8 октября 1894 года прибыл одновременно с королевой Эллинов Ольгой и великой княгиней Александрой Иосифовной[42] (по инициативе последней[43][44]) в Ливадию к умирающему императору Александру III. В годовщину спасения царской семьи в 1888 году, 17 октября, служил литургию в Ореанде, затем, прибыв во дворец, причастил императора Святых Таин; 20 октября, в последние часы жизни императора, помазал его тело елеем из лампады[45], после чего, по просьбе умирающего, возложил свои руки на его голову[46]. Пребывание у одра умирающего царя способствовало дальнейшему росту его популярности в обществе. В то же время, после смерти Александра III о. Иоанн более не приглашался к императору и императрице.
По мнению исследователя Надежды Киценко, основанному на записях в его личном дневнике[47], пребывание в Ливадии (а также публикация в печати состоявшегося, согласно изложению самого Иоанна, между ним и царём диалога[48]) сделало его неуязвимым для имевшей до того место критики со стороны священноначалия и попыток усмирить его. Кроме того, оно окончательно сформировало политическое мировоззрение Иоанна, в котором самодержавие было абсолютным религиозно-политическим идеалом.
На коронации Николая II
14 мая 1896 года в Успенском соборе Московского Кремля, среди некоторых иных лиц белого духовенства, принимал участие в служении литургии, которая последовала сразу по совершении обряда священного коронования императора Николая II и императрицы Александры Фёдоровны[49].
Посещения Москвы [править | править вики-текст]
Бывший с сентября 1894 года слушателем Московского университета, почитатель отца Иоанна Н. Ястребов, будучи в эмиграции опубликовал свои воспоминания о регулярных (в среднем не менее одного раза в месяц) посещениях Москвы Иоанном Сергиевым в тот период, — которые всегда проходили в будничный день (в пределах одного дня, без ночёвки). Прибывал в Москву утренним скорым или курьерским поездом Николаевской дороги; его приезд всегда держался в секрете, а допуск в храм (всегда домовый или иногда монастырский), где он имел служить (всегда со своим псаломщиком Пельдсом), был только по билетам[50]. На вокзале его встречала в карете (и с отдельной коляской для Пельдса) вдова-купчиха Софья Яковлевна Бурхард, заведовавшая посещениями Сергиева в Москве, и чины жандармской полиции; с вокзала он сразу ехал в ту или иную церковь для служения литургии; потом посещал знакомых, больных (по списку Бурхард); отбывал из Москвы более торжественно и публично чрез парадные комнаты Николаевского вокзала[50].
|
|
Хозяин дома, который посетил Иоанн Сергиев (обычно в частных домах он совершал водосвятный молебен по особому чину: значительно сокращённому и с добавлением своих собственных молитв), после «чаю» («стол, богато и красиво уставленный всякими яствами»[51]) передавал ему при прощании в конверте некоторую сумму денег, количество которых, по свидетельству Ястребова, никогда не интересовало о. Иоанна, хотя он никогда не отказывался от платы (Ястребов писал, что знал лиц, вручивших ему за посещение 500 руб и тех, кто давал 5 руб)[51]. Проезд из Кронштадта в Москву и обратно в отдельном купе (130 руб) оплачивался тем лицом, которое специально приглашало его и к которому в таком случае делался первый визит после церковного богослужения; карета (30 руб) оплачивалась богатой вдовой статского советника Марией Павловной Дюгамель[51] († 10 сентября 1907), у которой в особняке на Никитском бульваре он всегда обедал и немного отдыхал. К служению литургии обычно приглашались те или иные лица из московского духовенства, но неизменно — протоиерей Благовещенской, что на Житном дворе в Кремле, церкви (не сохранилась) Николай Константинович Лебедев[52].
|
|
На обед в доме Дюгамель, дружба с которой восходила к дням юности Сергиева, когда она помогала ему материально[53], обычно (если не было строгого поста) подавались рыбные закуски: селёдка, сёмга, отварная белуга и икра; мясного, за исключением бульона из куриных потрохов, он не ел ничего; из вина выпивал 1—2 рюмки «елисеевского» хереса «Золотой кораблик» — по рекомендации самого Елисеева[53]. За чашкой кофе в гостиной Дюгамель неизменно читал газету «Московские ведомости», тогдашний редактор которой Владимир Грингмут, пользовался его одобрением и уважением за крайне правую редакционную линию[53].
Образ жизни
Вставал около четырёх часов утра, после службы в кронштадтском соборе, оканчивавшейся около полудня, посещал приезжих и местных жителей Кронштадта, пригласивших его по той или иной нужде. Обычно это были просьбы о молитве у постели больного. Затем отправлялся в Петербург. Летом на пароходе до Ораниенбаума, а зимой по льду на санях. В Петербурге также посещал людей, просивших его о посещении, а также общественные мероприятия и торжества, напр., открытие фабрик[23]. Поздним вечером, нередко после полуночи о. Иоанн возвращался домой в Кронштадт. В период Великого Поста отменял ежедневные поездки в Петербург, но, после посещения квартир в Кронштадте, принимал исповедь в Андреевском соборе. Поскольку было большое число желающих попасть к нему на исповедь, она была очень продолжительной и часто длилась с часу или двух дня до двух часов ночи, а иногда отец Иоанн исповедовал до самой утренней службы. Сильно утомившись к одиннадцати вечера, он прерывал исповедь на полчаса, чтобы проехаться в коляске по свежему воздуху и восстановить силы, после чего снова возвращался в собор и продолжал исповедь. Нередко в течение дня не имел возможности подкрепиться пищею надлежащим образом. Не имел личного времени. Спал очень мало, не всегда даже 3-4 часа. В таком режиме он жил ежедневно в течение нескольких десятилетий[54][55].
|
|
Внешний облик
Иоанн Кронштадтский в Харькове. 1890 год. Фото А. Федецкого
Отец Иоанн Кронштадтский был среднего роста, движения были порывистыми и резкими, был очень бодр для своего возраста и выглядел не по годам молодо, «на лице светилась обычная приветливая улыбка»[56].
По мнению его почитателей и агиографов, «самый внешний вид отца Иоанна был особенный, какой-то обаятельный, невольно располагавший к нему сердца всех: в глазах его отображалось небо, в лице — сострадание к людям, в обращении — желание помочь каждому»[57].
Многие «самовидцы» отмечали у о. Иоанна его голубые «пронизывающие насквозь собеседника» глаза[58]: «Батюшка взглянул на меня каким-то особенным взглядом, который в редкие минуты мне удавалось наблюдать у него, — какой-то, если можно выразиться, потусторонний взгляд. Зрачки исчезали, и точно голубое небо смотрело из глаз, казалось, что и Батюшка исчезал и только один этот взгляд оставался»[59].
Из рассказа одного бывшего пьяницы, который после взгляда о. Иоанна перестал пить: «Я стал у кареты, отворил ему дверцы, сам стараюсь держаться попрямее… Потом взглянул ему в глаза, а глаза-то его смотрят на меня не то гневные, но глубокие без конца, чем дальше смотришь, тем глубже и горят таким огнём, что мне стало жутко. Я за голову схватился, не в шапке мол я: так страшно стало. Разгневался батюшка видно. Потом видно смиловался. — „Зачем ты, голубчик, пьёшь?“. Вот с тех пор я не пью»[23].
Ряд авторов отмечали[60][61][62] дорогую одежду отца Иоанна[63]; а также то, что он передвигался по России (кроме Москвы) в министерском салон-вагоне, стоимость которого оплачивала принимающая сторона.
Дорогую одежду некоторые лица ставили в вину отцу Иоанну. Однако, по свидетельству очевидцев, он не заказывал её себе[61][64], и принимал лишь для того, чтобы не обидеть даривших лиц, искренно хотевших чем-либо отблагодарить его или услужить ему.
Личный дневник
С 14 декабря 1856 года вёл дневник[65], который хранится в Российском государственном историческом архиве[66] и который впервые был использован в исследовании (2000) профессора университета штата Нью-Йорк в Олбани Надежды Киценко (q.v.). Содержание записей дневника, отражающего личные переживания и мысли Иоанна, отличают крайняя самокритичность и «даже откровенно негативный» к самому себе тон[66]. Подобное отношение к себе вполне характерно для православной аскетики[67].
По мнению Надежды Киценко, записи в дневнике о. Иоанна свидетельствуют о том, что в первые десятилетия своей пастырской деятельности испытывал и болезненно переживал чувство сословной приниженности[68]; его психологическое неприятие среды бедняков и нищих обусловливалось его собственным социальным происхождением, которое тяготило его[69]. Дневники дают живую картину внутренней религиозной и повседневной бытовой жизни о. Иоанна, его отношению к политике, литературе, иноверию и инославию. Нередки упоминания о болезни ЖКТ, которой страдал о. Иоанн многие годы и попытках преодолеть её диетой, употреблением простокваши, минеральной воды и проч. Дневники св. Иоанна свидетельствуют о том, что он уделял значительное внимание снам (в том числе кошмарным), записывал их, воспринимал их как искушения, попущение за грехи, поучения, пророчества, обличения:
«23 октября. Видел во сне пред утром двух свиней живых, облепленных тестом, как делают пред Пасхой — в Великую Пятницу или Субботу. Эти свиньи — ты, чревоугодник»
— Святой Праведный Иоанн Кронштадтский. Предсмертный дневник. 1908, май-ноябрь. Изд. "Отчий дом". М., СПб., Кронштадт 2006. С.80, 81.
Высказывания о. Иоанна в дневнике порой резкие и натуралистические. Отдельные слова и записи в изданиях дневника св. Иоанна заменяются или опускаются издателями или церковной цензурой. Так, в изданном в 2006 г. по благословению Святейшего Патриарха Алексия II дневнике св. Иоанна за май — ноябрь 1908 г. (рецензент игумен Петр Пиголь) отсутствует запись за 9 октября с упоминанием физиологических подробностей болезни св. Иоанна, а в предыдущей записи слово «мужланами» заменено на «мужчинами». Ср. «Святой Праведный Иоанн Кронштадтский. Предсмертный дневник. 1908, май-ноябрь.» Изд. «Отчий дом». М., СПб., Кронштадт. 2006. С.72 и Предсмертный дневник Святого праведного о. Иоанна Кронштадсткого.