже о прочих сплетнях. Как‑никак я первый за последние 11 лет, кто получил пропуск на транзитный проезд!)
И все это время – вдоль бесконечной светло‑серой бетонной стены (составленной из плит, 2X2 ярда). Позади оба охранника в форме цвета хаки развалились на мешках с почтой всеми своими в общей сложности 13 футами. Тот, что слева, смолил сигарету за сигаретой; один из них воткнул в ухо радиоаппарат и слушал что‑то смешное (по выражению лица ведь всегда видно, что им наяривают в данный момент!)./«Вы не знаете, каково поперечное сечение стены? Ну, толщина или как там?» Он сначала аккуратно взял поворот и лишь потом нехотя скривил равнодушный рот, да еще покачал головой и слегка пожал плечами: «На кой?»/(Li'll information here).[9]
17 часов 20: «Застава» (ну наконец‑то!). Мы заложили изящный угол на четверть круга и остановились: тут же в черных амбразурах белых стен показались головы команды. (Термометр на стене: 35 градусов в тени. Предсказывали еще и дальнейшее потепление; не соскучишься.)
«Уайнер? –: Чего это вдруг?: И я немедленно вынул свои бумаги: паспорт с водяной фотографией, отпечаток большого пальца, снимок зубов, форма и размер пениса. Затем восьмикратно (то есть всеми восемью державами) проштемпелеванное разрешение на посещение Республики ученых – по правде говоря, такого видеть им еще не приходилось!/Затем на отдельном листе выданный США пропуск на проезд через Полосу гоминидов. (Его‑то, морща лоб, то и дело подносил он к своим глазам, господин полковник. Что‑то ворочало мысли за стеной его лба, сложенной в Вестпойнте. Он удалился с моим драгоценным листком куда‑то в канцелярию, в недра дома. Говорил там по телефону; долго. – Когда вышел снова, что‑то в нижней части его неприятного солдатского лица ухмылялось, он словно продолжал кивок, начатый еще там, за телефоном.) Кивнул еще раз: «Right.[10]–: Well.[11]–: Для начала вам, конечно, надо пройти осмотр. И еще: я пошлю с вами эксперта. Ветер восточный, это на руку». ‑
На белом‑белом дворе (а моя сумка, вопиюще крошечная, стояла рядом со мной). Снаружи сержант проверял, какое, предписанное ли 20‑кратное, увеличение у моего бинокля (иметь большее гражданским лицам запрещено; согласно Interworld – номеру такому‑то: слишком много чего увидим на луне, что ли?). Линзы из синтетической смолы давали, однако, увеличение ровно в 19,74 крат; надо было ему сразу сказать, ведь Caltech[12]проверял. И он нехотя вернул его мне./Потом явился врач:
«Поднимите руки, пожалуйста!»: что ж, поднял: и счетчик Гейгера заскользил по мне, вокруг меня, во мне. Невдалеке обрабатывали на центрифуге взятую у меня – в излишнем количестве – кровь: бравая ассистентка уставилась левым глазом в микроскоп (а правым скользила по мне, голому, словно по узору на обоях); тем временем ее рот выдавал цифры./: «Что это у вас гормональное давление, как у быка? С подружкой поцапались? То‑то и оно». (А я нарочно, по совету моего окружившего меня отеческой заботой приятеля, который, кстати, и был тем, кому 8 лет назад было разрешено посетить Республику ученых! – копил силы 4 недели. Он мне толково так растолковал, to the wise a word is sufficient,[13]что на самоходном острове «такое творилось, что небу было жарко!», придают, мол, для вящих репортерских впечатлений роскошных секретарш, «для диктовки», и я, хотя мне всего 30, предполагал, что мне придется там попотеть на пределе возможностей. «В самом деле?: Сто сорок три?! – Измерьте‑ка еще разок». Она и измерила: та же цифра! И теперь эта мымра из ВАК[14]отважилась вылупить на меня свои подведенные бельма!
Всевозможные инъекции: белая; и еще белая же./«Зеленоватая?»: «Ну да! Если вас там, гм, ну паук или еще кто укусит!» – смущенно ухмыльнулся он. (И загадочные, раздражающие перешептывания: «…совершенно новое… от таких‑то и таких‑то…: Тогда это совсем не то…»). ‑
«Майор Бэнкрофт: мистер Уайнер. » /Да он просто миляга, этот приданный мне «эксперт»! Примерно моего возраста; невысокий и жилистый; мы переглядывались с ним и удовлетворенно кивали друг другу./Даже помог мне переодеться. (Все мои пожитки – пара вещей! – были тщательно продезинфицированы, а потом с почтовой ракетой запущены над Полосой в Юрику.) Здесь же мне выдали только шорты из сурового полотна и такую же куртку. На голову широкую соломенную шляпу; под ноги сандалии из грубой кожи. К сему дротик, компас, очки от солнца (бинокль мой уже «по ошибке» отправили с багажом). Полная фляга воды; провиант в концентратах на три дня в рюкзаке./«Мы полетим вместе на воздушном шаре: да, да, у нас такой старомодный способ передвижения!»; рассмеялся, как мальчик, и опять мы почувствовали, что понимаем друг друга.
«М‑да, и еще одно, мистер Уайнер: Вы, стало быть, полетите сегодня вечером с восточным ветром на Полосу. Как можно дальше. Остальное пройдете пешком – майор Бэнкрофт объяснит вам все на месте. Я (и это «Я» с каким‑то настойчивым, взвешенным нажимом), Я на вашем месте стал бы по возможности держаться кактусовых зарослей: там тень, намного прохладнее –: э, минутку!!» (ибо Бэнкрофт как‑то неловко поднял было руку, испрашивая разрешения что‑то сказать, и тут же озадаченно отдернул ее – настолько перекосилось лицо полковника, и без того не слишком любезное! Бедные девицы из ВАК!) «Э, минутку, прошу прощения, мистер Уайнер». (Отвел в сторонку моего майора, и довольно далеко; что‑то настойчиво втолковывал ему; загибая перед его обескураженным лицом один за другим все пять пальцев; затем и вовсе сжал их в кулак (а оба ряда зубов громко клацнули при этом!) – майор охватил свое горло левой рукой и поглаживал его: с одной стороны четыре кончика пальцев, и большой палец – с другой.) Наконец он вытянулся и щелкнул каблуками: понял.
«Я дам вам еще письмо»; и господин полковник, мило улыбаясь, протянул мне небольшой, в палец длиной, футляр, запечатанный черной печатью: «Как только встретите кого‑нибудь, сразу отдайте и скажите, что вам нужно к Плювусу!» (И исчез, прежде чем я успел спросить: во‑первых, кого я должен был встретить? А потом, кто такой этот самый «Плювус»? (Некрасивое имя, не хотел бы я, чтобы меня так звали))./«А вы его знаете?»; но Бэнкрофт стал уже заметно сдержаннее и суше, только пожал плечами и заговорил о другом.
Заход солнца в 19.30?: «Нет, мы должны еще подождать: пусть еще стемнеет. Чтобы избежать любых неожиданностей». – Я смекнул, что лучше не задавать вопросов а lа кого могут ожидать неожиданности. Мы пока что присели на каменную скамью перед заставой и стали смотреть, как солдаты играют в бейсбол (один негр оказался точно перед солнечным диском; он то и дело поднимал свою клюшку и бил – словно лупил светило:!).
Разговоры в караульной: «Сколько же всего таких застав примерно?»: «Через каждые 30 миль»./Численность гарнизонов?: «Небольшая, как у нас, 50 человек»./«А какой, собственно, формы стена?» – Он своим стеком изобразил мне на песке стену в разрезе: внизу 1 ярд толщины (столько же, между прочим, под землей); наружная часть 8 ярдов высоты; вверху 3 ярда ширины: «Чтобы можно было проехать по ней на мопеде, как по дороге – в случае чего». – «Внутри, стало быть, тоже 8 высоты, но небольшой козырек?»: «Да». – «И дюралюминиевые столбы в качестве опор».: «Да».
Солнце садилось: туманная дымка на горизонте налилась кровью; выше на полнеба разливалась соломенная желтизна. (Она даже отдавала зеленью, местами переходя в еще более холодный цвет. Порывы ветра, прилетевшего с востока сквозь пустыню в Неваде, заставляли нас зябко поеживаться.) / Но приходилось ждать. (А к этим сандалиям и в самом деле надо было привыкнуть. Хотя здесь их носили все.)
Итак, разговоры в караульной II: «А, так вы, значит, тоже воевали в Европе?!»; он встрепенулся и опять потеплел. Выяснилось, что в 1990 году мы оба, двенадцатилетними, не только воевали рядом, но даже были в одном полку – он, правда, был в команде подводников на Каспийском море (которое, под южный ветер, предсказанный метеослужбой, превратили в атомную пыль, развеянную над западной частью России: все это он описал очень живо: как они там неделями жили на морском дне под колоколом из синтетической смолы: гигантские рыбы, белуги, бои с русскими подводниками. Как они за 20 секунд «до этого самого» выбрались оттуда по воздуху через нейтральный арабский блок (и чуть‑чуть не были сбиты нейтралами!) И опять оживился!) Я‑то был всего‑навсего шифровальщиком; но тоже оказался в курсе имен и подробностей. Мы снова и снова пожимали друг другу руки; смеялись и все качали головами. (Он, правда, – как раз при особенно разительных совпадениях в наших рассказах – казалось, чего‑то вдруг смущался, задумывался: с чего бы?!)
Устаревшее звездное вооружение. И I – lance‑corporal,[15]руку к пилотке:! Мы снова вернулись на грешную землю./Майор Бэнкрофт вздохнул и поднялся; странная нерешительность. И мы направились с ним туда, где наполнялся наш баллон: занятное, должно быть, чувство – лететь на таком допотопном шаре! (7 ярдов в поперечнике; грузоподъемность 215 килограммов: нас взвесили in full kit[16]–, ‑ вес недостаточен. Бэнкрофт, чертыхаясь, приволок еще мешок с чем‑то: все еще слишком мало! Еще, что ли, мешок балласта hundred weight[17] с песком весом в? – да, в самый раз!/Мы лежали на животе в совершенно плоском соломенном ложе гондолы. Рядом шестеро охранников держали тросы. – Им было, видно, на все наплевать. Я еще раз отвесил поклон (лежа; вид имел, надо думать, забавный!) в сторону, где пучок света выхватывал из темноты лицо полковника: странно перекошенное (или это мы криво висели?), оттуда донеслось с солдатской вежливостью: «М‑да, не за что. – Так будьте же внимательны, Бэнкрофт!»/А потом все 6 лиц вдруг резко уменьшились! А живот мой непроизвольно втянулся –:! ‑
Поначалу ничего (глазам ведь нужно было привыкнуть к темноте). Слышно было, однако, как Бэнкрофт удовлетворенно бормотал что‑то, лежа рядом со мной: у него под носом светились стрелки компаса и часов – и, видно, все шло «как надо»./«Кхе; часов 6 теперь можно не волноваться: солнце восходит в 4 часа 30 минут. А ветер еще и усиливается: так что сдюжим мы свои 300–400 миль. В случае чего, поднимусь еще выше,» / «Нет, через всю Полосу перелететь невозможно; тут уж нужен был бы не просто восточный ветер, а настоящий ураган! – К тому же засветло летать нельзя: не следует без надобности лишний раз пугать кентов»./Ну, вот мы и добрались до темы!:
«Кенты?» –: «Да, да – кентавры». – Но тут же словно и спохватился: «Поспите‑ка лучше про запас; вам предстоят напряженные дни». Уклонился от разговора (хотел, видимо, что‑то обдумать – побыть «наедине с собой»). Что ж, я с послушной вежливостью выдвинул локти: уткнул в них лоб; и попытался вздремнуть; (хотя бы часа полтора – до тех пор, пока не взойдет луна; а то ведь все равно ничего не видно)./Он громко и неприятно сопел.
И все же меня, видно, укачало; потому что, когда он меня растолкал, бормоча «Пристегнитесь!», внизу уже все тонуло в сонно‑желтом свете, и на три четверти полный месяц висел слева на одном уровне с нами. Мы лежали, слегка опрокинутые по оси, ноги чуть приподняты, голова чуть внизу; и пока я шарил рукой в стропах, он мне объяснил, что по ночным облакам он установил, что сверху движется сильный поток воздуха на запад, а потому он сразу же отсыпал песку из мешков и попал в струю. Теперь мы шли с «приличной» скоростью (что и подтверждала заметная качка, а также раздававшийся порой шелест шелкового купола над нами).
Справа парочка разрушенных созвездий: «Что, излучение внизу все еще сильное?»: «Гм, пустяки. – По большей части даже меньше, чем на остальной Земле: в Полосе ведь нет реакторов; нет электростанций, нет машин, ничего нет: стало быть, нет и никаких атомных отходов…» И он подался плечами вперед.
«Как отчетливо видно «Красное пятно»!» – Он тоже, не отрывая подбородка от опоры, сдвинул голову, пробубнил что‑то про «сильную вибрацию»; и тоже долго глядел на луну. (В кратер Варгентин, на юге, оба государства, США и СССР, отстреляли, говорят, «весь свой расщепляемый запас» – каждая сторона ровно по 2000 бомб – результатом стал настоящий Эверест на голой равнине, видимый и при ущербе. Но что с того, он ведь был «под контролем», как нас все это время уверяли (при этом и ребенку было ясно, что испытания лишь перенесли в межпланетные пространства: откуда бы взялось такое множество небывало ярких созвездий?! (А большинство и вообще наверняка нельзя было видеть: потому что они находились по ту сторону лунного щита.)))
«Однажды я побывал наверху», – задумчиво произнес он, – курьером.:???
«А, да какое там!: Самого пути вообще не замечаешь: тебя усыпляют, а потом вдруг оказываешься уже на месте!»/Ново, однако, вот что: он видел на картах нанесенные «сферы интересов» и демаркационные линии: русские сидели на севере, американцы держали свои станции в Бьянчини, у Sea of Rainbows.[18]Китайцы, сама осторожность, между зубчатых скал Пикара, посреди пылевого кольца Mare Crisium.[19]/«Heт: видеть вообще ничего не видно! Они ведь торчат там, как в какой‑нибудь стеклянной бутылке: так что все это – одно сплошное разочарование»:
Пока он говорил, волосы у него на голове становились светлее; желтее. И он бросил неодобрительный взгляд назад, недовольно скривил рот: «Через 50 минут взойдет солнце. Пора понемногу вниз».
Понемногу вниз: он держал в руке трос от вентиля (из которого сверху, с северного полюса нашего шара, с шумом выходил газ). Мы лежали как старые змеи, и его накренившееся лицо застыло в напряженном поиске подходящей равнины: песчаные поля, островки растений; «Эти темно‑зеленые пятна – заросли кактусов»; («А, куда мне и нужно», – включил я назидательный тон): с высоты птичьего полета он пристально вглядывался вдаль; открыл даже рот, чтобы видеть острее…)
Потом вдруг рука его взметнулась далеко вверх:!: Тотчас же усилился шум; и мы чуть не рухнули вниз:! (Но эти парни накопили опыт: он так ловко снова заткнул вентиль, что мы застыли в воздухе ровно в 20 ярдах над песком – здесь внизу было практически безветренно –; потом еще одно, последнее движение кончиками пальцев –: – и наше соломенное корыто мягко плюхнулось на песок).
«Нет: пока не вставайтеI» (правильно; он ведь должен был сначала еще выпустить газ; иначе, если бы я встал, эта штуковина снова взметнулась бы с ним в воздух!)
«Так, а теперь: взяли‑ка дружно мешок с песком – Heave: Но![20]» –:
Как орел, взлетела облегчившаяся оболочка в синь неба! (И через десять секунд превратилась в крошечную шайбочку; если б не знать, где она, ее вообще не было бы видно. И он удовлетворенно кивнул: опять все по инструкции! Теперь ссыпать песок из мешков, закопать с грехом пополам оболочку: …;: ….
«Ага, вот, значит, ваш скарб –» (его взгляд случайно упал на компас, который мне дополнительно дали, – и застыл на нем: «Неужели?»:?)
Он несколько раз сверил его со своим; и еще раз повернем, а так? Стоял, уперев руки в бока, размышлял и бормотал что‑то насчет «свинства» / «У нас ведь компас переполюсован!: Стрелка указывает юг, а не север! Ну что за…»
Он стал вдруг очень энергичен: «Дайте‑ка сюда вашу тыквенную флягу!» Я сунул ему желто‑зеленую флягу вместимостью с полгаллона. Он вынул пробку, понюхал:,?; выплеснул себе чуток на руку, попробовал на язык: «Ты, да ведь это же –: джин!» «О, очень мило», – обрадовался я; но его лицо помрачнело: «Ну, вам еще предстоит узнать, каково это при здешней жаре!» – осадил он меня. «Проклятый кашевар!!» (Вынул из нагрудного кармана складную карту, вгляделся, сравнил ее с местностью.)
На прямом как струна горизонте ваза солнца: водянистожелтого цвета, непомерно вытянутая в ширину./5 минут спустя: теперь по краям она стала обрастать словно бы лепестками подсолнуха! Буря?)
«Возьмите еще и мою; тут вода». (Он, не спрашивая, повесил ее мне на шею. Я не возражал, чувствуя, что настроен он дружелюбно.)/«И компас мой тоже: я пока буду пользоваться часами»./«Дротик лучше с поперечиной: возьмите мой! – И электроид в придачу: надо только нажать на кнопочку и слегка дотронуться наконечником – и любой самый здоровенный кент отлетит вместе со своей бородой!»/Я повесил эту штуковину на свой широкий кожаный пояс.
Улыбнуться пошире: «Большое спасибо, майор!» – Он кивнул яростно выпяченной нижней челюстью на прощание (ему надо было на северо‑восток: какой‑то «обход участка». Мне оставалось проделать еще миль 35; в северо‑западном направлении: «Bye‑bye![21]»).
Итаку рюкзак на плечи; и спиной к этому отвратительному солнцу! – По песку идти не очень‑то; но к вечеру будет, наверное, легче.
«Эй, Алё! Мистер Уайнер?!» –: Неужели? Опять он? (А лицо сама строгость, чуть не отворотил и бравый профиль; произнес тщательно обдуманное):
«Я!» (и как подчеркнул это «Я»!): «Я: никогда не хожу по кактусовым зарослям!»/И выразительный медленный жест правой руки. Недовольно убрал голову в неприступные плечи. Зашагал прочь (я по спине его видел, что никаких дальнейших вопросов задавать нельзя).
Постоять, рисуя дротиком на песке фигуры. Потом покачать головой и в путь: странный все же народ, эти военные; что у них на уме, никогда не поймешь. (Вечно у них сплошные секреты; по себе знаю, как это бывает.)
Но верх приличия: отпустить меня одного, совершенно самостоятельно, без присмотра, в Полосу: так действительно можно составить свое субъективно‑объективное мнение. (А если владеешь «личностным уравнением», то оно даже чисто объективно: этому‑то филологи постепенно научились – субстрагировать из текста индивидуальность писателя.)[22]/ И ноги бодро зашагали по желтому и коричневому.
Интересная флора! (Хотя я, конечно, не настолько был образован, чтобы распознать, где Классические формы, а где Новые Мутации. Да и не по моей это части; хватает дел, если хочешь сколько‑нибудь сносно освоить хотя бы 1 специальность. Не то что брат моего прадеда, пресловутый ученый‑эрудит – тип, надо полагать, был еще тот!)
Ну вот хоть эти, например, а?: прямо из песка выпирали темно‑коричневые четырехгранные и полые прутья. Колючки величиной с мой мизинец. Зато листьев вообще никаких. И вперемежку пятипалые цветочки и плоды, похожие на лимоны: съедобные ли? (Лучше не пробовать; потом света не взвидишь от горечи. Или, еще хуже, если вкуса у них никакого, начнешь распробовывать, дразня воображение, – и кончится поносом. Плюс рвотой: ну уж нет!).[23]
На песчаном бугорке постоять, оглядеться:?: Позади солнце, все еще неприятного оттенка (точно такого, как цвет лица у господина полковника вчера вечером). / Края горизонта как отполированы. / Далеко впереди справа группа гигантских кактусов: стебли‑канделябры ярдов по 20! – Левее, ближе к моему направлению, виднеется что‑то темное, невысокое – похоже, одна из упомянутых лесных полос./Итак, идем туда!
Идти; то и дело качая головой: что только натворили эти две последние мировые войны! Вся Европа была аннигилирована. Здесь эта Полоса./Папа переселился в Nueva Roma.[24](Около Баня‑Бланка; где немедленно возвели новый собор святого Петра: все реликвии будто бы были спасены.)./От Иерусалима осталось пустое место (некий египтянин, по слухам… После чего некий израильтянин, разумеется, тут же отправился паломником в Мекку. Хаджи.) / А ну‑ка! Прибавить шагу!
Лесозащитная полоса: а здесь ничего! Пустынно, безлюдно: тишина./Я снова сориентировался по солнцу и после этого двинулся между деревьями.
В лесу: под ногами песочек, нежный, как в песочных часах. (Изредка лишь проплешины перезревшей, высохшей, полегшей травы: острые, как бритва, края, стебли‑клинки!)./Каждые 30 ярдов тощенькие деревца со светлой корой (хотя сплошь в темных пятнах: обглодана). В 3 ярдах от земли застывшая крона‑зонтик. Лишь иногда они стояли плотнее, в трех шагах друг от друга./Никакого подлеска: выглядит симпатично!) Наткнулся на ярко‑красный гриб (или точнее: штуковину со шляпкой: заглянуть под нее, изогнутая восковая ножка – гм, гм, гм.)
Я не отбрасывал тени; ничто не отбрасывало тени: как свинцово‑серая поверхность морского мелководья, заросшего водорослями; но я‑то кто посреди всего этого?). / Вдали показались заросли; и тут уж я перебросил через руку провод электрокопья.
Тут недолго и концы отдать?! – С этим я и остановился, глядя на небо, зарешеченное листвой./И вдруг озарило: спирт в 93 градуса вместо воды. Компас, показывающий не то. И эти навязчивые указания на тенистые кактусовые заросли?! / А Бэнкрофт оказался порядочным человеком: и хитрым!: Если они теперь допросят его под гипнозом (как это повелось у нас из‑за любой ерунды): они ни разу не предупредили меня прямо, а la «Туда ни за что не ходите!» Нет; он всего лишь констатировал: «Я никогда не хожу через кактусы!»/Ну, теперь‑то я в курсе дела!
Быстрее дальше; осторожно и побыстрее поводить вокруг себя электродом. (И назад, может быть? –: нет; пока все тихо. Вверху седые макушки деревьев.)
Значит, кто‑то тут есть!! Тот, кто может уничтожить человека!/И я на всякий случай снял со спины и дротик: может, эти самые «кенты»? Те еще, надо полагать, создания! Смогу ли я осилить за день 35 миль? По песку‑то вряд… и уставились друг на друга! У меня челюсть отвисла; большой палец левой руки оказался умнее меня и нажал на кнопку, правая направила острие дротика… «О‑но» сказала она как бы спросонья (не встречал еще никого, кто бы говорил так медленно!). И продолжала жевать свою траву.‑: Вот те на, с чего это вдруг тут разлеглась голая девушка? Да еще на (заколотой?) лани?!
Она вытянула из грубо сплетенного мешочка рядом с собой еще один стебель; оглядела его критически; попробовала на вкус. – Потом сказала (и все это как в замедленном кинокадре, некоторые согласные проворачивались с трудом; да и голос был довольно низкий; комично): «Ты не лесник»[25]решила она. Еще пожевала. Поднялась: –!:
И заколотая лань вместе с ней!!! Я схватился рукой за лоб (и пальцы мои оцепенели): так это: кентавриха?? – to say nothing of my mouth.[26]
Так это кентавриха!: и я несколько раз обошел ее, наблюдавшую за мной с ленивой улыбкой –:
Чудесная белокурая грива, начинавшаяся надо лбом лихой челкой, которую можно было зачесывать как вперед, так и назад: далее меж нежных складок шеи, меж лопаток вниз; и – щеткой высотой с ладонь – вдоль всего позвоночника, переходя наконец в черную кисть хвоста.
Сзади почти как большая газель: тугая кожа с едва намеченной шерстью, по бокам и сзади светлого, красновато‑кирпичного тона живот и подпалины белые: 4 стройных ноги.
А спереди вот именно голая девушка; с руками! – Я стоял теперь прямо перед ней, а она, слегка склонив узкую высокую голову, улыбалась мне:?/Нос: широким основанием крепится ко лбу. Вытянутые алые губы. Шея. Плечи цвета слоновой кости, совершенно гладкие. Груди как у девочки‑подростка. Узкие бедра. Длинные девичьи ноги (только с копытами: словно обутые в современные дамские сапоги).
Снова лицо (стоп: еще были у нее большие, остроконечные уши из коричневого бархата; подвижные, с настройкой на ветер). (Примерно 5,5 Рост примерно:[27]подходит)./Она терпеливо улыбалась; и хитро. Один раз облизала языком губы: он был значительно больше моего; оттого‑то и ворочался, видно, с таким трудом при разговоре!)
«Как тебя зовут?» – пришло мне в голову.: «Салджа»,[28]– сказало ее лицо. И снова, с нажимом: «Ты не лесник»./Что нет, то нет. Стоял, однако, как зачарованный. (Да так оно и было!: Недаром ведь она была с хвостом.)
Зачарованно: «Какая же ты красивая!» – И я не лукавил. (От разглядывания ее грушевидных грудей у меня началась эрекция, что не смогли скрыть и широкие штаны; она покраснела, как дитя, но обрадованно.)/И мы начали упражняться в произношении наших имен! «Салджа!» – это когда она кокетливо откидывала назад свой корпус, а в ответ она тут же грациозно придвигалась ко мне, да так близко, что кончики ее грудей почти касались меня. (И я в свой черед должен был изображать уход; и тогда она сразу же говорила «Чар‑ли», и я возвращался, а она стояла, трепеща от ожидания, целомудренно подхватив хвост левой рукой.)
«Проводишь меня немножко?» (Спросил с явным умыслом и значением: в ее обществе я бы чувствовал себя – по крайней мере что касается других кентавров – гораздо спокойнее! Кроме того, за болтовней я бы выведал, какие меня на самом деле подстерегают опасности в этой Полосе Гоминидов.)
Она тут же стала старательно и долго кивать: «О; с удовольствием». Она уже собиралась подогнуть передние ноги и склонить в траву свою белокурую гриву – но я галантно опередил ее и подал ей ее вещи: дротик, как у меня. Кожаная котомка, косо висевшая – от плеча с одной стороны, до бедра, с другой (а в ней фляга с питьем и мешочек с едой). Потом еще соломенная шляпа с широкими примятыми полями (ее она задвинула назад a la morbleu,[29]как флорентийку[30]прежних времен –: «шик!»).
Рядом: 6 наших ног перебирали, шурша, неглубокий мелкий песок. Тихо‑тихо. Приглушенные звуки нашей беседы. Под неподвижной листвой. (До нее можно было легко дотянуться дротиком.)/Один раз мы пересекли широкую поляну с зарослями мимоз: и потом, когда мы уже снова очутились под парой деревьев на корявых, перекрученных ножках, оглянулись назад, то ясно увидели весь наш путь, отмеченный бесконечной кильватерной линией примятых перистых листьев. (И мы из‑за этого улыбались друг другу. – Раз я словно невзначай положил ей свою руку на то место, где сходились девушка и газель, – пальцы зарылись и утонули в великолепной глубине жестковатой, немного топорщившейся гривы:! – она снесла все спокойно.).
О чем же беседовать с юной кентаврихой? – Лучше всего быка за рога, не так ли?/«Сколько тебе лет?» – «О, – сказала она, – у меня сегодня день рождения: 24 Gow‑chromms уже». – «Gom‑chromms»?; ей пришлось объяснить, что это такое, описательно: нечто кривое, что светит по ночам; всякий раз разно округлой формы (А, луна, конечно!)./И дальнейшие пояснения: в 20 лун они получают свое снаряжение (она тряхнула своим мешочком), вместе с оружием. В 40 они должны становиться матерями,/Питьевая вода? Все реки кончаются соляными болотами, известны отдельные теплые источники.
Кактусовые заросли?! Она сразу наморщила лоб и обнажила гневный оскал: «В некоторых водятся же never‑ never!»[31]/Моя фантазия тут же изобразила: жуки‑богомолы величиной с дом, членистоногие, с зеленым хитиновым покровом? – Она поняла, что я и в самом деле не имею о них понятия; и объяснила, что предназначил мне скотина‑полковник:
Never‑never!: Мутационный скачок, вызванный сильным радиоактивным излучением, коротко говоря, оказался особенно действенным в смысле гексаподии.[32]То есть: возникли, и весьма многочисленные, комбинации человеческих форм, с одной стороны, и инсектов и копытных, с другой. Из всего этого сумбура единственно стабильными оказались, по‑видимому, кентавры. А также эти самые never‑never. (И еще третья разновидность, о которой, однако, из‑за ее путаного описания я так и не смог составить себе четкого представления; но она была, по всей видимости, довольно безобидной. И, если я правильно понял, тоже с человеческим лицом?).
Итак, never‑never: это гигантские пауки! Мягкое, ядовитосерое тело в пол‑ярда диаметром. Спереди человеческая голова (со всевозможными новыми органами: с кнопочным управлением: точечные фотоэлементы‑глаза, например, зато уши отпали); с хоботком‑присоской. На двух передних лапах ядовитые когти, и этот двойной заряд был так силен, что двух ударов хватало, чтобы оглушить самого сильного кентавра. Четыре заряда убивали наповал!
Отсюда и «паучий дротик» с поперечиной; и она продемонстрировала его: вот так пронзают тварь; так зарывают ее в песок; так добивают./Добровольно, однако, твари свои заросли не покидают. Там и плетут свои сети во влажной тени, из невиданно прочных, толстых, как проволока, нитей. И ловят в них неосторожных молоденьких кентов (или же пожилых, больных или оглушенных ядом). А также ту «третью разновидность»: которая, как я постепенно стал понимать, существовала в двух различных формах./Во всяком случае, тут была посеяна смертельная вражда. (И я с содроганием представил себе: как я доверчиво ищу тенистой прохлады. Еще бы и вздремнул, пожалуй, прикорнув у одного из волосатых кольев –: ну и скотина ты, комендант!!/И вся военная полиция вообще: не хотели, выходит, чтобы что‑нибудь стало известно; и разрешение‑то мне выдали с тем коварным предположением, что я все равно не вернусь!)
(Значит, нужно – и в будущем – соблюдать крайнюю осторожность! (Минимум, на который приходилось рассчитывать, – это публикационный запрет. Ежели уцелею. (А для этого надобно сперва‑наперво полюбезничать с моей Салджей; да как полагается!))).
«Салджа?!» Она выпятила нижнюю челюсть, готовя глубокое, от души, «м‑м‑м‑м?». Я встал перед ней. Обнял ее за гладкие плечи; (она слегка отвела их назад; ровно настолько, чтобы тем самым выпятить грудь: плутовка!). Стрелки ее очень длинных бровей взметнулись вверх. Задышала мощнее. Придвинулась всей – от копыта до плеч – левой стороной. Хвост возбужденно хлестал справаналевонаправо: Справаналевонаправо. / (А там и первый, вполне спелый поцелуй!)
Неловкими нетерпеливыми пальцами она скребла мою грубую куртку:? – что ж, я ее сбросил. Попытался поймать в каждую ладонь по груди: (невероятно крепкие; как зеленые груши. На целую треть – тугой и грубый розовый сосок.)/Дальше она не стерпела. Раздался сладостный храп; цепкие руки обвили мои плечи, она с силой прижала мою грудь к своей. Глаза закрыла. Сунула мне в рот здоровенную порцию своего языка (на вкус приятный, теплый; отдает семенами травы; «Шпельт Граннен», вспомнилось мне, торговля зерном, сенокосилки…? ‑:! ‑:
что за заливистый звонкий лай такой под землей?! – Но она не ослабила наш touch,[33]лишь большие уши ее чуть встрепенулись (а там и я сообразил, что это всего‑навсего собаки прерий. И вцепился в нее с новой силой).). ‑
Бегом на какое‑нибудь место потверже (а в голове все же разные, и немалые сомнения!)./Но тень шляпы с отвислыми, лимонного цвета краями так нежно скользила по ее щеке. И она так усердно держалась за мою руку. И призналась:
«Шилбит – подруга – тоже уходила однажды на 14 дней с одним лесником. И все‑все мне рассказала: ох‑х‑х‑х!» Прянула всем телом от восторга. «Ты тоже так можешь? У нас это разрешено, с 20: все‑все!»
«Итак, заросли (и она застыла передо мной; ее первый раз; хрипела от счастья)./Я тоже постарался (и все же ситуация курам насмех: пришлось закрыть глаза! Разве что когда она запрокидывала ко мне свою голову – и все равно не доставала, и мы целовали воздух перед своими лицами. И тогда казалось, что это просто девушка.)/Пока я вконец не обессилел. От этого прищелкивающего французского.[34]
Все еще тяжело дыша от усилий любви; бока ее еще высоко вздымались; лежали мы рядом./Передние ноги поджаты. Ее теплые ме