Елена Кушнир
Про уродов и людей
Людей, только людей - вот кого надо бояться. Всегда.
Луи-Фердинанд Селин. Путешествие на край ночи
Вертолетный гул забивал голову едва ли не сутки после того, как Дрейк спрыгивал на землю.
На базе вертушки постоянно улетали-прилетали, подбрасывая вверх тучи пылевой перхоти и лохмотья травы. Но Дрейк всегда старался держаться подальше от тех мест, где железные лопасти ставили на дыбы воздух, и шумы, звучавшие в отдалении, все-таки переносил лучше.
В перелетах же ему иногда становилось так дурно, что наизнанку выворачивало, и пару раз приходилось стирать кровь, натекшую из ушей. Все его проклятая обостренная чувствительность, полученная от природы с довеском. Она обостряла все! Способность распознать шум неприятельских шагов за мили - штука, полезная на войне, но когда его уши брали звуковым тараном, он на что угодно был готов, лишь бы обладать обычным человеческим слухом.
Радд, со свойственной ему деликатностью парового катка, не упускал возможности поглумиться над братом.
- Что, малыш, опять поплохело? Может, таблеточки от укачивания начнешь принимать? Знаешь, такие детишкам в самолетах дают.
- Заткнись, придурок, - вяло огрызался Дрейк, вдавливая из последних сил кислую слюну обратно в глотку. - И без тебя тошно.
Это, конечно, Радда заводило еще сильнее, и он принимался упражняться в остроумии на тему тошноты. В качестве отместки Дрейк однажды прицельно наблевал ему на ботинки, но подколки с того случая только умножились и стали злее.
Раззадорить или разозлить Радда и раньше ничего не стоило, а с годами ему и поводы перестали требоваться. Дрейк иногда буквально шкурой ощущал его звериную ярость, которую больше не сдерживала в границах дозволенного, а наоборот, все сильнее распаляла война.
Две вещи горели во Вьетнаме ярче и смертоноснее всего.
Радд и напалм.
Они сошли с вертолета вместе с Воллмером, но тот в душевые не пошел, а направился сразу к баракам, молча махнув Дрейку на прощание.
Воллмер вообще разговаривал так редко, что странно, как у него голос не отсох за ненадобностью. Был он высокий и прозрачно-худой, с бледными глазами, за которыми варилось непонятно что. Выражения лица у него не было. Солнце, полировавшее остальных людей загаром, его почему-то не трогало, кожа оставалась цвета костей, почти серой. В черных волосах высвечивалась одна белоснежно-седая прядь, будто он специально выкрасил шевелюру. Задумчивая тишина всегда ходила за ним следом. В рейдах он стрелял неохотно и чаще промазывал, чем попадал в цель. Дрейк подозревал, что Воллмер поступает так нарочно. Не хочет ни в кого стрелять, и все тут.
Стрелять не хотел, но почему-то не дезертировал, как поступили, если верить слухам, уже двадцать тысяч человек, уставших от муравьев в трусах, песчаных блох в волосах, кормежки из жестянок и удобрений из крови для спаленных рисовых полей.
- Чудной он мужик, - заметил как-то Дрейк. - Я никогда толком понять не могу, чем от него пахнет.
Запахи людей Дрейк распознавал не хуже, чем звуки. Правда, не всякие, а лишь самые сильные - страх, волнение, радость, гнев или похоть. Ничем из этого от Воллмера не пахло. Точно дистиллированная вода в человечьей упаковке.
- Немым кретином от него пахнет, - презрительно фыркнул Радд. - От этого слабоумного никакого толку ни на земле, ни над землей. Может, под землей бы было.
И расхохотался, в восторге от своей шутки.
Его бы воля, он бы лично под землю весь их взвод уложил просто ради развлечения, и плевать, что воюют на одной стороне. В недавней увольнительной едва не выпустил своими когтями кишки одному морпеху, брякнувшему в сайгонском баре про «зверушек из зоопарка», думая, что сквозь надрывавшееся радио и звон стаканов с другого конца помещения его не услышат. Радд услышал, и Дрейк едва оттащил брата от человека. С трудом удерживая, принялся увещевать, мол, ты полегче со своими, это же не Чарли, которых можно мочить сколько душе угодно.
Радд, отбушевав, немного успокоился и сказал:
- Мне вообще по барабану, кто в этой вонючей дыре будет заправлять - Чарли, американцы или русские. Нет у нас с тобой никаких «своих», братишка. Никогда не было и не будет. Не понял еще?
Но Дрейк и сам давно это понял.
Русские, вьетнамцы и американцы были людьми.
Они с братом - уроды.
И за всю жизнь, как ни менялись времена, люди не давали им об этом забыть. Воллмер, если уж на то пошло, хоть какую-то доброжелательность демонстрировал и смотрел без отвращения. Дрейк приучился такое ценить.
Душевые на базе были - одно название. Иногда и вовсе воды не давали, и приходилось обливаться из ведер. Дрейк уже подумывал, не завести ли щетку, чтобы чистить шерсть, но пока не решался. Это сделало бы его еще более странным в глазах окружающих. Да и стеснялся, чего уж там.
Сегодня насадки плевались теплыми желтоватыми струйками, и Дрейк ностальгически вспоминал огромную базу с кондиционерами и прочими мелкобуржуазными удобствами, на которой они размещались в свой первый вьетнамский срок. Там из душа выходить не хотелось, как в хорошем отеле. Они и в Мире-то не жили в таких условиях.
Текущей из шланга мочой было непросто отмывать оставшиеся после джунглей струпья грязи, дохлых москитов и затвердевшие комки пота. Больше его ругательств, чем воды, попадало на шкуру.
По соседству сочно матерился Радд, пытавшийся оттереть от шерсти у рта присохшую кровь. В последние месяцы во время стычек, поначалу вволю настрелявшись, он бросался на людей со своим главным оружием - самим собой, пропарывал когтями животы и перегрызал глотки, выдирая клыками из шей куски мяса.
На прошлой войне такого не было, и Дрейк наблюдал с возрастающей тревогой, как все сильнее размываются в его брате контуры человеческого поведения, как рвется на волю заключенный в его огромном мощном теле зверь, которого он больше не может или не хочет держать на цепи. Еще сильнее ворошился страх, что со временем с ним самим случится то же самое, и однажды разум окончательно помутится, как тускнел сейчас только в горячке схваток. А дальше останутся лишь животные инстинкты, над которыми он пока одерживал верх.
Радд был старше, пусть разница в годах между братьями почти стерлась за долгую жизнь. Может быть, из-за этого уродство добралось до него раньше? Или такова была его натура, буйство и несдержанность отличали его даже в ранней юности, задолго до их первой войны.
Дрейк иногда поражался, как мало им известно о самих себе. О том, кто они вообще такие. Но исследования их особенностей никто не проводил, государство делало морду кирпичом во всем, что касалось уродов. Власти только ставили их на учет и запрещали голосовать на выборах, в остальном предпочитая делать вид, что никаких «граждан с искажениями», как их официально именовали, в стране не существует. Возможно, где-то были частные лица, секретные лаборатории и подпольные научные центры, которые спонсируют миллионеры, заинтересованные в феномене «искаженцев», но о них Дрейк ничего не знал. Да и откуда ему было знать? Он был простым солдатом, в Мире селился в мелких городках или в лесной глуши. А в прессе про уродов не писали, по телевизору не упоминали, подходящих книжек ему никогда не попадалось, хотя читал он много и жадно, выучился в свое время грамоте сам, впервые слепил упрямо расползавшиеся буквы во что-то единое и цельное, растер между губами, почувствовав во рту вкус чужого слова, и больше не останавливался.
Ревматически заскрипела дверь, и в душевую вошли двое совсем зеленых новобранцев, оживленно сталкивающих голоса.
- На второе письмо не отвечает! - возмущался один. - Шалава! Я тут страну защищаю, а она, небось, уже с кем-то шуры-муры закрутила.
- Напишет еще, не переживай. Моя девчонка тоже…
- Вернусь и шею сверну…
- Так вот, говорю, моя девчонка…
- И ее хахалю яйца отрежу, - кипятился юный петушок. - Я как раз отличным боевым ножичком разжился…
Увидели Дрейка с братом и мгновенно прихлопнули разговор, как муху.
Начинается, раздраженно подумал Дрейк.
И верно. Опавшие руки. Раззявленные рты. Моргание, потоотделение, сердцебиение. Все признаки внезапного столкновения с уродами налицо. Получите, распишитесь.
Отойдя от столбняка, мальчишки, как по команде, попятились спинами к выходу, развернулись и, будто получив хороший пинок под зад, припустили из дверей, грохоча ботинками.
Выглядело это откровенно по-идиотски.
- Дебилы, - хмыкнул Дрейк. - Живьем их тут съедят, ага.
Бывало, что реакция людей его забавляла.
Радд проводил мальчишек недобрым взглядом прищуренных желтых глаз, распиленных пополам узкими кошачьими зрачками, и слегка согнул позвоночник, как будто уже собрался опуститься на четвереньки и кинуться вслед. Вдруг переменился. Блеснул выпущенными клыками в хищной улыбке.
- Детишки нас боятся, - проурчал он. - Хорошо.
Ничего хорошего, считал Дрейк, в этом не было. Когда-то людской страх чуть не затравил двух мелких зверенышей насмерть. Сколько пришлось им прятаться от охотников, их собак и ружей… Мать умерла, отец надрался своим дешевым пойлом и в который раз полез с воплями и кулаками:
- Дьяволы! Отродье сатаны! Надо было обоих утопить, как родились, я ей говорил… Это вы, проклятые твари, ее в могилу свели!
Замахнулся и ударил Дрейка по голове.
Тогда Радд с рычанием бросился на старика, выставив недавно удлинившиеся когти, и, наверное, убил бы, если бы Дрейк не ринулся наперерез.
- Брат, не надо! Он наш отец!
Остановил.
Но никакой жизни в той жалкой лачуге лесника, ветшающей на опушке леса, у них больше быть не могло. Сбежали, не оглядываясь на мелко трясущегося в рыданиях папашу, забившегося в угол и вонявшего чем-то гадким, кислым и тухлым одновременно.
Они отыскали нору у подножья дерева, забились меж узловатых корней, закутались в опавшие листья и продрожали всю ночь.
А отец пришел за ними. И не один.
Ту пору Дрейк вспоминать не любил. Голод, холод, вечный озноб, истлевшие лохмотья, трещащие на быстро раздающихся плечах, склизкая соленая мякоть на языке, нет огня, братишка, ешь сырое, я не могу, Радд, не могу, мне от него дурно, а я говорю, ешь, не то помрешь...
Ударили морозы, такие лютые, что пробивали шкуру насквозь. Лес вымер, весь. Стоял, как белое кладбище, никакой живности, последнюю тощую белку отловили, разодрали и проглотили едва не со шкурой, так и не насытив голода, казалось, навек поселившегося в желудке. Делать нечего, перебрались в соседний городок, где строилась железная дорога. Ошивались по помойкам, жрали из мусорных баков, спали по угольным подвалам, воровали все, что могли.
Первого человека Радд убил случайно, это Дрейк точно знал. Тот просто вырывался слишком сильно, не желая отдавать кошелек, и насадился грудной клеткой на выползшие когти, захрипел, брызнул красной слюной и обмяк. О следующих жертвах Дрейку думать не хотелось - откуда старший брат берет то или это, на какие деньги они сняли комнатушку в мансарде, на какие одежда, на какие еда…
До сих пор запихивал те воспоминания в самый глубокий и темный подпол в своей голове, стараясь начать отсчет жизни с того времени, как пошли работать на железную дорогу, где таскали тяжести больше, чем взрослые мужики. Дрейк был еще совсем ребенком, но нечеловеческая сила в нем уже проявлялась.
На строительстве сначала было хорошо: все мысли прямые, как шпалы, шли в неизвестность, но куда-то вперед. Впервые что-то вылуплялось из будущего, кроме страха. Платили, и больше не требовалось ни воровать, ни грабить, ни разлучать души с телами. Малина!
А потом он узнал, что затравить можно не только собаками. В лицо о них говорить боялись, особенно подросшему Радду, но голоса гуляли за спиной, лопаясь от издевательского хохота.
Он слушал, слушал и однажды вечером, придя домой, попытался снять с себя шкуру когтями. Выл от боли и скоблил. Залил все кровью, успел подумать о том, какой невозможно яркой она кажется, будто ослепительно алое солнце обжигает ему глаза…
Пришел в себя от того, что вернувшийся со смены брат испуганно на него орал и тащил в постель.
- Ты что наделал? Свихнулся, что ли? Где болит? Где?!
Нигде не болело.
Все заросло, как ничего не было. Новенький, с иголочки Дрейк.
Он думал иногда - сколько бы на его шкуре имелось шрамов, если бы они оставались?
Но они не оставались. Его уродство - не только звериная внешность, но и организм, исправно латающий сам себя. Какие-то повреждения быстрее, какие-то медленнее. И Радд такой же, как они после выяснили в милом французском местечке под названием Аргонский лес, когда их батальон прорывался за передовую германскую линию и оказался в ловушке под огнем собственной артиллерии, палящей по ним из-за ошибочных сведений. Снаряд разворотил Радду полтуловища, и он два дня так стонал и рычал, что окружившие их немцы слышали и вопили майнготтами, крича, что из жалости лучше пристрелить. А на третий день Радд взял и поднялся без единого следа от ран, потребовал пожрать, выпить и немцев:
- Дайте мне этих Гансов побольше, всех в фарш покромсаю!
Дрейк от счастья чуть с ума не сошел. Даже командир обрадовался, у них каждый боец был на счету. С чувством затряс Радду руку:
- Это настоящее чудо! Жаль, немцы не видели. Это бы здорово подкосило их боевой дух. - Просиял из-под слоев окопной грязи. - Знаете, вас надо на пропагандистских плакатах размещать! Как символ непобедимости нашей страны.
И снова пожал когтистую руку.
Другие солдаты, правда, только крестились, шептались про Антихриста и на воскресшего урода старались не глядеть. Но в этом ничего необычного не было. Их с Раддом не раньше середины двадцатого столетия перестали за демонов с дьяволами принимать, да и то…
Ту войну называли последней. Говорили, что она закончит все войны.
Ни черта она не закончила.
Ранений Дрейк и Радд пережили столько, что наконец поняли: убить их можно, наверное, только если головы снести. Хотя кто знает, вдруг тоже отрастут. За все войны это, пожалуй, единственное, чего они еще не проверяли.
Следующий день после возвращения из джунглей выдался свободный.
Радд отправился гулять по базе и пугать «свежее мясо», порцию которого должны были сегодня привезти. Ему доставляло удовольствие смотреть на то, как вылезающие из вертолетов новые мальчишки, неуверенно потоптавшись, ищут направление, а находят его - расслабленно прислонившегося к стенке на самом солнцепеке, растягивающего рот в медленной улыбке, обнажающей острые выступы клыков - подпрыгивают на месте и мочат себе штаны.
В принципе, практика неплохая. Новобранцам лучше с самого начала усвоить непреложную истину Вьетнама: здесь очень опасно.
Но Дрейк с братом не пошел, ему это развлечение не нравилось. Просто растянулся на койке в бараке и дремал, пока его обтекали чужие разговоры, в которых урода никогда не приглашали принять участие, но тут он ничуть не возражал.
- Ни одной здоровой шлюхи, у одних сифилис, у других туберкулез...
- Стали мы ему пальцы резать, тут приходит лейтенант и давай орать: «Совсем долбанулись? Корреспондент рядом ходит, хотите, чтобы фоток наделал? Подождите, пока улетит».
- В Сайгоне каждый раз кошелек воруют. Узкоглазые вообще работать не хотят, гнойная нация…
- Он говорит: «Сосчитать надо», и пошел трупы пинать. Пинает по кочанам и считает: «Один, два, три…» Пнул четвертого, у того башка отвалилась и запрыгала по земле, меня такой смех пробил, стою, ржу, остановиться не могу…
- Нормально мы им там вломили. Чарли больше народу за три дня потеряли, чем мы за две недели…
- Слышь, давай дернем, расслабимся хоть…
В какой-то момент все ушли, и Дрейк наслаждался редкими на войне фрагментами тишины, разбавленной только выкриками за стенами барака и приглушенным журчанием радио:
- На втором месте в нашем хит-параде композиция «Восход ущербной луны» группы Creedence Clearwater Revival. Образовавшаяся два года назад американская рок-группа успела добиться…
Музыка ему не мешала. Большим поклонником он не был, а годах в двадцатых и вовсе изнемогал, когда из каждого угла на него набрасывались истеричные завывания джазовых саксофонов. Но в целом против музыки ничего не имел, поэтому не стал выключать оставленный кем-то из парней приемник.
Порывшись в своих вещах, он достал книгу, отыскал страницу, на которой остановился в прошлый раз, и отправился бродить по лабиринту строк. Книжка была самой странной из всех, что он читал. Дрейк мог бы предположить, что ее автор - урод, только его уродство никак не отразилось на внешности, а засело внутри и раздирало его на части, заставляя извергать слова, опухшие от отчаяния, безумия и боли: «Все похожи на наркоманов», «Паранойя ранней стадии соскока», «Плоть мертва, одутловата, тускла...»
Книга напоминала ему Вьетнам. Здесь все примерно так и было, тлело, разлагалось и гнило в зеленой преисподней джунглей и на бурых заплатках земли, выжженной напалмом и тошнотворно сладким рыжим дымом. Марихуану курили, как сигареты. Многие баловались героином и кислотой. Воздух в бараках коробился от химии вместе с запахом застарелого пота и прелых ног. По вечерам солдаты иногда веселились, как в последний день жизни, но чаще беспорядочно шатались по лагерю, будто сами не понимали, чего хотят и куда идут. Медленно тянулись изможденные лица, бессильные руки и едва тащившиеся ноги. Каждый третий звучал так, как будто его душили. У всех в глазах - выстрелы, взрывы, огонь...
- Крыша здесь едет, - сказал один солдат. - Не всегда понимаю, когда сплю, а когда нет. И долбанные гуки! Их так много… Когда же мы их перебьем?
Время на войне идет или слишком медленно или слишком быстро. Во Вьетнаме оно стояло полузастывшим киселем даже во время боевых действий, чуть-чуть оживая лишь в паре шагов от взрыва. Непрекращающаяся жара выедала мысли. От местного климата тянуло к насилию или в сон. Другого состояния не было.
Физически Дрейк уставал редко, но ни одна война ему с таким трудом не давалась. Может, уже переел чужой смерти.
Радд наоборот вошел в такой раж, что говорил:
- Я надеюсь, это никогда не кончится.
И потянул его вернуться на второй срок, о чем Дрейк жалел. Но поехал, чтобы присматривать за братом, не дать ему наделать опасных глупостей. Оставаться в Мире Радд не мог. Он теперь полгода не убивает - уже на стенку лезет.
Дрейк тягостно вздохнул, и тут в дверной проем робко влезла голова. Померцала, скрылась и показалась снова.
- Здрасьте, - сказала голова. - Я вот тут… э… пришел.
По запаху Дрейк опознал вчерашнего новобранца из душевой. Того, который говорил про свою девчонку.
«И чего он тут забыл?» - удивился Дрейк, но сделал приглашающий жест:
- Ну, заходи, раз пришел.
Новобранец помялся на пороге, потом зашел. Остановился, нервно теребя жетон на длинной цепочке. Опустил лицо с розовыми пятнами, которые успело нарисовать на его бледной коже солнце. С длинными конечностями и тощий, униформа со всем снаряжением весит больше, чем он. Такой зеленый, что брось его в джунгли - с ними сольется. Страхом от него попахивало, но и чем-то другим, что сложнее было определить.
Дрейк остался на кровати, не меняя позы. Лень было шевелиться. Откинулся на худосочную подушку и ждал, когда заговорят.
Паренек, решившись, наконец отодрал взгляд от мысков своих ботинок и выпалил скороговоркой:
- Насчет вчерашнего, глупо себя повел, уставился, как дурак, сбежал, как трус, извините. - Перевел дух и прибавил взволнованно, но ровнее и с обнаженной искренностью: - Просто я таких, как вы, никогда не видел.
За это перед Дрейком еще не извинялись. Если подумать, перед ним вообще никто и ни за что не извинялся.
От новизны впечатлений он и сам теперь не знал, как реагировать.
Кивнул головой:
- Ясно. - Оглядел еще раз взопревшего от смущения паренька. Спустил ноги на пол и протянул ему руку: - Дрейк.
Тот в ужасе так расширил глаза, что они чуть с лица не соскочили:
- Что?
- Мое имя, - терпеливо пояснил Дрейк. - Тебя, пацан, как звать?
Несколько секунд заполошного молчания.
- «Дом не покидай,
Ты жизнь свою спасай -
Светит ущербная луна», - меланхолично вывели по радио, повысив на изломе песни голоса, и паренек вздрогнул.
Тряхнув головой, подошел ближе и вложил свою преодоленную трусость Дрейку в ладонь.
- Я Шон, - сказал он. - Шон Эллисон.
Рукопожатие торжественно свершилось и немного затянулось, поскольку пацан таращился, как загипнотизированный, пришлось его прервать.
Дрейк закинул ноги обратно на койку и взялся за книгу, давая понять, что встреча окончена. Он все равно не знал, о чем говорить.
Мальчишка, увидев книгу, оживился и почти перестал бояться.
- Что вы читаете? - спросил он.
Дрейк показал обложку, и Шон Эллисон, прилежно артикулируя, как первоклассник, зачитал вслух:
- Уильям Берроуз «Обед нагишом». - Неуверенная улыбка мазнула его по губам. - Интересно?
Не то слово, которое Дрейк бы употребил, но он решил согласиться:
- Очень.
- Про что?
- Хороший вопрос, - задумчиво сказал Дрейк, - но так просто на него не ответишь. Самому надо читать.
- А можно мне?.. - начал было Шон Эллисон, но замолчал, остолбенев от собственной смелости, и втянул покусанные солнцем щеки, чтобы еще чего-нибудь не ляпнуть.
Господи, совсем ребенок. Как его такого сюда кинули, и сколько он здесь протянет? Дом не покидай, жизнь свою спасай…
- Можно, - ответил Дрейк, - дам, когда закончу.
Разговор на этом естественно завершился.
В дверь мальчишка выскочил так же быстро, как накануне из душевой, но запах за ним тянулся другой, не кислый и не тухлый.
Через пару дней Дрейк снова чуял смрад его страха, стократно усиленный, но винить за это парня не мог. Впервые очутившись в джунглях, так пахли все, включая тех, кто превращался позже в маньяков-убийц, снимающих с пленных вьетнамцев кожу и стреляющих во все, что движется, с шальным блеском в глазах. Джунгли вначале усмиряли даже таких, сдавливая в тесных объятиях духоты и насылая на непрошеных гостей, вторгшихся на территорию зарослей, все мыслимые и немыслимые божьи кары: лягушек и змей, крокодилов и москитов, тигров и глистов, клещей и пауков, малярию и лихорадку… Мелкие твари были опаснее крупных. Они ползали по телам, как у себя дома, настоящими стадами. У всех людей красные отпечатки разбухали на коже. Дрейк с братом не страдали от последствий, но кусали уродов точно так же, как и людей. После укусов часто появлялась какая-то фантомная чесотка, из-за которой хотелось содрать с себя шкуру.
Тени смерти мерещились из-за каждого ствола, мелькали в бамбуковых рощах, проглядывали сквозь переплетения лиан. Начиненные минами и фугасами ловушки, ямы с деревянными кольями и железными штырями на дне таились под листьями и песком, прикрыв до поры жадные рты, но стоило только ступить…
Дрейк свалился однажды в ловушку с «бамбуковой бомбой». Такой боли, которую он испытал, вытаскивая из себя опилки, не помнил со светлых времен своего детства, когда отрывал самого себя от самого себя, шкуру от мяса. Человек бы, конечно, умер или сгнил бы заживо, ведь как эти бамбуковые иглы из тела извлечь, когда их даже на рентгене не видно?
Новая прогулка не отличалась от старых. Парило так, что хотелось самого себя выжать. Небо пучилось, стягивалось, собираясь к следующему дождю. Из-за пухлых фиолетовых туч медленно моргало слепое бельмо солнца. Земля под ногами чавкала, трава хлюпала от сырости. Начало осени во Вьетнаме хуже всего: жара пока не спала, а влага пропитывает каждый миллиметр пространства. От стоячего мокрого воздуха приходится отрывать куски, он проталкивается в легкие так неохотно, как будто саботирует и работает на вьетконговцев.
Дрейк с братом, Воллмером и Шоном Эллисоном пробирались сквозь зеленую пургу тропического леса. Радд шел впереди и срубал мачете самые настырные ветки, колотя по каждой с силой, которой хватило бы, чтобы свалить целое дерево. Дрейк принюхивался, чтобы не потерять след, и приглушенно матерился, сбрасывая со шкуры присосавшихся насекомых. Воллмер молчал. Шон Эллисон трепался не переставая.
Сначала, сверившись с компасом, он спросил, почему они изменили направление и идут на север, а не на северо-восток, как велел командир.
- Мы с братом лучше знаем, куда идти, - ответил Дрейк. - У нас сведения точнее.
- А как вы их добываете?
- Носом.
Некоторое время ушло у паренька на осмысление информации и закрывание рта. Потом он опять его открыл и не мог захлопнуть, вознамерившись поведать о важнейших событиях его маленькой жизни.
- Втюрился в нее еще в первом классе. Она, конечно, ноль внимания. Ну, ясное дело, я не Пол Ньюман, и со спортом у меня было неважно, в общем, звезд с неба не хватал. А вокруг нее всегда парни вились. Билли Эндрюс, капитан нашей школьной команды, и Рей Финниган, который в рекламе детского питания снялся, когда еще пеленки пачкал, и с тех пор ходит весь такой гордый, и Эдди Смолл, полный придурок, зато отец у него…
- Заткнись, пацан! - взвился Дрейк, которому надоело слушать этот треп.
Он понимал, почему парень тарахтит без перерыва, но они постепенно приближались к цели, и двигаться надо было тихо.
Радд обернулся и бросил через плечо клыкастую усмешку:
- Нервничаешь, малыш?
Шон Эллисон крупно сглотнул и храбро соврал:
- Н-нет, я в порядке.
- Что-то не похоже, что ты в порядке. - Радд сокрушенно цокнул языком. Остановился, шагнул к парню и произнес издевательски заботливым тоном: - Вспотел, бедняжка. Температуры нет?
- Здесь очень жарко, - промямлил паренек. По его спине прокатилась дрожь, шея дернулась в сторону. Он пытался не отшатнуться от горы силы с клыками и когтями, надвинувшейся на него: - Но я в порядке, правда.
Воллмер прислонился к стволу дерева и сложил руки на груди, источая свое кататоническое молчание.
- И домой к мамочке не хочешь? - продолжал веселиться Радд.
- Н-нет, я…
- В уютную сухую постельку вместо противных мокрых джунглей?
- Я не…
- Где водятся злые гуки? Ты, кстати, в курсе, что они любят уши отрезать?
На парня было жалко смотреть.
- Отвяжись от него, - рыкнул Дрейк брату. - И хорош трепаться, оба! Лагерь гуков совсем близко.
Радд сверкнул на него желтыми глазами с искоркой гнева за то, что прервал его любимую игру со «свежим мясом», вздыбил мускулы, но сдержался и сместил угол плеч в сторону расслабления.
- И то верно, братишка, - ухмыльнулся он. - Главное веселье впереди.
Почти все «веселье» досталось уродам.
Воллмер выстрелил несколько раз с ближнего расстояния и убрался с дороги, зная по опыту, что лучше не путаться у них под ногами, особенно у Радда, который мог случайно или намеренно перепутать его с врагом.
Единственная пуля, которую ухитрился выпустить Шон Эллисон, угодила Дрейку под лопатку, и он не сдержал вырвавшийся вскрик.
Радд, заметив это, зарычал на оглушенного шоком паренька, и в желтых глазах поднялось во весь рост убийство.
- Нет! - заорал Дрейк, хватая его за ворот рубахи. - Не трогай, он случайно!
Не полагаясь на слова, практически швырнул брата на ближайшего вьетнамца, чтобы Радд направил свой гнев на него.
Успел заметить, как человеческое тело валится под тяжестью, словно срубленная мачете ветка, как входят в плоть клыки и когти, как льются из пробитых артерий и вен лучи ослепительно красного солнца…
Чужое солнце плавило его рассудок.
Он плохо помнил, когда застрелил последнего вьетнамца, но они с братом работали быстро, и вскоре все было кончено.
Воллмер снова прилепился к дереву, достал свой «Кабар» и принялся ковыряться в ногтях. Шон Эллисон пытался поймать взгляд Дрейка огромными благодарными глазами, но Дрейк отвернулся. Говорить тут было не о чем, а ему нужно было заняться раной. Пустяковая, конечно, но пули всегда надо вытаскивать, иначе ходить бы ему с такой коллекцией в организме, что к шкуре бы магниты притягивались.
Сбросив снаряжение и камуфляж, посмотрел на брата, широко ухмылявшегося ему окровавленным ртом.
Настроение после бойни у Радда становилось превосходное, желтые глаза подтаивали в сытом блеске.
- Помочь, братишка? - спросил он ласково.
Дрейк кивнул и принял вторжение чужих когтей в свое тело, изрыгая отборный мат, пока брат копался в его ране. Затем запил пережитую боль глотком воды из фляги, оделся и, сделав остальным знак выдвигаться, пошел первым.
После работы назад он никогда не оглядывался. Чего он там не видел? Груды мяса на земле?
Вылинявший свет, размытый дождевой моросью, постепенно гас. Не прошло и часа, как полог сумерек сомкнулся над головами, и джунгли спрятали свои обманки и ловушки в непроницаемой черноте.
Дрейк объявил размещение на ночевку, и они занялись поисками какого-нибудь лоскута земли, еще не превратившегося в жидкую грязь. Предсказуемо ничего не нашли. В сезон дождей во Вьетнаме вымокало все, включая брезент, под которым спасались от небесных хлябей.
- Вся страна, мать ее, жидкая грязь, - зло прорычал Дрейк. - Сраный Вьетнам…
Брат выразительно на него посмотрел, Дрейк ответил таким же красноречивым взглядом: «Ты нас сюда притащил. Я не хотел».
Он устроился на куске гнилого дерева, скинув с него лиственный мусор и ползучую дрянь, которая через минуту вернулась, или это была другая ползучая дрянь, джунгли исправно снабжали ползучей дрянью, жидкой грязью и сопротивляющимися вьетнамцами, которые ни черта не собирались сдаваться, и Дрейк подумал, что желание его брата, наверное, сбудется - эта война, мать ее, будет длиться вечно, а он устал, просто устал…
- Огонь не будем разводить? - подал голос Шон Эллисон, соревновавшийся до этого с Воллмером в том, кто кого перемолчит.
Первая увиденная бойня застыла в его расширенных зрачках. Слова постукивали между зубов. Он дрожал, как в ознобе, хотя жара к ночи почти не спала. Дрейк невольно сморщил нос, чуя все тот же смрад.
- Дерево слишком сырое, - охотно ответил Радд, включаясь обратно в игру. - Боишься оставаться в темноте, малыш?
Паренька хватило только на то, чтобы судорожно мотнуть головой.
- Правильно, - одобрил Радд, похлопав его по острой коленке. - Бояться нечего. Все самое страшное тут, с тобой.
Здоровенный откормленный котяра гоняет крошечную пищащую мышку.
Мальчишка до такой степени растерял мозги, что улыбнулся, да так и остался сидеть с примерзшей к губам улыбкой, когда Дрейк поднял брата с места и сказал, что они будут караулить первыми, пойдем-ка глянем, нет ли чего в округе.
- Долго будешь над ним издеваться? - накинулся он на брата, когда увел его подальше в заросли.
- Пока не надоест, - лениво проговорил Радд. - Тебе-то что?
- Он еще ребенок.
- Тем веселее.
- И не жалко?
- С чего бы?
Дрейк начал закипать:
- Слушай, чего ты ведешь себя, как последний ублюдок?
Его брат оскалился, сбросив вальяжность:
- Он один из них!
- Из кого?
- Ты знаешь, - прорычал Радд. Гнев забурлил в нем, от огромного тела пахнуло жаром: - Не жди от меня жалости ни к одному из людей после того, что было. Забыл нашего папашу и его дружков?
- Они не все такие, - возразил Дрейк. - Знаешь, пацан ко мне приходил извиняться на следующий день после того, как в душевой нас увидел. Ему стыдно стало.
- Сейчас разрыдаюсь от умиления, - скривился Радд. - Ты что-то рассиропился и размяк, братишка. Такими темпами скоро забудешь, кто мы такие.
- А кто мы такие?
Дрейк действительно не знал ответа.
Радд шевельнулся и поднял руку в плавном движении оживающей тени. Вытянувшиеся когти коснулись плеча. Дрейк замер. Ему показалось, что брат сейчас нападет на него, как на человека, чтобы убить. Случалось, они дрались во время ссор, но пока никогда не схватывались по-настоящему…
Неужели к этому идет?
Неужели мы настолько уроды?
Кто мы?
- Звери, - в пророкотавшем человеческом слове не было ничего человеческого. - Мы звери, они - мясо.
Чернота, сливавшаяся с чернотой, полыхнула двумя кусками желтого огня с бритвенными разрезами зрачков. Еще несколько мгновений воспаленной тишины. Горящая, как напалм, ярость.
Потом когти втянулись обратно до обычной длины.
Дрейк осторожно выдохнул.
- Значит, это то, что ты выбрал о себе думать? - медленно произнес он. - Что ты - зверь?
- Это не то, что я выбрал, а то, что я есть, - рявкнула живая чернота. - И ты тоже.
В траве зашипела змея, на ветке залопотала ночная пичуга, в отдалении хрустнул под оленьим копытом сучок.
Вокруг жили на все голоса бессонные джунгли, в которых было много страшных существ. Радд, возможно, прав, что самые страшные собрались здесь.
Дрейк покачал головой.
- Это не обязательно так. И такие, как мы, бывают разными. Помнишь девчонку во Франции?
- Какую девчонку? - равнодушно спросил Радд. - Девок там хватало. Ноги за еду раздвигали даже перед нами. И в семнадцатом году, и в сорок четвертом.
- Девчонку в том городишке… Как он назывался? Валанс. Мы еще сначала подумали, что она в бинтах, а потом оказалось…
- Что это не бинты, - закончил Радд. - Но она совсем не такая, как мы, просто тоже урод.
Дрейк не хотел сдаваться:
- Но ты помнишь?..
- Да помню я все, - Радд небрежно махнул рукой, и когти расцарапали воздух. - Ну, пела она как-то по-особому. Ну, красиво. Убивать после ее пения не хотелось, хотелось венки из ромашек плести и переводить старушек через дорогу, чтоб под танки не попали. Через пару часов прошло, и очень вовремя - как бы мы фрицев иначе мочили?
- Ее мать говорила, что она своим пением утишает боль.
- Да, - обронил Радд с невеселым смешком, который странно было от него слышать. - Только утихло ненадолго.
Разговаривать больше не тянуло.
Они вернулись назад к Шону Эллисону, притворявшемуся спящим, и Воллмеру, который теперь грыз губы, изучая пустоту у себя внутри. Он кивнул Дрейку и вернулся к своим занятиям. На Радда даже не посмотрел.
Ночь перевернулась на другой бок, и сжавшийся в ком дрожащих конечностей Шон Эллисон тоненько засопел. Радд вольготно разлегся на подстилке из сырости, заложил руки за голову и отключился, периодически потягивая носом. Даже во сне вынюхивал врагов и мясо, на которое мог законно охотиться, избегая уголовного наказания. Долго ли оно будет останавливать его порывы?
Дрейк слепил веки ближе к рассвету, и, как ему показалось, через секунду его разбудил гул.
Он подумал о вертолете и сонно удивился, потому что к месту высадки они еще не вернулись. Чей-то чужой пролетает?
Задрал голову и увидел, как стрела «Фантома» разрезала небо на две не склеивающиеся синие ленты.
Это было очень красиво: стремительный белоснежный палубник, безбрежное васильковое море в вышине и пышное золото рассвета.
А потом мир исчез, скрывшись за пеленой текучего жара.
Такое случалось и не раз. Все знали, что на Камбоджу и Лаос часто валят остатки напалма, не израсходованного в миссиях. «Б-52» вообще, не сбросив груз, сесть не сможет, надо от него в любом случае избавляться.
А может, техника дала сбой, такое тоже бывало, как в нашумевшем случае с бомбами, рухнувшими на собственный полк. А может, пилот свихнулся прямо в кабине, отдав Вьетнаму свой надтреснутый разум, и решил посмотреть, как распускаются посреди влажной зелени гигантские ало-золотые цветы.
А может, вообще никакой логики и смысла в этом не было.
Дрейк рванул вперед, куда погнали его инстинкты, и бросился на огонь, выпустив когти, словно мог его побороть.
Глупо, подумал он, но не мог ничего поделать со своим телом. Оно всегда хотело жить, даже когда он сам не хотел.
Он услышал жуткие вопли, но откуда-то издалека. Увидел падение и упал сам, тяжело рухнув на колени.
Пламя облизало его рот нежно, как возлюбленная.
Дальше - темнота.
Когда он очнулся, влажная зелень уже исчезла. Только черный, коричневый и серый.
Огрызки деревьев, пепел, зола и смерть.
Доброе утро, Вьетнам.
Он смотрел в обожженное небо, чувствуя, как срастается на нем шкура. Кричать сначала было нечем, потом незачем. Паленая шерсть воняла н