Пороки, противоположные мужеству: трусость и безрассудство.

Добродетель, середина между двумя пороками по Аристотелю. Пороками, противоположными мужеству являются трусость, страх, боязнь, малодушие (недостаток добродетели) и дерзость, ложное бесстрашие, безрассудность (избыток добродетели). Соответственно, если добродетель мужество реализуется в природе человека на пяти уровнях, то и пороки будут различаться в зависимости от уровня. Но, не входя в столь мелкие признаки пороков, отметим главные из них, это пороки душевные и телесные. Душевные пороки есть: следствие отступления от Бога (безблагодатная трусость и дерзость, прелесть (духовное ослепление)); отсутствие социального героизма (нетвердость, несмелость) или его избыток (гордое мужество) (душевно – духовный уровень); на чисто душевном уровне – малодушие и страх или ложное бесстрашие, безрассудная храбрость. Телесные пороки: боязнь боли, усилий, раздвоенность, слабость воли или наслаждение болью, волевое усилие, связанное с подчиненностью телесно-душевным инстинктам (ложное мужество убийцы или самоубийцы) являющееся врожденным или приобретенным наличием или отсутствием добродетели.

Духовная трусость, это когда человек не имеет духовного основания, веры в Бога и отступает от своих принципов, не защищает добро, проявляет малодушие. «И стал бояться Саул Давида, потому что Господь был с ним, а от Саула отступил» (1Цар.18:12). Примером малодушия является поступок некоторых израильтян, бывших в пустыни с пророком Моисеем. «От горы Ор отправились они путем Чермного моря, чтобы миновать землю Едома. И стал малодушествовать народ на пути, и говорил народ против Бога и против Моисея: зачем вывели вы нас из Египта, чтоб умереть нам в пустыне, ибо здесь нет ни хлеба, ни воды, и душе нашей опротивела эта негодная пища (Исх.6:4-9). Гнев Божий тогда пролился на этих малодушных израильтян и их жалили ядовитые змеи. После покаяния пред Богом, засвидетельствованным Моисеем «сказал Господь Моисею: сделай себе медного змея и выставь его на знамя, и если ужалит змей какого-либо человека, ужаленный, взглянув на него, останется жив» (Исх.6:9). Это медный змей, который спас малодушных израильтян в пустыне был прообразом креста Господня. Он воодушевляет христиан быть мужественными в вере, даже ценой своей жизни. Трусливым в отношении к вере в Бога называет прозорливец Ананий царя Иудейского Асу: «так как ты понадеялся на царя Сирийского и не уповал на Господа Бога твоего, потому и спаслось войско царя Сирийского от руки твоей. Не были ли ефиопляне и ливияне с силою большею и с колесницами и всадниками весьма многочисленными? Но как ты уповал на Господа, то Он предал их в руку твою, ибо очи Господа обозревают всю землю, чтобы поддерживать тех, чье сердце вполне предано Ему. Безрассудно ты поступил теперь. За то отныне будут у тебя войны» (2Пар.16:7-9). Ярким примером, когда Господь вдохновляет малодушных израильтян в сражениях против язычников является следующее. «Когда ты выйдешь на войну против врага твоего и увидишь коней и колесницы и народа более, нежели у тебя, то не бойся их, ибо с тобою Господь Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской. Когда же приступаете к сражению, тогда пусть подойдет священник, и говорит народу, и скажет ему: слушай, Израиль! вы сегодня вступаете в сражение с врагами вашими, да не ослабеет сердце ваше, не бойтесь, не смущайтесь и не ужасайтесь их, ибо Господь Бог ваш идет с вами, чтобы сразиться за вас с врагами вашими и спасти вас. И еще пусть объявят надзиратели народу, и скажут: кто боязлив и малодушен, тот пусть идет и возвратится в дом свой, дабы он не сделал робкими сердца братьев его, как его сердце» (Второз.20:1-4,20). Здесь явно осуждается трусость воинов, проистекающая из маловерия. Насколько тяжек грех трусости, говорится в суровом предупреждении апостола Иоанна Богослова в Апокалипсисе. «Боязливых (трусливых в вере- авт.) же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов участь в озере, горящем огнем и серою. Это смерть вторая» (Откр 21:8). Наверно, поэтому апостол Павел вменяет в обязанность христианам поддерживать слабых и малодушных: «Умоляем также вас, братия, вразумляйте бесчинных, утешайте малодушных, поддерживайте слабых, будьте долготерпеливы ко всем» (1Фесс.5:14).

Ложное телесное мужество, безрассудство бывает, когда человек уклоняется во зло и исполняет его даже в условиях опасности. Так, стало с сыном царя Давида и его слугами: «Авессалом же приказал отрокам своим, сказав: «смотрите, как только развеселится сердце Амнона от вина, и я скажу вам: «поразите Амнона», тогда убейте его, не бойтесь; это я приказываю вам, будьте смелы и мужественны» (2Цар.13:28). В безрассудстве (трусости) обвиняет Лаван Иакова, который с дочерями и внуками бежал от него тайно на свою родину: «ты не позволил мне даже поцеловать внуков моих и дочерей моих; безрассудно ты сделал» (Быт.31:28). Поставив камень на горе Галаад и благословив он мирно с ним простился и отпустил со всем имуществом. Таким образом, телесно-душевная трусость является неким предлогом к развитию духовной трусости человека и препятствием к дальнейшему спасению души. В целом трусость есть негативное свойство человека, обусловленное внешней или внутренней угрозой положению человека, его здоровью и жизни, шире - ожиданием возможного будущего зла, боязнью непредвиденного. Трусость есть следствие грехопадения Адама и Евы, то есть порождение первородного греха, есть следствие нарушения заповедей Божьих, она порождает чувство вины, муки совести.

Теологическая традиция.

В тексте Ветхого Завета, в Книге Премудростей Соломоновых упомянуты четыре основные добродетели как и в античной культуре: рассудительность (аналог благоразумия), мужество (аналог силы как стойкости), целомудрие и справедливость. И все они - дочери праведности. «Если кто любит праведность, - плоды ее суть добродетели: она научает целомудрию и рассудительности, справедливости и мужеству, полезнее которых ничего нет для людей в жизни» (Премудр.8:7).

Вслед Соломону и Платону вселенский учитель Церкви Амвросий Медиоланский выделяет наряду с христианскими добродетелями – верой, надеждой и любовью, четыре кардинальные добродетели античности: благоразумие (prudentia), справедливость (justitia), мужество (fortitudo) и умеренность (temperantia). Отношение их друг с другом определяется в смысле теснейшего единения их между собой, в праведном человеке должны присутствовать все четыре (De offic. ministr. I 115-119, 129). В добродетели мужества Амвросий различает два проявления: мужество в подвигах военных и мужество «в скромных трудах частного, домашнего подвижничества», т. е. в отношении к др. людям и к самому себе. В первом случае мужество рассматривается как решимость и способность осуществлять требование справедливости. Во втором, в отношении к самому себе, мужество предстает как величие, крепость духа, как высшая степень самообладания. В этом смысле мужественным можно назвать только того, кто победил ветхого человека «с его страстями и похотями», кто не смущается различными невзгодами, изменчивостью обстоятельств и прелестью мира, кто всегда сохраняет спокойствие и хладнокровие. «Поистине тот храбр и мужествен, кто умеет побеждать самого себя, воздерживаться от гнева, не увлекаться ничем суетным; в бедах не скорбит, а в счастии не гордится; для кого перемена внешних, житейских обстоятельств не что иное, как некоторый ветер» (De offic. ministr. I 180-181). Образцом проявления истинного мужества служат для Амвросия христианские мученики и подвижники, которые «заграждали уста львов, угашали силу огня, избегали острия меча, укреплялись от немощи» (Евр 11. 33-34), «которые не полками одерживали победы, не силой одолевали врагов своих, но в собственном смысле торжествовали над ними одной своей добродетелью» (De offic. ministr. I 203-205)[1]. Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин называет ободесноручным мужество совершенного мужа (аскета). «Эти-то совершенные мужи в Священном Писании исключительно называются ободесноручными, каким именно, по сказанию книги Судей, был Аод: ему та и другая рука служила правой (Суд 3, 15). В духовном смысле это означает такую добродетель, которую и мы можем приобрести, если и то, что почитается правым - счастьем, и то, что называется левым - несчастием, будем уметь обращать к правой стороне, т.е. если будем уметь хорошо и правильно пользоваться и счастьем и несчастьем, так чтобы то и другое служило для нас оружием правды (2 Кор 6, 7). Подлинно, мы усматриваем во внутреннем нашем человеке две стороны и, так сказать, две руки, и ни один святой не может обойтись без так называемой левой руки; но совершенная в нем добродетель обнаруживается тем, что он ту и другую руку, посредством доброго употребления, обращает в правую[2]. Образы таких мужественных людей – праведный Иов, Иосиф, царь Давид, мученики за Христа, апостол Павел. Последний ярко говорит о мужестве веры: «я научился быть довольным тем, что у меня есть. Умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии; научился всему и во всем, насыщаться и терпеть голод, быть и в обилии и в недостатке» (Флп. 4, 11-13).

Таким образом, мужество есть одна из первых христианских добродетелей согласно Священному Писанию и Преданию.

Философская традиция.

В античности мужество рассматривалась как одна из четырёх главных кардинальных добродетелей, наряду с умеренностью, мудростью и справедливостью. Основной смысл его сводился к преодолению страха при выполнении нравственного долга. Греки ставили мужество на первую ступеньку в становлении калокагатии (прекраснодоброго) в человеке. Так Демокрит подчеркивает аскетический смысл мужества: «Мужествен не только тот, кто побеждает врагов, но и тот, кто господствует над своими страстями. Некоторые же царствуют над городами и в то же время являются рабами женщин».
По мнению Аристотеля, мужество — это преодоление в первую очередь страха смерти и готовность оплатить добродетельность поведения риском собственной жизни: «Кто осмысленно устремляется ради добра в опасность и не боится ее, тот мужествен, и в этом мужество» (ММ,1191а,24)[3]. По Аристотелю, мужество - это воинская добродетель, как единственно достойный способ поведения в бою. Отчего и произошло философское представление о нём как о специфически мужской добродетели (греч. андрос, как и в русском языке, является однокоренным со словом «мужчина»). У римлян мужество (лат. virtus) является синонимом не только воинской доблести, но и добродетели вообще. Мужество представляет собой сознательный выбор в ситуации, когда добродетельность поведения может быть оплачена только риском собственной жизни. «Кто осмысленно устремляется ради добра в опасность и не боится ее, тот мужествен, и в этом мужество».
Хотя мужество представляет собой середину между страхом и безумной отвагой, дерзостью тем не менее, оно ближе по Аристотелю, ко второй крайности; поэтому оно выступает как способность стойко переносить страдания, прежде всего физическую боль.
Существуют мотивы и соответствующие типы поведения, близкие к мужеству.
Их, по Аристотелю, пять: а) гражданское мужество, когда преодоление опасностей войны стимулируется страхом бесчестия или возможного наказания; б) опытность, когда эффективное поведение в бою вызвано просто умением, квалификацией воина;
в) ярость, когда противостояние опасности является чисто аффективным;
г) самонадеянность, проистекающая часто из-за предыдущих побед и похожая на самонадеянность опьянения; д) незнание опасности.
Во всех случаях преодоление страха смерти обусловлено внешними по отношению к добродетели причинами; они, хотя и стимулируют мужественное поведение в некоторых пределах, тем не менее, не гарантируют его.
В отличие от них мужественный человек противостоит опасностям во имя прекрасной цели, и такой способ поведения сам по себе считает добродетельным; для него мужество имеет самоценное значение и является достаточным мотивом поведения».[4] Особенное место мужеству отводили в стоицизме. Так Марк Тулий Цицерон говорит: «В мужестве два главных проявления: презрение к смерти и презрение к боли».

В средневековье мужество по античной традиции играет важную роль в аскетическом и аристократическом этосе. Мужество теперь не только в первую очередь воинская доблесть, а аскетическая первая добродетель, имеющая цель отсечение страстей и упражнение в добродетели. Как сказал поэт философ Саади Ширази: «Мужество — не в силе руки и не в искусстве владения мечом, мужество — в том, чтобы владеть собой и быть справедливым».

В среде рыцарского военного сословия воинская доблесть мужества как боевого престижа традиционно первенствует. Рыцарский этос предполагал - товарищеское отношением к врагу (нельзя убивать сзади, безоружного, глумиться над противником), отказом от использования преимуществ своей позиции и уравниванием шансов противников (довооружение его), демонстрация собственных достоинств, что нередко приводило к безрассудству в бою и поражению.

Как пишет М.Осссовская: «Недостаток мужества — самое тяжелое обвинение. Боязнь быть заподозренным в трусости вела к нарушению элементарных правил стратегии, что в свою очередь очень часто кончалось гибелью рыцаря и истреблением его дружины. Мужество бывает также необходимо для исполнения долга верности и лояльности — двух добродетелей, которые считают иногда консервативными в том смысле, что они служат сохранению существующего положения вещей. Тот, кто желает стать рыцарем, должен начать новую жизнь, молиться, избегать греха, высокомерия и низких поступков. Он должен защищать церковь, вдов и сирот, а также заботиться о подданных. Он должен быть храбрым, верным и не лишать никого его собственности. Воевать он обязан лишь за правое дело. Он должен быть заядлым путешественником, сражающимся на турнирах в честь дамы сердца; повсюду искать отличия, сторонясь всего недостойного; любить своего сюзерена и оберегать его достояние; быть щедрым и справедливым; искать общества храбрых и учиться у них, как совершать деяния великие, по примеру Александра Македонского».[5]

С эпохи Нового времени добродетель мужества отходит на второй план в силу социального превосходства буржуазного этоса над военно-аристократическим. Мужество понимается как гражданская добродетель, а не мужская добродетель, синоним нравственной стойкости, решительности в отстаивании нравственных принципов, не считаясь с возможными с социальными и материальными потерями. По Джону Локку «истинное мужество выражается в спокойном самообладании и в невозмутимом выполнении своего долга, невзирая ни на какие бедствия и опасности». Пауль Тиллих дает такое определение мужества в эпоху Просвещения: «Мужество быть собой в понимании эпохи Просвещения – это такой тип мужества, при котором индивидуальное самоутверждение подразумевает соучастие во всеобщем, рациональном самоутверждении: себя утверждает не индивидуальное Я как таковое, а индивидуальное Я как носитель разума. Такое мужество быть собой есть мужество следовать доводам разума и не подчиняться власти иррационального. В этом (и только в этом) отношении оно есть форма неостоицизма. Ибо мужество быть эпохи Просвещения – это не покорное мужество быть. Оно не только смело встречает превратности судьбы и неизбежность смерти, но и утверждает себя как способное преобразовывать реальность в согласии с требованиями разума. Это борющееся, дерзающее мужество. Угрозу отсутствия смысла оно побеждает мужественным действием. Угрозу вины оно побеждает, признавая, что ошибки, недостатки, злодеяния неизбежно присутствуют как в индивидуальной, так и в социальной жизни, но при этом настаивая на том, что воспитание призвано их преодолеть. Мужество быть собой в эпоху Просвещения – это мужество утверждать себя в движении от низшей к высшей ступени рациональности»[6]. Пауль Тиллих находит мужество расколотым на «мужество быть собой» и «мужество быть частью», предлагая воссоединить их в виде «мужества принять приятие», включающего в себя «безусловную веру» в качестве обязательной компоненты.

Так же понимает мужество как стойкость в исполнении разумного долга Иммануил Кант: «Нужно иметь мужество, чтобы жить своим умом». По Гете от мужества зависит существование вообще добродетели: «Добро потеряешь - не много потеряешь, честь потеряешь - много потеряешь, мужество потеряешь - все потеряешь. «Достоинства военного суть: отвага для солдата, храбрость для офи­цера, мужество для генерала». Так писал в XVIII веке Русский архистра­тиг (как его звали современники) Александр Васильевич Суворов, и ник­то до сих пор не оспорил правоты его слов. Хотя,
в общем, и отвага и храбрость в мужестве составляют одно целое, в частностях все три вполне различимы.
Отвага сама по себе есть проявление силы духа, однако ею не исчерпываются личные качества человека. В храбрости отвага дополняет­ся дерзновением к подвигу. А мужество - это уже сочетание отваги и храб­рости; мудрости и ответственности; стойкости в искуше ниях, будь то огонь, вода или медные трубы; выдержки в любых обстоятельствах; достоинства при самом крайнем унижении. «Наука побеждать»

Главное, чему Суворов учил простого солдата, собрано в его заме­чательной книге «Наука побеждать», где вещи далеко не простые изложе­ны - весьма доступно и наглядно - в виде картинок с краткими и очень точными пояснениями. Такой же лаконичной была его ус тная речь. Отда­вая дань отваге, великий полководец любил повторять: «Первое - храб­рость!» Затем: «Глазомер, быстрота, натиск». Но прежде: «Без молитвы оружия не обнажай, ружья не заряжай, ничего не начинай». Такова боевая тактика Суворова. «Обывателя н е обижай; он нас поит и кормит; солдат - не разбойник». Так учит он обращаться с мирным населением. А врага, басурмана: «Вали на месте, гони, коли - остальным давай пощаду, они такие же люди; грех напрасно убить... Просящего в бою пощады - поми­луй, кто
мститель - тот разбойник, а разбойникам Бог не помощник!» Зато тем, кто исполнял заветы Суворова, помощь Божия была так велика, что военные историки удивляются до сих пор. Только в итальянской кам­пании на каждого павшего Русского приходилось по 75 убиты х французов и их союзников, то есть лучших воинов Западной Европы (не турок, не поляков). И это в то время, когда главное решалось в рукопашном бою. Какова была сила ружейного огня в те времена, можно судить по суворов­ским наставлениям: «Пуля дура - шты к молодец! Береги пулю в дуле... Стреляй редко да метко!» А смерти бояться нечего: «Бог нас водит. Он нам генерал». «Мы, Русские, Богу молимся: Он нам помощник... Кого из нас убьют - Царство Небесное! Церковь Бога молит. Останемся живы - нам честь, нам с лава, слава, слава!»
«Герой - властитель стыдливости и воздержания». «Нравственность - его религия». «С нами Бог, и кто переможет нас?» «Братцы! Вы богаты­ри! Неприятель от вас дрожит! Вы Русские!» «Неприятель нас не чает, счи­тает нас за сто верст... и больше, - вдруг мы на него, как снег на голову... Конница, начинай! Руби, коли, гони, отрезывай, не упускай, ура! Чудеса творят братцы!» Вот настоящая словесная атака, как в бою. Денис Давы­дов говорил, что «Суворов положил руку на сердце Русского солдата и изучил его биение ». И сердца эти бились согласно, сердце полководца и простого воина. И каждый жил и готовился к исполнению святого долга так, как это выражено в приказе Суворова перед штурмом турецкой кре­пости Измаил: «Сегодня молиться, завтра - поститься, послезавтра
- победа или смерть!» Другого людям отважным, храбрым и мужественным не дано.
Ему необходимо полное мужество: максимальная ответственность, непоколебимая добрая воля, свободная решимость, мудрость и прозорливость. На удачу, подобно пи­ратам из авантюрных романов, полководцу на деяться нельзя. Победа дол­жна быть закономерным результатом его трудов, его знаний, опыта, нравст­венного достоинства. «Умирай за Дом Богородицы (то есть за Святую Русь), за Матушку, за Пресветлейший Дом. Церковь Бога молит. Кто останется жив, тому честь и слава!»

Мужество как совершаемый человеком акт, подлежащий оценке, есть этическое понятие. Мужество как универсальное и сущностное самоутверждение человеческого бытия есть онтологическое понятие. Мужество быть — это этический акт, в котором человек утверждает свое бытие вопреки тем элементам своего существования, которые противостоят его сущностному самоутверждению.с.3 тиллих

В «Государстве» Платон относит мужество к тому началу души, которое называется «thymos» (яростный дух). Мужеством и яростным духом обладает общественный строй, называемый «phylakes» (стражи). В человеке «тимос» расположен между разумным и чувственным началами. «Тимос» — неразмышляющее стремление ко всему благородному. Поэтому он занимает центральное место в строении души, служа связующим звеном между разумом и желанием. По крайней мере он мог бы осуществлять эту функцию. Однако на самом деле важнейшая черта платоновской мысли и платоновской традиции дуализм, подчеркивающий противостояние разумного и чувственного. Согласно Аристотелю мотивом мужественного противостояния страданию и смерти является сознание того, что так поступать благородно, а по - другому — низко (Ник. эт. III. 9). Мужественный человек действует «ради благородной цели, ибо цель добродетели благородное» (Ник. эт. III. 7). «Благородный» здесь — перевод греческого слова «kaios», а «низкий» — перевод «aischros». Обычно эти слова переводятся как «прекрасный» и «безобразный». Прекрасный или благородный поступок — это поступок, заслуживающий похвалы. Мужество совершает похвальное и отвергает презренное. Достойны похвалы такие поступки, совершая которые человек осуществляет свои скрытые возможности или актуализирует свои совершенства. Мужество человека есть утверждение им своей сущностной природы, внутренней цели, или «энтелехии», но в характере этого утверждения всегда присутствует момент «вопреки». Это утверждение содержит в себе возможность, а порой и необходимость принесения в жертву того, что в противном случае может стать для нас препятствием на пути к действительному осуществлению, даже если приходится жертвовать тем, что также присуще нашему бытию. Можно пожертвовать удовольствием, счастьем и даже собственным существованием. И всякий раз эта жертва достойна похвалы, так как в акте мужества более сущностная часть нашего бытия торжествует над менее сущностной. Красота и благо присущи мужеству потому, что в нем актуализируются благое и прекрасное. Следовательно, мужество благородно.
Аристотель, как и Платон, считал, что совершенство осуществляет себя на различных уровнях: природном, личном и социальном; мужество как утверждение своего сущностного бытия проявляется на одном из этих уровней в большей мере, чем на других. Так как величайшее испытание мужества — это готовность принести величайшую жертву, т. е. пожертвовать собственной жизнью, и так как солдат, как всякий воин, должен быть постоянно готов к такой жертве, то солдатское мужество было и в определенной мере осталось до сих пор выдающимся примером мужества. Греческое «andreia» (мужественность) и латинское «fortitudo» (отвага) указывают на то, что в слове мужество заключено дополнительное значение: то, что присуще воину. До тех пор пока аристократия представляла собой вооруженную группу, военный и аристократический оттенки понятия «мужество» были нераздельны. После того как аристократическая традиция пришла в упадок и появилась возможность определить мужество как универсальное знание о том, что такое добро и что такое зло, мудрость и мужество слились воедино, а истинное мужество стали отличать от солдатского. Мужество умирающего Сократа было рационально - демократическим, а не героико - аристократическим.
Но аристократическая традиция возродилась в период раннего средневековья. Мужество вновь стало отличительной чертой знати. Рыцарь — это человек, который ведет себя мужественно как солдат и как дворянин. Он обладает тем, что называли «hohe Mut» (т. е. высокий, благородный и мужественный дух). В немецком языке есть два слова, соответствующих слову «мужественный» — «tapfer» и «mutig». Исходное значение «tapfer» твердый, веский, значительный; оно указывает на ту силу бытия, которой обладал человек, принадлежавший к высшим слоям феодального общества. Слово «mutig» — производное от «Mut», «движение души»; оно родственно английскому «mood» («настроение»). От этого слова образованы такие слова, как «Schwermut, Hochmut, Kleinmut» (мрачный, высокий, робкий «дух»). «Mut» относится к области сердца, центру личности. Поэтому «mutig» можно заменить на ««beherzt», производное от «Herz», «сердце» (ведь и французско - английское «courage» («мужество») происходит от французского «coeur» — «сердце»). В то время как слово «Mut» сохранило более широкое значение, «Tapferkeit» постепенно превратилось в обозначение добродетели, присущей солдату, который уже перестал быть рыцарем и дворянином. Очевидно, что слова «Mut» и «мужество» вводят онтологический вопрос, в то время как «Tapferkeit» и «отвага» в современном их значении лишены этих коннотаций.с.4 Эта ситуация обрела классическое выражение в учении о мужестве Фомы Аквинского. Фома знает о двойственности, которая присуща понятию мужества и находит этому объяснение. Мужество — это сила духа, способная одолеть все то, что препятствует достижению наивысшего блага. Оно соединено с мудростью — добродетелью, которая представляет собой единство всех четырех главных добродетелей (две остальные — сдержанность и справедливость).

Для Фомы совершенное мужество — это дар Божественного Духа. Именно посредством Духа природная сила души возвышается до своего сверхприродного совершенства. Но это означает, что мужество соединяется со специфически христианскими добродетелями — верой, надеждой и любовью. Таким образом мы можем наблюдать процесс перехода онтологической стороны мужества в веру (включающую также и надежду), а этической стороны мужества — в любовь, т. е. этический закон. Такое поглощение мужества верой, особенно если она подразумевает и надежду, возникает довольно рано, например в учении о мужестве у Амвросия. Называя «fortitudo» «самой величественной добродетелью», хотя и не существующей отдельно, он верен античной традиции. Мужество послушно разуму и выполняет намерения ума. Мужество — это душевная сила, позволяющая выстоять в ситуации предельной опасности; пример тому — ветхозаветные свидетели веры, которые перечислены в Послании к евреям (гл. 11). Мужество, дарующее утешение, терпение и опыт, уже неотличимо от веры и надежды. С.5

Сенека говорит: «Если помимо разума не существует никакого другого признака, который принадлежит человеку как таковому, то разум становится его единственным благом, равным всем другим, вместе взятым». Это значит, что разум есть подлинная или сущностная природа человека, по сравнению с которой все прочее носит случайный характер. Мужество быть – это мужество утверждать свою собственную разумную природу вопреки всему случайному, что есть в нас. Очевидно, что разум в этом значении представляет собой центр личности, а также включает всю интеллектуальную деятельность.с.7

Утверждение своего сущностного бытия вопреки желаниям и тревогам приносит радость.
Радость – это эмоциональное выражение мужественного «Да» по отношению к своему истинному бытию. Именно это сочетание мужества и радости делает очевидным онтологический характер мужества. Если мужество истолковано лишь с этической точки зрения, то его связь с радостью самоосуществления остается невыявленной. Мужество и радость совпадают именно в онтологическом акте самоутверждения сущностного бытия человека. С.8

Таким образом, самоутверждение есть самая добродетельная добродетель. Но самоутверждение – это утверждение сущностного бытия человека, а знание о своем сущностном бытии обеспечивается разумом, т.е. способностью души обладать правильными идеями. И поэтому действовать безусловно по добродетели означает не что иное, как действовать под водительством разума, утверждая свое сущностное бытие или истинную природу (Этика IV, теор. 24).
Исходя из этого, можно объяснить соотношение между мужеством и самоутверждением. Спиноза (Этика III, теор. 59) употребляет два термина: «fortitude» и «animositas». «Fortitude» (как и в схоластической терминологии) – это твердость души, ее способность быть тем, что она и есть в сущности. Значение слова «animositas», образованное от «anima» (душа), – подразумевает мужество в значении целостного акта личности. Вот его определение: «Под мужеством я разумею то желание («cupiditas»), в силу которого кто-либо стремится сохранить свое бытие по одному только предписанию разума» (Этика III, теор. 59). Это определение могло бы привести к другому отождествлению, отождествлению мужества с добродетелью вообще. Но Спиноза отличает «animositas» от «generositas» (великодушие); последнее есть желание объединиться с другими людьми на основе дружбы и поддержки. Такое разделение понятия мужества на всеобъемлющее и ограниченное характерно для всей истории развития идеи мужества, к которой мы уже обращались.с.10

Этот анализ ницшеанской онтологии мужества можно завершить следующей цитатой: «Есть ли в вас мужество, о братья мои?.. Не мужество перед свидетелями, а мужество отшельника и орла, на которое уже не смотрит даже Бог?.. Лишь у того есть мужество, кто знает страх и побеждает его, кто видит бездну, но с гордостью смотрит в нее. Кто смотрит в бездну, но глазами орла, кто хватает бездну когтями орла: лишь в том есть мужество» (IV, 73-4).с.14 Мужество – это самоутверждение «вопреки», а именно вопреки тому, что пытается помешать Я утвердить самое себя.с.15

Тем не менее онтология мужества должна содержать онтологию тревоги, ибо они взаимосвязаны. И вполне возможно, что именно в свете онтологии мужества яснее проявятся некоторые важнейшие черты тревоги. Прежде всего о природе тревоги можно утверждать следующее: тревога – это состояние, в котором бытие осознает возможность своего небытия. То же самое утверждение в более краткой форме звучало бы так: тревога – это экзистенциальное осознание небытия.с.16 Мужество может встретить любой объект страха именно потому что он объект, а это делает возможным соучастие. Мужество может принять в себя страх, вызванный любым определенным объектом, потому, что этот объект, каким бы страшным он ни был, одной своей гранью соучаствует в нас, а мы – через эту грань – поучаствуем в нем. Можно сформулировать это следующим образом: до тех пор пока существует «объект» страха, любовь (в смысле «соучастие») способна победить страх.
Но с тревогой все обстоит иначе, так как у тревоги нет объекта, а точнее – выразим это при помощи парадокса – ее объект представляет собой отрицание любого объекта. Именно поэтому соучастие, борьба и любовь по отношению к этому объекту невозможны.с.17 Страх и тревога различимы, но неразделимы. Они имманентно присущи друг другу. Жало страха – тревога, а тревога стремится стать страхом. Страх – это боязнь чего-либо, например, страдания, отвержения личностью или группой, утраты чего-то или кого-то, момента смерти. Но перед лицом угрозы, которой полны эти явления, человек боится не самого отрицания, которое эти явления в себе несут, его тревожит то, что, возможно, скрывается за этим отрицанием. Яркий пример – и нечто большее, чем просто пример, – это страх смерти. В той мере, в какой это «страх», его объект – предчувствие смертельного заболевания или несчастного случая, предсмертных страданий и утраты всего. Но в той мере, в какой это «тревога», ее объект – абсолютная неизвестность состояния «после смерти», небытие, которое останется небытием, даже если наполнить его образами из нашего нынешнего опыта.

XX век, породив феномены консюмеризма, с его культом потребления, статусности и денег, феминизма и эмансипации, проблематизировал мужество и поставил вопрос о его связи с экзистенциальной сущностью человека, а также с полом (мужской идентичности). Платон и Аристотель, хотя и связывали мужество с воинским сословием или с духом аристократизма, все же половой атрибуции мужества в явной форме не производили. Для того чтобы ответить на вопрос о том, почему именно от мужчины ждут мужества в первую очередь, нужно обнаружить комплиментарность мужского пола и способности противостоять троякой угрозе небытия: судьбы и смерти, вины и осуждения, пустоты и отсутствия смысла[7]. Одним из факторов такой расширительного восприятия мужества стала теория ненасилия, имеющая корни в восточной философии. Так Махатма Ганди говорил, что «ненасилие, безусловно, требует мужества, но мужества особого толка — начисто лишенного агрессии».

Дефиниция мужества:

Мужество – важнейшая добродетель в Библии, в теологической и философской традициях, которая проявляется на всех уровнях человеческой природы: мужество в вере, как духовный дар (духовный уровень), твердость в заповедях и смелость в исполнении нравственного долга общества (душевно-духовный уровень), храбрость, отвага в защите личных интересов, своего достоинства (душевный уровень), стойкость в скорбях (душевно-телесный уровень), безболезненность (телесный уровень). Библейская заповедь «Будьте мужественны» (Втор. 31:6) особенно становится актуальной в современных условиях, когда происходит переосмысление мужественного поведения у мужчин, когда оно связывается с идеей ненасилия.

Мужество в Коране.