Annotation
Несмотря на то что совершившие настоящую революцию в исторической науке кумранские свитки были обнаружены в пещерах Иудейской пустыни более 50 лет назад, большая их часть до сих пор полностью не расшифрована и не опубликована. По мнению многих ученых, эти рукописные документы, содержащие альтернативные и самые древние версии текстов Нового Завета, способны заставить человечество коренным образом пересмотреть свои взгляды на христианство. Британские исследователи Майкл Бейджент и Ричард Ли, авторы знаменитой книги «Святая кровь и святой Грааль», в своей новой сенсационной работе описывают почти детективную историю самого громкого академического скандала XX века, развернувшегося вокруг свитков Мертвого моря, и называют те загадочные силы, которые многие десятилетия делают все возможное, чтобы бесценные исторические документы не стали достоянием общественности. Майкл БейджентПосвящениеПредисловиеI. Интриги1. Открытие свитков2. Международная группа3. Скандал вокруг свитков4. Вопреки «консенсусу»5. Политика академических кругов и бюрократическая инерция ФотографииII. Представители интересов Ватикана6. Нападки со стороны науки7. Инквизиция наших днейФотографииIII. Свитки Мертвого моря8. Дилемма для христианских ортодоксов9. Свитки10. Наука на службе веры11. Ессеи12. Деяния святых апостолов13. «Праведный» Иаков14. Ревнители закона15. Самоубийство зилотов16. Павел: римский агент или осведомитель?Послесловие Фотографии
notes123456789101112131415161718192021222324252627282930313233343536373839404142434445464748495051525354555657585960616263646566676869707172737475767778798081828384858687888990919293949596979899100101102103104105106107108109110111112113114115116117118119120121122123124125126127128129130131132133134135136137138139140141142143144145146147148149150151152
Майкл Бейджент
Ричард Ли
Свитки Мёртвого моря
Посвящение
Аббатство помнит древние годы,
Его капелла тешит глаз,
А дамы, что пленяли нас,
Сошли под сводчатые своды
Старинных склепов.
Охапки скошенного сена
Укутал саван соли,
И колокол, глас боли,
Печален, как монах смиренный.
И так же одинок.
Но паче девственницы сонной
И всяческих чудес
Сияют чары
Одной из друидесс,
А кот ее чарует солнце.
Жан ль'Аскюз (Пер. С.В. Головой и А. М. Голова) 
Предисловие
Четыре свитка мертвого моря
Продаются четыре манускрипта библейской эпохи, датируемых по меньшей мере 200 г. до P. X. Они могут стать идеальным подарком для образовательной или религиозной организации от частного лица или группы лиц. Бокс F 206. Так выглядело объявление, опубликованное 1 июня 1954 г. на страницах «Wall Street Journals». Если бы объявление подобного рода появилось в наши дни, оно, вне всякого сомнения, было бы воспринято как своеобразная шутка, и притом далеко не самого лучшего тона. Кроме того, оно могло бы вызвать подозрения, что это – кодированное сообщение, цель которого – замаскировать, к примеру, секретную информацию об афере или чтонибудь, имеющее отношение к шпионажу. Конечно, в наши дни свитки Мертвого моря известны достаточно хорошо, но – обычно только по названию. Большинство людей, которые строят самые невероятные фантазии о том, что же они собой представляют, как минимум слышали о существовании свитков. Помимо всего прочего, существует мнение, будто свитки эти – в некотором отношении уникальные и бесценные артефакты, археологические свидетельства огромной ценности и значения. Трудно рассчитывать найти вещи подобного рода, покопавшись у себя в саду или на заднем дворике. Столь же бесполезно, хотя иные думают иначе, пытаться искать их среди ржавого оружия, домашнего мусора, битой посуды, остатков сбруи и прочих бытовых вещей, которые можно найти, скажем, во время раскопок на стоянке римских легионеров в Британии. Открытие в 1947 г. свитков Мертвого моря вызвало ажиотаж и жадный интерес как в кругах ученых, так и у широкой общественности. Но к 1954 г. первую волну ажиотажа удалось искусно развеять. Возникло мнение, что свитки хранили в себе только то, что могут хранить подобные вещи, и информация, которую они несли, оказалась куда менее животрепещущей, чем это ожидалось. Поэтому объявление о продаже четырех свитков, опубликованное в «Wall Street Journal» (с. 14), не вызвало широкого общественного интереса. Прямо под ним красовались рекламные объявления о продаже промышленных стальных баков, электросварочных аппаратов и прочего оборудования. В соседней колонке были помещены списки помещений и объектов, сдаваемых в аренду, и разного рода вакансий. Короче, это можно сравнить разве что с объявлением о распродаже сокровищ из усыпальницы Тутанхамона, помещенным среди рекламы водопроводных труб или комплектующих и расходных материалов для компьютеров. В этой книге речь как раз и пойдет о том, как могла возникнуть столь вопиющая аномалия. Проследив судьбу и путь свитков Мертвого моря с момента их открытия в Иудейской пустыне до сейфов различных организаций и учреждений, где они хранятся сегодня, мы обнаружили, что столкнулись лицом к лицу с тем же самым противоречием, с которым нам уже приходилось иметь дело и раньше: противоречием между Иисусом – историческим лицом и Христом веры. Исследования наши начались в Израиле. Затем они получили продолжение в коридорах Ватикана и, что уж совсем странно, в кабинетах инквизиции. Нам пришлось столкнуться с жестким противодействием «консенсуса» интерпретаций относительно вопроса о содержании и датировке свитков и осознать, насколько взрывоопасным может оказаться беспристрастное и независимое их исследование для всей богословской традиции христианства. Более того, мы на собственном опыте убедились, с какой яростью мир ортодоксальной библейской схоластики готов сражаться во имя сохранения своей монополии на всю сакральную информацию. В наши дни христиане считают вполне допустимым признавать существование, например, Будды или Мухаммеда как реальных исторических личностей, таких же, как Александр Македонский или Цезарь, и отделять их от всевозможных легенд, преданий и богословских нагромождений, которыми издавна окружены их имена. Что же касается Иисуса, то подобное разделение оказывается делом куда более сложным. Самое существо христианских верований, исторических преданий и богословия оказывается необъяснимо запутанным и противоречивым. Одно затмевает другое. И в то же время каждое по отдельности представляет потенциальную угрозу всем остальным. Таким образом, гораздо легче и безопаснее убрать все демаркационные линии между ними. Таким образом, для верующего человека две существенно различные фигуры сольются в один образ. С одной стороны, это реальная историческая личность, человек, который, по мнению большинства ученых, действительно существовал и две тысячи лет тому назад бродил по пескам Палестины. С другой – это богочеловек христианского вероучения, Божественная личность, для обожествления, прославления и проповеди Которой много сделал апостол Павел. Изучение этого персонажа как реальной исторической личности, то есть попытка вписать его в исторический контекст и поставить на одну доску с Мухаммедом или Буддой, Цезарем или Александром Македонским, для многих христиан по-прежнему остается равнозначной кощунству. В середине 1980-х гг. нас обвинили именно в таком кощунстве. В рамках исследовательского проекта, над которым мы в то время работали, мы попытались отделить историю от богословских догм, чтобы отделить исторического Иисуса от Христа веры. В процессе разысканий мы с головой окунулись в самую гущу противоречий, с которыми сталкиваются все исследователи библейских материалов. И, как и все исследователи до нас, мы были изумлены, сколько же в них путаницы и неразберихи. В таких исследованиях, какими мы занимались, письменные источники способны оказать весьма ограниченную помощь. Как известно всякому школьнику, Евангелия в качестве исторического документа являются крайне ненадежными. Они представляют собой свидетельства, обладающие мистической простотой и силой и как будто отражающие историческую реальность. Иисус и его ученики занимают центральное место на сцене, где изображена живописная живая картина, из которой убрана большая часть деталей и реального контекста. Римляне и иудеи смущенно теснятся на заднем плане, словно массовка на съемочной площадке. Та общественная, культурная, религиозная и политическая конкретика, в которой разыгралась драма Иисуса, практически не упоминается. Таким образом, получается, что герой противостоит историческому вакууму. Несколько оживляют картину Деяния апостолов.[1] При чтении Деяний возникает чувство присутствия окружения – бесконечных ссор и вероучительных споров среди ближайших последователей Иисуса, формирования того движения, которое постепенно приобрело очертания «христианства», мира, который простирается за строго очерченными пределами Галилеи и Иудеи, наконец – географических связей Палестины с остальным Средиземноморьем. Но реальное и достоверное описание общественных, культурных, религиозных и политических сил, вовлеченных в эти события, по-прежнему отсутствует. Все внимание сфокусировано на апостоле Павле и ограничивается им. Если Евангелия стилизованы, то Деяния – тоже, хотя и существенно по-иному. Если Евангелия сводятся к абсолютному упрощению мифа, то Деяния представляют собой своего рода авантюрно-плутовскую новеллу, более того – памятник, созданный с намеренно пропагандистской целью, роль протагониста в котором принадлежит апостолу Павлу. В Деяниях можно узнать о мыслях, поступках и приключениях Павла, но реального представления о мире, в котором он действовал, получить невозможно. С точки зрения любого историка и даже любого ответственного журналиста никакое свидетельство об исторической эпохе не может считаться полным без упоминания, к примеру, о Нероне и пожаре Рима. Даже на такой окраине римского мира, как Палестина, происходили события и процессы, имевшие огромную важность для ее жителей. Так, например, в 39 г. н.э. Ирод Антипа, тетрарх[2] Галилеи, был отправлен в ссылку в Пиренеи. В 41 г. н.э. Галилея и Иудея, с б г. н.э. управлявшиеся римскими прокураторами, были переданы под управление царю Агриппе, и Палестина была объединена под властью монарха неримского происхождения (хотя и бывшего фактически марионеткой римлян) впервые за почти полвека, истекшие со времени правления Ирода Великого. Между тем ни одно из этих событий в Деяниях апостолов не описывается. Впечатление, возникающее при этом, сравнимо разве что с чтением, например, биографии Билли Грэма, который даже не упоминает о своих приятельских отношениях с президентами и прочими замечательными личностями, а заодно не упоминает ни об убийстве Кеннеди, ни о возникновении движения за гражданские права, ни о войне во Вьетнаме, ни о переоценке прежних ценностей, происшедшей в 1960-е гг., ни о Уотергейте,[3] и т. д. и т. п. В отличие от христианских преданий, Палестина две тысячи лет тому назад была столь же реальной, как и любая иная историческая данность, – ну например, Египет царицы Клеопатры или императорский Рим, претендовавшие на Святую землю. Притом реальность ее существования была несводима к мифической простоте. Кем бы и чем бы ни были в действительности Иисус и Павел, их личности должны быть рассмотрены на более широком историческом фоне – в том водовороте персонажей, партийных страстей, государственных интересов и движений, которые имели место в Палестине в I в. н.э., образуя канву той самой ткани, которую мы называем историей. Чтобы составить реальное представление о той эпохе, нам, как и любым другим исследователям, пришлось обратиться к другим источникам: римским докладным запискам, историческим хроникам, скомпилированным другими авторами, придерживавшимися иной ориентации и иных взглядов, аллюзиям в позднейших документах, разного рода апокрифическим текстам, описаниям учений и ритуалов всевозможных сект и исповеданий, соперничавших друг с другом. Не стоит и говорить, что Сам Иисус упоминался в этих источниках крайне редко, однако они дополняют обширную и подробную картину мира, в котором Он жил и учил. Действительно, мир Иисуса куда лучше документирован и освещен в хрониках, чем, к примеру, мир короля Артура или Робин Гуда. И если Иисус остается в нем почти неуловимым и ускользающим от внимания, то ничуть не больше, чем они. Итак, мы с интересом и удивлением обратились к изучению реального фона «исторического Иисуса». Но как только мы ступили на этот путь, нам пришлось столкнуться с той же проблемой, которая противостоит всем исследователям библейских реалий. Мы обнаружили, что перед нами – на удивление широкий спектр иудейских культов, сект и исповеданий, политических и религиозных объединений, которые нередко враждуют со всеми прочими, а иногда смыкаются друг с другом. Вскоре нам стало ясно, что привычные ярлыки, которые применяются для обозначения тех или иных групп – фарисеи, саддукеи, ессеи, зилоты, назореи, – являются неточными и мало что дают. Неразбериха и путаница ничуть не проясняются, и создается впечатление, что практически все составляющие учения Иисуса связаны с той или иной из этих групп. Так, например, насколько о подобных вещах вообще можно судить, Он был выходцем из семьи и окружения фарисейского толка и преуспел в развитии фарисейских взглядов. Ряд современных комментаторов Нового Завета подчеркивает разительные параллели между учением Иисуса, в особенности Нагорной проповедью, и учением авторитетнейших фарисеев, таких, например, как великий Гиллель. По мнению же одного из комментаторов, Иисус «сам был фарисеем». Однако даже если изречения Иисуса временами перекликаются или почти дословно совпадают с официальным учением фарисеев, они в еще большей степени пронизаны мистическими, или «ессейскими», представлениями. Иоанна Крестителя часто называют своего рода ессеем, и его влияние на Иисуса действительно привносит очевидный ессейский элемент в проповедь последнего. Согласно сохранившимся письменным источникам, мать Иоанна, Елизавета, приходившаяся, кстати сказать, теткой матери самого Иисуса, была замужем за первосвященником Иерусалимского Храма, что указывает на связь Иоанна и его отца, Захарии, с кругами саддукеев. Кроме этого (что немаловажно для всей позднейшей христианской традиции), в числе сподвижников и последователей Иисуса явно были зилоты: например, Симон Зилот и, возможно, даже Иуда Искариот,[4] прозвище которого, по нашему мнению, могло происходить от свирепых сикариев.[5] Разумеется, предположение о связи Иисуса с зилотами носит в высшей степени провокационный характер. Действительно ли Иисус был кротким, как агнец, Спасителем, каким он предстает в позднейшей христианской традиции? Так ли уж смирен и безгневен он был? Если да, то чем же объяснить столь гневные его поступки, как знаменитое изгнание менял, когда он опрокинул их столы в Храме? Почему он был подвергнут римлянами именно той казни, на которую осуждали исключительно бунтарей и мятежников? Почему буквально перед самым своим арестом в Гефсиманском саду он наставляет своих учеников обзавестись мечами?[6] Почему вскоре после этого Петр действительно выхватывает меч и отсекает ухо одному из слуг первосвященника?[7] А если Иисус в самом деле был куда более решителен, чем это обычно принято считать, разве это не означает, что он принимал более активное участие в политической борьбе? Но в таком случае как объяснить его готовность «отдавать кесарево кесарю»,[8] – разумеется, при условии, если традиционный перевод этих его слов точен? Подобные противоречия не только постоянно окружали Иисуса при жизни, но и пережили его, продолжая существовать как минимум сорок с лишним лет после его официальной смерти. В 74 г. н.э. крепость Масада, последний оплот восставших, противостоявшая римской осаде, была взята, но лишь после того, как оборонявший ее гарнизон совершил массовое самоубийство. Защитниками Масады, как известно, были зилоты – не столько религиозная секта, как это принято считать, сколько сторонники военно-политического движения. Насколько можно судить по обрывочным сведениям, пережившим века, взгляды защитников крепости по большей части совпадали с учением ессеев – этой ненасильственной, мистически настроенной секты, последователи которой уклонялись от любых форм политической, не говоря уже о военной, деятельности. Таковы основные противоречия и путаница, с которыми нам пришлось столкнуться. Но если они вызвали растерянность у нас, то тем более они повергают в замешательство профессиональных ученых, «экспертов», разбирающихся в этих вопросах несравненно лучше и глубже, чем мы. Проплутав какое-то время по лабиринту фактов и с облегчением выбравшись из него, всякий сколько-нибудь надежный комментатор кончает тем, что вступает в спор со своими коллегами. По мнению одних, христианство возникло как своего рода квиетистская, мистико-схоластическая форма иудаизма, не имевшая, таким образом, никакой связи с воинствующими революционно настроенными националистами зилотского толка. По мнению других, христианство, поначалу действительно бывшее своеобразной формой иудейского революционного национализма, впоследствии подпало под влияние пацифистски настроенных мистиков – ессеев. Третьи полагают, что христианство выросло на базе основного русла развития иудейской мысли. Есть и такие, кто считает, что христианство начало обособляться от иудаизма еще до того, как на исторической сцене появился апостол Павел, ставший его основным идеологическим рупором. Чем чаще мы обращались за консультацией к «экспертам» и «специалистам», тем очевиднее становилось, что их знания ненамного обширнее познаний непосвященных. И, что самое досадное, нам так и не встретилось ни одной теории или трактовки, которая бы охватывала все свидетельства, антиномии, несоответствия и противоречия. Как раз в это время нам встретилась книга Роберта Эйзенмана, декана факультета исследования сравнительного религиоведения и профессора кафедры религий Ближнего Востока в университете штата Калифорния в Лонг-Бич. Эйзенман закончил Корнелльский университет в одно время с Томасом Пинчоном. Там он изучал сравнительное литературоведение, посещая лекции Владимира Набокова, и получил диплом бакалавра по физике и философии в 1958 г., а диплом магистра гуманитарных наук – в 1966 г. в университете штата Нью-Йорк за свои исследования в области гебраистики и культур Ближнего Востока. В 1971 г. ему была присуждена ученая степень доктора философии на факультете ближневосточных языков и культуры Колумбийского университета, и с тех пор он специализируется на изучении истории Палестины и исламского права. Он был почетным членом Калабрийского университета в Италии и выступал с лекциями по исламскому праву, исламской религии и культуре, а также свиткам Мертвого моря и истокам христианства в Еврейском университете в Иерусалиме. В 1985–1986 гг. он был приглашенным консультантом в Институте археологических исследований Уильяма Ф. Олбрайта в Иерусалиме, а в 1986–1987 гг. занимал пост приглашенного члена ученого совета Ли-накрколледжа в Оксфорде и старшего преподавателя в магистратуре Оксфордского центра по гебраистике. Труд Эйзенмана, привлекший наше внимание, имел весьма любопытное заглавие – «Маккавеи, саддукеи, христиане и Кумран» – и был опубликован в 1983 г. Э. Брил-лом в Лейдене, Голландия. Книга эта оказалась трудом именно того рода, какого и можно ожидать от автора, пишущего для академического издательства. Сносок и примечаний в ней было больше, чем собственно текста. Словом, налицо были все атрибуты громадной эрудиции и огромный указатель литературных источников. Но присутствовали в книге и стержневая идея, и здравый смысл, и доступность. И пока мы пробирались сквозь насыщенный реалиями текст, мучившие нас вопросы начали решаться сами собой, ясно и органично, без напыщенных теоретических построений и пропуска ключевых цитат. Мы активно использовали труд Эйзенмана в работе над своей книгой «Мессианское наследие» (Лондон, 1986). Наши выводы были во многом обусловлены теми перспективами, которые Эйзенман открыл для нас в области научной библеистики и изучения исторического контекста Нового Завета. Однако некоторые наши вопросы так и не получили ответа. Мы, сами того не зная, оставляли без внимания ключевое звено – то самое звено, которое в последние пять лет оказалось для нас в самом фокусе противоречий, став темой и заголовками передовых статей на страницах крупнейших изданий. Таким звеном явилась информация, обнаруженная в свитках Мертвого моря. В центре загадки, которую нам предстояло разрешить, оказалась доселе неизвестная связь между свитками Мертвого моря и туманной фигурой св. Иакова, брата Господня, спор которого с апостолом Павлом пронизывает множество вероучительных формулировок новой религии, впоследствии известной под названием христианства. Это – та самая связь, которую изо всех сил пытался скрыть и завуалировать узкий круг ученых-библеистов, чьи традиционно-ортодоксальные прочтения свитков Мертвого моря Эйзенман окрестил «консенсусом». По словам Роберта Эйзенмана, «небольшая группа специалистов, работающих по большей части в контакте друг с другом, выработали консенсус… Вместо четких исторических взглядов… разного рода предположения и реконструкции выдавались за реальные факты, а результаты, поддерживающие мнения друг друга, в свою очередь, становились новыми гипотезами, которые ввели в заблуждение целое поколение студентов, не желавших (или просто неспособных) взять под сомнение труды своих наставников». Подобный вывод был совершенно неприемлем для официально-ортодоксальной трактовки, то есть той самой системы предположений и умозаключений, которая для непосвященных представляется набором солидных и бесспорных фактов. Таким способом были сфабриковны многие из так называемых donnies, то есть исторических «данных». Авторитеты, ответственные за формирование пресловутого «консенсуса» во взгляде на христианство, сумели организовать нечто вроде монополии на трактовку целого ряда критически важных источников, регулирующих поток информации таким образом, который позволяет им достигать свои собственные цели. Подобный феномен рассмотрен в книге Умберто Эко «Имя Розы», где в рассказе о средневековом монастыре и его библиотеке отражена монополия церкви на процесс образования. Процесс этот представлял собой нечто вроде «закрытой фирмы», эксклюзивного «элитного клуба», получение знаний в котором было запрещено для всех, кроме немногих избранных – людей, специально подготовленных для отстаивания «партийной линии». Тот, кто оказался удостоен чести отстаивать «партийную линию», мог еще более повысить свой авторит, заявляя, что только ему было позволено видеть основные источники, доступ к которым для непосвященных закрыт. Что касается непосвященных, то им остается собирать отдельные разрозненные фрагменты, количество которых может оказаться значительным, чтобы поупражняться в семиотике. И в этой сфере семиотических упражнений можно обвинить в чем угодно пресловутых тамплиеров-храмовников, а самого Умберто Эко – в крахе «Банко Амброзиано». Таким образом, у большинства непосвященных из-за отсутствия доступа к реальным источникам не остается другого выбора, кроме как принять трактовки и прочтения, отражающие «партийную линию». Бросить вызов этим трактовкам – все равно что самому объявить себя в лучшем случае ненормальным, а в худшем – ренегатом, отступником и еретиком. Лишь немногие ученые обладают достаточным мужеством, решительностью и познаниями, чтобы осмелиться бросить подобный вызов и сохранить при этом свою репутацию. Роберт Эйзенман, чей престиж и репутация по праву сделали его одной из самых авторитетных и влиятельных фигур в этой области, отважился на это. Его изыскания и послужили толчком для написания этой книги. I. Интриги
1. Открытие свитков
К востоку от Иерусалима дорога, описывая широкие петли, постепенно спускается все ниже и ниже между бесплодными, лишенными всякой растительности холмами, на которых кое-где виднеются редкие стоянки кочевников-бедуинов. Дорога в этих местах спускается на 3800 футов, достигая отметки 1300 футов ниже уровня моря, а затем внезапно открывает перед глазами путников широкую панораму долины реки Иордан. Вдалеке слева можно различить очертания Иерихона. Прямо впереди раскинулся сам Иордан, а вдали – горы Моав, похожие на фантастический мираж. Справа виднеется берег Мертвого моря. Зыбкая поверхность воды и желтого цвета утесы, вздымающиеся на высоту 1200 футов, протянувшиеся ровной линией на этом, израильском, берегу, навевают благоговейный трепет и вызывают острое чувство дискомфорта. Воздух здесь, в местности, расположенной гораздо ниже уровня моря, не просто горячий, а тягучий, буквально ощутимый на ощупь, обладающий густотой и, кажется, весом. Красота, великолепие и величественное безмолвие этого места выглядят поистине завораживающе. Кроме того, здешний ландшафт вызывает ощущение невероятной древности, чувство, что мир гораздо древнее, чем это представляет себе подавляющее большинство туристов с Запада. И поэтому невольно вздрагиваешь от испуга, когда XX в. напоминает о себе грохотом настолько резким, что кажется, будто небеса вот-вот обрушатся на землю. Это эскадрилья израильских «F-16» или «Миражей» сомкнутым строем проносится над водой на предельно малой высоте, так что в кабинах можно рассмотреть пилотов. Сопла с форсажными камерами изрыгают пламя, и реактивные птицы почти вертикально взмывают ввысь, исчезая в небе… Невольно замираешь в ожидании. И через несколько секунд эхо, подхваченное скальными утесами, говорит о том, что истребители только что преодолели звуковой барьер. Лишь после этого невольно вспоминаешь, что эти места находятся, говоря сухим техническим языком, в состоянии перманентной войны и по крайней мере за последние сорок с лишним лет этот берег Мертвого моря не прожил ни дня в состоянии мира с тем, арабским. Но справедливости ради надо признать, что земля в этих местах была свидетельницей непрекращающихся военных конфликтов едва ли не с начала обозримой истории человечества. Видимо, здесь всегда обитало слишком много богов, от века к веку требовавших от своих адептов кровавых жертвоприношений. Когда дорога подходит к утесам, глядящим на Мертвое море, справа от нее появляются руины Кумрана (или, если быть более точным, Хирбет-Кумрана). Далее дорога, обогнув утесы с юга, проходит почти вдоль самой кромки воды, направляясь в сторону крепости Масада, что в тридцати милях отсюда. Кумран находится на белой террасе из мергеля (известковой глины) на высоте ста с лишним футов над дорогой и на расстоянии мили с четвертью от вод Мертвого моря. Сами по себе его руины не производят особого впечаления. Взгляд первым делом натыкается на башню, два этажа которой еще уцелели. Толщина ее стен достигает трех футов, что, несомненно, говорит о ее оборонительном назначении. Вокруг башни расположено несколько резервуаров, больших и малых, соединенных между собой целой сетью каналов воды. Некоторые из этих резервуаров, возможно, могли использоваться для ритуальных омовений. Однако большинство, если не все, скорее всего, служили для сбора и хранения воды для Кумранской общины, что было жизненно необходимым для выживания здесь, в пустыне. Между развалинами и берегом Мертвого моря, на нижней оконечности мергелевой террасы, расположено древнее кладбище, насчитывающее более 1200 захоронений. Каждая из могил помечена длинной каменной насыпью, ориентированной – в отличие от иудейской и мусульманской традиции – по оси север–юг. Кумран даже в наши дни вызывает чувство оторванности от внешнего мира, хотя в ближайшем кибуце проживает несколько сотен израильтян, да и попасть сюда из Иерусалима можно без всяких проблем по современной дороге. Поездка протяженностью в двадцать миль займет не более сорока минут. Днем и ночью по этой наезженной дороге проносятся тяжелые грузовики и контейнеровозы, связывающие Эйлат на крайнем юге Израиля с Тивеиадой на севере. Здесь регулярно останавливаются туристические автобусы, из которых вываливаются толпы вспотевших от духоты европейцев и американцев. Гости наскоро осматривают руины, а затем спешат к книжному магазинчику и ресторану, где постоянно работают кондиционеры, подкрепиться кофе и печеньем с пирожными. Разумеется, поминутно встречаются военные грузовики. Но глаз то и дело замечает легковые машины, принадлежащие как израильтянам, так и арабам. Их легко узнать по номерным знакам, окрашенным в разные цвета. Порой здесь можно встретить даже какого-нибудь случайного искателя приключений на неповоротливом старомодном монстре, сошедшем с конвейера в Детройте, – монстре, скорость которого ограничена только шириной дороги. Нечего и говорить, что на каждом шагу попадаются израильские военные. Как-никак, это – Западный берег, и иорданские войска находятся всего в нескольких милях отсюда, по ту сторону Мертвого моря. Патрульные машины курсируют днем и ночью со скоростью не более пяти миль в час, проверяя все и вся. Это небольшие грузовички, в кузове которых установлены тяжелые пулеметы, за которыми постоянно дежурят солдаты. Такие патрульные машины останавливаются, чтобы осмотреть легковые машины и проверить документы у всякого, появляющегося в этом районе с целью осмотра древних памятников или чтобы поработать на раскопках в горах и пещерах. Гости этих мест быстро привыкают к тому, что военные не спускают с них глаз, и перестают реагировать на их присутствие. И тем не менее здесь опасно появляться прямо перед ними или совершать действия, которые могу вызвать у военных подозрения и тем более опасения. Кибуц, о котором мы уже говорили, – это кибуц Калия, находящийся в десяти минутах ходьбы от Кумрана, если идти кратчайшим путем прямо от развалин. Там находятся две маленькие школы для местных детей, большая общественная столовая и номера для приезжих, напоминающие мотели для автотуристов-полуночников. Но не надо забывать, что это – военная зона. Кибуц окружен рядами колючей проволоки, и на ночь его ворота закрываются. Здесь постоянно дежурит вооруженный патруль, а на случай воздушных налетов устроено немало глубоких подземных бомбоубежищ. Впрочем, последние служат и для других целей. Одно из них, например, используется как лекторий, в другом размещается бар, в третьем грохочет дискотека. Но обширные пространства вокруг пока что не охвачены подобными новшествами цивилизации. Здесь по-прежнему пасутся верблюды и козы, вневременные силуэты которых выглядят связующим звеном между настоящим и минувшим. Однако в 1947 г., когда были обнаружены свитки Мертвого моря, Кумран выглядел совсем иначе. В те годы это была британская подмандатная территория Палестина. К востоку отсюда лежали земли, именовавшиеся тогда королевством Трансиордания. Дороги, пролегающей на юг вдоль побережья Метрвого моря, тогда еще не существовало, и транспортный путь здесь достигал только северо-западной оконечности Мертвого моря, что в нескольких милях от Древнего Иерихона. В этих местах кое-где виднелись плохие грунтовые дороги, одна из которых следовала по трассе древней дороги, проложенной еще римлянами. Дорога эта долгое время пребывала в полнейшей заброшенности. Поэтому попасть в Кумран полвека назад было делом куда более трудным, чем сегодня. Единственными живыми душами, которые можно было встретить в этих местах, были те же бедуины, пасшие здесь редкие стада своих верблюдов и коз зимой и весной, когда в пустыне, как это ни удивительно, еще можно найти воду и скудную растительность. Зимой или, точнее, ранней весной 1947 г. здесь было найдено еще кое-что помимо травы, и находку эту смело можно отнести к числу двух-трех наиболее крупных археологических открытий нашего времени. Подробности и обстоятельства, связанные с открытием свитков Мертвого моря, уже успели отойти в область преданий. Возможно, что в некоторых деталях эта история не вполне точна, и ученые вплоть до 1960-х гг. продолжали уточнять отдельные ее моменты. Однако она остается единственным свидетельством, которым мы располагаем. Честь открытия приписывается юноше-пастуху по имени Мухаммад ад-Диб, или Мухаммад-«волк», принадлежащему к бедуинскому племени та-амирех. Впоследствии юноша рассказывал, что он разыскивал пропавшую козу. Как бы там ни было, тропа увела его вверх по утесам Кумрана, где он неожиданно обнаружил расселину в скале. Он попытался было заглянуть внутрь, но с того места, где он стоял, ничего не было видно. Тогда юноша бросил камень в черный проем, и оттуда послышался звук разбитой глиняной посудины. Нечего и говорить, что звук этот побудил пастуха продолжать поиски. Подтянувшись на руках, юноша протиснулся в проем расселины, а затем спрыгнул вниз, в неизвестность. Оказалось, что он очутился в небольшой пещере, узкой, с высоким сводом. Ширина пещеры составляла не более шести футов, а длина – около двадцати четырех.[9] Внутри ее находилось множество глиняных кувшинов около двух футов высотой и десяти дюймов шириной;[10] многие из кувшинов были разбиты. Целыми и неповрежденными оказались всего восемь кувшинов, хотя так ли это – доподлинно неизвестно. Мухаммад, по его собственным словам, испугался, поспешно выбрался из пещеры и убежал. На следующий день он вернулся к ней со своим приятелем, чтобы более тщательно осмотреть пещеру и все, что в ней находится. Оказалось, что некоторые из глиняных кувшинов закрыты пробками, «похожими на бутылочные». Внутри одного из них были найдены три кожаных свитка, завернутые в истлевшую льняную ткань. Это были первые свитки Мертвого моря, извлеченные на свет Божий за последние две тысячи лет.[11] В последующие несколько дней бедуин вновь приходил в пещеру, в результате чего были найдены еще как минимум четыре кожаных свитка. По меньшей мере два глиняных сосуда были извлечены из пещеры и использовались для воды. Когда же начались серьезные археологические раскопки, было обнаружено множество крупных осколков и черепков, вполне достаточных, по достоверным оценкам, для добрых сорока сосудов. Увы, было совершенно невозможно узнать, сколько таких кувшинов на момент их открытия были пусты, а в скольких хранились древние свитки. Точно также сегодня невозможно установить, сколько именно свитков было извлечено из пещеры и засекречено или использовано каклибо иначе еще до того, как стали очевидными их огромная ценность и значение. Некоторые свитки, по слухам, были использованы в качестве топлива. В любом случае, можно не сомневаться, что из пещеры первоначально было извлечено гораздо больше свитков, чем об этом упоминается и чем общее число свитков, которые впоследствии получили широкую известность. В общей сложности достоянием широкой публики стали семь полных свитков, а также фрагменты еще двадцати одного экземпляра древних рукописей. Начиная с этого момента рассказы и свидетельства все более и более противоречат друг другу. Видимо, полагая, что свитки могут иметь значительную ценность, трое бедуинов отнесли все, что им удалось найти – а это, по одним источникам, были три полных пергаментных рукописи, а по другим семь или даже восемь, – местному шейху. Тот отправил бедуинов к христианину, владельцу книжной лавки и торговцу всевозможным антиквариатом и предметами старины. Торговца этого звали Халил Искандер Шахин по прозвищу Кандо. Кан-до, принадлежавший к сирийской яковитской церкви, решил посоветоваться со своим единоверцем по имени Георгий Исайа, принадлежавшим к той же церкви и жившим в Иерусалиме. По свидетельству достоверных источников, Кандо и Исайа сами отправились в Кумран и отыскали еще ряд свитков – как целых, так и фрагментов. Подобные действия, разумеется, носили незаконный характер. По законам британского мандата, подтвержденным впоследствии правительствами Иордании и Израиля, все археологические находки являются исключительной собственностью государства. Считалось, что такие находки следует направлять в отдел древностей Палестинского археологического музея, известного как Рокфеллеровский музей, который находился в восточном – арабском – секторе Иерусалима. Но в Палестине в те дни царил хаос, а Древний Иерусалим представ