НА ПЕРЕКРЁСТКАХ СУДЬБЫ
Описанные события основаны на рассказах о реальных людях с использованием их настоящих имен и фактах из их жизни.
На полнеба разлился кровавый пожар,
На войну уходил молодой комиссар.
– Не печальтесь, родные, прогоним врагов
И с победой вернёмся до первых снегов.
Вот, тогда заживём хорошо, а пока
Я с отрядом пойду добивать Колчака.
Покачала в ответ головой ему мать —
Возвращайся, сынок, я тебя буду ждать.
Только знай наперёд, милый, правду одну —
Будет проклят народ, что затеет войну.
И учти, тот народ будет проклят вдвойне,
Что гордится победой в гражданской войне.
Ветер свечку вечернего солнца задул,
На войну собирался лихой есаул.
– Вытри слезы, маманя, не хмурься, отец.
Скоро всем нашим бедам наступит конец.
Оттесним комиссаров за дальний кордон,
И свободно задышит наш батюшка-Дон.
Покачала в ответ головой ему мать —
Возвращайся, сынок, я тебя буду ждать.
Только знай наперёд, милый, правду одну —
Будет проклят народ, что затеет войну.
И учти, тот народ будет проклят вдвойне,
Что гордится победой в гражданской войне.
Евгений Меркулов
I ГЛАВА
Осенние дни выдались на редкость теплые и тихие. Высоко в небе кружили журавли, сбиваясь в большие стаи, и распевали прощальную песнь. Намного ниже то и дело пролетали одиноко и небольшими группами вороны, каркая и зовя своих товарищей. На завалинке хаты в тёплых нежных осенних лучах грелся большой рябой кот. Казалось, что его ничто не беспокоит в этом мире, и он набирается тепла впрок. И даже вездесущие шумные воробьи, кружась вокруг какой-то найденной снеди в двух метрах от завалинки, казалось, его не задевали. Но через щелочки прижмуренных глаз он зорко и напряженно наблюдал и ждал, когда эта шумная ватага беспризорников приблизится на расстояние прыжка. Но прилетевшая муха расстроила замысел хитрого охотника: она села на ухо рябого разбойника, ухо его дернулось, и это заметили воробьи и мгновенно улетели. Кот заплющил щелочки своих глаз.
Дни становились все выше и короче. Порывы восточного и северо-западного ветра, которые меняли друг друга по нескольку раз на день, приносили все более прохладный воздух. Жители подоставали тёплые вещи, надевая их утром, а вечером вешали их на входе в хату, чтобы держать их поближе под рукой. Ночи все растягивались и растягивались, откусывая время понемногу у дня. Огромная луна, светя холодным светом, еще не ушла с небосвода, а Устинья Егоровна уже заканчивала утренние молитвы. Ее муж Митрофан Стефанович лежал на кровати и сопел, делая вид что спит, и ожидал, когда супруга управиться с утренним правилом.
Колосков Митрофан Стефанович, 1914 год.
Митрофан Стефанович Колосков родился в 1871 году далеко от этих мест, в Воронежской губернии в казачьем поселении Буряки. Служил с 1890 по 1897 в лейб-гвардии Измайловского полка. В Измайловский полк набирали служить высоких, темноволосых, с карими глазами и обязательно с бородкой. В один из отпусков на семейном совете было решено его женить. Но невеста, на которую пал родительский выбор, оказалась далеко не кроткого характера. Она, смеясь в глаза сватам и жениху, при своих подругах отказала им. Но казак Митрофан в этот короткий промежуток конфуза сватовства приметил девушку среди подруг, которая покраснела от такого поведения своей дружки. Это была Устинья Григорьевна Черевкова 1872 года рождения, в последствии ставшая женой молодого казака. Пока он служил, семья переехала на Кавказ в станицу Крымгиреевскую на хутор Николаевский Ставропольской губернии. Отслужив полагаемый срок, с Георгиевским крестом на груди в 1898 году Митрофан прибыл домой. В 1899 году родился его первый сын Константин, и в этом же году Митрофан получил за службу земельный надел в поселке Кевсала Новогригорьевского уезда Винодельненской волости II-го стана Ставропольской губернии. В этой бескрайней ковыльной степи стали они обживаться, как и многие другие семьи, сначала в шалаше и землянке. Затем Митрофан Стефанович поставил дом со светлой горницей и высоким крыльцо. Обзавелся хозяйством: коровами, овцами, лошадьми и птицей. Ни одно дело семья не начинала не помолившись, и это всё впитывали их дети с детства. Бывало, спросит односельчанин: «Как, мол, дела, Митрофан?», а он в ответ: «Да с Божьей помощью всё ладно!» В 1904 году родился второй сын Федор. (справка из Книги Памяти Ст).
Обобщенный банк данных «Мемориал»
Информация из документов, уточняющих потери
ID 61417455
Фамилия Колосков
Имя Константин
Отчество Митрофанович
Дата рождения/Возраст __.__.1899
Дата и место призыва 08.10.1941 Ипатовский РВК, Ставропольский край, Ипатовский р-н
Воинское звание красноармеец
Причина выбытия пропал без вести
Дата выбытия __.05.1943
Название источника донесения ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 977520
Номер дела источника информации 323
https://obd-memorial.ru/html/info.htm?id=61417455
Информация из документов, уточняющих потери
ID 58541764
Фамилия Колосков
Имя Федор
Отчество Митрофанович
Дата рождения/Возраст __.__.1904
Место рождения Ставропольский край, Виноделенский р-н, с. Кивсала
Дата и место призыва 24.06.1941 Ворошиловский РВК, Ставропольский край, Ворошиловский р-н
Воинское звание сержант
Причина выбытия пропал без вести
Дата выбытия __.03.1943
Название источника донесения ЦАМО
Номер фонда источника информации 58
Номер описи источника информации 18004
Номер дела источника информации 602
https://obd-memorial.ru/html/info.htm?id=58541764
Через год появилась и дочь, которая впоследствии умерла от тифа. Это горе отозвалось нестерпимой болью в сердцах родителей. Но жить продолжать надо, и, чтобы притупить боль потери, они взяли к себе девочку-сиротку. Видя их смирение, Господь через время послал Устиньи еще одну дочь. Так, день за днем, год за годом, отсчитывая свой век, жил Митрофан со своей Устиньюшкой, осваивая и оттачивая житейскую мудрость.
Митрофан зевнул, потянулся так, что кажется, хрустнули все позвонки, резко откинул одеяло и сел на кровати, опустив ноги на пол.
- Смотри, ничего себе не сломай. Поди, уже не молодой, а всё туда же, – сетовала жена ласковым укором, поднимаясь с колен после молитвы.
- Что, милая, не спится? – нежно спросил муж, не замечая ее колкости.
- С тобой поспишь, всю ночь шебуршал и разговаривал. Снилось что?
- Да, Устиньюшка, снилось. Молодость моя снилась.
- Небось, как на столичных барышень смотрел?
- Да нет. Снилось мне моя служба, как я впервые с отрядом попал в горы на границу. Всех видел и поименно вспомнил. Как будто это было вчера. И вот, идем мы тропою по ущелью и присматриваемся ко всему. А урядник нас на привале пытает, кто что видел. И вот, на одном привале он начал спрошать, что, мол, видели, что необычного подметили. И так у каждого. Дошла моя очередь. Я говорю:
- Ничего подозрительного не заметил, но чувство такое, что хтось за нами следит.
- Вон оно как, – удивился урядник. – Кто еще что заметил или почуял?
- Птицу хтось вверху всполошил, – ответил мой товарищ Петр Перевернихата.
- А остальные? Знамо, ничего не подметили? Ве́рхом выше нас турок или янычар наблюдал.
Все как один четырнадцать казаков схватили карабины и стали выискивать цель в прицелы своего оружия.
- Нет, он далече, с винтаря его не достать. А вы молодцы, хотя и в первый раз в горах. Как нам его словить? А, хлопцы? Кажи, Митрофан, вижу думка у тебя созрела.
- Если под скалой спешиться, развести костер, да посильнее, и подольше пошуметь, ему нас оттудась не видать, а я зайду с тылу и – раз его!
Урядник подумал и сказал:
- Добре, хлопче. Пойдете вдвоем с сотоварищем, времени у вас 2 часа. Поспешайте, но не торопитесь. Как начнем купать коней в вон той большой калюже, будем шуметь – это ваш час. Ну, с Богом, хлопцы!
Всё так и сделали. Сборкали мы его с Петром как голубя. Он и супротив ничего не успел. Но это так было тогда наяву, а во сне я кинул пику и пронзил турка. Он упал. Подбегаю – пика торчит в земле окровавленная, а бабая нет. Тут я и пробудился.
- Ой, Митрофанушка, не к добру кровь-то. Время-то смутное какое?! Костя пошел воевать. И что ему не хватает? Всё есть: земля, семья, хозяйство – живи и работай.
- Навоюется, возвертается. Я думаю эта смута несурьезна.
- Да как же несурьезна! Сколько людёв и казаков в августе друг дружку поубивали.
Она вздохнула и, перекрестившись, проговорила:
- Господи, прости убиенным грехи их и даруй им царствие небесное.
Муж встал, медленно осенил себя крестным знамением и поклонился до полу. Упоминание о рубке в балке Кундули он воспринимал тяжело, так как много братьев-казаков поубивали там, причем впустую.
Чтобы прекратить этот разговор, он еще дважды осенил себя крестным знамением, поклонился и сказал:
- Ты, Устинья, не рви душу-то сутра. Приготовь чего-либо на стол, а я на хозяйство.
Подойдя к жене, Митрофан нежно обнял ладонями ее голову, поцеловал ее глаза, и с улыбкой сказал:
- Слей-ка мне воды. Умыться треба после пробуждения.
Хозяйка взяла рушник, зачерпнула ковшом воды из ведра и вышла на крыльцо вслед за хозяином. Он уже снял рубаху и, расставив ноги, наклонился почти до земли
- Куда лить-то?
- Ну, дык, знамо куда! Как всегда.
Он согнул руки в локтях, так что ладони на шее сделали чашу. Тонкой струйкой вода потекла на шею Митрофана. Он быстрыми движениями стал умывать лицо, плечи, руки и, выпрямляясь, оголенный торс. Жена, подавая рушник, которым он обернул свою шею, сказала:
- Слей и мне.
Она подалась вперед немного нагнувшись, выставив сложенные лодкой ладошки. Он влил воду в ладони жены, и она быстро поднесла их к лицу, чтобы умыться. Муж подставил свою свободную ладонь под крупные капли воды, стекающие с лица жены, и отправил их в рот, сказав при этом:
- С милого лица сутра попью, чтобы день был удачный.
- Ну, шо ты, Митрофан? Уже в годах, а всё как парубок!
Она взялась за рушник, подтянулась, чмокнула мужа в губы. Затем, отпрянув и потянув рушник за один край, стала вытирать лицо и добавила:
- Шоб удача была, ни воду пить нужно, а молиться.
Митрофан вздохнул, с шумом выдохнул, при этом резко опустив голову на грудь, давая этим понять, что жена права.
Так началось ещё одно утро осеннего дня 1918 года семьи Колоскова Митрофана Стефановича. Управившись с хозяйством и позавтракав, каждый член семьи занялся своим делом. Дочери, хотя и были малы, без дела не сидели, а помогали матери прибраться, приготовить обед, перебрать вовну – какую на пряжу, а какую на валенки, которые валял их отец вечерами. Четырнадцатилетний Федор пошел запрягать лошадь, чтобы с отцом уехать на дальний луг и перевести последний стожок сена. Митрофан хотел было уже одеваться и выходить, но кто-то промелькнул в окне, и в дверь постучали.
- Хто это там спозаранку? Устинья, посмотри.
Жена открыла дверь. На крыльце стоял Гринев Сёмка, местный балагур и шалопай – так о нем отзывался Митрофан. Вместе с ним стоял человек лет сорока, ростом выше среднего, одетый во всё не по размеру.
- Здоро́во живете, Устинья Егоровна, – поприветствовал Семен. Второй кивнул головой. - Хозяин дома? – продолжал Семен.
- Да, проходите в хату, - Устинья отступила в сторону, пропуская непрошенных гостей.
- Гость в казачьей хате – Божий человек, – таким приветствием Устинья заканчивали встречать всех гостей, приходивших к ним.
Гости зашли в горницу. Семён снял шапку, и хотел было перекреститься на образа, перед которыми горела лампада, но, получив толчок в бок от сопровождающего, он мгновенно опустил занесенную правую руку ко лбу и переложил в нее шапку.
- Доброго здоровьица, Митрофан Стефанович.
- Спаси Господи, на добром слове! И вам не хворать! Проходи, чего у дверей стоять. Садись.
Вошедшие сделали несколько шагов. Сенька хотел было присесть за стол, но, взглянув на товарища, остановился. Товарищ его был в надвинутой на лоб фуражке, одет в кожаный то ли плащ, то ли куртку – так как для куртки оно было длинновато, а для плаща коротковато – в брюки из черного материала, и в начищенных сапогах. Лицо его было круглым, губы тонкие, нос прямой и немного заостренный, подбородок выступал вперед, а глаза, которыми он медленно осматривал помещение, ничего не выражали – как у рыбы. Да и молчал он. Хотя одежда на нем и была не подогнана, но по нему было видно, что сам он физически силен.
- Да мы, Стефаныч, с уполномоченным ненадолго. По делу мы. С просьбой.
Он глянул на товарища и продолжил:
- Вот, мы с сотоварищем, – немного запнувшись начал свою речь Семён, – он к нам прибыл из уезда села Благодарного помочь нашему председателю исполкома Ипатову Петру Максимовичу в создании отряда самообороны. И так как ты человек в бывшем служивый, был бы нам полезен, - это он проговорил без заминки. Было видно, что эти два предложения он заучил наизусть.
- Дык у тебя вон и оружие висит. Ты же старый казак, – он опять взглянул на своего товарища, который моргнул глазами, дав понять, что Семен говорит правильно.
Митрофан Стефанович слушал и думал, как бы от них избавиться. Выгнать бы их взашей – да время сейчас действительно смутное. Он кашлянул в ладонь, провел по бороде и спросил:
- А от кого ж оборонять-то будете?
- Как от кого? – быстро заговорил Сенька, - от энтих... буржуёв, – и опять взглянул на товарища, – ну и от лихих людёв. Да мало ли от кого! Кто на наше добро позариться! – подняв гордо голову вверх, обосновал Семён.
- Мы здесь прожили почти с самого обоснования поселка и не встречали буржуёв, ни лихих людёв, ни тем более тех, кто позариться на твое добро, - начал говорить Митрофан. – Оно, конечно, дело стоящее в энто время. Но как ты сам, Семён, заметил, я старый уже, хотя и казак, да и служил давно и позабыл всё. Я иногда думаю, со мной ли это было? Всё как во сне. Старики баяли во временя моей молодости, что если казак не воюет более трех дет, то он уже не казак. Не уж то вы и стариков под ружье ставить будете? Это ведь дело молодых, таких как ты и мой старшой, который воюет где-то.
- Какой ты старый?! Только что бороду отрастил, а на самом деле нам молодым подметки на ходу поотрываешь, мы и не побачим. Да и крест Георгиевский у тебя – ведь не зря наградили! – не унимался Семён, переминаясь с ноги на ногу.
- Я же и гутарю, шо давно это было! Так шо, хлопцы, не обессудьте, отсырел мой порох, - поднимаясь из-за стола подытожил хозяин, давая этим понять, что разговор закончен.
- Проводи-ка нас, хозяин, - сказал молчавший до этого товарищ из уезда.
Митрофан накинул на себя жилет из овчины и вышел вслед за гостями на крыльцо. Уполномоченный развернулся к нему лицом и сказал:
- Ты, милый человек, пойми, что такие как ты нам надобны не воевать, а обучать военному искусству молодежь. Потому как сам ты служил в лейб-гвардии гренадёром и успел повоевать, о чем свидетельствует награда. И то, что ты говоришь, забыл – не верю! Потому как это забыть нельзя!
Говорил он негромко, но зычно, и доходчиво, по-военному. В интонации чувствовалась уверенность и напористая требовательность. Митрофан понимал, что таким людям трудно что-либо доказать, ведь у них несколько козырей в кармане, и они могут идти до конца.
- Ты пойми, - продолжал гость, - сейчас такое время. Или мы их, или они нас. Третьего не дано.
Хозяин слушал и думал: «Принесла же их нелегкая в такое утро… И как от них отделаться?»
Уполномоченный, как будто прочитав мысли Митрофана, сказал:
- Так что в стороне постоять не обойдется.
Митрофан Стефанович опять кашлянул в ладонь, поправил жилет и сказал:
- Хлопцы, я же вам русским языком гово́рю, что стар я уже до энтого дела.
Тогда уполномоченный распахнул полы своей куртки-плаща, и на поясе взору обнажилась граната, спросил:
- Знаком с этим? Вижу, знаком. Сейчас брошу в окно, похороню тебя и семью под этой металлической крышей. А по-другому никак. Тот, кто не снами, тот против нас.
Митрофан смотрел в глаза уполномоченного, в которых вспыхнул бесовский огонь, и понимал, что это не шутка, а реальная угроза для его семьи. Его мгновенно прошиб холодный пот, и кажется не только косоворотка, но и жилет промокли насквозь. Такой страх он уже однажды пережил в молодости, когда делали облаву в горах на обряд бусурман. Было это так.
Узнав, что вооружённый отряд противника пробирается по ущелью, командир решил сделать засаду с обеих сторон прохода. Митрофан занял удобную позицию для ведения стрельбы. Всё было видно, как на ладони, а его – нет. Но в таких случаях, как говорится, всё предусмотреть невозможно. Так оказалось и на этот раз. Митрофан, четко заслышав цокот копыт, прижался к каменистому грунту и, слившись с карабином, стал отыскивать мушкой цель. Что-то толкнуло его в плечо, и он услышал: «Эй, рус!». Митрофан повернул голову – перед ним стоял улыбающийся, еще молодой, янычар и целился стволом в лицо русского. Вот в этот момент и прошиб холодный пот Митрофана. Раздался щелчок. Осечка. Улыбка мгновенно слетела с лица противника. Он передернул затвор, чтобы выкинуть не выстреливший и доставить другой патрон в казённик. Но этого времени хватило казаку перевернуться и выстрелить. Басурманин упал, выронив из рук оружие. Какое-то мгновение казак смотрел на упавшее оружие и ждал выстрела. Он находился в оцепенении. Грохот выстрела в ущелье вырвал его из этого состояния, и он вступил в бой.
Сейчас всё это пролетело у него в сознании. Но тогда он ощутил страх за себя, а в нонышней ситуации опасности подвергалась вся его семья.
На лице Митрофана мелкими каплями выступил пот.
- По-другому никак, - сказа уполномоченный, поправляя полы своей куртки-плаща. - Сегодня сходи в исполком, получи инструкции и распишись. А завтра собираемся на площади у железного царя. Пойдем, Семён. Веди, Сусанин, дальше по списку.
Они спустились с крыльца и уже повернули за угол дома, когда Митрофан услышал тихий голос Семёна:
- Как думаешь, придет?
- Выбора у него нет, - ровно и строго ответил уполномоченный.
Митрофан стоял в глубокой задумчивости, пока его не окликнул сын.
- Тять, когда поедем? Я уже запряг.
- Что? – не понимал, о чем спрашивает Фёдор.
- Запряг! Ехать-то будем, или как?
- Распрягай. Заложи сена и овса дай, - распорядился отец и вошел в дом.
Не раздеваясь, Митрофан в горнице опустился на колени и стал тихо и долго молиться. Жена весь разговор не слышала, но смысл уловила. Так как муж спокойно отвечал непрошенным гостям, она подумала, что ничего страшного не случилось, но тревога всё же закралась в ее грудь. Она стала додумывать, о чем это уполномоченный говорил с мужем. А вдруг, что с Костей? Не дай Бог…. Она перекрестилась, ведь у него только что родилась дочь. И стала в тревоге дожидать, когда Митрофан закончит молитву, прислушиваясь к его словам.
Муж молился тихо, и до уха Устиньи долетали лишь обрывки фраз.
- Молю Тебя, Человеколюбче Господи… …. Оружие… … направить на правое…. …. И грешному орудию зла и неправды… …
Он еще долго читал молитву недосягаемо до слуха жены, пока не сказал «Аминь». Поклонился, лбом касаясь пола, встал, и посмотрел на жену. Она следила за каждым движением не только тела, но и мимикой лица, чтобы ничего не ускользнуло от ее взора. Она чувствовала, что что-то недоброе накатывается на нее и усасывает как в глубь болота. Митрофан старался выглядеть как можно спокойнее, и, видя, что у жены глаза на мокром месте, выдавил улыбку и спросил:
- Устиньюшка, милая, что с тобой?
Обняв жену, которая уже плакала у него на груди, нежно спросил:
- Да что с тобой, сердешная?!
- С Костей что-то, да? – всхлипывала она.
- Да с чего ты взяла, дурёха?
- А что же тогда?
- Да это я у тебя восспрашаю, что?
Он усадил жену на лавку и сам сел рядом. Она по-прежнему не отпускала его руку. Дочери, стоявшие у дверей другой комнаты, молча наблюдали за родителями.
- А зачем, - продолжая всхлипывать и улыбаясь, - приходили эти ироды?
- Дак, власть новая.
- Хто? Сенька власть?
- Так ведь у них кто был никем, тот станет всем. Вон оно как всё обернулось. Нужно идти в исполком.
- А может не надо? Обойдется?
- Надо, не обойдется. Я мигом, Устиньюшка, - подмигнув глазом детям и поцеловав в лоб жену, Митрофан встал и пошел на выход.
- Не к добру-то сон. Ой, не к добру, - подумала Устинья, осеняя крестом уходящего хозяина.
Наутро следующего дня семья провожала главу семейства, которого по возрасту определили в обоз. Он обязан предоставить подводу с лошадями, с собой иметь оружие, провиант и инвентарь – лом, лопату, топор, косу.
II ГЛАВА
К вечеру сего дня отряд людей из разных поселков добрался в село Винодельное. Слух о том, что белая армия наступает и уже недалеко в Арзгире, передавался из уст в уста и обрастал новыми подробностями. Небольшой группе из отряда Петра Ипатова, в которой был Митрофан Колосков, было поручено охранять железнодорожную станцию, строительство которой было закончено в 1916 году. Разбили лагерь под открытым небом. На пяти кострах был приготовлен и съеден ужин из круп, караульные посты выставили по другую сторону железнодорожной насыпи. Новоиспеченные бойцы расположились вокруг костров, над которыми висели котлы с горячей водой для чая и завтрака. Молодежь небольшими группами подходила от одного костра к другому, знакомились, о чем-то шутили и смеялись. Те, кто был постарше, в разговоры вступали неохотно. Жизнь научила их не открываться и никого не впускать в душу. А тут еще война – да какая! Самые близкие люди оказались лютыми врагами. Не доверишься родным, не то что со стороны.
Митрофан устроился у костра, сев к нему боком, чтобы тепло грело спину. Рядом с ним на войлочной попоне лежали седло и вещмешок. В разговоры он старался без необходимости не вступать. Всё больше наблюдал да прислушивался, о чем судачит народ. На вопросы, задаваемые братьями по несчастью, отвечал коротко: да, нет, не ведаю, или сомневаюсь. По их отряду упорно ходил слух, что в их направление наступают кадеты. Для Митрофана что кадеты, что не-кадеты – всё было едино. Он не хотел пускать эти мысли в голову. Он, как и другие, был скромным тружеником, оторванным стечением обстоятельств от семьи на неопределённое время. К его костру подошел и присел на корточки человек в черной папахе. Он поздоровался, прикуривая от уголька, изъятого из костра. Цыгарка вспыхнула, осветив лицо незнакомца с черными как уголь усами и прямым сверлящим взглядом, и тут же погасла. Митрофан заметил взгляд, и ему показалось что он где-то встречал этот напористый профиль лица. Незнакомец затянулся, и самокрутка в очередной раз вспыхнула, освещая курильщика.
- Емельян? Ты ли?
- А-а-а… Признал-таки!
- Да не верю своим глазам! Как ты-то здесь оказался? Последний раз мы виделись в Санкт-Петербурге. Ты же, - вполголоса заговорил Митрофан Стефанович, - конвои охраны самого царя-батюшки! И тут?!
- Да-а-а. Давненько это было. Давай-ка обнимемся, брат.
(Справка из архива СПб, кто такой Емельян Подберезный)
Подберезный Емельян Иванович, 1877-1948 гг.
Познакомился Митрофан с Емельяном в Санкт-Петербурге на джигитовке. Митрофан и его сослуживцы знали это дело отлично. Но то, что вытворял этот казак, было на загляденье. Джигитовку он выполнял артистично и играючи, как будто законов физических для него не существовало. Выполнив упражнение, он остановился напротив Митрофана, который с наслаждением наблюдал за этим циркачом.
- Ну, брат, удивил. Любо, любо, - беря за уздечку буланого коня Емельяна, сказал Митрофан.
Наездник легко, незаметно соскочил с коня, даже не соскочил, просто оказался около него. Ростом был высокого, как и Митрофан, черный волос, карие глаза, такая же бородка, а вот усы были черные как уголь, густые и пышные. Проезжая мимо, их солдат крикнул:
- Митрофан! Что, брата младшого встретил? Вот так повезло!
Они были похожи, только Митрофан был постарше и посолиднее. Емельян помоложе, но грамотный и рассудительный, так как в беседе выстраивал логические цепочки, и глядя на его артистичную джигитовку не подумаешь, что он так дипломатичен и рассудителен.
С этого времени службы с легкой руки проезжего солдата они стали братьями и старались не терять друг друга. Служили они хоть и в одном полку, но в разных подразделениях. Митрофан в гренадерской роте, а Емельян в конвои охраны Императорского Величества. Служба была у них одна, а задачи выполняли разные, но одно у них было едино – они оба оставались измайловцами.
"…Что же осталось тебе? А вот что. Если Царь прикажет идти сражаться с врагом, старайся добыть новые отличия, а в мирное время защищай Веру, Царя и Отечество от врагов внутренних, чтобы с чистой совестью мог ты носить славный Измайловский мундир"
Памятка измайловца, 1907 г.
Во время службы Емельян Иванович Подберезный получил из рук императрицы Александры Федоровны награду – малахитовое яйцо на голубой ленте, которая хранится и по сей день в семейной архиве его потомков.
Затем судьба их раскидала в разные стороны. После службы Емельян Поберезный с семьей прибыл в село Дербетовку Ставропольской губернии. В 1901 году за службу получил земельный надел недалеко от села Винодельное, ныне хутор Мелиорация. И каждый их них жил и занимался своим делом, и не подозревали, что они находятся рядом. Но видно было предначертано судьбой встретиться старым солдатам на дороге, опаленной гражданской войной.
Они долго трепали друг дружку в объятьях. Митрофан усадил друга рядом с собою на попону, подвинув вещмешок и седло.
- Ну, Емельян, сказывай, что да как?
- Да я тебя заприметил еще засветло. Прошел мимо, и думаю, ты или не ты. Попытал тут людёв – оказался Митрофан собственной персоной. Ну, думаю, буду ходить мимо, пока не признает. Прошел еще раз, но ты был хмур и поглощён в свои думки. А тут и стемнело. Осень ведь, да и здесь на юге ночь наступает враз – солнце село, и темень такая, что можно глаз о свой лоб зашибить.
Он всё рассказывал и рассказывал – о семье, о земле, о хозяйстве, об урожае, о детях. Митрофан слушал и слушал, не перебивая. На какое-то мгновение ему показалось, что собеседник рассказывает ему о его семье, и что он Митрофан уже много лет не был дома и что он соскучился по жене и детям, хотя не прошло и суток.
- Ну вот, навроде всё. Да и про тебя я уже всё разведал – где живешь, и с кем, и дом у тебя большой под железом, и хозяин ты крепкий, и уважение имеешь немалое. Всё разузнал. Всё поспрошал, - подытожил Емельян Иванович.
- Ну, прямо разведка. Ты и в молодости мог покойника разговорить и заставить слушать. Не поменяла тебя жизнь. Хоть мы и казаки по роду с тобой, а уже с годами стали крестьянами. Не то что в молодости – по коням! Шашки наголо! И только ветер свистит, - с сожалением подметил Митрофан.
- Да, годы бегут, а вместе с ними катится и время нашего бытия на этой земле, - добавил Емельян.
- Ну как сказал! Ну, любо, брат! Порадовал ты меня, ой как порадовал! Нам бы жить сейчас, да детей подымать, да внуков воспитывать. А тут – на те, войнушку какую-то затеяли.
- Ты потише, Митрофан. Темно, а людей много. Война эта не какая-то, а самая жестокая и бесчеловечная. В этой войне, брат, занять нейтралитет невозможно. И с высказываниями будь потише и осторожнее, потому как, сам знаешь, бережённого Бог бережет. Для этой власти кем ты был и кто ты есть – не так важно. А важно – как это правильно сказать – твое мировоззрение. Вон оно как.
- Значит, Господь сотворил мир, а они мировоззрение? Как бы пупок не надорвали!
- Надорвут. Но не они, а мы. Попомни мое слово.
- И на кой нам-то эта война?
- Нам-то не нужна. Это как в толчие в драке. Двое начинают, а остальные подхватывают, поддерживая того или другого. И в конце концов опосля оказывается никто не знает, за что друг дружку мутузили. Так вот и мы с тобою.
- Как это?
- Ну давай рассудим. У новой власти лозунги какие? Власть – советам, земля – крестьянам, фабрики и заводы – рабочим, хлеб – голодным, мир – людям. Нужен ли тебе мир, за который должны поубивать друг дружку? Не нужен. Хлеб голодным – разве за это нужно воевать? Нужно людям дать работу, чтобы они могли заработать на этот хлеб. Как говорил мне один абрек, не нужно мало кушать, нужно много работать. За фабрики и заводы говорить не буду, пущай рабочие сами решат, на их совести. Земля крестьянам – а разве ее у нас нет? Ну, не у всех, конечно. На женское население надела нет. Здесь можно поспорить и поразмышлять, сколько и кому, в состоянии ли он ее обработать. Но не нужно же убивать тех, кто хочет на этой земле работать. И наконец, власть – это высшее богатство на земле. Ее так просто никто не отдаст. Ее нужно завоевать. А кто будет воевать? Воевать с одной стороны будут те, которым обещания старой власти будут любы, а с другой стороны те, которым новая власть обещает большого журавля в небе. Получается, паны воюют, а чубы у хлопцев трещат. Эта война сделает врагами не только тех, кто будет разделен линией фронта, не только бедняков и богатых, но и родных детей из одной семьи. В этой войне, Митрофан, наша главная задача остаться в живых и не потерять человеческое лицо. Чтобы по окончанию этой войны мы смогли смотреть прямо в глаза и тем, кто воевал и на другой стороне, и могли горячо и искренне помолиться за убиенных.
Митрофан сидел и палкой то подвигал к костру обугленные головешки дров, то отодвигал их, слушая рассуждения казака.
- А как быть тем, кто с одной семьи, а воевать пришлось по разные стороны, Емельян?
- Бог им судья. Пущай у кобылы голова болит, если арба перевернулась.
- Так-то оно так. Но это же люди наши, русские, православные. Это же наши дети, которых растили и на которых возлагали надежды на будущее. А теперь, что получается, нет будущего?
- Будущее будет, но не такое, каким мы его себе представляли. Ты посмотри, они по молодости своей прямо-таки рвутся в бой, хотя и представления не имеют об этом. Видимо, Митрофан, чему-то мы их не научили, или чересчур опекали от бед. Вот и нету у них страха за содеянное. Не перед людьми, не перед Богом.
-Скажи, Емельян, ты-то сам добровольно пошел? Иль надоумил хтось?
Емельян вздохнул, скручивая самокрутку, прикурил, и, выпуская дым, протяжно сказал:
- Уговорили… Да и на тебя смотрю – с ихними уговорами ты тоже познакомился не понаслышке.
Кивком головы Митрофан согласился. Он продолжал палкой отодвигать головешки, не давая костру сильно разгореться, и подвигал малые, не давая костру затухнуть.
- Я, Емельян, - медленно начал говорить Митрофан, - уходя из дому пообещал Богу, что если он управит меня никого не убить, то остаток дней буду ему служить.
- А винатрь-то кавалерийский при себе!
- Да он не заряжен. Больше для форсу.
- Вон оно как? Тогда у меня для тебя подарок.
Он полез в карман и извлек оттуда обойму с патронами для карабина.
- Бери. Не боись, они проварены. Не ровен час, кто узнает, да разнесет по отряду, а тебе такая слава ни к чему.
Митрофан пристально посмотрел в глаза друга, протянул руку, и, беря патроны, произнес:
- Покорнейше благодарю, брат.
Какое-то время они молчали, каждый думая о своем.
Их внимание привлек разговор идущих мимо молодых людей:
- Что тут бояться? – говорил знакомый Митрофану голос, - Подумаешь, кадеты. Они зеленые ищо. Одного прикладом, другого штыком. Разь, разь, и разбежались они под мамкины юбки.
- Боязно как-то человека колоть-то штыком, - сказал другой голос.
- Не боись. Авось и колоть не придется. Сами поубегут. Ну, а если придется – ничего страшного. Разь – и всё!
В это время костер вспыхнул и осветил двух казаков. И это привлекло внимание «отважных бойцов». Прямо из темноты на Митрофана вышла группа молодых бойцов во главе с Семёном Гринёвым. Он держал трехлинейку с примкнутым штыком. Ствол винтовки лежал на левом предплечье, а приклад на правом. Он нес ее как охотничье ружье. Сопровождающие отставали на два шага, остерегаясь Сенькиных движений штыком.
- Митрофан Стефанович, - обратился он к своему земляку, - ты человек бывалый. Скажи нам, кто такие кадеты.
- Кадеты – это молодые люди, которые обучаются в кадетских корпусах…
- Я же казал – школяры!
- Сенька, я вижу, ты думаешь, что человека убить легко.
- А шо тут думать. Разь! – он выставил штык вперед, - И всё! Я бачил, як вы, дятько Митрофан, на Рождество свинью режете. Кольнули ее ножичком, и усё – она даже и не пикнула.
- Ну ты понял, Емельян, - обратился он к своему товарищу, - ему что человек, что животина – одно и то же. А ну-ка, Сенька, попробуй кольнуть меня штыком.
- Тебя?
Он направил штык на Митрофана.
- Не-е-е… А вдруг зашибу? Меня же Устинья Егоровна со свету сживет. А Костик твий? У-у-у… Тот замордует!
- Да ты не боись. Или портки уже замочил?
- Ну, ладно. Ну-ка, подержи винтарь, - передал винтовку в руки своему товарищу.
Сенька взял палку подлиннее, и, изображая винтовку, сказал:
- Так хоть не до смерти зашибу.
И пошел на Митрофана в атаку.
Когда кончик изображаемой винтовки коснулся одежды Митрофана, он резко развернулся вправо, и палочкой которой ладил костер, перевел направление «штыка» подале от своего тела и вниз. Сенька по инерции пошел прямо, а штык уперся в землю, и его руки раскрылись, выровняв изображаемое оружие под ноги. Он споткнулся, и угодил в аккурат к Митрофану. Стефанович ногами кавалериста крепко сжал тело нападающего, а палку свою продел под подбородок и себе под мышки, выпячивая грудь и сжимая ею при этом горло Семена. Свободными руками он натянул Сеньке шапку на нос. Сенька дернулся, но не тут-то было. Митрофан еще сильнее придавил нападающего. От этого у него потемнело в глазах, перехватило дыхание, и он обмяк. Колосков Митрофан Стефанович сразу же его освободил и, отталкивая от себя, сказал:
- А кадеты все этому обучены, хотя и молоды. Своего противника недооценивать – это себе копать могилу. Только если будешь думать, что противник такой же сильный, как и ты, тогда у тебя будет шанс остаться в живых.
Молодые бойцы стали смеяться и подшучивать над Сенькой. Он откашливаясь и хрипя сказал:
- Старый черт! Айда отседа!
- Брат, зачем ты так лихо обошелся с этим ухарем?
- Да хотелось отыграться за недавнюю непрошенную встречу. Давай-ка чайком себя еще побалуем.
В это время из темноты как черт из табакерки появился товарищ уполномоченный. Он поприветствовал сидящих, присел на корточки к костру, открыл планшет и стал что-то записывать.
- Веду дневник, чтобы ничего не упустить. А ты, Митрофан, говоришь, что забыл. Расправился с Семеном, как кот с мышей.
- Да как-то само собой вышло.
- Это и есть память тела. Скажи, а на месте нашего противника, как бы ты стал развивать наступление на нашу позицию?
- А я-то что, командир? Академий не заканчивал. Мое дело лошадьми править.
- Так-то оно так. Но жизнь людей учит лучше академий. И всё-таки? – настаивал товарищ уполномоченный.
Митрофан хотел было отхлебнуть чая, но мысль, что придется предложить чай и товарищу уполномоченному, остановила его порыв. Он посмотрел на товарища из уезда, и понял, что тот не отстанет, и придется что-то говорить.
- Наперво, разведку направил бы, чтобы разузнать, что и как. Затем ударил бы в два направления – сюда и в эту сторону. Отсёк бы от станицы и в чисто поле, а там кавалерия свою работу туго знает.
- А в разведку ночью могут послать, как думаешь?
- Да, почему нет? Казаков десятка два, и хватит.
- Ночь ведь?
- А казаку всё един