На день рождения Катя идти вообще-то не собиралась. Сергей Мещерский болел гриппом и вот уже вторую неделю сидел дома в обнимку с градусником и кипой бумажных носовых платков. Общения с гриппозным другом детства Катя в эти дни дипломатично избегала. Мещерский, как и все мужчины, в дни болезни был страшно мнительным: любой, самый слабый, симптом недомогания повергал его чуть ли не в панику. При температуре (а она повышалась обычно к вечеру) он всякий раз звонил Кате и жалобным тоном перечислял ей, где, что и как именно у него болит, «колет» и «схватывает», какой внутренний орган, по его расчетам, уже серьезно поражен и каких последствий (самых ужасных) следует ожидать при таком течении болезни. После визита в поликлинику к врачу и постановки окончательного диагноза — ОРЗ Мещерский страшно обиделся на всю медицину в целом и на весь белый свет. А когда Катя назидательно посоветовала ему не раскисать по пустякам и быть мужчиной, он обиделся и на нее — перестал звонить и замкнулся в гордом одиночестве дома.
И заглох до самого своего дня рождения. Увы, Сергей Мещерский родился в феврале. И, по выражению Вадима Кравченко, был настоящий «февралик» — Водолей из Водолеев, с которого можно было писать прямо образец гороскопа. По мнению Кати, родиться в феврале было просто кошмаром — ни зимы, ни весны, ни снега, ни солнца, ни дня, ни ночи. Серый сырой туман, сумерки с утра до вечера, пронизывающий ледяной ветер, сплошная простуда и грипп.
В такие скверные дни не только к приятелю на день рождения идти не тянуло, даже сновать по модным магазинам, наряжаться не хотелось. А уж магазины-то для Кати были вообще делом святым. Но в феврале ее не радовали и обновки. Не хотелось ничего. Душа тосковала по весне, теплу, заботе и ласке.
|
|
Началось все, когда уехал муж — «драгоценный В.А.» — Вадим Кравченко. Его работодатель Чугунов платил деньги, и он же заказывал музыку. Москва с некоторых пор для Чугунова становилась все менее и менее приветливым городом. Петербург вообще не улыбался. И взоры предпринимателя Чугунова теперь все чаще обращались к провинции, к далеким Уральским горам, к городам в сибирской тайге, к местам, где прошла его давняя комсомольская юность.
Бизнес-тур Москва — Новосибирск — Барнаул — Абакан — Иркутск — Чита — Хабаровск — Харбин — Пекин — Гонконг планировался Чугуновым давно. А начальник его охраны Вадим Кравченко воспринимал все, даже самые вздорные, идеи шефа философски. Только иногда, как замечала Катя, меланхолично напевал что-то себе под нос про «Шилку и Нерчинск» и про тучи, которые «ходят над Амуром хмуро».
Из Новосибирска сразу по прилете туда Кравченко звонил из гостиницы. И теперь на очереди уже был Барнаул. Катя очень скучала по «драгоценному В.А.». Присутствие мужа наполняло дом жизнью: шум, гам, суета, споры — дым коромыслом. «Драгоценный» в редкие минуты кипучей деятельности на домашнем фронте напоминал смерч.
Когда Кравченко уезжал — дом сразу пустел. Катя, болтая с приятельницами по телефону, тысячу раз могла повторять, что, когда «Вадьки нет дома, я просто отдыхаю — не надо ни готовить, ни убираться». Все это были враки чистейшей воды. Когда «драгоценный» уезжал, маленькое домашнее солнце меркло и в квартире наступала долгая полярная ночь.
|
|
И конечно, идти на день рождения к Мещерскому без мужа Катя не собиралась. Вот Вадька приедет, тогда уж и нагрянем в гости. К тому времени и грипп Мещерского пройдет, и дурь с него соскочит, но…
В субботу «драгоценный В.А.» объявился не ночью, телефонный звонок разбудил Катю ровно в девять утра. Последовал залп обычных горячих, однако чисто ритуальных приветствий:
— Алло, дорогуша, как ты? Скучаешь без меня, мой зайчик? И правильно делаешь. А мне, знаешь ли, некогда тут скучать — шеф такие дела закручивает, мне вздохнуть некогда от этой канители, не то что скучать!
— Вадик, ты меня любишь? — спросила Катя. — Что ты там мелешь про какие-то дела! Ты меня любишь?
— Угу, конечно, люблю. Между прочим, у нас тут три часа ночи. И я с ног валюсь от усталости, — тон «драгоценного» был убийственно прозаичен. — Я чего звоню: у Сереги-то нашего ведь день ангела сегодня. Нет, завтра. Нет, это по-нашему сегодня, а по-вашему… — И по-нашему сегодня, — вздохнула Катя. — И в чем дело? Ты ему тоже позвони. Прямо сейчас.
— Я-то позвоню. Ты-то не забудь поздравить. И подарок отвези. Я заранее купил, но ты скажешь — это общий от нас. И что ты его сама лично выбирала, понятно? Ему втройне приятно будет.
— А что за подарок? Где он?
— В прихожей, в шкафу, коробка стоит. Ну все, целую, привет. Карточка кончается.
Коробка в шкафу была большой и тяжелой. Катя не хотела сначала ее открывать — все же чужой подарок, но потом любопытство и сомнения (бог его знает, «драгоценного», что он там такое купил — может, крокодила сушеного?) заставили ее ловко, по-воровски открыть коробку.
|
|
И ноги у Кати подкосились: в коробке в папиросной бумаге был столовый сервиз. Это было так не похоже на «драгоценного»! Это совершенно не шло и к Мещерскому — аккуратненькие тарелочки в трогательный розово-золотой цветочек, блюдца, чайник, чашки, масленка. Даже супница имелась. Катя водрузила ее на стол и отошла на три шага оценить, полюбоваться. Господи боже, только супницы Сереге не хватало для полного счастья!
Насколько Катя помнила, сервизов, тем более столовых, у Мещерского не водилось. У него была холостяцкая квартира в доме на Яузской набережной. Квартира была славной, и дом был славным — старым, но после капремонта, и место было чудесным, но, так как в квартире обитал молодой неженатый парень, квартира вскоре превратилась в смесь медвежьей берлоги, походной палатки и вещевого армейского склада, где хранилась львиная доля имущества туристической фирмы «Столичный географический клуб», в которой Мещерский работал.
У Мещерского часто ночевали друзья. Еще чаще к нему заваливались в гости среди ночи с вокзала или из аэропорта приезжие корешки — из какой-нибудь очередной экспедиции. Экстремалы-шизики с баулами, рюкзаками, досками для серфинга, парашютами, снаряжением для дайвинга, рафтинга, трекинга и мотослалома. Корешки были иногородние, со всех концов бывшего Союза, а Москва была местом, откуда в любую точку планеты шли поезда и летели самолеты. Корешки жили у Мещерского неделями в ожидании поезда или чартерного авиарейса. А квартира от этого менялась прямо на глазах.
Особенно страдала посуда. Чашки, тарелки, вилки у Мещерского, конечно, водились, но были все сплошь разные, с бору по сосенке, и бывали случаи, когда на всю компанию посуды просто не хватало. Так случилось и во время последних на Катиной памяти посиделок у Мещерского. Собралась целая орда (кажется, это было Рождество). Гостям раздали всю лучшую посуду, а Кравченко, как своему в доме человеку, достался эмалированный тазик, куда ему и положили салата и тушеной с айвой баранины, которой, собственно, и потчевал гостей Мещерский.
Он, как и все холостяки, воображал себя великим кулинаром и копил рецепты восточных блюд, как скряга копит деньги — хищно и неутомимо. Баранина с айвой, пять часов томившаяся в духовке на медленном огне, была отменной, но Кравченко, несмотря на это, поклялся, что эмалированного тазика он не забудет никогда. И так этого не оставит.
В результате на день рождения другу детства он купил столовый обеденный сервиз на двенадцать персон. Катя решила, что на этот раз «драгоценный» поступил правильно. Мещерскому пора было кончать с бытом и привычками пещерного существа. Она запаковала коробку и сделала это снова так ловко, что никому и в голову бы не пришло, что сервиз уже подвергался строгой экспертизе.
Теперь дело было за малым — за приглашением от Мещерского. Тот все еще дулся. Видно, воображал, что все его позабыли и бросили. Катя, чтобы немножко помариновать его, выждала до обеда, а потом набрала знакомый номер. Попутно уже соображала, как везти сервиз. Коробка была тяжелой, надо было брать машину.
— Алло, я слушаю вас, — в голосе Мещерского, когда он взял трубку, слышалась полная покорность судьбе, как у ослика Иа. — Кто говорит?
— Это я, Сережечка, — пропела Катя. — С днем рождения тебя, мой дружочек. Счастья тебе, здоровья, золотко мое!
— Катюша! Ты?
На этот восторженный банальный вопрос и ответ полагался тоже самый банальный: «Конечно, я, а то кто же?»
— А я думал, ты… Я что-то раскис безобразно… И кашель все не проходит никак. Сидишь дома один…
Тут Катя сообразила про подарок: все точь-в-точь, как учил Кравченко. И пообещала приехать — как только, так сразу, но все же сегодня.
Однако сборы заняли гораздо больше времени, чем Катя предполагала. Пока наполнялась ванна, пока сушились волосы под феном, пока шли авральные инспекции гардероба — что надеть. В последнее время Катю мучила, выводила из себя одна странная закономерность: с какими бы намерениями она ни открывала шкаф, в конце концов выбор ее всегда падал на одно извечное сочетание: брюки — свитер, брюки — кофточка, брюки — пиджак. На сей раз Катя просто закрыла глаза и ткнула пальцем — это надену, баста. Жребий пал на вечернее платье. Но рука предательски потянулась к джинсам…
Катя натянула джинсы, водолазку, потом с трепетом примерила новые замшевые сапоги на высоченном каблуке-шпильке (в февральский гололед это было, конечно, круто), схватила сумку, сдернула с вешалки шубу и…
Уже в лифте она вдруг вспомнила, что забыла самое главное — подарок. Пришлось вернуться. Когда она наконец поймала машину и сквозь вьюгу и пробки добралась до Яузской набережной, было уже почти четыре часа. Катя тащила коробку, кляня в душе тяжкую долю грузчиков, и прикидывала: во сколько примерно Мещерский садится обедать? И водится ли в его холостяцком холодильнике что-нибудь более аппетитное, чем яйца и замерзшие мясные полуфабрикаты?
Мещерский открыл дверь, разговаривая по телефону. Катя сразу поняла, с кем — с Кравченко. Тот либо так и не уснул там в своем Барнауле, либо чуть свет уже был на ногах, на службе своего работодателя. Мещерский громко кричал в трубку: «Да, да, спасибо! Вот и Катюша только что приехала! Спасибо, Вадим! Когда назад тебя ждать? Когда? Не слышу! Связь плохая!»
Все действительно напоминало сеанс космической связи со станцией «Мир», уже утонувшей в океане. Катя, не надеясь на помощь именинника, поволокла подарок в комнату. «Вот сейчас достану посуду, — думала она, — расставлю тарелки, Мещерский кончит переговоры, войдет и ахнет».
В комнате на диване сидел Никита Колосов. Расположился он уютно, словно дома. А перед диваном на низком столике на географической карте (в квартире Мещерского даже стены вместо обоев были оклеены географическими картами) был сервирован праздничный холостяцкий обед (или ужин?) — курица-гриль, жареная картошка на сковородке, яичница на другой сковородке, соленые огурцы, капуста, водка и пиво.
Катя едва не уронила сервиз. Мещерский не упоминал, что Колосов тоже приглашен. Однако кто ему-то напомнил про Серегин день рождения?
— Ой, Никита! — никаких иных восклицаний с Катиных губ при виде начальника отдела убийств не срывалось. И это была уже традиция. — Откуда ты?
— Оттуда. — Колосов поднялся, забрал у Кати коробку и водрузил ее на подоконник. Легко, как перышко.
Потом вернулся Мещерский, и они все вместе достали сервиз. Мещерский был тронут. Подарку обрадовался, лживым Катиным словам, что это она посуду и выбирала, и покупала, поверил простодушно. Однако в глазах его Катя ловила скрытое недоумение. Мещерский явно не понимал, для чего ему надо так много и такой разной посуды. Действительно, для чего, если есть сковородки и эмалированные тазы?
Катя это отметила и начала доходчиво учить: эта вот тарелка для первого, эта для второго, эта — десертная, для пирожных. Ведь ты любишь пирожные? А это чашки — что ты, своих, что ли, не узнаешь? А это розетки для лимона, для варенья.
— А это что за ваза такая с ручками и крышкой? — спросил Колосов, указывая на гордость коллекции — супницу.
Катя в отчаянии замахала на них руками — все, хватит, ну вас всех.
— А рюмки где? — не унимался Никита. — Водку мне по чашкам разливать?
Мещерский метнулся на кухню. Чего-чего, а уж рюмки, стаканы и бокалы в этом доме были. Катя уселась на диван. Ее внимание привлекла водочная бутылка. Не то чтобы очень уж тянуло выпить, нет, просто бутылка стоила того, чтобы после опустошения ее не бросили в мусорное ведро. Водка называлась загадочно «Восьмерочка». Катя не сразу поняла, что к чему, пока не прочла на этикетке, что водка эта выпущена к юбилею 8-го управления МВД и специально предназначена «исключительно для внутренних органов».
Колосов по-хозяйски разлил водку в принесенные именинником рюмки, и Катя поняла, что это и есть его личный подарок другу Сереге на «день варенья».
— Ну, с праздником тебя, Сережа, личным, и нас с твоим праздником тоже. Всего тебе. И в тройном размере. Всех благ.
Это был чисто мужской косноязычный тост. Слова были не важны, главное — идея и интонация.
Катя водку терпеть не могла. Но «Восьмерочки» все-таки глотнула из любопытства.
Потом за столом Катя все порывалась спросить у Колосова — как же это путь-дорога привела его в гости к Мещерскому? Но ей долго не удавалось вставить ни словечка. Колосов произносил все новые и новые тосты за здоровье именинника, и все они сводились к одному: как он его уважает. А потом слово взял Мещерский. Но его уже повело куда-то не в ту степь: начал он с того, что пожелал Никите и Кате успехов в их нелегкой опасной работе, а закончил рассказом о том, как недавно видел по телевизору женщину-генерала, и начал делиться неизгладимым впечатлением, которое на него это зрелище произвело.
Колосов слушал его, отрицательно мотал головой, и в глазах его Катя читала: что ты, Серега, друг, этого просто быть не может, потому что этого не может быть никогда. Мещерский принял еще рюмку «восьмерки» и пустился повествовать о буддийских святынях острова Цейлон. Катя спросила шепотом у Колосова то, что давно хотела узнать.
— Да я Сереже позвонил поздравить, а он спросил, обедал ли я, он курицу в духовку как раз ставил. А я там с самого утра кружился, в этом дурдоме, есть захотел. — В каком это дурдоме? — спросила Катя. — Ты разве дежуришь сегодня по главку?
Мещерский взахлеб рассказывал про зуб Будды. И про змеиный питомник — и такие там кобры королевские и сякие… А Колосов, явно завороженный рассказом о волшебном Цейлоне, буркнул нехотя, что он не дежурит сегодня, но выезжать на происшествие все-таки пришлось.
Вот так Катя и узнала про убийство гражданина Бортникова. Честно признаться, она не сразу даже вспомнила, о ком речь, когда Никита назвал фамилию. Ему пришлось пояснить: ну как же? Тот самый, который… Катя поначалу никак не отреагировала на эту новость. Ну, убили и убили. Земля ему, бедному, пухом. Однако чуть позже… Мещерский отправился на кухню варить кофе. И хлопнул там нечаянно одну из чашек нового сервиза. Координация подвела. Катя пошла помочь ему собрать осколки. Она бросила их в мусорное ведро. Еще минуту назад чашка была цела, и вот ее не стало. Хрупкий фарфор. Кратковечный. И внезапно ей вспомнился он, Бортников. Как он сидел, писал заявление. С его ботинок на пол дежурки натекла лужица. Катя помнила и это. У него не оказалось ручки, чтобы писать, и Катя дала ему свою. И забыла забрать.
Время словно потекло вспять: стоя на кухне Мещерского, Катя одновременно все еще была там, на шоссе, в дежурке поста ДПС, и видела, как потерпевший Бортников пишет свое последнее заявление.
Катя еще не подозревала, прологом каких событий станет та случайная встреча с этим человеком. Ей было немного не по себе от мысли, что человек-то, оказывается, по сути своей не более долговечен, чем эта вот чашка из белого дешевого фарфора в трогательный розовый цветочек.
Глава 8
ЛЕТЧИКИ
«Это был обычный день майора милиции. Один из многих, из которых складывалась вся его жизнь…»
Колосов в понедельник явился на работу рано. В дежурной части работал телевизор. Шла древняя картина «Это случилось в милиции» про майора-полупенсионера. И голос диктора проникновенно повествовал с экрана о «многих, многих днях». Никита вздохнул — эх, жили люди! Гражданским розыском занимались и об этом фильмы снимали. А тут… Он прислушался — Марк Бернес в телевизоре, облаченный в синюю генеральскую форму, строго внушал кому-то из отрицательных персонажей, что, мол, тот «звонит в лапоть». «А сейчас так никто уже не говорит, — подумал Никита. — Ни они, ни мы. И феня стала какая-то темная».
— Что вздыхаешь, как старый дед, Михалыч? — поинтересовался дежурный, приглушая звук телевизора. — Не выспался, что ли, за выходные?
Колосов задираться не стал. Выспался… Тебе б так спать на посту, товарищ капитан, и видеть во сне министерскую проверку. Единственной отдушиной за все выходные оказались именины Мещерского. Да, это уж точно был «один из обычных дней майора милиции». Колосов вспомнил именинника: Мещерского под конец торжества так славно развезло. «Восьмерка» не подкачала. Но это уже случилось после того, как он, Никита, отвез Катю домой. Они с Серегой еще врезали как следует и…
А Катерина Сергевна их покинула. Пробило девять на часах, и она, как Золушка, вскочила и… Как Лиса Патрикеевна вильнула хвостом перед самым носом охотника, а в руки не далась. Там, в машине, когда он вез ее домой по вечернему снежному городу, он твердо решил: вот сейчас приедем и у подъезда он ее поцелует. А что? Давно пора! Сколько раз слово себе давал. А слово начальника убойного отдела — не воробей. Муж этот еще ее… Ну и что, что он муж? Давно и с ним пора все прояснить. Точки все поставить. Он, правда, друг детства Мещерского, но… А в таких делах кто друг, а кто первый враг.
Колосов вспомнил, как они приехали к Катиному подъезду. И он хотел сдержать слово, только вот колебался, что сделать сначала — обнять ее крепко или с этим не спешить, а привлечь Катино внимание фразой: «Послушай, я давно собирался сказать тебе…»
— Ты назад осторожно смотри возвращайся, — строго опередила его Катя. — Я гляжу, здорово вы с Сережкой нагрузились. Вообще-то зря я тебе разрешила за руль в таком виде сесть. Да, а что ты на меня так смотришь, Никита?
Что он мог сказать ей на это? Буркнул, что за руль садится в любом состоянии и ни в чьих разрешениях не нуждается. И вообще просит не учить его…
— Я и не учу, очень надо. Подумаешь, тоже мне! — фыркнула Катя и хлопнула дверью.
Да, и это тоже был обычный день майора милиции. Хмурый, безрадостный день, без надежды на сочувствие и взаимность.
— Никита Михайлович, доложите обстановку по убийству Бортникова. Вы на место выезжали? Что сделано за выходные?
Колосов очнулся от дум. Ба! Оперативка уже началась. А он-то замечтался. И снова от него что-то хотят. Каких-то рапортов, докладов. Прямо вынь да положь.
Оперативка, как всегда, протекала бурно. Дело Бортникова (Колосов с великим трудом переключился на обстоятельства смерти этого бедного жмурика с Ленинградского проспекта) было признано в конце концов «чисто московским», но с одной нудной оговоркой — началась-то эпопея эта с пропажи денег, причем весьма внушительной суммы. А пропали они в области. А значит, в рамках взаимодействия со столичными коллегами надо этот свой участок досконально отработать. А потом уж с чистым сердцем передавать все материалы в Москву. С рук долой.
— На сегодня назначена встреча с руководством авиакомпании, — доложил на оперативке Сладков. — Там часть документации финансовой уже следователем изъята. А по обстоятельствам происшедшего мы с Никитой Михайловичем можем туда вместе поехать, побеседовать.
Однако начальство решило иначе: допросом руководства авиакомпании займется только Колосов. Дело Бортникова — дело об убийстве, значит, и работать по нему сыщикам «убойного» отдела. А транспортники могут переключаться на дела другие, благо их — пруд пруди. Начальство славилось своей справедливостью, как футбольный рефери. Сладков с облегчением вздохнул и кивнул Колосову — что ж, я умываю руки. Никита хмыкнул: вот и выдали на оперативке всем на орехи. От каждого по способностям, как говорится…
В результате в Шереметьево он отправился один. Дорога, как всегда по утрам, была забита. По Ленинградскому проспекту он ехал как раз мимо того самого дома. Темно-розовые кирпичные корпуса его видели все, кто следовал по этой дороге. Колосов машинально подумал: а сколько всего жильцов обитает в этом самом четвертом корпусе? Этажей-то в доме девять. И на каждой площадке по четыре квартиры, а это значит… Черт, тут прямо калькулятор надо, по головам считать, как овец. Проверять придется абсолютно всех. Это еще там, на месте происшествия, стало ясно. Свидерко так и брякнул загробным тоном: тотальная поквартирная проверка. Версий у него уже было предостаточно. Только вслух он о них пока не говорил. И действительно, что зря в этот самый лапоть звонить?
Однако сам Никита решил с версиями пока повременить. Сначала надо разобраться в ситуации. Возможно, кое-что станет более понятным после сегодняшней встречи с руководством компании, в которой работал этот Бортников.
Аэропорт Шереметьево-1 Колосова прямо-таки обескуражил и огорчил. Теснотища, народу кругом уйма — к стойкам регистрации не протолкнуться, где зал вылета, где прибытия, непонятно. И вообще, нагорожено всего — какие-то пластиковые перегородки, какие-то ларьки-стекляшки. В Шереметьево-1 Никита не был давным-давно и смутно помнил, что аэропорт этот вроде бы внутренний, а не международный.
Однако на деле оказалось все не так просто. В справочной он поинтересовался, где расположен офис компании «Трансконтинент». Дежурная пожала плечами и неопределенно махнула куда-то в самый конец длинного терминала.
Никита протискивался сквозь потную толпу пассажиров — баулы, сумки на колесиках, тюки, чемоданы. Вид у пассажиров был такой измученный, что он сразу решил: летят, бедолаги, куда-нибудь в Тынду заполярную, а там аэропорт из-за снежного бурана не принимает. «Рейс 718 авиакомпании „Трансаэро“ Москва — Римини задерживается до 17 часов», — объявили по радио.
Словно ветер прошумел по толпе, пассажиры поникли, как хлебные колосья в грозу. Еще полдня ожидания. А Никита искренне удивился: надо же, это они, оказывается, в Италию летят! На Средиземное море с такими-то похоронными физиями.
«Чартер есть чартер, что вы хотите, — делились соображениями стоявшие рядом с Никитой две гражданки. — Пока самолет до упора не набьют, пока у него дно не отвалится — не полетят. Это что, мы хоть дома сидим. А я вот в прошлом году в Испании отдыхала, в Аликанте. Авиакомпания другая была, но все то же самое. Туда, правда, долетели ничего. А обратно, представляете, самолет за нами не прилетел. Чартер проклятый! Так мы три дня прямо в зале ожидания спали. Денег ни у кого нет, визы закончились, а эти, из представительства фирмы, говорят: отель за свой счет. Ну, мы в крик все. Испанцы на нас вот такими глазами, как на диких… А я говорю: полицию давай сюда, пусть нас всех в участок забирают и потом за их счет депортируют из страны. Но до этого не дошло. Прилетел самолет за нами на четвертый день. Я было зареклась: больше никуда на отдых не поеду. А вот, видите, опять лечу!»
Колосов мысленно зааплодировал храброй землячке. Продрался сквозь толпу и увидел в конце зала несколько дверей с противоречивыми надписями: «Служебный вход. Вход воспрещен».
За дверью дремал на стуле охранник. Он и пояснил Колосову, что офисы «Трансконтинента» не здесь, а в пятом терминале, что проход через летное поле строго карается, но, если в офисе его ожидают, он может позвонить туда по внутреннему телефону и за ним придут. Сказано — сделано.
Ждать пришлось долго. Потом появилась энергичная девица лет сорока в модных кожаных брюках и парике от «ревлон» и повела Никиту в глубь территории аэропорта.
Офисы «Трансконтинента» располагались на третьем уровне пятого терминала и были похожи на крохотный пластмассовый рай: в тесных светлых комнатках все было словно какое-то игрушечное, как в кукольном домике, — пластиковые шумоулавливающие панели на стенах, жалюзи на окнах, цветы в кашпо, ковровые дорожки. Все было новенькое, точно вчера из магазина, и какое-то липовое. Складывалось впечатление, что все это декорации для мыльной оперы «Аэропорт».
Колосова провели в небольшую приемную, заставленную кожаной мебелью, и попросили немного подождать. Через пять минут в приемную тесно набился народ: персонал компании — летчики, инженеры, механики. Все молча, выжидательно смотрели на Колосова. Дверь кабинета открылась, и появился высокий седоволосый краснолицый мужчина в дорогом синем костюме и модном галстуке.
— Я Жуков Михаил Борисович, — представился он с важностью. — Вы из милиции? Прошу вас, заходите. Есть какие-нибудь новости?
Никита оглядел кабинет — небольшой и тоже какой-то игрушечный, новый. Главное место в кабинете было отдано отнюдь не рабочему столу или карте мира, а гигантскому, чуть ли не во всю комнату, телевизору из семейства домашних кинотеатров.
— Новости есть, Михаил Борисович, — Колосов опустился в предложенное кресло. — Я вам о них скажу, но чуть позже. Сначала вы мне расскажите, что у вас тут произошло.
Жуков нахмурился и сухим официальным тоном начал излагать то, что Колосов и так уже знал со слов Сладкова и из материалов дела. В частности, из того самого первого и последнего допроса потерпевшего Бортникова.
— Александр Бортников давно работает в вашей компании? — спросил Никита.
— С самого ее основания, семь лет уже.
— И что вы о нем как о сотруднике можете сказать?
— Он толковый, грамотный. Инициативный, умный. Реорганизовал тут у нас полностью всю службу охраны. Честный. Что еще? Никаких нареканий никогда не имел. Инициативный, ах да, это я уже говорил.
— А эта служба охраны ваша, она вообще для чего вам? — полюбопытствовал Никита. — Пассажиров проверяете своих, да?
— Мы пассажирскими перевозками не занимаемся. Только грузоперевозками, — отчеканил Жуков. — Служба охраны ориентирована как раз на этот наш профиль. Ну, сами понимаете, только те грузы берем, которые по инструкции, никаких там иных… Охраняем также свой авиапарк силами службы…
— Большой авиапарк?
— Это что, имеет непосредственное отношение к нашему вопросу?
Колосов посмотрел в окно: жалюзи. И никаких тебе самолетов.
— Утрата ста семидесяти пяти тысяч долларов для вашей компании существенная потеря? — спросил он, прислушиваясь к гулу мужских голосов за дверями кабинета. Летчики что-то бурно обсуждали.
— Это взнос компании по банковскому кредиту, по процентам, — уклончиво ответил Жуков.
— Это я понял. Но для вашей компании потеря этих денег — солидная брешь в бюджете или так себе, пустячок?
— Я вас не совсем понимаю. Вы.., вы что, нашли тех, кто напал на Бортникова?
— Мы нашли вашу «Волгу», Михаил Борисович.
— Нападавшие ее бросили? Машину бросили, а деньги забрали? Так вас надо понимать?
— Нет, не так. Но с вашими вопросами не торопитесь, — Колосов покачал головой. — Значит, Бортников, как вы его характеризуете, сотрудник выше всяких похвал?
— У меня.., у руководства компании к нему никогда никаких претензий не было.
— А роль кассира-инкассатора он у вас и раньше выполнял?
— Ну да, он иногда отвозил деньги в банк. — И всегда такие вот крупные суммы?
— Нет, суммы были гораздо меньше. У нас просто в этом месяце срок платежей по банковскому кредиту.
— А что, у вас острая нехватка кадров, да? Что, очень дорого вам обошлось бы посадить в ту «Волгу» вместе с Бортниковым пару-тройку крепких ребят из охраны?
— Но.., конечно, это наша ошибка. Но он ведь сам руководитель службы охраны. Он отличный, опытный сотрудник. И он.., он не был против. Руководство ему всецело доверяет и всегда полагалось на его опыт и… Ну, я не знаю, что вам еще сказать, кроме того, что мы наказаны за нашу же собственную ошибку. Вы что, хотите, чтобы мы Бортникова наказали? За халатность? Но он ведь и так пострадал — на него напали бандиты. Хорошо, еще жив остался, могли ведь и прикончить. Разве мало таких случаев?
— Да, — согласился Никита. — К сожалению, так и вышло.
— То есть? — Жуков удивленно вскинул голову. — О чем вы? Он же мне сразу из милиции звонил, все рассказал, доложил…
Когда он услышал о том, что Бортников убит, лицо его сначала выразило сомнение — как же так? Что вы говорите? Жуков явно не верил. Колосов вкратце рассказал ему о случившемся в субботу.
— Вы говорите, он найден мертвым в каком-то доме, в квартире? — Жуков опять не верил. — В какой квартире? Он же… Саша… Саша ведь за городом живет, в Менделееве, у него там дом, от отца остался…
— А ваша машина обнаружена нами во дворе того же дома, где найден труп Бортникова. Машина оставлена закрытой, с включенной сигнализацией.
— Вы хотите сказать, что… — Жуков ошеломленно смотрел на Колосова.
— Я хочу сказать, что, по нашим данным, никакого разбойного нападения не было. Бортников солгал и нам, и вам. Инсценировал все, чтобы присвоить деньги, которые вы ему доверили. А потом кто-то убил его.
— Кто? — хрипло воскликнул Жуков.
— Это я и выясняю. С вашей, Михаил Борисович, помощью. И я хочу теперь услышать ваш ответ на свой прежний вопрос: потеря этих денег сильно ударила по вашей компании?
Жуков прислушался к голосам за дверью.
— А как вы думаете? — спросил он устало. — Это была основная часть платежа. Денег нет — завтра срок истекает, банк наш счет заморозит. Ни горючего для самолетов, ни средств на зарплату персоналу. Слышите? Вон уже собрались, митингуют.