Сударь!
Так как публика знает о наших былых ссорах, следует ее оповестить и о нашем примирении; пусть ей будет известно, что эта распря на Парнасе похожа на столь мудро запрещенные предусмотрительностью короля дуэли, когда противники ожесточенно дрались, иногда нанося друг другу тяжелые увечья, а потом обнимались и становились искренними друзьями. Наша грамматическая дуэль окончилась еще благороднее, и я могу сказать – если мне разрешено будет процитировать Гомера, – что мы поступили подобно героям «Илиады», Аяксу и Гектору, которые, после жаркой схватки в присутствии греков и троянцев, превозносили один другого и обменивались дарами. Действительно, сударь, наш спор еще не пришел к концу, когда вы оказали мне честь, прислав свои сочинения, а я позаботился поднести вам свои. Мы тем более напоминаем героев поэмы, столь мало для вас привлекательной, что, обмениваясь любезностями, остаемся верными нашим убеждениям и вкусам, а именно, вы продолжаете не слишком высоко ставить Гомера и Вергилия, а я по‑прежнему их страстный поклонник. Вот об этом‑то и нужно поставить публику в известность; имея в виду эту цель, я, вскоре после нашего примирения, сочинил эпиграмму, которая быстро распространилась и, надо думать, дошла и до вас. Вот она:
Тишиною непривычной
Удивлен поэтов клир:
Депрео архиантичный
И Перро непиндаричный
Заключили долгий мир.
Пусть они в пылу сраженья
Дали волю злым словам, –
На взаимном уваженье
Кончить спор легко врагам.
Лишь одно неясно нам:
Как поладят бедный зритель
И Прадон, его мучитель?
Сударь, по этим стихам, где искренне выражены мои чувства, вы можете судить о различии, которое я делаю между вами и сочинителем трагедий, чье имя послужило мне для заострения конца эпиграммы. Нет человека, менее похожего на вас, чем он.
Но теперь, когда между нами восстановлены дружеские отношения и нет ни тени враждебности и горечи, позвольте мне, как вашему другу, спросить у вас, какие причины побуждали вас в течение столь долгого времени гневаться и нападать на самых прославленных авторов древности? Быть может, вам кажется, что у нас уделяют слишком мало внимания хорошим современным писателям? Но с чего вы взяли, что они находятся в пренебрежении? В каком еще веке так охотно рукоплескали новым хорошим книгам? Подумайте только, какие похвалы выпали на долю трудов Декарта, Арно, Николя и множества других превосходных философов и богословов, появившихся во Франции за последние шестьдесят лет в таком изобилии, что один лишь перечень их произведений мог бы составить отдельный небольшой том! А если говорить только о тех сочинителях, которые особенно близко касаются нас с вами, то есть о поэтах, то подумайте, какую славу стяжали Малерб, Ракан, Менар! Как восторженно были встречены творения Вуатюра, Сарразена, Лафонтена! Какими почестями – если мне позволят так выразиться – были осыпаны Корнель и Расин! И как все восхищались комедиями Мольера! Вы сами, сударь, можете ли вы пожаловаться на то, что не было воздано по заслугам вашему «Диалогу между Любовью и Дружбой», вашей «Поэме о живописи», вашему «Посланию о господине де Лакентини» и другим вашим отличным сочинениям? Правда, наши героические поэмы не встретили горячего приема. Но действительно ли это несправедливо? И разве вы сами не признаетесь в своих «Параллелях», что даже лучшая из этих поэм изобилует шероховатостями и натяжками, которые делают ее чтение невозможным?
Что же побуждает вас так восставать против древних? Боязнь, что подражание им испортит наших сочинителей? Но канете ли вы отрицать, что наши величайшие поэты обязаны успехом своих творений именно такому подражанию? Станете ли вы отрицать, что именно у Тита Ливия, Диона Кассия, Плутарха, Лукана и Сенеки Корнель почерпнул лучшие свои сюжеты и нашел те высокие идеи, которые помогли ему создать новый род трагедии, неизвестный Аристотелю? Ибо, с моей точки зрения, только так и следует рассматривать его самые совершенные произведения для театра, где он, выходя из рамок, установленных этим философом, думает не о том, чтобы рождать в зрителях ужас и сострадание, а о том, чтобы величием мыслей и красотой чувств вызывать восхищение, которое многим людям, в особенности молодым, куда доступнее, чем подлинно трагические страсти. Наконец, завершая этот несколько затянувшийся период и стараясь не отклониться от хода рассуждения, я спрашиваю у вас, сударь, разве вы не согласны, что Расина воспитали Софокл и Еврипид? Можете ли вы не признать, что тонкостям своего искусства Мольер научился у Плавта и Теренция?
Чем же в таком случае объяснить ваше ожесточение против древних? Мне кажется, я как будто начинаю понимать ваши мотивы. По‑видимому, вы некогда встретили в свете кое‑кого из тех лжеученых, которые, наподобие президента из ваших «Диалогов», изучают древних, чтобы обогатить свою память и, не обладая ни умом, ни правильным суждением, ни вкусом, ценят их только потому, что они древние. Они считают, что истинный разум способен говорить лишь по‑гречески или по‑латыни, а если произведение написано на менее благородном языке, этого уже достаточно, чтобы его осудить. Эти нелепые почитатели древности восстановили вас против всего, что в ней есть поистине изумительного: вы не могли себя заставить разделить чувства столь неразумных людей, даже когда сами по себе эти чувства вполне разумны. Такова, судя по всему, причина, толкнувшая вас написать «Параллели». Вы решили, что, обладая умом, которого эти люди лишены, без труда сможете при помощи некоторых, как будто основательных, доводов разбить ваших неискусных и слабых противников. Вам это настолько удалось, что, не вмешайся в сражение я, поле боя – если так дозволено выразиться – осталось бы за вами, поскольку лжеученые не смогли, а истинные ученые, по причине несколько преувеличенного высокомерия, не сочли нужным вам ответить. Позвольте мне, однако, напомнить вам, что великие писатели древности обязаны своей славой не одобрению истинных или ложных ученых, а непрестанному и единодушному восхищению разумных и утонченных людей всех веков и народов, людей, среди которых были и такие, как Александр Македонский или Цезарь. Позвольте мне также сказать, что среди наших современников Гомером, Горацием, Цицероном и Вергилием наслаждаются не только, как вы полагаете, Схревелиусы, Пераредусы, Менагиусы и, применяя выражения Мольера, прочие ученые на «ус». По моим наблюдениям, особенно восхищаются творениями этих великих писателей люди, наделенные недюжинным умом, равно как и люди, занимающие самое высокопоставленное положение. Если бы мне пришлось перечислить их, вас удивило бы, сколь многие из них носят прославленные имена, ибо вы нашли бы в этом списке не только Ламуаньона, д'Агессо, Тревиля, но и Конде, Конти, Тюренна.
Так неужели, сударь, столь утонченный человек, как вы, не может разделить вкус столь утонченных людей, как они? Конечно, может; и мы с вами придерживаемся не таких уж несходных взглядов, как вы полагаете. Действительно, что именно вы стараетесь установить в ваших многочисленных поэмах, диалогах и рассуждениях о древних и современных писателях? Не знаю, правильно ли я понял вашу мысль, но мне кажется, что она сводится к следующему. Вы стремитесь доказать, что наш век, или, точнее говоря, век Людовика Великого, по достижениям в области всех искусств и по расцвету изящной словесности не только может сравниться со всеми самыми блестящими веками древности, даже с веком Августа, но и превосходит их. Вам это может показаться странным, но я должен сказать, что полностью с вами согласен и что, если бы мои недуги и многочисленные занятия не отнимали всего моего времени, я охотно взялся бы за перо, чтобы подтвердить это положение. Правда, я употребил бы иные доказательства, чем вы, потому что у каждого свой способ доказывать, и, кроме того, внес бы ряд оговорок, не сделанных вами.
Я не стал бы противопоставлять, как это сделали вы, нашу нацию и наш век всем другим нациям и всем другим векам, вместе взятым. Такая затея, по моему мнению, обречена на провал. Я исследовал бы поочередно другие нации и другие века и, тщательно взвесив то, в чем они выше нас, и то, в чем мы их превосходим, смог бы, без сомнения, неопровержимо доказать наши над ними преимущества. Дойдя до века Августа, я сразу же честно признал бы, что у нас нет ни героических поэтов, ни ораторов, способных выдержать сравнение с Вергилием и Цицероном; я согласился бы, что наши лучшие историки меркнут рядом с Титом Ливием и Саллюстием; я не стал бы также защищать нашу сатиру и элегию, хотя у Ренье есть великолепные сатиры, а у Вуатюра, у Сарразена, у графини де Сюз – прелестные элегии. Но вместе с тем я показал бы, что в трагедии мы значительно превосходим римлян, которые могут противопоставить множеству прекрасных французских трагедий несколько скорее напыщенных, чем глубоких декламаторских произведений предполагаемого Сенеки, а также «Тиеста» Вария и «Медею» Овидия, имевших в свое время некоторый успех. Я указал бы на то, что в этом веке не только не было ни одного комического‑ поэта, превосходящего наших, но вообще не было ни одного, чье имя стоило бы запомнить, поскольку Плавт, Цецилий и Теренций умерли в предшествовавшем веке. Я отметил бы, что если у нас нет такого несравненного одописца, как Гораций – единственный лирический поэт римлян, – то имеется достаточно сочинителей, не уступающих ему ни в изяществе, ни в точности выражений, сочинителей, чьи труды, взятые вместе, потянут на весах поэтических достоинств, быть может, не меньше, чем пять книг од, оставшихся нам от этого великого стихотворца. Я отметил бы, что есть такие роды поэзии, в которых римляне не превосходят нас по той простой причине, что они вообще не имели о них представления, как, например, поэмы в прозе, называемые нами «романами»; в этой области у нас есть превосходные образцы, если не говорить, конечно, о заключенной в них сомнительной морали, почти всегда порочной и опасной для молодых душ. Я смело стал бы утверждать, что если взять век Августа на всем его протяжении, то есть от Цицерона до Корнелия Тацита, то мы не найдем среди римлян ни одного философа, которого можно было бы, с точки зрения знания физики, поставить рядом с Декартом и даже Гассенди. Я доказал бы, что по широте и глубине познаний Варрон и Плиний – их единственные ученые писатели – кажутся ничтожными в сравнении с нашими Биньонами, Скалигерами, Сомезами, отцом Сирмоном и отцом Пето. Я с удовольствием отметил бы вместе с вами ограниченность их сведений в области астрономии, географии и навигации. Я предложил бы назвать мне хотя бы одного хорошего римского зодчего, – не считая Витрувия, который к тому же скорее неплохой ученый архитектор, чем искусный строитель, – хотя бы одного хорошего скульптора, хорошего живописца‑римлянина, ибо все, кто прославился в этих областях, были греками из Европы или Азии, приехавшими показать римлянам свое искусство, о котором те не имели, можно сказать, ни малейшего понятия.
Между тем, весь мир сейчас любуется произведениями Пуссена, Лебрена, Жирардона, Мансара и говорит о них. Я мог бы добавить к этому многое другое, но, думается мне, и того, что сказано, достаточно, чтобы вы поняли, как бы я обошелся с веком Августа. Если бы от сочинителей и искусных мастеров мне пришлось перейти к героям и высоким властителям, я, возможно, вышел бы из положения с еще большим успехом. Во всяком случае мне, безусловно, нетрудно было бы показать, что Август римский ни в чем не превосходит Августа французского. Из всего вышеизложенного вам должно быть ясно, сударь, что в сущности мы придерживаемся одинаковых взглядов на то уважение, которое должно быть оказано нашей стране и нашему веку, только рассуждаем на этот счет не одинаково. И, нападая на «Параллели», я нападал не на содержащиеся в них мысли, а на высокомерную и презрительную манеру, с которой ваши аббат и шевалье говорят о писателях, достойных, с моей точки зрения, даже когда мы их укоряем, высочайшего и почтительнейшего уважения и восторга. Таким образом, чтобы упрочить наше согласие и в корне уничтожить повод для возможных распрей, нам обоим следует теперь окончательно излечиться, вам – от чрезмерного желания унижать славных писателей древности, мне – от излишней склонности бранить дурных или даже посредственных писателей нашего времени. И к этому мы должны приложить все наши усилия. Но даже если мы и не достигнем этого, все же обещаю вам, что я, со своей стороны, ничем не нарушу нашего примирения и, если только вы не заставите меня читать «Хлодвига» или «Девственницу», предоставлю вам критиковать сколько вашей душе угодно «Илиаду» и «Энеиду»; я буду восхищаться ими, не настаивая на том, чтобы вы воспылали к ним той страстной любовью, похожей на обоготворение, которой от вас требуют, судя по вашей жалобе в одной из поэм, и которую, по‑видимому, действительно испытывал к «Энеиде» Стаций, обращавшийся к себе так:
…Nec tu divinam Aeneida tenta:
Sed longe sequere, et vestigia semper adora.[94]
Вот, сударь, о чем мне хотелось поставить в известность публику. А для того чтобы она была досконально обо всем осведомлена, я имею честь писать вам это письмо, которое не премину напечатать в новом издании моих сочинений, как большом, так и малом. Я бы очень желал смягчить некоторые насмешки, вырвавшиеся у меня в «Размышлениях о Лонгине»; но я счел это бесполезным, так как они были напечатаны в двух предыдущих изданиях, к которым, несомненно, кое‑кто пожелает прибегнуть, точно так же как и к могущим появиться без моего ведома изданиям, выпущенным в других странах, где, вероятно, все будет изображено так, как оно было прежде. Поэтому я считаю, что наилучший способ загладить нанесенную мною вам маленькую обиду – это выразить здесь мои истинные к вам чувства. Я надеюсь, вы одобрите мое решение и не посетуете на меня за то, что я взял на себя смелость включить в это последнее издание письмо, написанное вам прославленным господином Арно по поводу моей десятой сатиры.
Ибо прошу вас, сударь, вспомнить, что указанное письмо, дважды опубликованное в собраниях трудов этого великого человека, защищает меня от вашего предисловия к «Апология женщин», в котором вы упрекаете меня не только в неправильных рассуждениях и грамматических ошибках, но и вините в употреблении грубых слов, многочисленных непристойных выражений и в злословии. Настоятельно прошу принять во внимание, что такие упреки задевают честь, и обойти их молчанием – значило бы до какой‑то степени признать их справедливость. Поэтому я должен был в новом издании либо сам защитить себя, либо включить в него письмо, которое так достойно меня защищает. К тому же, письмо господина Арно написано с такой учтивостью и уважением по отношению к тому, против кого оно направлено, что, с моей точки зрения, порядочный человек не может на него обидеться. Поэтому, повторяю, я льщу себя надеждой, что вам не будет неприятно увидеть его в новом издании моих трудов. Пусть мое откровенное признание в том, что лишь раздражение на критику, помещенную в ваших «Диалогах», заставило меня наговорить вещей, которых лучше было бы не говорить, побудит также и вас сознаться в том, что только под влиянием неудовольствия, вызванного моими нападками в десятой сатире, вы усмотрели грубости и злословие там, где их нет. Прошу вас верить, что я отношусь к вам с подобающим уважением и вижу в вас не только блестяще одаренного человека, но и одного из самых достойных и исполненных чувства чести людей во Франции.
Остаюсь, сударь, вашим и т. д.
[1]К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. X, стр. 721.
[2]К. Маркс, Ф. Энгельс, Избранные письма, М., Госполитиздат, 1947, стр. 81.
[3]К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, изд. 2‑е, т. 2, стр. 141.
[4]Малерб, Франсуа (1555–1628) – лирический поэт, сыгравший важную роль в становлении принципов классической поэтики и очищении французского языка от диалектизмов, «ученых» слов латинского и греческого происхождения и архаизмов. Ниже Буало подробно останавливается на заслугах Малерба в области поэтического мастерства, в частности метрики. В цитируемых стихах речь идет о Малербе как об авторе од, в отличие от его ученика Ракана (1589–1670), прославившегося своими пасторалями.
[5]Подразумевается поэт Сент‑Аман, типичный представитель литературной богемы того времени, автор эпической поэмы на библейский сюжет «Спасенный Моисей» (1653), о которой Буало подробнее говорит в песни третьей. Здесь он намекает на сомнительную репутацию, которой пользовались Сент‑Аман и его друг – второстепенный поэт Фаре.
[6]Буало имеет в виду «маринизм» – направление в итальянской поэзии начала XVII в., уделявшее преимущественное внимание внешней форме. Его зачинатель поэт Марино (1569–1625) был чрезвычайно популярен во французских аристократических салонах первой половины XVII в., и оказал большое влияние на прециозную поэзию.
[7]Имеется в виду драматург и поэт Жорж Скюдери, брат известной романистки. В его эпической поэме на средневековый сюжет «Аларих, или Падение Рима» (1664) описание дворца занимает пятьсот стихов, один из которых Буало иронически цитирует.
[8]Парижский книгопродавец того времени.
[9]Блестящим автором бурлескных произведений был Поль Скаррон (1610–1660). В его поэмах «Тифон, или Война гигантов» и «Вергилий наизнанку» античные боги и герои говорят нарочито сниженным, грубым языком, насыщенным натуралистическими бытовыми деталями. Жанру бурлеска Буало пытался противопоставить ироикомическую поэму «Налой», повествующую в высоком эпическом стиле о ничтожных бытовых фактах. Вопреки цитируемым строкам, бурлескный жанр надолго приобрел широкую популярность во Франции и за ее пределами. Одним из наиболее поздних образцов этого жанра является «Перелицованная Энеида» украинского поэта Котляревского (написана между 1794–1883 гг.)
[10]Известный в то время балаганный фарсовый актер в труппе странствующего шарлатана Мондора.
[11]Д’Ассуси (1604–1674) – автор бурлескных поэм в духе Скаррона («Веселый Овидий», «Суд Париса» и другие).
[12]Клеман Маро (1496–1544) – выдающийся французский лирик эпохи Возрождения, автор по преимуществу «малых форм»: баллад, эпиграмм, рондо и т. п. В своей поэзии воспевал чувственные радости жизни, высмеивал притворный аскетизм монахов. Снисходительное одобрение Буало относится главным образом к внешней форме стихов Маро, которым он не придает серьезного значения.
[13]Новый мост в Париже. Славился своими балаганами, театрами марионеток и прочими «плебейскими», с точки зрения Буало, увеселениями.
[14]Бребеф (1618–1661) – лирический и эпический поэт. Его вольный перевод поэмы «Фарсалия» римского поэта Лукана (I век н. э.) заслужил высокую оценку Корнеля. Буало критикует Бребефа за напыщенный тон и злоупотребление гиперболами, характерное, впрочем, и для латинского подлинника.
[15]Цитата из «Фарсалии».
[16]Вильон, Франсуа (1431–1463) – крупнейший французский лирик конца средневековья. Несмотря на противоположность своих эстетических принципов поэтике Вильона, Буало отдает должное его таланту.
[17]Баллады, триолеты, рондо – мелкие лирические жанры, характеризующиеся замысловатой строфикой и системой рифм.
[18]Ронсар, Пьер (1524–1585) – самый выдающийся лирик французского Возрождения, возглавлявший группу поэтов под названием «Плеяда»; наиболее полно во французской поэзии отразил гуманистический идеал гармоничной человеческой личности, жизнерадостное и многогранное восприятие жизни, характерное для мироощущения эпохи Возрождения. Восторженный поклонник греческой и римской лирики, формы которой он пытался насаждать во французской поэзии. Стремился обогатить французский язык использованием диалектизмов и «ученых» слов. Эти языковые новшества были отвергнуты всей классической школой, начиная с Малерба. Резко отрицательная критика Ронсара особенно бросается в глаза на фоне снисходительно‑сочувственных суждений Буало о более ранних поэтах – Вильоне и Маро.
[19]Депорт, Филипп (1546–1606) – придворный поэт, эпигон Ронсара и итальянской поэзии эпохи Возрождения. В своих поверхностных и манерных стихах отдал дань модному увлечению острословием, так же как и его ученик и подражатель Берто Жан (1552–1611).
[20]Имеется в виду Демаре де Сен‑Сорлен (1595–1676) – автор христианской эпопеи «Хлодвиг» (1657). Демаре, ставший на старости лет воинствующим католиком иезуитского толка, неоднократно подвергался насмешкам Буало. Здесь намек на хвастливое заявление Демаре, будто последние песни его поэмы написаны им по наитию свыше.
[21]Намек на Скюдери, всегда ссылавшегося на срочный заказ, чтобы оправдать поспешность, с которой он работал. Этим современным примером Буало иллюстрирует положение, заимствованное им из «Науки поэзии» Горация.
[22]Эта едкая сатирическая зарисовка, свидетельствующая о писательском мастерстве Буало, перекликается по теме со знаменитой сценой с сонетом из «Мизантропа» Мольера (д.1, явл.2), а может быть, и навеяна ею.
[23]Пастухи и пастушки в идиллиях носили условные, традиционные имена, заимствованные из греческих или римских идиллий: Тирсис, Лисидас, Филида, ирида, Филена и прочие. Французские имена в идиллиях Ронсара, к тому же в фамильярной ласкательной форме, – Пьеро, Туанон и другие – представляются Буало «варварскими», так же как и всякая попытка вложить в этот традиционный жанр более конкретное, национально‑окрашенное и реалистическое содержание.
[24]Феокрит (III в. до н. э.) – греческий поэт александрийского периода, создатель жанра идиллии. Классические образцы этого жанра в римской литературе дал Вергилий в своих «Буколиках».
[25]Флора – богиня цветов и весны, Помона – богиня плодов у древних римлян.
[26]Цитата из IV эклоги Вергилия.
[27]Эта строка – дословная цитата из прециозного поэта Вуатюра (1598–1648); Буало издевается над словесными штампами галантной лирики.
[28]Тибулл (55–19 вв до н. э.) – один из крупнейших римских лириков, писавших главным образом любовные элегии. Цитируемая строка – дословный перевод из IV элегии Тибулла.
[29]Эско (Шельда) – река в Бельгии, берущая начало на северо‑востоке Франции. Являлась театром военных действий во время войны Людовика XIV с испанской монархией в 1667–1668 гг. По Аахенскому миру (1668) Франция получила часть территорий, расположенных по течению Эско.
[30]Взятие фландрских городов Лилля и Куртре произошло в 1667 г., Доль (во Франш‑Конте) был взят в 1668 г.
[31]Мезере (1610–1683) – французский историк. Его «Хронологический очерк истории Франции» отличается педантической точностью в изложении фактов.
[32]Гомбо, Менар, Мальвиль – поэты первой половины XVII в. Принадлежали к школе Малерба, тем не менее отдали дань прециозной поэзии. Писали главным образом сонеты.
[33]Парижский книгопродавец.
[34]Третьестепенный поэт, автор многочисленных сонетов в честь разных лиц. Неоднократно служил мишенью для насмешек Буало в его сатирах.
[35]Намек на двусмысленные толкования евангелия иезуитами. Игра двойным значением слов из невинного поэтического упражнения превращается, по мысли Буало, в серьезную угрозу общественной морали.
[36]Луцилий – римский сатирик II. до н. э.
[37]Персий Флакк – римский сатирик (34–62).
[38]Знаменитый римский сатирик (прибл.60‑127). В условиях империи вынужден был маскировать свои резкие, злободневные обличения именами умерших лиц, политических деятелей времен Нерона и Тиберия.
[39]Римский император (14–37).
[40]Наместник Тиберия, известный своей жестокостью. Далее цитируемые стихи представляют почти дословный перевод из Х сатиры Ювенала (ст.71–72, 62–63).
[41]Жена римского императора Клавдия (I в. н. э.), известная своим развратом. Имя ее в дальнейшем стало нарицательным для обозначения распутной женщины. Буало имеет здесь в виду VI сатиру Ювенала (ст.116–132).
[42]Ренье, Матюрен (1573–1613), считающийся первым французским поэтом‑сатириком, по своим литературным и языковым позициям был противником Малерба и классического направления. Язык Ренье отличается гораздо большей реалистичностью и конкретностью выражений, иногда граничащей с натурализмом. Это и послужило поводом для критического замечания Буало в следующих стихах. В целом, однако, Буало высоко ценил Ренье, считал его своим учителем в области сатиры и «лучшим до Мольера знатоком нравов и человеческих характеров».
[43]Водевилем во времена Буало назывались шутливые песенки с сильным элементом импровизации, певшиеся на широко известные мелодии. Позднее их стали вводить в театральные пьесы, – отсюда более позднее значение этого слова, как комической пьесы с музыкальным сопровождением.
[44]Линьер (1628–1704) – поэт‑вольнодумец, неоднократно подвергавшийся нападкам Буало.
[45]Нантейль (1630–1678) – известный гравер.
[46]Намек на трагедию Корнеля «Отон» (1664), значительную часть которой занимают политические споры трех министров.
[47]Весь отрывок направлен опять‑таки против трагедий Корнеля так называемой «второй манеры», с необыкновенно сложной и запутанной завязкой, которая обычно излагается в пространном вступительном монологе.
[48]Имеется в виду Лопе де Вега (1562–1635) – знаменитый испанский драматург, пьесы которого были широко известны во Франции и вызвали немало подражаний. В своем стихотворном трактате «Новое искусство сочинять комедии в наши дни» (1609) Лопе де Вега отвергает классическую драматургию античного образца, в частности, правило трех единств. Пьесы Лопе де Вега и других испанских драматургов «золотого века» считались во Франции в XVII–XVIII столетиях образцом «неправильной» драматургии и впоследствии были подняты на щит романтиками в их борьбе против классического канона.
[49]Правило, утвердившееся в поэтике классицизма еще до Буало. Так, у Корнеля в «Горации» (1640) герой убивает свою сестру за сценой, откуда слышится ее предсмертный крик (д. IV, явл.5). Еще чаще подобные моменты переносятся в рассказ какого‑нибудь действующего лица: классический пример – рассказ Терамена о гибели Ипполита («Федра» Расина, д. V, явл.6).
[50]Феспид, или Феспис (VI в. до н. э.) считается первым греческим трагиком. Называя вслед за ним творчество Эсхила и Софокла как последующие этапы развития трагедии, Буало не упоминает о Еврипиде, считая, по‑видимому, что он ничего принципиально нового в трагедию не внес.
[51]Резкая оценка средневековых мистерий связана с характерным для Буало отрицанием средневековой культуры вообще и христианской тематики в частности. Этим объясняется и та в корне искаженная картина развития французского театра, которую дает здесь Буало.
[52]В двух последних трагедиях Расина, написанных на библейские темы, – в «Эсфири» (1689) и «Гофолии» (1691) вновь введены хоры. В примечании к позднейшему изданию «Поэтического искусства» Буало приветствует это новшество Расина.
[53]В десятитомном романе прециозной писательницы Мадлены Скюдери (1607–1701) «Артамен, или Великий Кир» воинственный персидский царь Кир (VI в. до н. э.) награжден вторым вымышленным именем Артамен и выведен в качестве идеального любовника. Романы Скюдери жестоко высмеяны Буало в пародийном диалоге «Герои из романов».
[54]«Клелия» – второй десятитомный роман Мадлены Скюдери, действие которого разыгрывается в древнем Риме.
[55]Юба – герой двенадцатитомного псевдоисторического романа ла Кальпренеда (1610–1663) «Клеопатра». Ла Кальпренед был гасконцем по происхождению.
[56]Цитата из монолога троянской царицы Гекубы в трагедии Сенеки (I в. н. э.) «Троянки». Для трагедий Сенеки характерен декламационный патетический стиль, частично усвоенный во французской литературе Корнелем. Танаис – греческое название реки Дон. Понт Эвксинский – Черное море.
[57]Выпад направлен против Демаре де Сен‑Сорлена, пытавшегося теоретически обосновать преимущество христианской фантастики перед «языческой» мифологией. Позицию Демаре в этом вопросе поддержали впоследствии сторонники «новых» в «Споре древних и новых», в частности Шарль Перро.
[58]Тассо, Торквато (1544–1595) – знаменитый итальянский поэт эпохи Возрождения. В его эпической поэме «Освобожденный Иерусалим» противоречиво сочетаются жизнелюбивые языческие мотивы с настроениями религиозного отречения от земных благ.
[59]Герои любовных эпизодов поэмы Тассо.
[60]Подразумевается Ариосто.
[61]Хильдебрант – герой одноименной поэмы на средневековый сюжет второстепенного поэта Кареля де Сент‑Гарда (1666). Здесь сказывается обычное для Буало пренебрежительное отношение к средневековью.
[62]Полиник и Этеокл – сыновья Эдипа. Их распре посвящены трагедия Эсхила «Семеро против Фив», поэма Стация (I в.н. э.) «Фиваида». На этот же сюжет написана первая, неудачная, трагедия Расина «Фиваида, или Враждующие братья» (1664). Возможно, что цитированные строки заключают косвенный упрек Расину за неудачно выбранную тему.
[63]Выпад против Сент‑Амана и его поэмы «Спасенный Моисей». Буало критикует Сент‑Амана за пристрастие к внешним бытовым деталям, неуместным в большом эпическом полотне.
[64]Цитата из поэмы Жоржа Скюдери «Аларих».
[65]Цитата из «Науки поэзии» Горация.
[66]Начальные строки «Энеиды» Вергилия.
[67]Ариосто, Лодовико (1474–1533) – знаменитый итальянский поэт эпохи Возрождения. В своей поэме «Неистовый Роланд» в шутливо‑иронической форме изображает легендарных героев французского эпоса – рыцарей Карла Великого, сражавшихся против мавров.
[68]Буало перефразирует здесь место из XIV песни «Илиады»: пояс Венеры обладал волшебной силой придавать прелесть и очарование всякому, кто его носил.
[69]Весь отрывок относится к Демаре де Сен‑Сорлену, хвастливо заявлявшему, что он превзошел Гомера и Вергилия.
[70]Подразумевается комедия Аристофана «Облака» (423 г. до н. э.), в которой выводятся софисты и Сократ. Этого публичного осмеяния великого философа Буало не может простить Аристофану, отсюда резкие выпады против него, а заодно и против всей древнеаттической комедии.
[71]Менандр (342–292 гг. до н. э.) – создатель «новой» аттической комедии. В отличие от политически злободневных сатирических комедий Аристофана, главное внимание уделял обрисовке человеческих характеров и нравов. За это Буало явно оказывает ему предпочтение перед Аристофаном.
[72]Теренций (195–159 до н. э.) – римский комедиограф, продолжавший в своих пьесах традицию нравоучительной комедии Менандра.
[73]Не вполне точный пересказ фарсовой сцены из «Плутней Скапена» Мольера (д. III, явл.2): слуга Скапен колотит палкой спрятавшегося в мешок богатого буржуа Жеронта. Буало резко осуждает фарсовые приемы в драматургии Мольера, считая их проявлением его «плебейских» симпатий. Выше всех пьес Мольера Буало ценил его комедию «Мизантроп» (1666), которую считал образцом «серьезной», «высокой» комедии характеров.
[74]Подразумевается Клод Перро, брат Шарля Перро, врач и архитектор, создатель колоннады Лувра, восстановивший против себя Буало резкими выпадами по поводу его сатир. Обидный и достаточно прозрачный намек, заключавшийся в последующих строчках, еще более обострил отношения между Буало и братьями Перро, осложнявшиеся к тому же и принципиальными расхождениями в вопросах литературной критики: братья Перро поддержали Демаре с его теорией христианской эпопеи. Обе стороны не скупились на язвительные эпиграммы и обидные басни. Примирение Буало с Шарлем Перро произошло только в 1700 г., уже после смерти Клода.
[75]Мансар, Франсуа (1597–1666) – известный архитектор.
[76]Малоизвестные поэты и драматурги XVII в. Из них несколько более заметное место занимает ла Менардьер, автор незаконченной «Поэтики» и, таким образом, как бы предшественник Буало.
[77]Сирано де Бержерак (1620–1655) – один из наиболее видных вольнодумных поэтов XVII в., автор многочисленных политических стихов. направленных против кардинала Мазарини, комедии «Осмеянный педант», трагедии «Смерть Агриппины». В своей поэзии отдал значительную дань бурлеску. Главное произведение Сирано – фантастический роман‑утопия «Иной свет, или Комическая история об империях и государствах Луны».
[78]Мотен – посредственный поэт начала XVII в.
[79]Выпад направлен против Шаплена (1595–1674), секретаря Французской Академии с момента ее основания и одного из ведущих теоретиков классицизма до Буало. Перед тем как выпустить в свет свой многолетний труд – поэму «Девственница» (о Жанне д'Арк), Шаплен читал отдельные места из нее с салонах своих знатных покровителей. Бездарная и скучная поэма Шаплена сразу же по выходе в свет (1656) стала предметом насмешек среди передовых писателей более молодого поколения; Буало не раз иронически упоминает в ней в своих сатирах и эпиграммах, а также в пародии «Герои из романов».
[80]Буало имеет в виду конкретное лицо – третьестепенного поэта Дюперье, преследовавшего его даже в церкви чтением своих стихов.
[81]Намек на Корнеля, предпочитавшего напыщенный, гиперболический стиль «Фарсалий» Лукана классически строгой манере Вергилия. Буало ставит здесь Корнелю в вину отсутствие вкуса.
[82]Намек на эротические сказки Лафонтена.
[83]Родриго и Химена – герои «Сида» Корнеля. В «Мнении Французской Академии о трагикомедии „Сид“» (1638), составленном Шапленом, Корнелю ставилась в вину «безнравственность» его героини. Кроме того, в 1661 г. вышла брошюра янсениста Николя, полная резких выпадов против театра, где театральные авторы объявляются «отравителями общественной нравственности» (в подлиннике у Буало тоже употреблено слово «отравители»).
[84]Сам Буало, как указывают биографы‑современники, никогда не брал гонорара за издание своих сочинений.
[85]Гесиод (VIII–VII вв. до н. э.) – древнейший из греческих поэтов, чьи произведения дошли до нас, автор поэмы «Труды и дни».
[86]Кольте (1628–1672) – второстепенный поэт, живший случайными вознаграждениями и подачками знатных особ, которым он посвящал свои стихи.
[87]На самом деле пенсии, назначаемые Людовиком XIV поэтам, были весьма скромны и значительно уступали вознаграждению учителей фехтования и танцев. В этом славословии «щедрому» монарху, которым заканчивается поэма, Буало отдал дань той атмосфере лести и поклонения, которая окружала двор и особу Людовика XIV.
[88]Последние пьесы Корнеля, написанные им между 1659 и 1674 гг., значительно слабее его классических трагедий. Пожеланию Буало не суждено было сбыться: после 1674 г. и до самой смерти)в 1684 г.) Корнель уже больше ничего не писал.
[89]Сегре (1624–1701) – второстепенный поэт, завсегдатай литературных салонов. Писал в основном галантные стихи.
[90]Бенсерад (1612–1691) – популярный в то время прециозный поэт, автор галантных стихов и балетных спектаклей, написанных по заказу двора.
[91]Батавия – латинское название Голландии, с которой Франция вела войну, начиная с 1672 г. Чтобы остановить продвижение французских войск, голландцы открыли шлюзы и затопили часть своей территории.
[92]Одновременно с военными действиями в Голландии французская армия наступала и на юго‑востоке, у швейцарской границы, на территории Франш‑Конте, захватив города Сален, Доль, Безансон. В дальнейшем по Нимвегенскому миру (