Гиневра, королева Британии

ЖАН КОКТО

РЫЦАРИ КРУГЛОГО СТОЛА

(LES CHEVALIERS DE LA TABLE RONDE)

Перевод Н. Шаховской

 

 

Предисловие

 

Столько произошло чудес с тех пор, как Расин писал свои предисловия, считая, что шедевры нуждаются в защите, столько чудес вошло в жизнь и освободило театр от правил, которые ограничивали его со всех сторон - или, вернее, обя­зывали таких, как Расин, не назначать себе границ самим, а выступать в качестве моралистов, что я считаю полезным для 1937 года иной род предисловий.

Голгофы, на которые всходили наши учителя, не пре­вратились в места народных гуляний.

Голгофа перемещается, вот и все. Всегда приходится восходить на нее заново, может быть, не так одиноко, но по-прежнему в пустоте и под глумления.

Что касается моей драмы "Рыцари Круглого Стола", где я как будто порываю со своего рода одержимостью Греци­ей, то было бы безумием опираться на предание и точность, поскольку ее жанр - порождение самой неточности, и точ­ности нет в ней места, кроме как в скрытых формах числа, равновесия, перспективы, мер и весов, чар и т.п....

Мне кажется, интереснее рассказать, как родилась эта вещь. Не стоит усматривать косвенного хвастовства в том, что я не считаю себя вправе нести за нее ответственность. Вдох­новение не обязательно нисходит откуда-то свыше. Чтобы объ­яснить его, пришлось бы всколыхнуть все темное в человеке, и, несомненно, ничего лестного там бы не обнаружилось. Роль поэта очень скромна. Поэт под началом у своей ночи.

В 1934-ом я болел. Как-то утром я, к тому времени отвык­нув нормально спать, проснулся, и передо мной прошла от начала до конца эта драма, интрига, эпоха и персонажи ко­торой были настолько не моего обихода, насколько это во­обще возможно. Добавлю, что они были мне неприятны.

Только через три года, уступая дружескому насилию Маркевича, я пришел к тому, чтоб извлечь эту вещь из невняти­цы на обочине сознания, где держал ее, как бывает во вре­мя болезни утром продлеваешь сновидение, месишь сумрак между ночью и днем и придумываешь какой-то промежуточ­ный мир, увиливая от столкновения с явью.

Раз написав пьесу, я связал себя документом, оказался по­ставлен перед лицом моих ошибок и решил их и держаться. Не считая "Говорящего цветка", взятого из газетной замет­ки (какое-то растение во Флориде испускает радиоволны, как передатчик), вся эта вещь была мне, повторяю, подарена мною самим. Не надо видеть в этом даре какого бы то ни бы­ло основания гордиться.

Что меня волнует, когда я рассматриваю "Рыцарей" со сто­роны, так это главный образ, невидимый образ Джинифера, юного беса, слуги Мерлина.

Этот персонаж является лишь в облике тех, в кого пере­воплощает его воля чародея. То они действительные персо­нажи (Гавейн, королева, Галахад), то фальшивые. По ходу пье­сы будет видно, что если фальшивые персонажи порой причиняют зло, они могут также украшаться обаянием тем бо­лее опасным, что оно дарует лишь призрачную радость. При­мер тому - Артур, очарованный Гавейном фальшивым, тог­да как действительный наводит на него скуку. Но жизнь - не сновидение; пьеса - увы! - доказывает это, и замок после сня­тия чар (чуть не сказал - наркотической ломки) станет менее легким для одних, болеепрочным для других, и во всяком слу­чае в нем не житье будет тем, кто не рассматривает землю как некий рай.

Работу над костюмами мы поручили м-ль Шанель, ибо ка­кова бы ни была эпоха, ни в чем она так не отточена, как в своей моде, и только женщина, которая изобретает моду, мо­жет соединить летучие силы элегантной современности и мифологического вымысла.

И вот три удара бросают меня в подобную игорной ли­хорадку кулис - этого темного мира, где мы должны жить в симбиозе с творениями, которым предназначено жить вмес­то нас и которые нами питаются.

NB. Если в "Рыцарях" то, что принято называть добром, торжествует над тем, что принято называть злом, это чистая театральная случайность. Такого рода демонстрации отдают, на мой взгляд, нравоучительной эстетикой, хуже которой я ничего не знаю.

* * *

 

Если бы мне пришлось - а ремесло критика так трудно, что мы должны быть как можно снисходительнее к нашим - итак, если бы мне пришлось рассказывать эту пьесу, вот как я по­пытался бы с этим справиться.

 

Акт I

Замок Артура отравлен, одурманен. Одни приписывают это Граалю, таинственной святыне, христианской реликвии, которая околдовывает или расколдовывает Британию; дру­гим это нравится, у кого-то вызывает протест. Прибытие Галахада (Персеваля), непорочного, исцеляющего от наркоти­ческой одури, порождает беспорядок и смятение в стане лукавцев.

 

Акт II

У Мерлина. Теперь мы знаем, кто одурманивает замок Ар­тура и извлекает из этого выгоду. Это Чародей Мерлин, во­площение отрицательной силы, который использует своего юного прислужника, беса Джинифера, превращая его по ме­ре надобности в то или другое из действующих лиц. Тайная сила Галахада превосходит могущество Мерлина. У Мерли­на почва уходит из-под ног. Это с ним впервые. Разоблачен­ный, он защищается всеми правдами и неправдами.

 

Акт III

Замок Артура пережил дезинтоксикацию, избавлен от козней - или, точнее, автор показывает нам его в самый мо­мент наркотической ломки. Истина открывается. Ее трудно пережить.

Начинается она с позора королевы, с двойной гибели же­ны и друга. Артур изгоняет Мерлина. И поэт, непорочный, тоже уходит. Там, где его любят, он не может остаться. Воз­рождаются солнце и птицы. Эта подлинная жизнь, бьющая ключом, уже забытая, подавляет Артура. Хватит ли у него сил? Этого иронически желает ему Мерлин. «Но, - говорит ко­роль, - Лучше настоящая смерть, чем ложная жизнь».

Пожелаем ему оказаться правым и сохранить возвратив­шийся в Камелот Грааль, который есть не что иное, как чрез­вычайно редкое согласие с самим собой.

Для меня очень важно, чтоб мои внимательные читатели уяснили, насколько я остаюсь вне этой вещи.

Театральной публике решать, более или менее приятной делают жизнь силы, действующие в первом и в последнем ак­те. Главным вопросом, - по Бодлеру, - остается, должна ли жизнь быть приятной. (Письмо Жюлю Жанену.)

 

 

Примечания

 

 

Роль Джинифера существует лишь через актеров, играю­щих персонажей пьесы, в которых он воплощается, чье мес­то занимает. Тот же актер играет Гавейна и Лже-Гавейна, та же актриса - королеву и Лже-Королеву, и т.д.

Таким образом, королева во втором акте будет подстра­иваться под игру Гавейна в первом акте. Лже-Галахад в тре­тьем акте - под Лже-Королеву и Лже-Гавейна. Из этого сти­ля сложится невидимая роль.

Когда в последнем акте Галахад встречается с убегающим Лже-Галахадом и говорит: «Мне показалось, что я налетел на зеркало», само собой разумеется, что тот же актер выбежит, скроется за сценой, изобразит несуществующее столкновение и вернется усмирять гнев Артура.

 

 

Все сверхъестественные эпизоды должны быть поставле­ны без малейшей погрешности и выглядеть реалистично. Ре­комендую режиссеру поручить какому-нибудь специалисту устройство трюка с движущимися шахматами. Необходимо, чтобы шахматные фигуры передвигались и воздвигались за­метно, ошеломляюще.

Двигающийся и падающий стул, накрытый столик, появ­ляющийся из стены, двери, которые открываются и закрыва­ются сами собой - все это задачи, которые не могут решать­ся в последний момент, а должны продумываться заранее и со всей серьезностью.

Я рекомендую актерам, играющим двойные роли короле­вы и Бландины, Ланселота и Саграмура (конец третьего ак­та) постараться, чтоб замена не давала никакой возможнос­ти обознаться. Настоящее сходство не нужно. Костюмы, манеры, прически, цвет волос - все должно сделать эту за­мену явной.

Освещение будет постоянным; оно меняется только при магических перемещениях Мерлина и в третьем акте - при воз­вращении жизни.

 

* * *

 

Театральный зал должен быть убран оленьими рогами, вым­пелами, а пространство сцены обрамлено генеалогическим древом, корень которого приходится перед суфлерской буд­кой, а гипсовая листва прикрывает неподвижный занавес и торцы правого и левого балконов.

Декорации у меня - стены, в каждом акте другие. Двери повторяют очертания камней, а стена, сдвигаясь, дает рель­еф и глубину.

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Артур, король Британии

Мерлин, чародей

Ланселот Озерный

Галахад по прозвищу Белый Доспех

Галахад по прозвищу Белый Доспех

Гавейн

Лже-Гавейн

Саграмур

Гиневра, королева Британии

Лже-Королева

Бландина

Говорящий цветок.

Голоса фей.

Заколдованный замок

 

Сцена представляет большую залу Круглого Стола в замке короля Артура в Камелоте, в день Пятидесятницы.

 

Голос Артура. Любезный племянник! Гавейн! Гавейн! (Он вхо­дит) Гавейн! Ты здесь? Гавейн! Гаве-ейн!

Мерлин. Ваше Величество ищет Гавейна?

Артур. Ты знаешь, где он?

Мерлин. Право же, нет.

Артур. Выйду поищу. Если он зайдет в замок так, что я не увижу, скажи, что я ищу его повсюду.

Мерлин. Скажу.

Артур. Экий дьявол! Ускользает, как уж. Никогда не поймешь, куда он девается. (Выходит налево. Слышно, как он зовет.) Га­вейн! Гавейн! Гавейн!

 

Едва он скрылся, Гавейн высовывает голову из-под скатерти Круг­лого Стола. Он прятался там, стоя на четвереньках. Гримасничает, пе­редразнивая короля.

 

Лже-Гавейн. Гавейн! Гавейн! Гавейн!

Мерлин. Это уж слишком! Зачем ты прячешься?

 

Лже-Гавейн на четвереньках вылезает из своего укрытия и встает. На нем одежда псаря.

 

Лже-Гавейн. Зачем прячусь? Надоел он мне.

Мерлин. Джинифер!

Лже-Гавейн. Хозяин, хозяин! Если кто неосторожен, так это вы. Вот уж имя, которое лучше бы никогда не выкрики­вать в этом замке.

Мерлин. Ты смеешь давать мне указания?

Лже-Гавейн. Советы, хозяин, советы.

Мерлин. Моя слабость к тебе меня погубит. Мне следовало работать одному.

Лже-Гавейн. Но вы работаете не один и задаете мне нелег­кую работенку.

Мерлин. Поплачься.

Лже-Гавейн. Думаете, весело никогда больше не быть самим собой, никогда не жить в собственной шкуре. Был я мо­лоденьким бесом, простодушным, мирным...

Мерлин. Давай поговорим об этом.

Лже-Гавейн. И поговорим! Вы спасли меня из когтей одно­го старого чародея, который меня тиранил и вот я с тех самых пор слуга другого: его паж, правая рука, сообщник.

Мерлин. Кабы не я, Клингсор сгноил бы тебя в своих погре­бах в Рош-Сабин.

Лже-Гавейн. В одной из бутылок своих Рош-Сабинских по­гребов. Придет же в голову - засунуть в бутылку такого милого мальчика, как я.

Мерлин. Возможно, он был в чем-то прав. В тот день, ког­да ты заморочил меня своими ужимками, я допустил про­счет, который мне дорого обойдется.

Лже-Гавейн. Разве я плохо сыграл новую роль? Вы недоволь­ны результатами?

Мерлин. Ты прячешься, когда король тебя зовет.

Лже-Гавейн. Это специально. (Он говорит "спесально")

Мерлин. Специально.

Лже-Гавейн. Что-что?

Мерлин. "Спе-ци-ально", а не "спесально". Когда-нибудь ты нас погубишь своими дурацкими ошибками.

Лже-Гавейн. Да ладно: спесально... специально...

Мерлин. Ты отдаешь себе отчет, наказание ты мое, насколь­ко опасно наше положение? Весь замок уже дивится это­му Гавейну, который так же похож на Гавейна, как луна на солнце.

Лже-Гавейн. Наоборот, хозяин. Как солнце на луну. Дума­ете, любезный дядюшка был бы так же расположен к на­стоящему Гавейну с его постной физиономией, целомудрен­ному жениху своей дочери, как к тому Гавейну, которого изображаю ему я с тех пор, как вы заставили меня принять этот облик? Похвалите лучше меня, что я такой веселый и веселю короля.

Мерлин. Нельзя не признать, ты вскружил ему голову.

Лже-Гавейн. Нуи?

Мерлин. По-моему, ты переигрываешь.

Лже-Гавейн. Вы сердитесь на меня, когда я прячусь, и вы же меня упрекаете, что я слишком выставляюсь.

Мерлин. Я сержусь, когда ты прячешься под Круглым Сто­лом, и сержусь, что ты валяешь дурака, когда король те­бя повсюду ищет.

Лже-Гавейн. Я собирался вам объяснить. Это спес...

Мерлин. Ох!

Лже-Гавейн....Специально. Чем я неуловимей, тем желан­ней. Это в моих интересах и в ваших. Вы мне что пору­чили? Приворожить Артура, развлечь его, стать его фа­воритом, его наперсником, прибрать его к рукам и привести, куда захочу... куда вам нужно, чтоб его привели.

Мерлин. Королева поручила мне его развлекать.

Лже-Гавейн. Добрая душа! Так это для прикрытия лю­бовных дел королевы Гиневры и рыцаря Ланселота вы убрали Артурова племянника и заставили меня занять его место.

Мерлин. Твое поведение чем дальше, тем недостойнее. Ты по­гряз в праздности и пороке. Распущенность правит бал - и воровство, и разврат. Ты водишься с одними псарями, ма­лютка Бландина в слезах, Саграмур избегает тебя, и если так и дальше пойдет, мы погибли, погибли! Артур усыплен чарами...

Лже-Гавейн. Моими чарами.

Мерлин. Он пробудится и выгонит тебя.

Лже-Гавейн. Как вы нынче добродетельны и как пессими­стичны. Полно, полно! Каким, по-вашему, образом эти про­стаки могут догадаться, primo, что некий весьма страхо­людный маг втерся к ним под видом министра, одним своим присутствием приведя весь этот край к бесплодию, что для поддержания своей силы он нуждается во всей силе, пи­тавшей прежде траву, дерево, виноградную лозу, солнце, луну? Secundo, что во власти этого мага превратить сво­его бедного слугу в Гавейна, а настоящий Гавейн кусает себе локти далеко-далеко, на вершине разрушенной баш­ни? Признайте, хозяин...

Мерлин. Тихо! (Прислушивается.)

Лже-Гавейн. Что такое?

Мерлин. Мне показалось, что король зовет тебя и идет сю­да. (Увлекая его на авансцену.) Мне нужна твоя помощь.

Лже-Гавейн. Давайте, я слушаю.

Мерлин. Сегодня, в день Пятидесятницы, еще один неизве­стный рыцарь должен явиться, чтоб занять место за Круг­лым Столом. А вынесли его на берег волны в каменной купели.

Лже-Гавейн. Между нами говоря, вот уж от чего разит колдовством.

Мерлин. Или чудом. Я пока еще не знаю, как это расцени­вать. Факт тот, что этот бродяга объявляет себя НЕПО­РОЧНЫМ и рассчитывает пройти испытание гибельным сиденьем.

Лже-Гавейн. Никто на свете не может сесть на это сиденье, не получив в грудь изрядную рану, которая уже не зажи­вет.

Мерлин. Никто, кроме одного-единственного, а этот единст­венный может нас разоблачить, разрушить наши замыслы.

Лже-Гавейн. Неужели вы испугаетесь какого-то авантюри­ста? Сколько их перебывало в Камелоте, и каждый вооб­ражал себя спасителем мира.

Мерлин. Возможно, тебе дано будет увидеть это печальное зрелище, так что нельзя терять ни минуты. Будь внимате­лен и запомни каждое слово.

Лже-Гавейн. Положитесь на меня. (Засыпает.)

Мерлин. Итак, на случай, если рыцарь успешно пройдет ис­пытание, я подготовил свой ход. Едва испытание завер­шится, зал погрузится в сумрак; от этой вот двери к окну проплывет некий свет, и ты услышишь нечеловеческий го­лос: «Грааль покидает вас. Грааль уходит. Если вы не хо­тите лишиться его, следуйте за Граалем».

Лже-Гавейн. Про Грааль что ни наплети...

Мерлин. Вот именно. Вся порча, которую я навожу своим присутствием, списывается на него. Дежурная фраза: «Губительные чары Грааля тяготеют над Британией». Так вот, едва Лже-Грааль подаст голос, как встаешь ты...

Лже-Гавейн....как встает Лже-Гавейн...

Мерлин....и восклицает: Любезный дядя! Мессиры! Не­ужели мы позволим Граалю уйти? Неужели так и останем­ся сидеть, словно старухи, неужели не последуем за ним и не раскроем эту тайну? Что до меня, то я намерен до­гнать его и увидеть наконец лицом к лицу. Предлагаю всем пуститься на поиски. На поиски Грааля.

Лже-Гавейн. Туманно и все туманней.

Мерлин. Стол почти опустел. Самые доблестные далеко. Они воюют на дорогах с призраками и миражами. Ланселот ос­тается из-за королевы, а Саграмур - чтоб не покидать Бландину. Им и так уже немного стыдно. Они так и вскинут­ся следом за тобой; а если король попытается удержать вас, повышай голос. А если он попытается отложить поиски, стукни кулаком по столу: «Как, дядюшка? Вы проповеду­ете малодушие?» Короче, выкручивайся как хочешь, но чтоб поход был объявлен, чтоб рыцари вооружились, чтоб двор огласился бряцаньем, лаем и ржанием. Нужно, чтоб рыцари отправились сегодня вечером.

Лже-Гавейн (подскакивает, пробуждаясь). Сегодня вечером!

Мерлин. Сегодня вечером.

Лже-Гавейн. А незнакомец? Если он - рыцарь Грааля, он не попадется в ловушку и предостережет остальных.

Мерлин. Будь спокоен. Я сумею создать достаточно нераз­берихи, чтоб извлечь из нее кое-какую выгоду.

Лже-Гавейн. Резюмирую: экспедисию провосирую я.

Мерлин. Безнадежен. А теперь тебе надо одеться. Скоро пир.

Лже-Гавейн. Одеться?

Мерлин. Облачиться в доспехи. Полагаю, ты не собираешь­ся присутствовать на церемонии в костюме псаря.

Лже-Гавейн. Ошибаетесь: собираюсь.

Мерлин. Король потребует, чтоб ты переоделся.

Лже-Гавейн. Чего я хочу, того и король захочет.

Мерлин. Ты нарываешься на скандал.

Лже-Гавейн. Не вижу, в чем тут скандал. Думаете, это такая уж синекура - никогда не жить в собственной шкуре? Раз уж вы в кои-то веки заставили меня принять облик, ко­торый мне нравится, естественно, я этим пользуюсь. А в виде Гавейна я себе очень нравлюсь.

Мерлин. О чем бишь мы говорили? (Лже-Гавейн оглядывает се­бя.) Джинифер! Дело серьезное. Прекрати любоваться этим нарядом с таким омерзительным легкомыслием.

Лже-Гавейн. Теперь я же любуюсь нарядом! А кто попре­кал меня, что я не одет?

Мерлин. Я называю нарядом обличье, которое вовсе не твое и которым ты пользуешься лишь по моей воле.

Лже-Гавейн. Не сердитесь; я буду осторожным и послуш­ным, обещаю.

Мерлин. Если незнакомец выдержит испытание, рыцари от­правятся сегодня вечером; полагаюсь на тебя.

Лже-Гавейн. Полагайтесь, хозяин.

Голос Короля (снаружи). Любезный племянник! Гавейн! Ку­да, к черту, он подевался?

Лже-Гавейн. Опять за свое!

Мерлин. Тихо!

Лже-Гавейн. Уж любит меня, так любит!

Мерлин. Вот посмотрим, так ли ему полюбится твое присут­ствие за Круглым Столом в таком виде.

Лже-Гавейн. На что спорим?

Мерлин. Вот и он. (Входит король.) Сир, Гавейн искал вас.

Король. Где ты был?

Лже-Гавейн. Я кричал "дядюшка, дядюшка", пока вы кри­чали "племянник, племянник", так и разминулись.

Король. Я думал, ты на псарне.

Лже-Гавейн. А я был во дворе. До чего глупо! Так распо­ложились звезды.

Король. В каком ты виде? Время не ждет, рыцарь уже близ­ко. Тебе надо одеться, Гавейн.

Мерлин (в сторону). Ну вот.

Лже-Гавейн. Сир, вы меня удивляете. Неужели юность должна маскировать свое тело, как старость? Разве лани и дикие жеребята прикрываются парчой и бархатом? Или я урод? Или я горбат, или кривоног, чтоб рядиться в неудобные одежды?

Король. Он прав, честное слово.

Лже-Гавейн (потихоньку, толкая Мерлина). Проиграли. (Вслух.) Спасибо, любезный дядя. Я был уверен, что вы с понима­нием отнесетесь к этой новой моде.

Король. Интересно, что на это скажут наши святоши и наш поэт. Они вечно тут как тут, следят за мной, как сговори­лись. Они меня обожают, Мерлин, но им не по душе, что я смеюсь и живу весело. Право, у меня слишком серьез­ные дети, а перед супругой я прямо-таки робею.

Мерлин. Королева - святая.

Король. Верно. Королева святая, зато я не святой, и мои но­вовведения ей не нравятся. (Зовет.) Бландина! Гиневра!

Бландина (из-за кулис). Да, отец.

Король (Мерлину). Вот видите. (Громко.) Попроси мать и бра­та прийти сюда, и сама с ними приходи.

Бландина (из-за кулис). Хорошо, отец.

Лже-Гавейн. Мне, может быть, лучше удалиться.

Король. Останься!

 

Дверь в глубине открывается. Входит королева с сыном и дочерью. Они приближаются, отходят вправо и стоят там, потупясь. У Саграмура на тунике посреди груди кровавое пятно от неисцелимой раны. Мерлин низко кланяется. Вошедшие стоят неподвижно.

 

Королева. Вы звали меня, сир?

Король. Гиневра, и ты, Бландина, и ты, Саграмур, я хотел посоветоваться с вами по поводу новой моды, которую ду­мает завести наш любезный племянник. Подойди, Га­вейн. Что скажете о его парадном одеянии? (Королева и де­ти одновременно взглядывают на него и снова опускают глаза. Молчание.) Так я и думал. Наши праведницы и наш поэт не одобряют.

Королева. Сир, так Ваше Величество пригласили нас для то­го, чтоб посмотреть на Гавейна без штанов?

Король. Наше Величество от души забавляется вашим сму­щением.

Лже-Гавейн (в ярости). Или на меня так уж противно смот­реть, Бландина, что вы брезгливо отворачиваетесь?

Саграмур. Ты, может быть, и представил моему отцу какие-то благовидные объяснения, но твое одеяние тем не ме­нее остается неприличным.

Лже-Гавейн. Неприличным! Ты еще будешь подражать мне, Саграмур, и дашь свободу своим членам, когда мне взду­мается облечь свои в роскошные ткани. Таковы пути мо­ды и глупцов, которые ей следуют.

Король. Он страстный охотник, душа моя, и берет за обра­зец одежду псарей...

Лже-Гавейн (агрессивно). Которые выглядят во сто раз бла­городней, чем вельможи, приятные вашему взору и маскирующие свои изъяны.

Бландина. Не в моих правилах разглядывать слуг.

Лже-Гавейн. Животных вы разглядываете, а на юность, которая служит вам и разбивается в лепешку для вашего удовольствия, отвратительная гордыня не позволяет вам поднять глаза.

Бландина. Гавейн!

Саграмур. Это уж слишком!

Король. Эй! Эй! Обезьянка! Знай меру. Есть такие веши, ко­торые королям не подобает слышать, и ты поставишь меня в неловкое положение, если скажешь что-нибудь по­добное.

Мерлин (ущипнув Лже-Гавейна). Он пошутил.

Лже-Гавейн (с яростью). Я не шучу!

Король. Моя невинная шутка перерастает в ссору. Тихо, ти­хо. Помолчи, Гавейн. В такой день я не потерплю споров.

Лже-Гавейн. Вообще-то я ухожу.

Король. Насилу разыскал его, и вот уже ускользает!

Саграмур. Мы с Бландиной рассчитывали на его помощь, чтоб украсить замок к празднику.

Лже-Гавейн. Сами занимайтесь этой работой служанок. Там ослепляют птиц для охоты, и я ни за что не пропущу такую операцию.

Бландина. Какая гадость!

Король. Ты меня заинтересовал с этими птицами. Я пойду с тобой.

Лже-Гавейн (замявшись). Так ведь...

Мерлин. Гавейн не осмеливается сказать, что Вашему Вели­честву, пожалуй, не место на псарне, среди слуг.

Король. Будь проклята должность патриарха! Мне не поло­жено развлекаться. Мне не дают развлекаться.

Лже-Гавейн. Дядюшка!

Король. Увы! Увы! Я пройду с тобой полпути. (Мерлину.) Пойдемте, дорогой министр: вы силком уведете меня обрат­но и заставите заниматься скучнейшими делами королев­ства. (Обший поклон королеве, Бландине и Саграмуру.) И устрой­те нам триумфальную арку покрасивее, сплетите цветочные гирлянды попышнее к прибытию неизвестного рыцаря.

Бландина. Но, отец мой... В Камелоте больше не растут цветы.

Король. Правда. Правда. Ну придумайте что-нибудь такое из бумаги вместо цветов. Вкус у вас есть, так что за это я спокоен.

 

Артур и Мерлин выходят. Мерлин, прежде чем скрыться, долго рас­кланивается перед королевой. Левая дверь закрывается.

 

Бландина. Матушка! Матушка! Это ужасно!

Королева. Умоляю тебя, Бландина, не нервничай так.

Саграмур. Она вправе нервничать. Я еле сдерживался, чтоб не влепить ему пощечину.

Королева. Возьми себя в руки, Саграмур. Ты не можешь осуждать то, что дозволяет твой отец.

Саграмур. Всему есть границы.

Бландина. Ты видела, каким он показал себя грубым, холод­ным, жестоким, наглым, заносчивым.

Королева. Ничего не понимаю!

Бландина. Невозможно представить, что это тот же человек. Можно подумать, какое-то чудовище заняло его место и его устами и видом над нами насмехается.

Саграмур. Я тайно расспросил Мерлина по твоей просьбе: он утверждает, что Гавейн притворяется, что он тебя ис­пытывает.

Бландина. Испытывает?

Саграмур. Вы помолвлены с раннего детства. Быть может, он хочет узнать, не любишь ли ты его просто по привыч­ке... можешь ли ты его любить, несмотря ни на что.

Бландина. Каждое его слово меня ранит. Его манеры при­водят в смущение. Он уподобился этим скотам, с которы­ми проводит дни и ночи. Он даже говорить стал непра­вильно.

Саграмур. От него пахло спиртным.

Королева. И это он - такой воздержанный, разумный, бла­городный, цвет рыцарства, образец прекрасных манер! Не болен ли он? Не сошел ли с ума? Может быть, следовало бы прибегнуть к экзорцизму. Быть может, в него вселил­ся какой-то бес и хочет погубить его.

Бландина. Его взгляд леденит меня; он смотрит на нас без всякого чувства.

Саграмур. Давайте верить объяснению Мерлина.

Бланлина. О, этот Мерлин!.. Я его ненавижу.

Королева. Он тебе ничего не сделал, Бландина.

Бландина. Я ненавижу его инстинктивно, матушка. При виде него у меня мороз по коже. За те два года, что он живет с нами, все изменилось. Вот уже почти год, как Гавейн не похож на себя.

Королева. Ты же не считаешь, я полагаю, что наш министр финансов в ответе за перемену, произошедшую с Гавейном.

Бландина. Иногда мне кажется, что он в ответе за все дур­ное, что с нами происходит.

Королева. Твой отец питает к нему особое уважение.

Бландина. Мой отец... отец... он тоже изменился. Пригля­дитесь к нему. Конечно, он всегда любил Гавейна, как и других своих рыцарей, он любил его как племянника и как будущего зятя. Но естественно ли это - что он уже не мо­жет без него обходиться, и как раз с тех пор, как Гавейн стал опускаться и отдаляться от нас. Матушка, матушка! можно подумать, что и он, и Гавейн - жертвы какого-то колдовства. Всякий раз, как Гавейн показывает себя с худ­шей стороны, король его поддерживает. Вот, пожалуйста, один пример из тысячи - эта нелепая идея воссесть за Круг­лый Стол в костюме псаря. Я обожаю отца, но во всем, что касается Гавейна, так и приходит на ум ослепленный король, которого водит за веревочку его шут.

Королева. Надо быть снисходительной, Бландина. Твой отец с ума сходит по юности. У него самого юность бы­ла немыслимая. Ты и Саграмур - вы от природы серьез­ные. А Гавейн со времени своего загадочного преображе­ния закружил его в хороводе, от которого у него в глазах помутилось. Гавейн снова станет Гавейном, отец твой устанет от всего этого и устыдится, что давал вертеть со­бою какому-то шалопаю.

Бландина. Гавейн меня больше не любит.

Королева. Он вернется к тебе. Он закусил удила - прояви ловкость; дай ему перебеситься и смотри сквозь пальцы.

Бландина. Хватит ли у меня мужества?

Королева. Ну конечно, Бландина. Это помрачение теперь уже ненадолго. (Целует дочь.) Идите, украшайте вход. (От­крывается правая дверь, появляется Ланселот.) Я останусь с Ланселотом.

Саграмур. Матушка расскажет вам про новую моду.

Ланселот (издали, королеве). О какой моде речь?

Королева. Он говорит о последней причуде Гавейна, кото­рая состоит в том, чтоб заседать в Совете одетым, как псарь.

Ланселот (смеясь). Ну-ну, не принимай близко к сердцу, Бландина. Такое ли я еще выделывал, и ничего - рыцарь не хуже других.

 

Дети выходят.

 

Саграмур (из-за кулис). Блистательнее всех, Ланселот.

 

Дверь закрывается.

 

Королева (тихо, порывисто). Ланселот, мой Ланселот, мы те­перь совсем не видимся наедине.

Ланселот. Будь осторожна!

Королева. Любимый, ты ли это? Ты советуешь мне соблю­дать осторожность?

Ланселот. Я все время боюсь, что нас подслушают.

Королева. Ты - боишься? Ты, который никогда ничего не боялся. (С тревогой.) Ланселот, ты меня больше не лю­бишь.

Ланселот. Милая моя сумасбродка!

Королева. Еще вчера кто из нас стал бы говорить про ос­торожность?

Ланселот. Вчера было вчера. Восемнадцать лет верной любви дают мне право так сказать. И потому, что наша лю­бовь остается нерушимой во всех испытаниях, мы не мо­жем продолжать жить в такой тревоге и неуверенности.

Королева. Если любовь смотрит на себя со стороны, разве это любовь? Ланселот, ты любишь меня уже не так.

Ланселот. Я люблю тебя лучше. Мы были сумасшедшими.

Королева. Сумасшедшими друг от друга. Ты теперь обра­зумился; я осталась сумасшедшей. Именно это я хотела сказать.

Ланселот. А я, я обожаю тебя, но мне претит страсть, ко­торая слепа, глуха и упрямо не желает видеть то, что есть. Да, ты сумасшедшая! Сумасшедшая, которая ополчается на себя, на меня, на нас и обвиняет меня в нелюбви.

Королева. Мы были счастливы.

Ланселот. Мы хотели быть счастливы вопреки всему, и нам это удавалось, и наша грешная жизнь была жизнью этого замка. Но отдаешь ли ты себе отчет, как зловеще все из­менилось? Замок больше не живет, он спит. Замок спит наяву, и мы - его сновидения. Жизнь умерла, умерла, умер­ла. И напрасно солнце нашей любви обманывает тебя. Жизнь умерла вокруг нас и, может быть, из-за нас.

Королева. Ланселот! Ланселот! Ты втайне мучился, держа себя в узде, все эти два года, которые мне казались сла­достными, потому что ты оставался здесь вместо того, что­бы искать приключений. Первые спокойные годы с рож­дения Саграмура. Тебе хотелось бы стряхнуть ярмо любви, от которой ты устал, и снова покинуть меня, и странство­вать по свету.

Ланселот. Для нашей любви это было бы лучше. Да, в са­мом деле, я последовал бы примеру моих товарищей, ес­ли бы встреченные ими дамы не превращались в гиен, ры­цари - в пустые доспехи, а крепостные стены не исчезали бы с рассветом.

Королева. Это все Грааль!

Ланселот. Грааль! Грааль! Опять Грааль! Я ожидал этих слов. Нет, я отказываюсь все, что происходит необъясни­мого, приписывать Граалю. Это слишком удобно. Его тайна служит прикрытием другим делам, куда менее сверхъестественным, и это я сумею прояснить.

Королева. Ты кощунствуешь. (Крестится.)

Ланселот. Я не кощунствую. В замке Корбеник хранится ча­ша, в которую Иосиф Аримафейский собрал Кровь Хри­стову, и чаша эта обладает чудотворной, а подчас разру­шительной силой. Вот что такое Грааль. Враг может сколько угодно путать карты. Почему Грааль эти послед­ние два года перестал дарить Британии благоденствие? По- чему Грааль стал пугалом? Хоть один из нас задался во­просом, его ли действия были истинной причиной этой пе­ремены? Хоть один из нас попробовал жить по-другому? Хоть один из нас позаботился выяснить, не он ли в отве­те за это бедствие?

Королева. Любовь, насколько мне известно, никогда не бывает от дьявола.

Ланселот. Наша любовь от Бога, в этом я уверен. Но она таится и лжет. Саграмур - сын нашей вины. Он считал се­бя непорочным, наш поэт, и правильно считал. Удар ко­пьем на гибельном сиденье - наших рук дело, и метил он в супружескую измену. Ты знаешь это не хуже меня.

Королева. Не надо, я не могу об этом думать, Ланселот.

Ланселот. В чем я тебя и упрекаю.

Королева. Любимый...

Ланселот. Именно потому, что я тебя люблю, я хочу, чтоб ты смотрела правде в глаза. Мы обманываем самого про­стодушного из людей, человека, под чьим кровом я живу, моего друга, моего короля. Бывает, меня мучает мысль - неужели он не заслужил, чтоб я преклонил перед ним ко­лени, признался в нашей беде и молил его о совете и про­шении.

Королева. Это безумие!

Ланселот. Безумие менее безумное, чем то, в котором мы пребываем. У меня нет привилегии женщин - придумывать себе такое счастье, какое им хочется. Мне нужны насто­ящее счастье, настоящая любовь, настоящий замок, насто­ящая страна, где солнце чередуется с луной, где времена года сменяются, как им положено, где настоящие деревья приносят настоящие плоды, где в реках настоящие рыбы, а в небе - настоящие птицы, где настоящий снег сходит, открывая настоящие цветы, где все настоящее, настоящее, настоящее, взаправдашнее. Хватит с меня этого тусклого света, этих бесплодных земель, где нет ни дня, ни ночи, где выживают лишь хищные звери и птицы, где больше не действуют законы природы.

Королева. Мое солнце - настоящее, и я ношу его в себе, Лан­селот.

Ланселот. Я еще не знаю, с кем борюсь, но я вступаю в борь­бу. Я призываю к ответу неведомое.

Королева. Что я могу тебе ответить? Там, где есть ты, я не могу тосковать.

Ланселот. Но взгляни, какие лица у Бландины и Саграмура! Их возраст отражает истину мира. Они разучились улы­баться.

Королева. Саграмур страдает от своего поражения, от ра­ны... а Бландина - из-за Гавейна.

Ланселот. Постой, Гиневра; скажи-ка, не сделала ли тебя эта великая любовь немного эгоисткой? Спроси себя. Первая жертва - Саграмур; вторая - Бландина. Не ты ли по со­вету Мерлина поощряла это Артурово увлечение, делаю­щее из него посмешище и вызывающее пересуды челяди?

Королева. Я просто хотела... развлечь Артура... отвести его внимание от нас...

Ланселот. И довести до отчаяния Бландину. Если бы племян­ник не добился такого успеха у дяди, ты, полагаю, пусти­ла бы в ход какую-нибудь любовницу.

Королева (смеясь). Должна признать, я предпочитаю наше­го любезного племянника.

Ланселот. Я разделяю опасения Бландины. Можно подумать, что Гавейном движет какая-то злая сила, которая неустан­но орудует против нас.

Королева. Ты преувеличиваешь. Драматизируешь. У тебя дурное настроение, и все тебе видится в черном свете.

Ланселот. В черном свете? Оглянись вокруг. Раньше все, ко­го ни увидишь, смотрели открыто, улыбались и кланя­лись при встрече. С тех пор как в замке живет Мерлин и командует Гавейн, я встречаю только зловещего вида личностей, которые не здороваются и смотрят с издевкой.

Королева. Имей мужество не бояться своих поступков. Не ищи, на кого бы свалить ответственность. Ланселот, король, когда брал меня в жены, знал, что я не люблю его любо­вью. Он тем не менее женился на мне и ост