Кирилл стоял у каменной балюстрады, огораживающей смотровую площадку. Под ним был крутой обрыв, почти пропасть, а далеко внизу, на самом ее дне, билась об огромные валуны быстрая речка, и от пены вода в ней казалась кипящей. Со дна пропасти тянуло холодом…
– Молодой человек! Я бы вам настоятельно не рекомендовал этот способ решения вашей проблемы! – услышал Кирилл чей-то негромкий спокойный голос и оглянулся. На другой стороне площадки, на белой решетчатой скамье в тени самшитовых кустов, сидел старик в белых летних брюках, полинявшем военном кителе и соломенной шляпе; рядом с ним, прислоненная к скамье, стояла толстая коричневая палка с изогнутой черной рукоятью. Забавный такой старикан…
– О какой проблеме вы говорите и с чего это вы вообразили, что я собираюсь бросаться вниз? – грубовато спросил Кирилл. – Может, я просто на пейзаж любуюсь!
– Пейзаж на дне пропасти? Не надо мне морочить голову, юноша. Ваши настоящие намерения я угадал по выражению вашей спины и плеч. А вот сейчас лицо ваше окончательно утвердило меня в подозрениях.
– Надо же! – фыркнул Кирилл, а про себя подумал: кто знает, может и впрямь каждому встречному-поперечному по его лицу все понятно. – И вообще, что бы я ни собирался сделать, это не ваше дело!
– Как знать, как знать… Подойдите ко мне, присядьте. Если ваше решение твердо, то маленькая задержка вам не страшна. Тем более что вы еще не окончательно решились, а только примеряетесь. Я прав?
– Да, вы правы! – резко ответил Кирилл, перешел площадку и уселся рядом со стариком. На его кителе он сразу увидел звездочку Героя, а ниже ряд разноцветных планок: ветеран… Ну да, сегодня 22 июня, годовщина войны, вот он и оделся соответственно. Грубить боевому старичку в такой день расхотелось.
– Понимаете, я вчера узнал от врачей о страшном диагнозе, всю ночь не спал, мучился и понял, что выхода у меня, кажется, нет.
– Так все-таки «кажется» или и вправду нет?
Кирилл не ответил.
– А диагноз можно узнать?
Кирилл невесело усмехнулся и четко, почти по слогам произнес:
– Хорея Гентингтона. Навряд ли вам известно, что это такое.
– Ну почему же? Как раз известно. Я сам врач, хотя теперь уже давно на пенсии.
– Тогда вы должны понимать, что меня ожидает. А я это наблюдаю каждый раз, когда навещаю отца в больнице. Вижу, как он смотрит в тарелку, хочет взять ложку – а руки его не слушаются. Он встает с места, хочет пройти в дверь, а оказывается перед стеной. И при этом он все понимает и очень страдает!
– Да, это хорея Гентингтона. – Старик взял свою палку, поставил ее перед собой и оперся на нее подбородком. Подумал немного, а потом спросил:
– Вы пока только подозреваете, что вам передалось по наследству от отца его заболевание или?...
– Не только. Я прочел все, что мог найти об этом заболевании и настоял на генетическом исследовании.
– И каков результат?
– Положительный. Это значит, что в будущем болезнь разовьется неминуемо, это вопрос времени. Отложенный диагноз, так сказать. А эффективного лечения хореи Гентингтона на сегодняшний момент не существует.
– К сожалению, это так. Но, как я понимаю, болезнь и гибель от нее пока отложены на неопределенный срок, а покончить с собой вы решили уже сейчас, загодя, так сказать?
– Если вы врач, то должны понимать, каково это – жить годы с таким диагнозом в ожидании конца.
– Юноша мой дорогой, а разве мы не все рождаемся на свет с отложенным смертельным диагнозом? И в конце жизни смерть поджидает нас всех.
– Но не всех – такая!
– Ваш отец очень страдает?
– Физически – нет. Но морально он очень угнетен и находится в постоянной депрессии. Вначале ему даже был поставлен ошибочный диагноз – шизофрения.
– А мать у вас есть?
– Да, есть.
– А вы о ней сегодня ночью думали?
Кирилл виновато промолчал: он и в самом деле о матери как-то не подумал.
Старик его понял, покачал головой и спросил о другом:
– Скажите, а ваш отец кричит от боли? Ему не помогают обезболивающие? Он молит о смерти, потому что не в силах терпеть боль?
– Нет, таких страшных болей у него нет.
– А есть смертельные болезни, при которых они почти неминуемы. Я сам был болен такой болезнью примерно в вашем возрасте. Однако, как видите, жив до сих пор.
– Вас все-таки вылечили?
– Никто меня не лечил, кроме Господа Бога.
– Я неверующий! – решительно заявил Кирилл, сразу пресекая возможное развитие темы.
– Это понятно. Иначе бы вы не подошли так близко к этому обрыву. И я был тоже неверующим, но меня от смерти и неверия спасло горе, причем не мое личное горе, а всенародное – война.
– Я вижу, что вы ветеран войны.
– А, ну да… Мы сегодня встречаемся с моими друзьями. Выпьем по рюмочке, вспомним военное прошлое, как водится.
– А вы мне не расскажете, как это вас война от смерти спасла?
– Почему нет? Расскажу – в надежде, что вы из моего рассказа извлечете для себя пользу. У меня еще примерно час до встречи, вот я и решил сюда заглянуть, подышать воздухом. И вот, оказывается, не зря… Ну, так слушайте мою историю, юноша. Перед войной был молод, учился на первом курсе медицинского, играл в футбол, ухаживал за девушками и, помнится, ни о чем серьезном не задумывался. Однажды во время игры мне здорово попало по голени бутсой противника. Я и внимания особого не обратил: подумаешь, похромаю денек-другой, все и пройдет. Но не прошло. Сначала был просто синяк, ну еще опухоль небольшая, а потом, когда опухоль спала и синяк прошел, на их месте образовался небольшой такой, но очень болезненный желвак. Я несколько месяцев все медлил с походом к врачу, надеялся, что так пройдет, а когда все-таки пошел, оказалось – саркома. Причем уже с метастазами в легком. Предложили лечь в больницу. Я так и собирался сделать, но сначала забрался в институтскую библиотеку и, вот как вы сейчас, прочел все, что мог, о своей болезни. И ничего утешительного, конечно, не вычитал. Только вдруг почувствовал себя в черной ледяной пустыне, оставленный один на один со своим страшным диагнозом, будто весь мир вокруг меня замер. У близких и друзей я поддержки искать не стал, потому как не верил в нее, а той главной поддержки, с которой никакой диагноз не страшен, у меня еще не было – в Бога я тогда не верил. Но об этом впереди. И решил я тогда покончить с собой, чтобы избежать напрасных грядущих мучений. Струсил, проще говоря.
– Ну вы уж и скажете – струсил!
– А вот вы послушайте, что было дальше, а потом делайте выводы. Жили мы на седьмом этаже, окна нашей квартиры выходили на площадь, покрытую асфальтом, и решил я, выбрав момент, когда дома не будет родителей и младшей сестренки, выброситься из окна. Мне «повезло»: в воскресенье, а было это 22 июня 1941 года, родители предложили нам поехать за город. Я отказался, сославшись на дела, и меня оставили одного. Проводив родителей и сестру, я сел к столу и написал прощальное письмо, в котором все объяснил. Оставил письмо на столе, а сам подошел к окну и распахнул его. И тут я увидел, что под репродуктором, висевшим на столбе на краю площади, собралась толпа: все слушают какую-то передачу и многие женщины плачут. Я встревожился, прошел на кухню, где у нас тоже висел репродуктор, и стал слушать: это было сообщение о нападении на СССР гитлеровской Германии.
«Ну, вот и решение проблемы! – подумал я. – Чем просто подыхать на больничной койке, лучше уж отдать свою жизнь за Родину! Может быть, я еще успею и подвиг совершить перед смертью!» Я тогда еще не понимал, что подвиги нужны не только на войне. Словом, разорвал я свое письмо и отправился в военкомат. Там уже была громадная очередь тех, кто подлежал призыву. Врачам я ничего о своем диагнозе, естественно, не сказал, а на небольшой желвак на моей правой ноге никто в той суматохе и внимания не обратил, ну и меня тут же оформили как полагается. На следующее утро, простившись уже как следует с близкими, я отправился со всеми новобранцами в часть.
Воевать я начал в разведке, сам туда напросился, сославшись на знание немецкого – учил его в школе и в институте. Считался храбрым разведчиком, потому что смерти не боялся нисколько, можно сказать, сам шел ей навстречу. Однажды нас накрыли немецкие пулеметы, когда мы с языком возвращались в часть. Меня ранило в ногу, а товарищи мои все погибли. С нами был немецкий офицер, захваченный «язык», и вот его ни одна немецкая пуля не задела. Немец оказался трусом, он и не подумал сопротивляться: я его подгонял, а он послушно полз впереди меня, только всю дорогу твердил: «О майн Гот! О майн Гот! Ретте Мих!» – молился Богу по-своему. Я рассердился на него, с чего это Бог, если Он есть, станет ему, немчуре-захватчику помогать? – и давай назло ему молиться по-своему: «Нет, Господи, ты лучше мне помоги! Помоги, Господи!» И Господь помог мне, а не ему: мне удалось ползком, с полным крови сапогом, погоняя немца наганом, все-таки доставить его к нашим. Впрочем, может это и ему Бог помог, ведь для него война кончилась: он в плен попал и, надо думать, жив остался. Сдав его командованию, я, наконец, потерял сознание.
– За это вам и дали Героя? – спросил Кирилл.
– Ну нет, тогда, в сорок первом, звезды Героев еще не очень-то раздавали. Так вот, языка отправили в штаб, а меня – в госпиталь. А поскольку полз я по осенней слякоти, в раны раздробленной ноги набилось столько грязи, что у меня тут же началась гангрена, и ногу мою – вместе с саркомой! – сразу же, еще в нашей санчасти, ампутировали. И представьте, так врачи и не заметили, что там у меня еще, кроме раздробленных костей, на ноге было! С тем и отправили меня в госпиталь долечиваться.
Лежу я, выздоравливаю понемногу, учусь ходить на костылях. А тем временем к городку, в котором был госпиталь, подошли немцы. Нас, раненых, погрузили в санитарный эшелон с красными крестами на крышах вагонов и отправили в тыл. Только немцы не больно-то по правилам воевали: когда мы проезжали через дремучие брянские леса, разбомбили они наш санитарный поезд. В живых нас осталось немного, человек пятнадцать со всего поезда: летчики немецкие еще с воздуха нас из пулеметов поливали. Собрались мы, уцелевшие, и решили по лесам к своим пробираться. К линии фронта мы так и не выбрались, а попали к партизанам. В лесу мне вырезали подходящую деревяшку, и стал я ходить на этом самодельном протезе, опираясь на палку. И там, в партизанах, я, бравый вояка, но очень плохой ходок, через год стал командиром партизанского отряда.
– Ну, наверное, вас командиром назначили не только потому, что вы были на протезе!
– Главным образом потому, что я уже имел опыт разведчика и умел организовать наши операции так, что за всю войну отряд потерял всего несколько человек, а вреда фашистам принес немеряно. Впрочем, вред этот был оценен по достоинству, и вот после войны-то я и получил звание Героя Советского Союза.
– А потом, после войны вы рассказали врачам, что у вас был рак?
– Пришлось рассказать, когда я добровольно пришел им сдаваться: надо же было мне проверить, что там с метастазами в легких?
– Ну и что оказалось?
– А ничего! Не выдержали метастазы суровой партизанской жизни и брянских морозов – сдохли прежде меня самого. И вот тут я уже окончательно поверил, что меня Бог помиловал за то, что я не покончил с собой из трусости, не убил себя прежде смерти.
– Классная история! Ну а дальше что было?
– Дальше была тоже трудная, но уже счастливая мирная жизнь. Я продолжил учебу в медицинском институте, окончил его, женился на своей сокурснице и до самой пенсии работал врачом вот в этом самом городе.
– И никакого горя после этого в вашей жизни не было?
– Почему же это не было? Что это за жизнь, если в ней нет ни бед, ни горя, а значит, нет и места мужеству? Горя хватало… Вот, например, у нас с женой долгое время не было ребятишек. Мы подумали-подумали, помолились и решили взять ребеночка в детском доме. Оказалось, что за детьми стоят огромные очереди. За здоровыми детьми. И тогда мы с женой решили взять ребенка-инвалида. Мы нашли мальчика-эпилептика, Гришу. Ох, и намучились мы с ним, пока вылечили и воспитали, вернее перевоспитали! А в награду через пять лет после того, как Гриша стал нашим сыном, жена моя забеременела и родились у нас близнецы, мальчик и девочка, Саша и Даша, а потом через три года еще один мальчик, Юрочка, младшенький. Но любимчиком у нас оставался Гриша, который тяжелее всех достался. Кстати, если вы вместо самоубийства выберете жизнь-подвиг, то вам надо будет учесть, что своих детей вам лучше не заводить, слишком велик риск, а лучше взять обездоленного ребенка из детдома и сделать его счастливым.
– Да ваша жизнь, как я погляжу, это одни сплошные подвиги!
– Любите вы это слово, юноша! Впрочем, это у нас, мужчин, видимо, в крови – стремление к подвигу. Но самый большой подвиг, между прочим, это жить достойно, спокойно принимать все, что послано Богом, быть верным себе и делать свое дело так, чтобы приносить как можно больше добра людям. К счастью, выбранное мною медицинское поприще это как раз позволяло: сколько я за свою жизнь вылечил безнадежных пациентов – это знает только Господь Бог. Я ведь в реанимации работал. Ну а если бы 22 июня 41-ого года я в окошко сиганул? Подумать страшно… Я ведь даже не знал тогда, что 22 июня мои именины! Меня зовут Кирилл Александрович, а Православная Церковь вспоминает в этот день святителя Кирилла архиепископа Александрийского. Я тоже стоял в тот день, как вот вы сегодня, над пропастью – перед раскрытым окном, и сколько же раз я потом благодарил Господа, что Он надоумил меня сделать правильный выбор! И никогда ни разу я не пожалел о нем. Вот и перед вами, молодой человек, стоит сейчас та же самая дилемма: струсить и уйти без борьбы, оставив после себя пустоту и двойное горе матери, или решиться на подвиг и наполнить свою жизнь смыслом, не смотря ни на что. Выбирайте!
– Да, после вашего рассказа мне что-то расхотелось снова подходить к обрыву. Я ничего вам не обещаю, но я подумаю. Прошлую ночь я не спал, все взвешивал, хватит ли у меня сил и мужества покончить с жизнью? А сейчас мне кажется, что и эту ночь мне не спать: буду думать, хватит ли у меня сил и храбрости, чтобы жить дальше? Может, и я найду свой жизненный подвиг?
– Ваш подвиг начнется уже тогда, когда вы преодолеете свой ужас перед диагнозом и осознаете свой долг перед матерью. И запомните хорошенько еще вот что: очень часто хорея Гентингтона настигает человека только в глубокой старости, и в этом случае перед вами еще долгие и долгие годы деятельной и осмысленной жизни. И медицина, кстати, тоже не стоит на месте! Так что мой совет, идите и превратите свою беду в подвиг преодоления беды.
– Я попробую… А знаете, ведь меня тоже зовут Кириллом!
– Правда? – обрадовался старик. – Ну тогда поздравляю вас, Кирилл, с Днем Ангела!
– Спасибо. И я вас тоже поздравляю, Кирилл Александрович. Как вы думаете, может, мы с вами вовсе не случайно встретились сегодня тут, на скамейке, над обрывом?
– Определенно не случайно!