Я долго сидел на вершине холма, наблюдая, как гаснет дневной свет, туман сгущается, а голубизна наливается темными оттенками. В этот вечерний час, когда на небе зажигались первые звезды, я особо остро ощутил очарование Приграничья. Его чары приблизились и окутали меня подобно колдовскому заклинанию. Как описать эту странную извечную осведомленность Приграничья? Его почти сверхъестественную наблюдательность? Его диковинную способность затаиться и присматриваться, и прислушиваться? Меня не покидало ощущение, будто некто невидимый следит за всеми моими передвижениями. В каждом скрюченном дереве мне виделся затаившийся соглядатай. Я так и ждал, что вот сейчас из вересковых зарослей навстречу мне тихо выедет королева эльфов. Я вспоминал, как в этих самых местах подобная история приключилась с Томасом из Эрсилдуна, или Томасом Рифмачом: он повстречал королеву, та ехала верхом, и «пятьдесят девять серебряных колокольчиков» позвякивали в конской гриве.
Вокруг по‑прежнему царила тишина, но я беспокойно обшаривал взором окрестные пустоши, на которых кровавыми пятнами алел вереск. Мне казалось, будто что‑то должно произойти. Приграничье грозило вот‑вот пробудиться, осыпаться искрами огня с верхушки дерева, пронестись со склона на склон, наполнив тихий закат звоном мечей, стуком копыт и диким пограничным кличем: «Шотландцы! Шотландцы!» В моих ушах звучали тревожные клики: «Армстронг!», «Эллиот!» В глазах стояла картина: темная толпа заполнила пустошь, она несется под «бледным светом луны».
Нет, что ни говорите, а Приграничье все еще населено былыми призраками. Оно спит – но вполглаза! Тем временем заметно похолодало. Я все дальше углублялся на шотландскую территорию.
Приближались сумерки. По пути мне попадались маленькие пограничные деревушки – выстроенные из серого камня, строгие, замкнутые, упрямо отгородившиеся от дороги глухой стеной. Я остановил машину, вдохнул поглубже местный воздух, прислушался к доносившимся звукам. Мне хотелось проникнуть в жизнь этих людей. Запахи были привычными, уютными: как и в любой нормальной деревне, к запаху торфяного дыма, курившегося над печными трубами, примешивались незатейливые, честные ароматы коровника. Что же касается звуков… Я услышал, как во дворе неподалеку беседовали мужчина и женщина. Их голоса явственно разносились в вечерней тишине.
– Вот уж не знаю, – говорила женщина. – Уж не мастер ли Армстронг едет по дороге?
– Ну да, – отвечал ей муж.
– Куда это он собрался? Никак к мистеру Фергюсону, что живет по соседству со священником.
– Выходит, что так.
Затем к их разговору присоединился новый голос: некто, очевидно прохожий, распевно произнес:
– Вечер до‑обрый!
– И вам того же, – ответила женщина.
Вот и все, что я подслушал. Короткий обыденный разговор, но для меня он значил так много. Подлинный голос Шотландии! Я поехал дальше, но мягкий говор жителей Приграничья продолжал звучать в моих ушах. Про себя я повторял незатейливые слова, пытаясь произносить их так же тягуче, нараспев. По мне, так «до‑ом» звучит гораздо милее и приятнее, чем просто «дом». Наверняка в «до‑оме» чувствуешь себя куда уютнее… во всяком случае мне так кажется.
Уже совсем смеркалось, когда в одном из переулков я повстречался с местным пастухом – он гнал свою отару домой. Хотя, по правде сказать, всю работу за пастуха выполняла его маленькая овчарка. Мне она показалась исключительно умной – ни дать ни взять профессор математики. Она была настоящей красоткой: черная, как смоль, лишь морда и грудка да кончик хвоста белые. В отличие от наших пастушеских собак в Саут‑Даунс, эта собака не подавала голоса. Она безмолвно кружила вокруг стада, проявляя при этом непреклонность высшего божества. Если требовалось призвать к порядку какую‑нибудь заблудшую овцу, она просто мягко тыкалась носом той в бок. Этого оказывалось достаточно: отара трусила себе дальше, а собака – внимательная и неутомимая – продолжала патрулировать серую лавину.
И мне подумалось: такого не увидишь ни в одной английской деревне – овцы, умница‑собака и согбенный пастух с волосами цвета льна.
– Вечер до‑обрый, – на ходу оборонил старик.
– И вам того же! – ответил я.
И они пошли дальше, а в моей памяти навечно запечатлелась эта картинка – характерная виньетка шотландского Лоуленда: пастух в сумерках гонит стадо к родной деревушке, которая призывно подмигивает ему освещенными окнами и манит запахами готовящейся вечерней трапезы…
Я же, несмотря на подступавшую ночь, продолжал ехать в сторону Джедборо – туда, где на склоне холма лежало разрушенное аббатство. И вот уже мой автомобиль катит по улицам города. В этот поздний час они полны жизни. Я дотошно отмечаю встречающиеся по пути маленькие шотландизмы. Так, оказывается, мясник здесь называется «флешер» – тот, кто торгует мясом животных. А вот вход в аптеку – его украшают огромных размеров ступка и пестик… забавно! Я купил вечернюю газету и пробежал ее глазами. Внимание мое привлекла рубрика «In Memoriam»: целая колонка некрологов по шиллингу за строчку (каждое объявление минимум по 3 шиллинга). Аналогичные объявления мне доводилось видеть в ирландских газетах. Полагаю, это чисто гэльская черта: лишь кельты способны облечь свое горе в стихи. Хотя, на мой взгляд, это не всегда уместно: порой неудачные вирши мешают прочувствовать простую и искреннюю человеческую боль. Судите сами, как вам понравились бы такие стихи:
Покойся с миром, милый Вилли.
Тебя мы помним, не забыли.
И не забудем никогда.
Покуда жизнь наша длится,
Мы помним о тебе всегда.
Или такие:
О доброй, сердечной, правдивой
Мы вспоминаем сегодня.
Агнесса, пребудут с тобою
Любовь и милость Господня.
Увы, не всегда соленые слезы скорбящих способны раствориться в слащавом сиропе салонной баллады.
Заночевать мне пришлось в гостиничном номере Джедборо – скудно обставленной и чопорной комнате. Главенствовали в ней два предмета – обширное ложе с потертым чугунным изголовьем и не менее солидный одежный шкаф светлого дерева и отвратительных пропорций. Кроме них в номере имелись: письменный стол, стул и небольшой туалетный столик, который, судя по всему, в прошлом неоднократно служил посадочным полем для выкуренных сигарет. Голые стены комнаты украшала единственная картина – идиллия в духе Маркуса Стоуна. На ней на фоне роскошных холмов был изображен пылкий молодой человек, он стоял, склонившись над грубой садовой скамейкой, на которой восседала жеманная девица – в кокетливом наряде и с таким слащавым выражением лица, что невольно вспоминалась витрина кондитерской лавки.
Надо сказать, обычно я проявляю крайнюю щепетильность в отношении спален – черта, которая мне самому изрядно отравляет жизнь. Дело в том, что эти комнаты, прикидываясь безликими, надолго запечатлевают и сохраняют индивидуальность своих бывших гостей. Что касается меня, то я с трудом засыпаю в чужой постели. Оказавшись в такой ситуации, я буду долго вертеться, гадая, чья голова покоилась на этой подушке прошлой ночью, какие мысли бродили в ней, какие сны посещали ее во время той тревожной имитации смерти, которую мы обычно зовем ночным отдыхом. В этой комнате царили флюиды двоякого рода – коммерческие и романтические. В ящике письменного стола я обнаружил обрывок газеты с пометками предыдущего постояльца. Очевидно, он принадлежал к племени коммивояжеров, потому что подробно исследовал возможности приобретения использованного оцинкованного железа. Романтическая же составляющая была представлена легким запахом, поселившимся в гардеробе. Это был тонкий, едва уловимый аромат неизвестной женщины, который всегда тревожит сердца одиноких впечатлительных путешественников.
Гостиничная спальня встретила меня не слишком приветливо. Вы, наверное, тоже сталкивались с подобной категорией комнат: они обращают к вам свою суровую, насупленную физиономию, словно сомневаясь в вашей платежеспособности. И я знаю лишь единственный способ сделать такую комнату относительно приятной, вернуть подобие улыбки на ее лицо – это завалить ее с ног до головы книгами! Нагромоздите всевозможные тома на столах, стульях, умывальниках, каминной доске, а, если получится, то и на полу. Уверяю вас: ни одна, самая безнадежная спальня не сможет противиться вашей попытке превратить ее в библиотеку. Книги и тепло очага способны оживить любое помещение, и если вы, подобно мне, путешествуете с багажом, в котором книги преобладают над предметами гардероба, то вам нечего бояться. Можете смело заявляться в любую гостиницу – покой и уют вам гарантированы. Место же, где я остановился, представляло собой старую добрую гостиницу, каких раньше было немало в сельской местности. Полагаю, в прошлом она принимала под свой кров немало замерзших путников, которые устало выгружались из дорожных карет (напомню, в эпоху, когда железных дорог на Британских островах еще не существовало, такое путешествие было тяжким испытанием).
Увы, в этом номере не хватало прикроватной лампы. На мой звонок явилась горничная – рыжеволосая девушка с россыпью веснушек на носу. С собой она принесла свечу, укрепленную на голубом эмалевом подсвечнике. Воистину, если б я и согласился стать членом парламента, то лишь с единственной целью – протащить билль, который бы обязал все британские гостиницы обеспечить номера приличным освещением. На мой взгляд, очень важно иметь под рукой хорошую лампу, которую можно потушить перед сном, не поднимаясь с кровати. Те, кто подобно мне любят читать в постели, знают, насколько раздражают сложные сооружения из шнуров, скоб, кожаных ремней и веревок. Представьте себе эдакого отвратительного питона, беспорядочным клубком свернувшегося возле вашего ложа. Вы поглядываете на него с робкой надеждой, что в нужный миг вам достаточно будет лишь дернуть за полосатый шнурок, и вся конструкция – в полном соответствии с законами механики – обеспечит выключение света. И какое горькое разочарование ждет вас, когда выясняется, что – дергай, не дергай – а лампа как горела, так и горит. Во имя всего святого, пусть мне кто‑нибудь объяснит, почему в нашем мире, битком набитом диковинными (и часто абсолютно бесполезными) изобретениями, никто не удосужился придумать электролампу с дистанционным управлением?
Устроившись в постели, я погрузился в ту приятную полудрему, которая является промежуточной стадией между бодрствованием и глубоким сном. Сквозь смеженные веки я наблюдал за игрой каминных отсветов на потолке и прислушивался к звукам засыпавшего города. Время от времени до меня доносились голоса запоздалых прохожих, бой часов на городской ратуше, далекие гудки прямых потомков древних дилижансов – пулмановских омнибусов на пневматическом ходу, которые в этот поздний час уносили своих пассажиров в Ньюкасл или даже, может быть, в далекий Лондон.
Посреди ночи меня разбудил стук копыт. И в полусне мне подумалось: должно быть, это Мария, королева Шотландская, спешит в замок Джедборо, к своему возлюбленному Босуэллу. О, то была лихая скачка, но она дорого обошлась Марии: враги королевы выжали из этого эпизода все, что возможно. И именно здесь, в Джедборо, Мария свалилась в смертельной горячке. Она выглядела такой больной, что слуги распахнули настежь все окна – дабы выпустить прочь ее исстрадавшуюся грешную душу.
Сколько раз в дальнейшем Мария Стюарт повторяла:
– Лучше б я умерла тогда в Джедборо!
Под окнами прозвучали одинокие шаги последнего путника, и на город опустилась ночная тишина.
Солнечным утром я выехал на дорогу, которая уводила через мост Джедфорт в сторону Келсо. Приблизившись к этому городку, я замер в изумлении. Похоже, меня каким‑то чудом занесло во Францию! Во всяком случае планировка Келсо была самая что ни на есть французская. В сердце города лежала великолепная grande place (центральная площадь) – мощеная темным базальтом и со всех сторон окруженная высокими многоэтажными домами. Эти дома со сдержанными фасадами, напоминавшими постную физиономию парижской консьержки, немало повидали на своем веку и хранили множество секретов. Нет, как же все‑таки похоже на Францию! Для полноты иллюзии не хватало лишь деревянных ставенок.
Не в силах сдержать свое любопытство, я поинтересовался мнением одного из горожан, без дела слонявшегося по площади.
– Скажите, ваш город имеет какое‑то отношение к Франции?
Мужчина посмотрел на меня с видимым неудовольствием и лаконично ответил:
– Это Ш'тландия, сэр!
Вот уж нет! Келсо нес явный отпечаток нездешности. В шотландском Лоуленде он выглядел таким же «иностранцем», как Бостон в Линкольншире или Брэдфорд‑на‑Эйвоне в Уилтшире. И не странно ли, что именно этот городок, столь французский с виду, не оказал никакой реальной помощи Красавцу Принцу Чарли в 1745 году. Единственное, что снискал принц в Келсо – улыбки и слезы умиления местных женщин.
Поскольку уже давно перевалило за полдень, я решил немного подкрепиться. С этой целью я направился в солидный отель, стоявший на центральной площади Келсо. Вход во внутренний двор украшала высокая арка, строившаяся еще в расчете на громоздкие дилижансы. Пройдя под ней, я – в полном соответствии со своими ожиданиями – окунулся в подлинную атмосферу Франции восемнадцатого столетия. Гостиничный двор являлся точной копией того, на котором Стерн искал экипаж для сентиментального путешествия со своей прекрасной горничной.
Потемневшие от времени ступени привели меня в огромный обеденный зал, окнами выходивший на площадь. В тот миг, когда я вошел, юная официантка с белой наколкой на волосах как раз обслуживала одинокого посетителя, по виду коммивояжера. Своей аккуратной миниатюрной фигуркой девушка напоминала француженку, да и ловкости ей было не занимать. Она проворно выставляла на стол компоненты той обильной и сложной трапезы, которую сами шотландцы с присущим им юмором именуют не иначе как «чай».
Одержимый «французской» теорией, я решил поделиться своими наблюдениями с коммивояжером, и – к немалому удивлению – встретил полное понимание с его стороны.
– Вы попали в самую точку! – воскликнул он. – Келсо чрезвычайно похож на французский город, особенно в такой солнечный день, как сегодня. Мне и самому это часто приходило в голову!
Высунувшись из окна, мы любовались видом великолепной площади, ярко блестевшей в солнечном свете. Как странно выглядели старинные приграничные названия на витринах окрестных магазинов!
– Здесь все настолько напоминает Францию, – продолжал мой собеседник, – что я бы не удивился, увидев вывески вроде «Estaminet» и «Brasserie»[7]. Так и кажется: выглянешь в окошко, а там посреди площади стоит жандарм в синих форменных штанах и курит сигару.
Этот человек определенно читал мои мысли! Думаю, жители Келсо из числа бывших солдат нисколько бы не удивились, если б где‑нибудь возле «Головы королевы» их остановил придирчивый военный патруль. Да и зрелище артиллерийской батареи, грохочущей по базальтовым плитам площади, тоже, пожалуй, их не смутило бы.
Пока мы так беседовали, маленькая изящная официантка быстро накрыла для меня стол – еще один вариант «шотландского чая». Нет, боюсь, никогда нам, англичанам, не постигнуть бездумной расточительности шотландских чаепитий. Вообще‑то они существуют в двух вариантах – плотный и легкий, что соответствует «раннему ужину с чаем» и «просто чаю». Первый из них фактически включает в себя весь мыслимый (и немыслимый) набор снеди, подаваемый вместе с традиционной чашкой чая. Можете не ограничивать себя в выборе: заказать ветчину и яйца, половину холодной куропатки и пудинг. И все это – в сопровождении таких несущественных (но изумительно вкусных!) яств, как плоские пресные лепешки, кексы и разнообразные сорта хлеба. На мой взгляд, шотландцы вполне могут поспорить с жителями Вены в борьбе за звание самых искусных кондитеров в мире.
На сей раз, однако, наша трапеза ограничилась «голым чаем». На столе стояли горячие кексы, масло, белый и черный хлеб, фруктовый пирог, блюдо под названием «селкеркская лепешка», напоминавшее наш сливовый пудинг, имбирные пряники и блюдечко с пурпурным яблочным желе. Стол выглядел, как праздничная витрина кондитерского магазина.
– Может, желаете вареные яйца? – тихо спросила девушка.
Клянусь, она не шутила!
Нет уж, благодарю покорно! При таком богатстве стола мне и в голову не пришло бы «пожелать» вареные яйца.
В меру своих способностей вкусив от каждого блюда, я покинул гостеприимную гостиницу и медленно спустился по широким ступенькам. В планах у меня стояла прогулка по городу. Очень скоро выяснилось, что сходство с Францией, столь поразившее меня при первом впечатлении, заканчивалось на мосту через реку Твид.
Миновав указанный мост и пройдя немного по дорожке, я остановился, очарованный открывшимся видом. Приграничье лежало передо мной во всей своей красе! Среди заливных лугов извивалась прелестница Твид, над ней перекинулся мост, казавшийся младшим братом лондонского моста Ватерлоо. За ним виднелись утопавшие в зелени черепичные крыши Келсо, среди которых выделялся острый шпиль церкви. И над всей этой красотой господствовала высокая норманнская башня из розового песчаника, принадлежавшая разрушенному аббатству.
Великолепное зрелище! Оно напомнило лучшие пейзажи Уилтшира и заставило позабыть все аналогии с Францией, не дававшие мне покоя в центре Келсо. Казалось, вся сладость и мягкость шотландского Лоуленда сосредоточилась в этом маленьком городке.
Позже я выяснил, что сходство местного моста с мостом Ватерлоо в Лондоне отнюдь не случайно. Оказывается, Джон Ренни построил его в 1803 году – в качестве «пробной модели» знаменитого моста через Темзу.
Я вернулся к своей машине, оставленной на центральной площади Келсо. Солнце уже клонилось к закату, но от этого grande place не утратила своей прелести. Эта площадь занимает особое место в шотландской истории. Именно здесь в 1715 году Джеймс Стюарт был провозглашен королем Иаковом VIII; и сюда же тридцать лет спустя привел свою армию его сын, принц Чарльз Стюарт. Полагаю, воспоминания о тех славных событиях навечно сохранятся в базальтовых плитах центральной площади Келсо! Они до сих пор помнят французскую речь, звучавшую здесь в 1745 году.
Наверное, подобные размышления настроили меня на особый лад. Посему, покидая город, я не смог побороть искушения и созорничал: помахал полицейскому и бросил ему в открытое окно «Au revoir!» Впрочем, судя по его непроницаемому виду, он так ничего и не понял…
Хотелось бы мне знать, каково это – бродить по колосящимся полям Приграничья? Что чувствует человек, сидя с книжкой в руках на берегу ручья или прогуливаясь по склонам приграничных холмов? Какие мысли роятся у него в голове? Какие мечты одолевают? И самое главное, какую книгу он берет с собой на прогулку? Для меня единственная книга, уместная в здешних местах – это «Песни шотландской границы» Вальтера Скотта. За данный сборник стихов мы навечно останемся у него в долгу. Хотя стихи ли это? Баллады Вальтера Скотта так же соотносятся с поэзией, как скромная полевая смолевка с садовой гвоздикой. Или скажу проще: произведения великого шотландца столь же похожи на традиционные стихи, как крепкое крестьянское рукопожатие на церемонное приветствие ученого академика. Бесполезно даже пытаться познать эту землю, не прочитав «Песен шотландской границы». Отправляясь исследовать Приграничье, обязательно возьмите с собой томик Вальтера Скотта. В его балладах вы найдете и шум осенних дождей, и завывание ветра в вересковых пустошах. В них отразится мерцание углей в зимнем камине и тихое звучание далекой арфы. Вчитайтесь в эти строки, и они откроют вам дверь совсем в иной мир. Они искренни, просты и бесхитростны. Они такие же весомые и настоящие, как меч, который шотландец выкапывает из земли накануне боя. Мне не хочется вступать в полемику с литературными критиками, этими педантами, которые в целях изучения пытаются разложить радугу на составляющие элементы. Бог с ними! Пусть, коли пожелают, слово за словом разбирают баллады Скотта и выясняют, что же хотел сказать автор. Они могут хоть под лупой разглядывать каждую строчку – подобно тому, как продавец мебели исследует стоящий перед ним ореховый стул эпохи королевы Анны… дюйм за дюймом будет он разглядывать изделие, пока не найдет наималейший дефект. Это занятие для скучных людей, а мне достаточно и того, что «Песни» великолепно воссоздают дух эпохи. Настолько точно, что, читая их, я начинаю ощущать конские бока под своими коленями и тяжесть боевого копья у седельной луки.
Загляните в эти баллады, и вашему взору предстанет цепочка четырехугольных пограничных крепостей, протянувшаяся от Берика до самого Карлайла. Ночь оживет и наполнится стуком копыт; из лесной чащи появится бродячий рыцарь и медленно проедет мимо. Что ищет он? Любовь или муку? Или и то, и другое вместе? На вересковых пустошах вы повстречаете прекрасную королеву эльфов. Медленно, молча поднимет она на вас взгляд… и навсегда похитит вашу душу. Собственными ушами вы услышите тяжелый стук в дверь и дикие крики под окнами. Увидите, как над горизонтом вьется пыльное облако – то возвращаются из набега шотландские разбойники, перед собой они гонят угнанное у соседей стадо. Ах, что это были за времена! То и дело кланы поднимались на войну и, потрясая своими клейморами, скрывались за холмами. Сколько снаряжалось военных экспедиций: шотландские отряды бесстрашно скакали к границе с намерением подпалить бороды баронам – хранителям марок (пограничных владений). Сколько слез пролили шотландские девы, прислушиваясь в ночи: не слышен ли стук копыт, не возвращается ли милый домой? И не думайте, что это писательские выдумки, большая часть описываемых событий приключилась на самом деле. Перед нами разворачивается реальная история минувшей эпохи, облагороженная фантазией автора и сохраненная для многих поколений благодарных потомков. Уж они‑то знают, что все это чистая правда! Достаточно однажды прочитать баллады Вальтера Скотта, и они навсегда останутся с вами. Недаром писал Александр Смит: «Стихи и отрывки из этих баллад постоянно живут в моей памяти, они непрерывно шелестят и щебечут подобно ласточкам, живущим под карнизом крыши». Как верно подмечено! Строки Вальтера Скотта действительно живут в веках и не устаревают. Только вслушайтесь:
О, скорбный час! О, скорбный час!
Туманит горе нам глаза!
Но в железной броне он сидит на коне;
Наточил он свой меч боевой;
И покрыт он щитом; и топор за седлом
Укреплен двадцатифунтовой.
Там, где руины между скал
Казались дикими камнями,
Бойниц раздвинулся оскал
И плещет рыцарское знамя.
Вот замок в горах на утесе крутом,
И с посохом длинным стоит под окном
В плаще пропыленном седой пилигрим.
Прекрасная леди в слезах перед ним.
Был крив король Мейдор, и Доналд был хром,
А Лот от рождения был горбуном.
Но Эдолф, на тех шестерых непохож,
Был молод и весел, учтив и пригож[8].
Для меня «Погоня в Супорте» является истинным воплощением грубого реализма тех далеких времен! Увы, в английской литературе не существует ничего подобного. Это же боевой танец краснокожего индейца! Горестный вопль жительницы английского Приграничья, которая проснулась поутру и обнаружила, что банда проклятых шотландцев угнала скот и опустошила ее закрома. Каждый куплет баллады оканчивается такими строками:
Живей, ребята! Крикнем: «Эгей!»
И клинки наголо!
Женщина зовет на помощь своих односельчан, рассказывает о приключившейся беде: в одну ночь она лишилась двадцати четырех коров и всех лошадей. Сколько боли и жажды мести вкладывает она в последние напутствия участникам погони:
Так берегись, злодей!
Пусть мало со мною людей,
Но в доме моем Топпет Хоб ночевал.
Он встал у двери, копьем врагов потчевал.
Его оттеснили гурьбой, колено ему поломали,
И кровь его пролилась – враги не дремали.
Отныне он хром и побежит едва ли.
Живей, ребята! Крикнем: «Эгей!»
И клинки наголо!
Если бы бедный хромой Топпет Хоб каким‑то чудом воскрес, даже он не сумел бы рассказать больше о разбойничьих налетах в Приграничье, чем сообщил нам автор баллады. А ведь подобные налеты в то время не были редкостью. То, о чем рассказывает автор, могло случиться в любую ночь и в любом доме. Почитайте «Джейми Теффлера» или плач «Вдовы с границы». А чего стоит история Кинмонта Вилли, чье освобождение из замка Карлайла в апреле 1596 году стало самым дерзким деянием шотландского Приграничья!
И пусть сегодня Приграничье стало спокойным и безопасным, но призраки тех далеких и жестоких времен все еще живы, они по‑прежнему бродят в здешних местах. Путешествуя вдоль границы, переезжая от одной пограничной башни к другой, обратите свой взор в прошлое, дайте волю воображению. И, может быть, тогда вы увидите одинокого всадника, который, натянув поводья, останавливается и зорко оглядывается по сторонам. Он все примечает и запоминает, он знает о Шотландии больше, чем кто‑либо другой. Этот человек – главный хранитель местных преданий, и имя ему – Вальтер Скотт.
Думаю, ни один путешественник, приехавший в Шотландию, не упустит возможности посетить дом сэра Вальтера Скотта в Абботсфорде. Это место примечательно еще и тем, что некогда превратилось в подмостки, на которых разыгралась величайшая в истории литературы драма. Так уж сложилось, что на склоне своей жизни Вальтеру Скотту пришлось пережить жесточайший финансовый кризис. Его партнеры по издательскому делу довели предприятие до разорения, убытки составили катастрофическую сумму в 117 тысяч фунтов стерлингов. В те времена еще не существовало такого понятия, как общество с ограниченной ответственностью, и все долги тяжким бременем легли на плечи пятидесятипятилетнего писателя. Многих людей подобные обстоятельства сломили бы и подтолкнули к самоубийству, но только не Вальтера Скотта. На тот момент он находился на вершине своей литературной славы. Исторические романы, которые он писал, приносили ему доход в размере 10 тысяч фунтов в год. Это была немалая сумма – особенно если учесть, что американцы еще не успели изобрести систему гарантированных писательских гонораров и авторских прав на экранизацию произведений.
Так или иначе, Вальтер Скотт решил потратить остаток своей жизни на то, чтобы расплатиться с долгами. Мужественное решение, но привело оно, увы, к трагическим последствиям. Выглядело так, будто сама судьба обратилась против писателя, испытывая на прочность его могучий интеллект и талант, не уступавший по своим масштабам таланту Шекспира. Шесть лет Скотт трудился не покладая рук: он писал все новые и новые романы и в конце концов загнал себя в могилу. Ценой неимоверных усилий ему удалось выплатить за этот срок 80 тысяч фунтов.
Оглядываясь назад, можно сказать, что в последние годы своей жизни писатель беспрестанно вел героическую борьбу, вполне соизмеримую с рыцарскими деяниями его героев.
Абботсфорд представляет собой живописный особняк – утопающий в зелени, со множеством башенок. Он стоит на возвышенности, откуда открывается замечательный вид на протекающую мимо реку Твид. Дом выглядит потрясающе – словно рыцарский замок, сошедший со страниц «Айвенго». Пока вы рассматриваете его со стороны, а затем идете вдоль высоких стен, которыми обнесено поместье, у вас создается ощущение причастности к миру средневековой аристократии. Так и кажется, будто вот‑вот под торжественные звуки труб выйдет герольд и, склонившись в почтительном поклоне, поинтересуется вашим статусом в дворянском справочнике «Дебретт». К сожалению, магия скоро рассеивается – посетителей проводят в дом через задние двери, предназначенные для слуг и заезжих коммивояжеров.
В сопровождении особого гида вы поднимаетесь по лестнице в просторный холл и попадаете в настоящий музей. Здесь все осталось, как при Скотте – подчеркнуто готический интерьер, перенасыщенный деталями. Кажется, будто автор исторических романов попытался втиснуть в одну комнату все средневековье. Я незаметно покосился на других посетителей и увидел, что они пребывают в состоянии легкого ошеломления. Приехавшие из Америки шотландцы недоверчиво взирали на богатую коллекцию средневековых сувениров, на их лицах явственно читалось: «Как же можно жить в таком доме?» Полагаю, для нас с вами это стало бы нелегкой задачей. Однако хочу напомнить: это все же дом Вальтера Скотта! И он идеально соответствовал внутреннему миру своего хозяина, был для него столь же естественным и гармоничным, как те костюмы, что Скотт носил при жизни.
Чего здесь только не было: резные орнаменты из монастырей, гобелены, коллекция оружия, служившая грозным напоминанием о пограничных набегах, а также зловещие реликвии старого Эдинбурга – ключи от темницы, палаческие мечи и топоры. Больше всего интерьер дома напоминал декорации для съемок исторического фильма. Но я понимал: Скотт не просто так собирал все эти экспонаты, они помогали автору создавать особое настроение, в них он черпал вдохновение.
– А скажите, сэр, – обратился к гиду один из американцев, – Скотт был богат? Он, должно быть, потратил чертову уйму денег на строительство такого дома и приобретение всего этого хлама!
– Поместье строилось постепенно, – отвечал служитель, – по мере того, как поступали деньги от издателей.