Автор: Семёнов Юрий Иванович
Место издания: Журнал «Диалог», №9
Дата издания: 1996 г.
Объём: -
ISBN: -
Тип: Статья
Источник в internet: -
Сканирование и обработка: Сообщество ВКонтакте «Юрий Иванович Семёнов»
Примечание: -
Аннотация: -
Через два года после публикации мною в журнале «Восток» рецензии на сборник научных трудов «Архаическое общество: узловые проблемы социологии развития» (Вып. 1 — 2. М., 1991) в том же журнале, в № 5 за 1995 год, напечатан отклик на эту рецензию, принадлежащий одному из авторов и редакторов сборника — А. В. Коротаеву. В нем поднимается ряд крайне важных теоретических вопросов, которые невозможно оставить без рассмотрения.
Первый из них — вопрос о роли материального производства. В статье «Материалистическое понимание истории: за и против», опубликованной уже после рецензии, я писал: «Первое положение исторического материализма в том, что необходимым условием существования людей является производство материальных благ. Материальное производство есть основа всей человеческой деятельности. Возьмется ли кто-нибудь из ученых оспаривать это положение? Думаю, что вряд ли»[1]. Оказывается, я глубоко заблуждался. А. В. Коротаев в своем отклике категорически утверждает, что содержащееся в рецензии несколько иначе сформулированное, но по существу такое же мое положение «является некорректным по форме и ложным по содержанию» (С. 211. Все ссылки на статью А. В. Коротаева даются в тексте), а также «совершенно голословным» (С. 212).
Некорректность моего высказывания А. В. Коротаев видит в том, что в нем используется слова «основа», «не являющееся сколько-нибудь точным термином; а представляющее собой крайне неудачную механистическую метафору» (С. 211). Далее в качестве синонима этого слова он приводит слово «фундамент» и делает вывод, что я должен рассматривать все остальные виды деятельности как «надстройку». Затем следует саркастический вопрос, почему нужно полагать, что «строители верхних этажей здания» всегда эксплуатируют труд «строителей фундамента». И в заключение А. В. Коротаев с торжеством заявляет: «Но и вся обоснованность подобной метафоры крайне сомнительна.» Например, фундамент здания может существовать и при отсутствии «надстройки», но может ли «материальное производство» существовать без «всех стальных видов человеческой деятельности» (С. 212).
Увы, все эти рассуждения А. В. Коротаева нельзя расценить иначе, как чистейшей воды схоластику, имеющую целью уйти от сути дела. А она заключается в том, что люди не могут существовать без пищи, а во многих районах земного шара также и без жилища и одежды. Но даже в эпоху, когда люди не производили, а присваивали пищу, они не могли это делать без орудий, которые могли быть созданы только ими. Нужно ли доказывать, что одежда могла быть только произведена, причем при помощи опять-таки созданных людьми орудий? Если исключить пещеры, то и жилища создавались людьми при помощи искусственных орудий. Таким образом, люди, чтобы жить, должны были прежде всего производить. Материальное производство есть такой вид деятельности, без которого совершенно невозможно существование людей, а тем самым и всех иных видов их деятельности. Прекращение материального производства с неизбежностью означает гибель общества и всех его членов. Именно это прежде всего (но не только это) имеют в виду марксисты, когда утверждают, что материальное производство есть основа всех остальных видов человеческой деятельности и основание общества.
Спрашивается, так это или не так? Всякий ученый, не погрязший в дебрях схоластических рассуждений, с неизбежностью ответит на этот вопрос утвердительно. Недаром же в последнее время немалое число авторов, стремясь принизить вклад К. Маркса в науку об обществе, с торжеством утверждало, что он, провозгласив материальное производство необходимым условием существования и тем самым основой общества, не сказал абсолютно ничего нового. Это было всем понятно и до него, не говоря уж о сегодняшнем дне. Оказывается, что они ошибались. А. В. Коротаеву это непонятно и сейчас. Более того, он стремится к тому, чтобы это стало непонятно и другим.
Чего стоит его приписывание марксистам характеристики всех иных, исключая материальное производство, видов человеческой деятельности как надстройки? Понятие «надстройка» в применении к человеческой деятельности лишено всякого смысла. Когда марксисты говорили о базисе и надстройке, они имели в виду не человеческую деятельность, а общество. Под «базисом» они понимали систему социально-экономических (производственных отношений, под «надстройкой» — систему всех прочих общественных отношений, вместе с общественным сознанием в узком смысле (исключая взгляды на природу). И каждому, кто хотя бы бегло знакомился с /41/ работами основоположников марксизма, совершенно ясно, что с их точки зрения существование «базиса» до «надстройки» и без «надстройки» абсолютно невозможно. В этом отношении нет и не может быть никакой аналогии между общественным зданием и зданием в привычном значении этого слова. Тем более нелеп намек А. В. Коротаева, что с точки зрения марксистов материальное производство может-де существовать без других видов деятельности. Материальная производственная деятельность никогда не была единственным видом человеческой деятельности, но ее бытие всегда являлось необходимым условием существования всех остальных ее форм.
Ну а утверждение А. В. Коротаева, что я вывожу эксплуатацию из подразделения человеческой деятельности на производственную — основную и все прочие, то его иначе, как курьез, воспринимать нельзя. Ведь такое подразделение существовало на протяжении всей истории человечества, а эксплуатация, на мой взгляд, возникла лишь на сравнительно позднем этапе его развития.
Вслед за доказательством некорректности моего высказывания по форме у А. В. Коротаева следует столь же успешное доказательство его ложности по содержанию. Прежде всего оно объявляется совершенно голословным. Далее в результате тщательного анализа этого высказывания делается вывод, что оно «явно восходит» кряду высказываний К. Маркса и Ф. Энгельса, одно из которых в качестве доказательства и приводится (С. 212). Думаю, что А. В. Коротаеву не стоило так утруждать себя. Я никогда не скрывал и не скрываю, что являюсь сторонником материалистического понимания истории и что данное мое высказывание представляет собой не что иное, как изложение взглядов классиков марксизма. Еще в рецензии на сборник я отмечал наличие у его авторов своеобразного приема опровержения тех или иных положений, «Теперь для доказательства ошибочности той или иной точки зрения, — писал я, — достаточно объявить ее марксистской. Ничего другого не требуется»[2]. По этому привычному пути пошел А. В. Коротаев и в отклике. Правда, только этим он не ограничился, а попытался привести и иные доказательства.
Взяв цитату из выступления Ф. Энгельса на похоронах К. Маркса, в которой, помимо всего прочего, говорилось, «что люди в первую очередь должны есть, пить, иметь жилище и одеваться прежде, чем быть в состоянии заниматься политикой, наукой, искусством, религией и т. д.», наш автор переходит в атаку: «Сомнительность подобных утверждений просто бьет в глаза» (С. 212).
В самом деле, рассуждает А. В. Коротаев, человек, прежде чем пахать землю, т. е. совершить акт материального производства, должен в своей голове наметить план действия, т. е. совершить акт духовного производства. Таким образом, вопреки Ф. Энгельсу и Ю. И. Семёнову не материальное производство предшествует духовному, а, наоборот, духовное производство предшествует и делает возможным успешное осуществление материального производства (С. 212). Дальше — больше. «...Труд пахаря предполагает значительный предшествующий труд большого числа людей, отличный от «материального производства», а именно труд повивальной бабки, принимавшей роды, труд родителей, родственников и соседей по социализации человека, труд учителя и т. п. и т. п.» (С. 212). Таким образом, марксизм раз и навсегда опровергнут.
Как видно из сказанного, А. В. Коротаев приписывает марксистам взгляд, что акты материального производства, питья, еды и т. п. в жизни человеческого общества всегда во времени должны предшествовать актам духовного производства, актам оказания различного рода услуг и т. п. Человек вначале производит, ест и пьет, а уже потом, спустя некоторое время, начинает думать, заниматься искусством, оказывать непроизводственные услуги... И в пылу полемики мой оппонент совершенно не замечает, что все это совершеннейшая чепуха. Неужели он серьезно полагает, что ни К. Маркс, ни Ф. Энгельс не знали, что человек, прежде чем действовать, должен продумать план своих действий. Ведь сам же А. В. Коротаев приводит высказывание К. Маркса о том, что человек, прежде чем построить что-либо в действительности, строит это в своей голове. Но знание этого несомненного факта ни в малейшей степени не мешало К. Марксу отстаивать тезис о первичности материального производства. Над этим автору стоило бы задуматься. Но он этого не сделал и в результате пошел по давно накатанному пути. Приписав марксистам сущий вздор, он затем доказывает, что это не что иное, как вздор, и считает себя победителем.
Провозгласив вначале примат духовного производства над материальным, А. В. Коротаев все же на этой точке зрения не задерживается. И ему было ясно, что предварительным условием выработки пахарем плана действия должно быть его существование, а оно невозможно без питья, еды и т. п., а тем самым и производства. Подчеркивая, что труду пахаря предшествовал труд многих людей, который не был материальным производством, автор не мог в глубине души не понимать, что ни существование этих людей, ни их такого рода труд был абсолютно невозможен без их занятия материальным производством. И конечный его вывод: вопрос о том, является ли материальное производство основой духовного или, наоборот, «представляется мне более всего похожим на известный высокоинтеллектуальный спор о курице и яйце» (С. 213).
Внешне такой взгляд кажется весьма привлекательным. Все виды деятельности в одинаковой степени важны. Духовное производство невозможно без материального, а последнее — без первого. Но возьмем тот же самый пример с пахарем. Он и намечает план пахоты и пашет. Польза пахоты для человека заключена в ней самой. Вспаханное поле можно засеять и получить урожай. А польза умственных усилий по созданию плана пахоты в том и только в том, что они способствуют успешности пахоты. Никакой другой ценности они не имеют. Иначе говоря, духовное производство в данном случае имеет ценность лишь постольку, поскольку обслуживает материальное производство. /42/ И уже поэтому мы не можем их поставить на один уровень. Не только в отношении между материальным и духовным производством, но вообще в отношении между мыслью и делом приоритет в конечном счете всегда остается за делом. Это прекрасно понимал еще великий Гёте. Вспомним знаменитый монолог Фауста. В переводе Н. Холодковского он звучит так:
Написано: «В начале было Слово», —
И вот уже одно препятствие готово:
Я слово не могу так высоко ценить.
Да, в переводе текст я должен изменить
Когда мне верно чувство подсказало.
Я напишу, что Мысль всему начало.
Стой, не спеши, чтоб первая строка
От истины была недалека!
Ведь мысль творить и действовать не может.
Не Сила ли — начало всех начал?
Пишу, — и вновь я колебаться стал,
И вновь сомненье душу мне тревожит.
Но свет блеснул, — и выход вижу я:
в Деянии начало бытия![3]
Буквальный перевод последней строки: «В начале было дело».
И Гёте был совершенно прав. Если обратиться к процессу становления человечества, то нетрудно убедиться, что знаменитая притча о яйце и курице здесь не работает. Деятельность по изготовлению вещей возникла примерно 2,5 — 2,6 миллиона лет тому назад. Первые производящие существа — хабилисы, как полагает большинство специалистов — антропологов и археологов, не обладали ни мышлением, ни языком. Таким образом, в эпоху хабилисов материальное производство существовало, а духовное — отсутствовало. Но успешное развитие материальной производственной деятельности было невозможно без появления мышления. Поэтому на определенном этапе материальное производство с неизбежностью вызвало к жизни, породило духовное производство. С началом формирования мышления и языка хабилисы превратились в архантропов, которых большинство антропологов рассматривают как первых людей. Завершилось формирование языка и мышления с появлением людей современного физического типа. С началом формирования мышления материальное и духовное производство начали существовать в неразрывном единстве, ведущая роль в котором принадлежала первому[4].
Полемику со мной по всем этим вопросам А. В. Коротаев продолжает в обширных примечаниях к статье. Прежде всего он упрекает меня в том, что используемый мной термин «духовное производство» является крайне неудачным. Как указывает он, труд парикмахера, стоматолога, банковского служащего и т. п. вряд ли может быть причислен к духовному производству. Более удачным является термин «производство услуг» (С. 217). Я бы мог ограничиться утверждением, что словосочетание «духовное производство» является общепринятым, и так как в рецензии этой проблеме посвящен всего лишь один абзац, то вряд ли имело смысл вводить новые термины. Ведь и сам А. В. Коротаев в основном тексте статьи постоянно использует этот, по его словам, крайне неудачный термин.
Но если говорить по существу, то термин «духовное производство» совершенно точно передает сущность человеческой деятельности по созданию понятий, концепций, произведении словесности, по постановке целей и выработке планов их реализации и т. п. Все это — духовное производство в точном смысле слова. Именно в таком значении я его и употреблял. Что же касается деятельности по оказанию услуг, то она, включая в себя в качестве необходимого компонента духовное производство, конечно, духовным производством не является. Можно, разумеется, называть эту деятельность производством услуг, но лучше всего, вероятно, говорить о деятельности по оказанию услуг.
Итак, можно говорить о таких трех видах деятельности, как деятельность по производству материальных благ, включающую в себя в качестве необходимейшего компонента духовное производство, деятельность по оказанию услуг и, наконец, собственно духовное производство, которое может выступать и в качестве компонента двух первых видов деятельности, и как более или менее самостоятельная форма человеческого творчества (труд ученого, художника и т. п.). Когда продукт духовного творчества реализуется, то он выступает как услуга, которую ученый или художник оказывает другим людям, а тем самым и обществу.
Критикуя мое утверждение, что нужно четко различать труд, прямо создающий общественный продукт (производственный труд), и труд, его не создающий (непроизводительный труд), особенно в применении к прошлым эпохам человечества, А. В. Коротаев пишет: «Материализм» Ю. И. Семёнова (да и большинства других истматчиков) приобретает абсурдную форму «культа материи». Действительно, труд рассматривается как настоящий труд, только когда его результаты можно в буквальном смысле потрогать руками. Результаты же труда музыканта, врача, юриста, военнослужащего, учителя и т. д. не вполне «материальны», в руки их, как правило, взять нельзя, а значит, это вроде бы уже не труд, не настоящее, не полноценное производство» (С. 213).
Касаясь моей оговорки относительно прошлых эпох, оппонент продолжает: «Действительно, именно в применении к современной экономике наиболее развитых стран, где производство услуг и информации нередко является ведущей отраслью экономики, утверждение о том, что продукция этой отрасли экономики не должна включаться в общественный продукт, потому что, дескать, это не материальное производство, выглядит особенно абсурдным» (С. 217). И далее специально подчеркивает, что взгляд Ю. И. Семёнова является заблуждением применительно не только к нашей эпохе, но и к прошлым (С. 217).
Было бы хорошо, если бы все эти утверждения были хотя бы наполовину столь же разумными, сколь они агрессивны. Я никогда не считал и не утверждал, что труд, скажем, учителя или врача не является настоящим трудом. Я просто настаиваю на том, что этот труд качественно отличается от труда, создающего /43/ вещи. Именно в этом и только этом смысле этот труд является непроизводительным, что ни в малейшей степени не ставит под сомнение его общественную полезность. Что же касается деятельности солдата по уничтожению противника, то назвать ее трудом у меня как-то язык не поворачивается, хотя в определенных условиях она, безусловно, необходима для общества.
Чтобы опровергнуть положение об определяющей роли производства материальных благ, А. В. Коротаев стремится стереть грань между ним и деятельностью по оказанию услуг. С его точки зрения, последняя является если и не материальным производством (на что он намекает, хотя прямо и не утверждает этого), то настоящим производством, не менее полноценным, чем то, что принято называть материальным. Более того, именно производство услуг, а не вещей в наиболее развитых странах стало сейчас основной, ведущей формой деятельности, оттеснившей производство вещей на второй план. Так что от марксизма остались рожки да ножки. И только закоренелые догматики могут отстаивать его не только ставшие сейчас, но и всегда бывшие абсурдными утверждения.
А. В. Коротаев не оригинален. Положение о переходе в развитых странах мира ведущей роли от сферы промышленности к сфере услуг давно уже стало банальностью в западной литературе. И А. В. Коротаев рабски повторяет его, совершенно не задумываясь над сутью дела. А задуматься бы стоило. В каком смысле можно говорить о переходе ведущей роли в экономике к сфере услуг? В том, что сейчас в ней занято больше людей, чем в промышленности, в том, что она нередко дает большую прибыль на вложенный капитал, и т. п.
Но спрашивается, люди-то что, перестали нуждаться в пище, одежде, жилищах, научились обходиться без них, довольствуясь одними лишь услугами? Нет, конечно. А раз так, то материальное производство как было, так и осталось основой человеческого существования. Ведь сама возможность перемещения значительного числа людей в сферу услуг была создана ростом производительности труда в сфере материального производства, в результате которого сравнительно небольшое число работников оказалось способным производить продукт в объеме, достаточном для удовлетворения потребностей членов общества в хлебе насущном. Таким образом, в основе роста сферы услуг лежит развитие материального производства.
Бесспорно, во всех капиталистических странах в состав валового национального продукта включаются не только товары, но и услуги. И это положение А. В. Коротаев принимает, совершенно не задумываясь над его смыслом. Исчисление валового национального продукта как суммы расходов не только на товары, но и на услуги (а также на инвестиции) для целого ряда практических целей очень удобно. Поэтому им и пользуются. Но теоретически это никогда и никем не было обосновано. И это не случайно. Всякому. Кто знаком с трудами современных западных экономистов, не может не броситься в глаза, что в них (в отличие от трудов классиков политэкономии) почти полностью отсутствует теория. И когда наиболее понимающие экономисты обращаются к проблем валового национального продукта, они не могут не видеть, что здесь существует масса сложностей. Возникает множество вопросов на которые они не в состоянии ответить. Это только А. В. Коротаеву все ясно.
С его точки зрения, оказание услуг — не менее, а возможно, даже более полноценное производство, чем создание вещей. В полном соответствии с этим в целом ряде своих работ он подчеркивает, что священники, администраторы, военнослужащие, учителя и т. п. являются производителями нисколько не в меньшей, а может быть, даже и в большей степени, чем крестьяне и другие непосредственные производители материальных благ, что не только попы, но и придворные, толпившиеся вокруг монарха в ожидании его милостей, были подлинными тружениками, непосредственными производителями[5].
Чтобы проверить правильность всех этих относящихся к общественному производству, общественному продукту и производителям, постулатов, попробуем применить их к современному российскому обществу. Бесспорно, в нашей стране за последние десять лет увеличилось число храмов, монастырей, а соответственно и лиц духовного звания. Возросло число возносимых к небу молений, всевозможных треб и т. п. И все это относится к числу услуг. Спрашивается, насколько увеличился за счет этого наш общественный продукт? Могут сказать, что нужно считать не услуги сами по себе, а расходы на услуги. Я, должен сознаться, не вполне понимаю, почему, скажем, платные требы нужно включать в общественный продукт, а бесплатные нет. Услуга-то все равно оказана. Но не будем вдаваться в такие тонкости.
Ясно, что расходы населения на требы увеличились. И я снова спрашиваю: насколько возрос за счет роста производства треб наш общественный продукт? Ответ может быть только один — ни на сколько. Ведь доходы-то каждого человека ограниченны. И все, что он потратил на оплату треб, он не сможет использовать на покупку других услуг и товаров. Существуют определенные объективные экономические рамки, за которые члены общества и общество в целом в своих расходах выйти не может. И эти объективные рамки определены объемом общественного продукта, понимаемого как сумма созданных материальных благ. Размеры общественного продукта в таком понимании в конечном счете определяют и возможный объем услуг.
Если следовать логике А. В. Коротаева, мы неизбежно должны прийти к полному абсурду. Ведь, с его точки зрения, не только возрастание числа священнослужителей, но и происходящее на наших глазах безмерное разбухание бюрократического аппарата представляет собой не что иное, как увеличение общественного продукта. Ведь растет число производителей и количество оказываемых ими услуг и соответственно растут доходы на их содержание.
А возьмем, к примеру, Чечню. Десятки тысяч /44/ военнослужащих, являющихся несомненными, с точки зрения А. В. Коротаева, производителями, на протяжении нескольких месяцев усиленно занимались подлинным, настоящим трудом, полноценным производством, а именно производством услуг: убивали и калечили людей, уничтожали дома в селениях, разрушали города. И можно ли сомневаться в том, что на оплату этих услуг потрачены огромные средства? В результате такого производства резко вырос наш общественный продукт. Вы скажете, что все это несусветнейший бред, и будете совершенно правы. Но этот бред совершенно естественно вытекает из постулатов, отстаиваемых А. В. Коротаевым.
Я не собираюсь обвинять оппонента в том, что он подводит теоретическую базу под действия нашей власти и ее армии в Чечне. Но есть явление, которое А. В. Коротаев действительно стремится обелить и оправдать. Это эксплуатация человека человеком. Сего точки зрения, феодал, например, не в меньшей степени производитель, чем крестьянин, Просто эти люди заняты в разных областях производства и соответственно обмениваются созданной ими продукцией. Все, что феодал получает от крестьянина, он адекватно ему возмещает. Так что ни о какой эксплуатации не может быть и речи. Это отношения взаимно дополняющих друг друга партнеров, между которыми происходит эквивалентный обмен деятельностью. Вообще «абсолютная» эксплуатация в истории большая редкость. Чаще всего имеет место определенная «асимметрия» отношений, при которой одна сторона получает от другой несколько меньше, чем ей дает[6].
Нового, конечно, здесь ничего нет. На Западе эта точка зрения давно уже отстаивалась и пропагандировалась. И цель сторонников ее понятна: доказать, что никакой эксплуатации в западном обществе не существует. Капиталист — такой же, а может быть, еще более важный производитель, чем рабочий. Вряд ли можно считать случайным, что этот взгляд стал назойливо навязываться нам именно сейчас, когда у нас быстрыми темпами растет слой новых эксплуататоров.
Второй важный вопрос, который поднимается в статье А. В. Коротаева, — проблема истины в научном познании. Он поставлен автором в связи с моими критическими замечаниями по поводу развиваемой в статье О. Ю. Артемовой концепции собственности вообще, собственности на землю прежде всего, исходя из которой она пришла к выводу, что ни у бушменов, ни у аборигенов Австралии никакой собственности на землю вообще не существовало.
Суть всех рассуждений А. В. Коротаева, имеющих целью отвести мою критику, сводится к следующему. В понимании О. Ю. Артемовой собственность на землю характеризуется такими признаками, которые отсутствуют в обществе бушменов и австралийцев. Отсюда и вывод, который она делает. Ю. И. Семёнову. чтобы опровергнуть взгляды О. Ю. Артемовой на поземельные отношения австралийцев и бушменов, нужно было доказать, что такими признаками эти отношения обладают. Он же поступает совершенно иначе: дает иное определение собственности и показывает, что поземельные отношения бушменов и австралийцев подпадают под это его определение. Тем самым он совершает грубейшую ошибку. Вся его критика бьет мимо цели (С. 214-215).
Если сказать коротко, то понятие собственности на землю О. Ю. Артемова сводит к понятию капиталистической земельной собственности. Разумеется, ни у бушменов, ни у австралийцев такой собственности не было и не могло быть. Тут и спорить нечего. Но возникает другой вопрос: верна ли развиваемая О. Ю. Артемовой концепция поземельной собственности? Вот на него-то я и постарался ответить. Мне кажется, что я достаточно убедительно доказал, что эта концепция никуда не годится, что О. Ю. Артемова путается и в главном, и в деталях, на каждом шагу противоречит сама себе, ссылается в качестве доказательства своей правоты на авторов, которые придерживались взглядов, прямо противоположных ее собственным, и т. п.
Во всяком случае, А. В. Коротаев даже не попытался опровергнуть ни одного из моих доводов. В результате у него остался один выход: объявить, что объективной истины в науке не существует. Нельзя считать одно определение того или иного понятия истинным, а другое — ложным, одну научную концепцию истинной, а другую — ложной. Каждый ученый вправе иметь свою собственную, личную истину. Истин в науке столько, сколько существует ученых. Если же обратиться к данному случаю, то нужно помнить, что собственность — это не какое-то явление, а просто-напросто слово, в которое каждый волен вкладывать такой смысл, какой ему заблагорассудится (С. 215).
Стремление же к объективной истине А. В. Коротаев объявил одной из самых «распространеннейших болезней наших общественных наук», суть которой заключается в «крайне архаичном, донаучном отношении к словам». Ну а дальше, как водится, идут ссылки на авторитеты: К. Поппера, И. С. Кона, Ю. И. Семёнову же, который осмелился в одной из своих статей оспорить выдвинутый И. С. Кoнoм тезис об «онтологизации категорий». бросается упрек в подмене поставленной последним проблемы «надуманным вопросом о существовании/несуществовании объективной реальности» (С. 213-215).
Из всего сказанного А. В. Коротаевым совершенно ясно, что он не дал себе ни малейшего труда подумать над тем, что сам пишет. Он просто-напросто повторяет ставшие в последнее время необычайно модными в определенных кругах фразы, заимствованные из трудов не самых лучших из западных философов. Неужели так уж трудно понять, что любой настоящий ученый не может, явно или неявно, не поставить перед собой вопрос, существует ли то, что он исследует, зависимо или независимо от его сознания. И каждый подлинный ученый не может не прийти к выводу, что объект его исследования существует вне и независимо от его сознания, что суть научного познания заключается, по возможности, в наиболее точном и полном воспроизведении в его сознании исследуемого объекта, что используемые им понятия и создаваемые им концепции представляют научную ценность только в том случае, /45/ если имеют объективное, т. е. заимствованное из объективного мира, содержание. В противном случае наука превращается в субъективную стряпню, в какую-то игру с произвольно устанавливаемыми ее участниками правилами[7].
Если обратиться к данному конкретному случаю, то собственность прежде всего представляет собой объективно существующее общественное явление. В том, что собственность есть не слово и даже не набор слов, по существу, никто не сомневается. Никто не спорит с тем, что, скажем, в США и СССР существовали разные отношения собственности, что за последние годы в России произошло существенное изменение отношений собственности и т. п. Раз собственность реально существует, ее нужно обозначить каким-то словом или словами, которые немыслимы без понятий и выражают понятия, ее нужно исследовать, т. е. создавать понятия и системы понятий, или, иначе, концепции, которые могут быть выражены только в языке. И главный вопрос состоит в том, насколько создаваемые учеными концепции собственности соответствуют действительности, т. е. самой реально существующей собственности. В этом и заключена вся суть дела, от которой А. В. Коротаев стремится уйти путем различного рода логических выкрутасов. Самое же смешное состоит в том, что тот самый человек, который одновременно провозглашает, что никакие концепции нельзя характеризовать ни как ложные, ни как истинные, начал свою статью с того, что в самой категорической форме объявил мое понимание материального производства совершенно ложным, даже абсурдным, а свое — истинным. Все это носит название двойного стандарта.
Когда автор не в состоянии привести какие-либо доводы в пользу той или иной концепции, но ему при этом очень хочется сохранить лицо, он объявляет, что говорить об истинности или ложности тех или иных построений не имеет никакого смысла, что все попытки так действовать являются признаками острой «методологической болезни» и т. п. Когда же А. В. Коротаев убежден, что располагает достаточно весомыми аргументами и в пользу истинности своих положений, то обо всем этом вздоре он мигом забывает и прилагает все усилия для доказательства ложности взглядов своего оппонента. Другое дело, что сделать это ему не удается. Но это уже иной вопрос.
Третий вопрос, по которому А. В. Коротаев пытается спорить со мной, в отличие от двух первых не имеет принципиального значения. Поэтому я ограничусь лишь беглыми замечаниями. В той части «Введения» к сборнику, которая написана А. В. Коротаевым, было заявлено, что в статье О. Ю. Артемовой дан принципиально новый подход к проблеме эгалитарности и неэгалитарности в первобытном обществе. Я же указал, что в действительности все эти идеи и не новы, и не верны. И в достаточной степени аргументировал это.
Никаких доводов против автор привести не в состоянии. Но и полностью согласиться со мной ему не хочется: честь мундира надо спасать. Будучи не в состоянии опровергнуть ничего из того, что мною сказано, А. В. Коротаев пытается создать хотя бы видимость опровержения. Когда читаешь эту часть статьи, ставится неловко за автора. Человек занимает словесной эквилибристикой.
Фактически признав в конце концов, что какой новизны в статье О. Ю. Артемовой нет, А. В. Коротаев пытается доказать хотя бы то, что пусть не созданный, но пропагандируем ею подход имеет огромное научное значение ибо открывает новые пути и т. п. Суть это подхода заключается в том, что неэгалитарные общества совершенно не обязательно возникли из предшествующих им эгалитарных, первые всегда в первобытную эпоху сосуществовали с последними. Абсолютно никак доказательств в пользу этого положения О. Ю. Артемова не приводит. Она лишь указывает на существование неэгалитарных обществ у аборигенов Австралии, причисляя иногда к числу их и те, которые в действительности были эгалитарными. Нового в этом ничего нет. Все имеющиеся в распоряжении науки данные свидетельствуют, что действительно существовавшие у австралийцев неэгалитарные общества возникли из предшествующих им эгалитарных. В частности, это было показан но в одной из моих работ[8].
Полную бездоказательность утверждений О. Ю. Артемовой не может не чувствовать и сам А. В. Коротаев. Поэтому в основном тексте статьи он указывает, что схему, согласно которой неэгалитарные общества возникают из эгалитарных, нельзя считать окончательно опровергнутой (С. 214). Однако в примечаниях пишет так, как если бы точка зрения О. Ю. Артемовой, которую он полностью разделяет являлась абсолютной истиной. Выражения вроде таких, как «миф о всеобщем первобытном коммунизме», то и дело срываются у него с пера. Доказательств, разумеется, никаких. В действительности же первобытный коммунизм не только не миф, но даже и не гипотеза. От том, что человеческое общество на раннем этапе своего развития было первобытно-коммунистическим, свидетельствуют все без исключения имеющиеся в распоряжении науки материалы[9].
Положение о том, что неэгалитарные общества существовали на всем протяжении истории человечества, привлекает А. В. Коротаева тем, что дает ему возможность истолковывать неэгалитарность в человеческом обществе как унаследованную от животного мира. В этой своей попытке он пытается опереться на социобиологию — своеобразное направление, основной постулат которого заключается в том, что человек в своей сущности есть только и только биологическое существо, т. е. обычное животное, которое ничуть не больше отличается от животных других видов, чем все эти виды друг от друга. Отстаивая эту, на мой взгляд, заведомо ошибочную точку зрения, социобиологи с неизбежностью занимаются совершенно неверной интерпретацией, а иногда и прямой подтасовкой фактов, о чем мне уже неоднократно приходилось писать[10]. Однако А. В. Коротаев верит им на слово.
А. В. Коротаев не считает, что я в своей в целом, как он сам пишет, «резко отрицательной» рецензии, не прав во всем. «Заметная /46/ часть критических замечании Ю. И. Семёнова, — пишет он, — представляется мне достаточно справедливой» (С. 211). Однако вслед за этим отмечает, что ему хотелось бы оспорить мои замечания более, чем по 30 пунктам (С. 215). Не имея этой возможности, он выбрал из них такие, где чувствовал себя абсолютно правым. Что получилось из этого, мы уже видели. Думаю, что все прочие его возражения были бы еще менее обоснованными. Об этом можно судить по рассеянным в статье не столько даже замечаниям, сколько колкостям в мои адрес. Касаться я их не буду не только потому, что пришлось бы уличать автора в передержках. Подтасовках и т. п., заниматься чем и утомительно, и не очень приятно. Главное в том, что они не имеют принципиального значения.
Положительно оценив такие мои работы, как «Экономическая этнология» и «Проблема перехода от первобытного общества к классовому: пути и варианты развития»[11], А. В. Коротаев все же не удержался от очень своеобразного комментария к своей в целом, по-видимому, искренней похвале результатам, достигнутым мною в последней из них: «Хотя и в указанной выше работе марксистская, ортодоксия Ю. И. Семёнова сыграла с ним, на мой взгляд, злую шутку, не позволив ему извлечь из того колоссального фактического материала, который был им переработан, всех тех выводов, которые можно было бы сделать, отказавшись от некоторых марксистских догм...» (С. 220-221).
Собственно, что имел в виду А. В. Коротаев, объявляя меня ортодоксальным марксистом? Покорное следование положениям официального советского марксизма, который я предпочитаю называть псевдомарксизмом? О том, как складывались отношения между мной и официальным марксизмом, достаточно было сказано в статье Л. Б. Алаева «Материалистическое понимание истории в обороне»[12]. Я бы мог многое сюда добавить, но здесь не место для этого[13].
Или, может быть, под ортодоксией А. В. Коротаев понимает принятие всех без исключения положений, выдвинутых К. Марксом и Ф. Энгельсом? Но каждый, кто знаком с моими работами, знает, что об этом не може