О том, как нашлось Кольцо 38 глава




гудели стволы; но Древень знай себе вышагивал, не глядя по сторонам.

Пин принялся было считать мерные "онтские шаги", но сбился со счету на

третьей тысяче, а тут и Древень пошел чуть помедленнее. Внезапно

остановившись, он опустил хоббитов на траву, раструбом приложил ладони ко

рту и, словно из гулкого рога, огласил лес протяжным кличем.

"Гу-у-гу-у-гу-умм!" - раскатилось окрест, и деревья явственно вторили зову.

Потом со всех сторон издалека донеслось: "Гу-у-гу-у-гу-у-гу-у-умм!" - и это

был уже не отзвук, а отклик.

Древень примостил хоббитов на плечи и опять зашагал, время от времени

повторяя громогласный призыв. Отклики слышались все ближе. Так они шли да

шли - и наконец уперлись в глухую стену вечнозеленых деревьев неведомой

хоббитам разновидности: они ветвились от самых корней, густой

темноглянцевитой листвой походили на падуб и были усыпаны крупными, налитыми

оливковыми бутонами.

Древень свернул налево, и через несколько шагов живая преграда вдруг

разомкнулась: утоптанная тропа ныряла в узкий проход и вела вниз по крутому

склону в просторную чашеобразную долину, обнесенную поверху вечнозеленой

изгородью. На округлой травянистой глади не было ни деревца, лишь посреди

долины высились три белоснежные красавицы березы. По откосам сбегали еще две

тропы, с запада и с востока.

Одни онты уже пришли, другие шествовали вдали по тропам, третьи

вереницей спускались за Древнем. Пин и Мерри озирались и изумлялись: они-то

ожидали, что онты все похожи на Древня, как хоббиты друг на друга (если,

конечно, глядеть посторонним глазом), а оказалось - ничего подобного. Они

были разные, как деревья: как деревья одной породы, но разного возраста и

по-разному выросшие; или совсем уж несхожие, как бук и береза, дуб и ель.

Были старые онты, бородатые и заскорузлые, точно могучие многовековые

деревья (и все же по виду намного моложе Древня), были статные и

благообразные пожилые исполины, но ни одного молодого, никакой поросли.

Десятка два из сошлось у берез; с разных сторон брело еще двадцать или около

того.

Сперва у хоббитов глаза разбежались от несхожести их фигур и окраски,

обхвата и роста - и руки-ноги разной длины, и пальцев на них неодинаково (не

меньше трех, не больше девяти). С подобиями дубов и буков Древень все же мог

бы, наверно, посчитаться родней, но многие онты вовсе на него не походили.

Иные были вроде каштанов: кожа коричневая, разлапистые ручищи, короткие

толстые ноги. Иные - вроде ясеней: рослые серокожие онты, многопалые и

длинноногие. Были еще пастыри сосен и елей (эти самые высокие), пестуны

берез, рябин и лип. Но когда все онты столпились возле Древня, чинно

кланяясь и учтиво приветствуя его благозвучными голосами, разглядывая

чужестранцев неспешно и пристально, тут хоббитам сразу стало яснее ясного,

до чего они друг на друга похожи: глаза-то у всех такие же - ну, не такие,

конечно, бездонные, как у Древня, но спокойные, задумчивые, внимательные, с

зеленым мерцанием.

Подоспели последние; онты обступили Древня широким кругом и завели

прелюбопытный и загадочный разговор. Полилась плавная молвь: каждый вступал

в свой черед, и общий медленный распев притихал по одну сторону круга и

гулко гудел по другую. Хотя Пин не различал и не понимал слов - по-онтски

все ж таки разговаривали онты, - однако поначалу ему очень понравилось их

слушать, пока не надоело. Он слушал и слушал (а они все говорили и пели) и

наконец начал думать, что онтский язык слишком уж медленный, интересно,

сказали ли они или нет друг другу "доброе утро", а коли Древень делает

перекличку, то когда они доскажут ему свои имена.

"Хотел бы я знать, как по-онтски да или нет ", - подумал он и зевнул.

Древень мгновенно все учуял.

- Кгм, кха-кха, ты вот что, друг мой Пин, - сказал он, и звучный

хоровод онтов вдруг примолк. - Я и забыл, что вы такие несусветные торопыги.

Но и то правда, скучновато слушать разговор на непонятном языке. Подите-ка

погуляйте. Имена ваши на Онтомолвище названы, все вас разглядели и все

согласны, что вы не орки и что нужно добавить строку-другую в древний

перечень. На этом мы пока что и порешили, и очень, я вам скажу, быстро

порешили, едва ли не чересчур. Вы с Мерри побродите пока по долине, чем вам

плохо. Пить захотите - там есть на северном склоне, повыше, очень вкусный

источник. А тут еще надо изрядно поговорить, чтобы устроилось настоящее

Онтомолвище. Я потом приду вас проведать, тогда расскажу, как у нас чего.

Он опустил Пина и Мерри наземь, а они, не сговариваясь, оба враз

сообразили низко и благодарственно поклониться. Онтов это очень позабавило:

они о чем-то перемолвились, и зеленые искры замелькали в их взорах. Но

вообще-то им, видимо, было уже не до хоббитов. А они побежали наверх

западной тропой: надо же поглядеть, что там, за оградой, с этой стороны

Тайнодола. Там громоздились лесистые откосы, и за высокогорным ельником

сверкал сахарно-белый пик. Слева, на юге, тоже виднелся лес, лес и лес,

уходивший в серую расплывчатую даль с бледной прозеленью. "Наверно,

ристанийская равнина", - догадался Мерри.

- А где, интересно, Изенгард? - спросил Пин.

- Знал бы я, куда хоть нас занесло, - отозвался Мерри. - Ну, если это

вот вершина Метхедраса, то у подножия его, помнится, как раз и есть

Изенгард, крепость в глубоком ущелье. Небось вон там, слева за хребетиной.

Видишь, не то дым сочится, не то дым сочится, не то туман?

- Изенгард, он какой? - выспрашивал дальше любопытный Пин. - Он ведь

онтам, поди, не по зубам.

- Да и я тоже думаю - куда им, - согласился Мерри. - Изенгард - это

скалисто кольцо, внутри каменная гладь, а посредине торчит высоченная

гранитная башня, называется Ортханк. Там и живет Саруман, гранит на граните,

на возвышении. Кругом скалы, во сто раз толще любых стен, ворот не помню

сколько, может и не одни, и в каменном русле бежит горная речка, которая

пересекает Врата Ристании. Да, онтам вроде бы там делать нечего. Но про

онтов, понимаешь, как-то мне странно думается: не такие они смирные, не

такие смешные. С виду-то, оно конечно, - чудаковатые тихони, терпеливые,

опечаленные, обиженные, обойденные жизнью; он если их обидишь, тогда

хватайся за голову и смазывай салом пятки.

- Ага, ага, - подтвердил Пин. - Сидит себе старая корова и жует свою

жвачку; и глазом не успеешь моргнуть, как это не корова, а бык, и не сидит

он, а вскачь несется на тебя. Да, хорошо бы старик Древень их расшевелил.

Затем, видать, и собрал, только трудное это дело. Вчера, помнишь, как он сам

собой разошелся, а потом пых-пых - и выкипел.

Хоббиты вернулись в долину. Онтомолвище продолжалось вовсю: то глуше,

то громче звучала напевная неспешная беседа. Солнце поднялось над оградой,

брызнули серебром кроны срединных берез, и желтоватым светом озарился

северный склон. Блеснул незаметный родник. Хоббиты пошли закраиной круглой

долины, возле вечнозеленой изгороди - так отрадно было не спеша брести по

свежей мягкой траве, - и напрямик спустились к искристому фонтанчику. От

кристальной студеной воды щемило зубы; они уселись на обомшелый валун и

смотрели, как бегают по траве солнечные блики и проплывают тени облаков.

Онтомолвище не смолкало. Какие-то все ж таки непонятные, совсем уж

чужедальние это были места, точно все былое осталось в другой жизни. И чуть

не до слез захотелось увидеть лица и услышать голоса друзей - особенно

Фродо, особенно Сэма и особенно Бродяжника.

Вдруг стихли голоса онтов, и невдалеке появился Древень, да не один, а

со спутником.

- Кгум, кгу-гум, вот и я, - сказал Древень. - А вы тут, поди,

притомились, всякое терпенье у вас кончается, кгмм, а что, разве не так? Нет

уж, терпеньем вы запаситесь как следует. На первый случай мы все

проговорили, это да; однако еще надо много чего растолковать и разжевать,

довести до ума тех наших, кто живет далеко-далеко от Изенгарда, и еще тех,

кого я не застал дома, когда утром приглашал на разговор; потом уж будем

сообща решать, что нам делать. Ну, правда, онты не слишком долго решают, что

им делать, ежели перед тем все как есть обговорено и разобрано до последнего

листочка-корешка. Но толком-то если, еще поговорить надо: день-другой, не

меньше. Так вот, я вам пока что товарища привел. Он здесь живет неподалеку.

По-эльфийски зовут его Брегалад. Он говорит, решенье, мол, у него готово, на

Онтомолвище ему, дескать, делать нечего. Гм, гм, таких торопливых онтов

прямо-таки свет не видывал. Вы с ним поладите. Вот и до свидания! - И

Древень удалился.

Брегалад стоял замерши, пристально разглядывая хоббитов; а те сидели в

ожидании, когда-то он заторопится. Высокий, стройный и гибкий, он, видно,

считался у онтов молодым: гладкая, блескучая кора обтягивала его руки и

ноги; у него были темно-алые губы и пышные серо-зеленые волосы. Наконец

Брегалад заговорил, и звучный, как у Древня, голос был, однако же, тоньше и

звонче.

- Кха-ха, эге-гей, ребятки, пойдемте-ка погуляем! - пригласил он. -

Меня, как сказано было, зовут Брегалад, по-вашему - Скоростень. Но это,

конечно, не имя, а всего-навсего кличка. Так меня прозвали с тех пор, как

один наш старец едва-едва напыжился задать мне важный вопрос, а я ему

ответил: "Да, конечно". Опять же и пью я слишком быстро: добрые онты

только-только бороды замочили, а я уж губы утираю. Словом, идемте со мной,

не пожалеете!

Он протянул им руки - очень красивые, длинные, долгопалые. Весь день

пробродили они втроем по лесу - хором пели песни, дружно смеялись. А смеялся

Скоростень часто, и смеялся всегда радостно. Смеялся он, когда солнце

являлось из-за облаков, смеялся при виде родника или ручья; смеясь,

останавливался и кропил водой ноги и голову. Слышал трепет или шепоток

деревьев - и тоже заливался смехом. А завидев рябину, стоял, раскинув руки,

стоял и пел, гибкий, точно юное деревце.

Под вечер он привел их к себе домой: впрочем, дома-то никакого у него

не было, а был мшистый камень в уютной зеленой лощинке. Рябины осеняли ее, и

журчал ручей, как в любом жилище онта: этот, звеня, бежал сверху. Они

разговаривали, пока не стемнело, а в темноте где-то неподалеку гудело

Онтомолвище, басовитое, гулкое и по-новому беспокойное; время от времени

чей-нибудь голос звучал громче и тревожнее других, и общий гомон смолкал. Но

их слух заполняла тихая речь Брегалада, и шелестели знакомые, понятные

слова: он вел рассказ о том, как разорили его древний край, где старейшиной

был Вскорень. "Вот оно что, - подумали хоббиты, - с орками у него, стало

быть, особые счеты, то-то он долго и не раздумывал".

- Рябинник обступал мой дом, - печально повествовал Брегалад, - и

рябины эти взрастали вместе со мною в тишине и покое незапамятных лет. Иные

из них, самые старинные, были посажены еще ради онтиц, но те лишь взглянули

на них и с усмешкой покачали головами: в наших, мол, землях у рябин и цветы

белей, и ягоды крупнее. А по мне, так не бывало и быть не могло деревьев

прекраснее и благороднее этих. Они росли и росли, раскидывая тенистую

густолиственную сень и развешивая по осени тяжкие, ярко-багряные, дивные

ягодные гроздья, и птицы слетались стаями на роскошный рябиновый пир. Я

люблю птиц, хоть они и болтушки, и чего-чего, а уж ягод им хватало с

избытком. Однако птицы почему-то стали грубые, злые и жадные, они терзали

деревья, отклевывали грозди и разбрасывали никому не нужные ягоды. Явились

орки с топорами и срубили мои рябины. Я приходил потом и звал их по именам,

незабвенным и нескончаемым, но они даже не встрепенулись, они не слышали

меня и отозваться не могли, они лежали замертво.

О Орофарнэ, Лассемисте, Карнимириэ!

Рябины мои нарядные, горделивые дерева!

Рябины мои ненаглядные, о, как мне дозваться вас?

Серебряным покрывалом вас окутывал вешний цвет,

В ярко-зеленых уборах встречали вы летний рассвет.

Я слышал ваши приветные, ласковые голоса,

Венчалась червонными гроздьями рябиновая краса.

Но рассыпаны ваши кроны ворохами тусклых седин,

Голоса ваши смолкли навеки, и я остался один.

О Орофарнэ, Лассемисте, Карнимириэ!

И хоббиты мирно уснули, внимая горестным песнопениям Брегалада,

оплакивавшего на разных языках гибель своих возлюбленных, несравненных

деревьев.

Наутро они снова пошли гулять втроем и провели весь день невдалеке от

его жилища. Ходили они мало, больше сидели под зеленой закраиной; ветер стал

холоднее, солнце редко пробивалось сквозь нависшие серые облака; и немолчные

голоса онтов звучали то гулко и раскатисто, то глухо и печально; то почти

наперебой, то медленно и скорбно, как погребальный плач. Настала вторая

ночь, а совещанье все длилось; в разрывах мчащихся туч мутно мерцали звезды.

Забрезжил третий рассвет, ветреный и угрюмый. Онтомолвище загремело и

снова притихло. Прояснилось утро, ветер улегся, и неподвижный воздух точно

отяжелел в ожидании. Хоббиты заметили, что теперь-то Брегалад прислушивался

в оба уха, хотя до их лощинки вроде бы доносился лишь смутный гул.

Близился вечер, солнце клонилось к западу, за мглистые вершины, и

длинные желтые лучи пронизывали облака. Стало как-то уж очень тихо, кругом

ни звука, ни шороха. Ну вот, значит, кончилось Онтомолвище. Чем же оно

кончилось? Брегалад напряженно замер, глядя на север, в сторону Тайнодола.

Вдруг по лесу раскатился зычный и дружный возглас:

"Тррам-тарарам-тарам!" Деревья затрепетали и пригнулись, словно под могучим

порывом ветра. Снова все смолкло, а потом донесся мерный, как будто

барабанный рокот, его перекрывало грозное многогласие:

- Идем под барабанный гром: трамбам-барам-барамбам-бом!

Онты приближались, и все оглушительнее гремел их походный напев:

- Идем-гядем, на суд зовем: трумбум-бурум-бурумбум-бом!

Брегалад подхватил хоббитов и поспешно выбрался из лощины.

Навстречу им шагали пятьдесят с лишним онтов; широкими, ровными шагами

спускались они колонною по двое. Во главе их шествовал Древень, они отбивали

такт ладонями по бедрам. Вблизи стало видно, что глаза их полыхают зеленым

светом.

- Кхум, кхам! Вот и мы, идем-гремим, не так уж и долго пришлось нас

ждать! - возгласил Древень, завидев Брегалада с хоббитами. - Давайте

становитесь в строй! Мы выступили в поход. В поход на Изенгард!

- На Изенгард! - подхватила дружина, и грянуло в один голос: - На

Изенгард!

На Изенгард! Пусть грозен он,

Стеной гранитной огражден,

Пусть щерит черепной оскал

За неприступной крепью скал, -

Но мы идем крушить гранит,

И Изенгард не устоит!

Обрушим своды и столбы

Стопой разгневанной судьбы!

Идем под барабанный гром,

Идем-грядем, судьбу несем!

Так пели онты, шагая на юг.

Брегалад с сияющими глазами пристроился к колонне возле Древня. Тот

пересадил хоббитов к себе на плечи, они торжествующе оглядывали шагавшую

вслед за ними онтскую дружину и прислушивались к суровому, монотонному

напеву. Они хоть и надеялись, что в конце концов что-нибудь да случится, но

такой разительной перемены вовсе не ожидали - точно потоком прорвало

плотину.

- А ведь быстро рассудили онты, правда же? - радостно задыхаясь от

собственной смелости, спросил Пин, когда онты перестали петь и слышалась

лишь тяжкая поступь да гулкое прихлопывание.

- Быстро, говоришь? - отозвался Древень. - Хм! Да, пожалуй что, и

быстро. Быстрее, чем я думал. Уж и не припомню, когда мы в последний раз так

сердились: много-много веков назад. Мы, онты, сердиться-то не любим и очень

редко сердимся, только если почуем, что нашим деревьям и нам самим чуть ли

не гибель грозит. Такого в нашем краю не бывало со времен войны Саурона и

Заморских витязей. А все эти орки, древорубы треклятые - рарум! - ишь,

размахались топорами, ладно бы уж на дрова рубили, мерзавцы, еще куда бы ни

шло, на дрова много не надо, - так ведь нет, для одного изуверства. Тут от

соседа впору помощи ждать, а он, смотрите пожалуйста, заодно с ними. Нет, уж

коли ты маг, с тебя и спрос особый; и то сказать, другие маги все ж таки не

ему чета. Ни на эльфийском, ни на онтском, ни на людских языках и

проклятья-то ему подходящего никак не сыщу. Долой Сарумана, да и только!

- А вы что, взаправду собрались сокрушить изенгардские стены? -

осторожно поинтересовался Мерри.

- Ха, хм-м, да как тебе сказать, а почему бы и нет! Вам ведь небось и

невдомек, какие мы сильные? Про троллей когда-нибудь слышали? Они очень

сильные, тролли. Но они, тролли, не сами собой на свет появились, их вывел

Предвечный Враг под покровом Великой Тьмы: вывел в насмешку над онтами,

вроде как орков - над эльфами. Так вот мы гораздо сильнее троллей. Мы -

кость от кости самой земли. Как древесные корни впиваются в камень, знаете?

Только они впиваются веками, а мы - сразу, ну если, конечно, рассердимся.

Изрубить-то нас, сильно постаравшись, можно, сжечь или чародейством каким

одолеть - тоже не очень, но все-таки можно, а мы зато, коли захотим, и

Изенгард вдребезги разнесем, и от стен его одно крошево оставим, понятно?

- Ну Саруман-то не будет смотреть на вас, сложа руки?

- Кгм, да, нет, он не будет, это верно, и я об этом не забыл. По правде

сказать, я как раз об этом все время и думаю. Но я из нас самый старый,

многие онты куда помоложе, на сотни древесных веков. Сейчас они осерчали и у

них одно на уме - сокрушить Изенгард. А потом немного поодумаются,

поостынут, выпьют водички на ночь - и начнут успокаиваться. Ох, изрядно

водички мы выпьем на ужин! Ну а пока пусть их топают и поют! Идти нам еще

далеко, поразмыслить времени хватит. Лиха беда начало.

И Древень подхватил общий напев, раздававшийся с прежней силой. Однако

мало-помалу голос его притих и смолк, а нахмуренный лоб глубоко взбороздили

морщины. Потом он поднял глаза, и Пин заметил в них скорбь - но не уныние.

Казалось, зеленый огонь разгорелся еще сильнее, но светил он как бы издали,

из темной глубины его мыслей.

- Оно конечно, друзья мои, может статься иначе, - медленно промолвил

он. - Может статься и так, что судьба против нас, что нас постигнет рок, что

это - последний поход онтов. Но если бы мы остались дома в блаженном

бездействии, мы бы своей судьбы не миновали, раньше ли, позже ли, не все ли

равно? Мы об этом давно размышляем - потому и в поход двинулись. Нет, спешки

тут не было: просто решенье созрело. Зато, глядишь, и песни сложат

когда-нибудь о нашем последнем походе. Да, - вздохнул он, - сами, может, и

сгинем, но хоть другим поможем. Жаль только, если вопреки старым песням мы

никогда больше не встретимся с онтицами. Очень бы мне хотелось еще разок

повидать Фимбретиль. Однако ж, друзья мои, песни - они ведь как деревья:

плодоносят по-своему и в свою пору, а случается, что и безвременно засыхают.

Онты шагали ровно и размашисто. Вначале путь их лежал на юг длинною

логовиной; потом приняли вправо и двинулись наискосок, все выше и выше, к

вздымавшимся за верхушками деревьев западным кряжам Метхедраса. Лес

отступал; рассыпался купами окраинный березняк, а там лишь кое-где на голом

склоне торчали одинокие сосны. Солнце кануло за темный гребень. Стелились

сумерки.

Пин оглянулся. То ли онтов прибавилось, то ли - что наваждение? За ними

оставался пустой и тусклый откос, а теперь он был покрыт деревьями. И

деревья не росли, не стояли - они двигались! Неужели Фангорн очнулся от

вековечной дремы и выслал на горный хребет древесное воинство? Он протер

глаза: может, он сам задремал или ему померещилось в сумерках - но нет,

серые громады шествовали вверх по склону, разнося глухой шум, гудение ветра

в бесчисленных ветвях. Онты всходили на гребень и давно уже не пели.

Воцарились темень и тишь: только земля трепетала от поступи древопасов и

пробегал шелест, зловещий многотысячелиственный шепот. С вершины стала видна

далеко внизу черная пропасть, огромное ущелье между последними отрогами

Мглистых гор - Нан Курунир, Долина Сарумана.

- Изенгард окутала ночь, - вымолвил Древень.

Белый всадник

- Ну и ну, до костей пробирает, - выговорил Гимли, стуча зубами, хлопая

в ладоши и приплясывая. На ранней зорьке они всухомятку перекусили и теперь

дожидались, пока рассветет: вдруг да сыщутся все-таки хоббитские следы. - Да

а старик-то! - вспомнил он. - Вот чей след мне ох как хотелось бы увидеть!

- Зачем бы это? - удивился Леголас.

- Если по земле ходит, значит, он старик и старик, не более того, -

пояснил гном.

- Откуда тебе следы возьмутся, трава-то жесткая и высокая.

- Это Следопыту не помеха, - возразил Гимли, - Арагорн и примятую

былинку мигом заметит. Другое дело, что нечего ему замечать: призраки следов

не оставляют, а являлся нам Саруманов призрак. Что ночью, что поутру я то же

самое скажу. Да он и сейчас небось исподтишка следит за нами с той вон

лесной кручи.

- Очень может быть, - согласился Арагорн, - однако же вряд ли. Ты,

Гимли, помнится, сказал: дескать, спугнули лошадей? Леголас, а ты не

расслышал - по-твоему, как они ржали, испуганно?

- Ясно расслышал, - сказал Леголас. - Нет, ничуть не испуганно. Это мы

в темноте перепугались, а они - нет, они ржали радостно, точно встречали

старинного друга.

- Вот и мне так показалось, - сказал Арагорн. - А что было на самом

деле - узнаем, если они вернутся. Ладно! Вон уж светлым-светло. Пойдем

искать, думать будем потом! Вкруговую от ночлега и весь склон перед опушкой.

Ищем следы хоббитов, с ночным пришельцем отдельно разберемся. Если им

каким-нибудь чудом удалось сбежать, то они прятались за деревьями - больше

негде. Не найдем ничего отсюда до опушки, тогда придется обыскивать поле

битвы и рыться в пепле. Но там надежда плоха: ристанийские конники свое дело

знают.

Они прощупывали и разглядывали каждую пядь. Печальное, поникшее над

ними дерево шелестело сухими листьями на холодном восточном ветру. Арагорн

медленно продвигался к груде золы от дозорного костра над рекой, потом

заново обошел холм последней сечи. Вдруг он остановился и нагнулся так

низко, что лицо его утонуло в траве. И подозвал Леголаса с Гимли - те

прибежали со всех ног.

- Вот наконец и новости! - объявил Арагорн и показал им изорванный

бледно-золотистый лист, немного увядший и порыжелый. - Лист лориэнского

мэллорна, в нем крошки, и вокруг крошки рассыпаны. А еще - взгляните-ка! -

перерезанные путы.

- Здесь же и нож, которым их перерезали! - заметил Гимли и,

склонившись, извлек из дерновины вдавленный в нее копытом короткий зубчатый

клинок, затем отломанную рукоять. - Оркский кинжал, - прибавил он, брезгливо

разглядывая резной черенок с омерзительной харей, косоглазой и ухмыляющейся.

- Да, это всем загадкам загадка! - воскликнул Леголас. - Связанный

пленник сбегает от орков и ускользает от бдительного ока ристанийских

конников. Потом останавливается посередь поля и перерезает путы оркским

ножом. Не возьму в толк. Если у него были связаны ноги, то как он сбежал?

Если руки - как орудовал ножом? Если ни ноги, ни руки - тогда что это за

веревка, зачем разрезана? А каков голубчик-то: едва спасся, тут же уселся и

давай закусывать. Сразу видно, что это хоббит, если б и листа мэллорна не

было. Дальше, как я понимаю, руки у него обернулись крыльями, и он с песней

улетел в лес. Полетим следом и запросто отыщем его: только за крыльями дело

стало!

- Нет, видать, без чародейства не обошлось, - заключил Гимли. - Недаром

по лесу тот старик шастал. Ну, Арагорн, Леголас нам почти все растолковал,

как сумел. Может, ты лучше сумеешь?

- Да попробую, - усмехнулся Арагорн. - Плоховато вы осмотрелись, потому

кой-чего и не сообразили. Верно, что пленник этот - хоббит и что либо руки,

либо ноги ему еще прежде удалось высвободить. Думаю, что руки, - тогда все

понятнее, это первое; а второе - его сюда притащил орк. Неподалеку на земле

засохшие подтеки черной крови. И кругом глубокие следы копыт: судя по всему,

волокли тело. Орка, разумеется, убили конники, и труп его сожгли в общем

костре. А хоббита "посередь поля" не заметили: темень, а он в эльфийском

плаще. Перерезал кинжалом мертвеца ножные путы; был он голодный и

изнуренный, решил отдохнуть и подкрепиться - что здесь удивительного? Мешка

при нем наверняка не было; стало быть, путлибы - из кармана: вот это

по-хоббитски, и тут есть чему порадоваться. Я говорю "при нем", хотя,

по-моему, спаслись они оба - надеюсь, что так. Пока только надеюсь.

- А как же, по-твоему, удалось одному из них руки высвободить? -

спросил Гимли.

- Чего не знаю, того не знаю, - отвечал Арагорн. - Не знаю и того,

зачем орк их утащил. Едва ли он помогал им сбежать... Погодите, погодите-ка:

я как будто разрешил один вопрос, который донимал меня с самого начала.

Кажется, я начинаю понимать, почему орки, одолев Боромира, схватили Мерри с

Пином и бросились наутек. Остальных они не искали, скарб наш не разграбили,

а припустились прямым путем к Изенгарду. Может, решили, что им в когти попал

Хранитель Кольца со своим верным другом? Нет, не так. Не рискнули бы хозяева

орков доверить им столь важную тайну, если б даже сами ее проведали. Нельзя

с орками в открытую говорить о Кольце: ненадежные они рабы. Им, должно быть,

просто велели любой ценой захватить в плен хоббитов - и доставить их живьем.

А перед решающей битвой кто-то попытался улизнуть с драгоценными узниками.

Пахнет предательством, но это у них в заводе; какой-нибудь ражий и лихой орк

решил дать тягу с живой добычей и отличиться в одиночку. Вот вам моя

разгадка, можете разгадывать иначе. Ясно только, что хотя бы один из наших

друзей спасся, и надо его найти и выручить: без этого нет нам пути в

Ристанию. Раз судьба занесла его в Фангорн, придется следовать за ним,

отринув страхи и опасения.

- Я уж и не знаю, что меня больше пугает: Фангорн или пеший путь в

Ристанию, - проворчал Гимли.

- Тогда пошли в лес, - сказал Арагорн.

Вскоре отыскались новые, опять-таки еле заметные хоббитские следы:

возле берега Онтавы и под раскидистыми ветвями огромного дерева на самой

опушке - земля там была голая и сухая. - Уж один-то хоббит точно стоял здесь

и озирался, а потом побежал в лес, - сказал Арагорн.

- Значит, и нам леса не миновать, - вздохнул Гимли. - Ох не по нутру

мне этот Фангорн; и ведь сказано было - нам в него не забираться! За ними,

так за ними, только бы не сюда.

- А я не думаю, что это злокозненный лес, не внушает он мне опаски, -

задумчиво произнес Леголас. Он стоял у лесного порога, подавшись вперед,

вслушиваясь и вглядываясь в тусклую чащобу. - Кознями здесь и не пахнет; я,

правда, чую слабое и дальнее зловещее эхо - наверно, где-нибудь в темной

глуши деревья с гнилой сердцевиной таят недобрые замыслы. Но поблизости нет

никакого лиходейства: просто лес встревожен и рассержен.

- На меня-то зачем ему сердиться? - буркнул Гимли. - Я ему худа не

сделал.

- Не сделал, - подтвердил Леголас. - Но он и без тебя натерпелся. И еще

- что-то такое в этом лесу то ли творится, то ли готовится. Чувствуешь, как

замерло все кругом? Дыханье перехватывает.

- Да, душновато, - согласился гном. - Лихолесье-то ваше куда погуще

будет, и дух там спертый, но не такой затхлый, и деревья не такие ветхие.

- Древний лес, очень древний, - проговорил эльф. - Я даже словно бы

помолодел, а то с вами, детишками, я сущий дед-лесовик. Древний лес,



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-11-19 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: