Бруно улыбнулся. Плевать ему на то, что говорит сестра, потому что он твердо знал по крайней мере две вещи. Первое: он сумел обмануть Гретель. Второе: если среди них и есть «безнадежный случай», то это не он.
— Оставь меня в покое, — сказал он. — Я хочу почитать книгу.
— А почему бы не улечься на спину, не закрыть глаза и не попросить воображаемого друга, чтобы он почитал тебе вслух? — Гретель развлекалась от души; теперь у нее появился новый повод дразнить брата, и грех было таким поводом не воспользоваться. — Зачем самому пыхтеть над буквами?
— А может, попросить его выкинуть всех твоих кукол в окно?
— Попробуй — и тогда пеняй на себя, — посерьезнела на миг Гретель. Но Бруно не надо было предупреждать, он и так знал, что тронуть куклы сестры — смертельный номер. — А вот скажи-ка, братец, что ты со своим воображаемым другом такое вытворяешь, что настолько им дорожишь?
Бруно задумался. И понял, что ему очень хочется рассказать кому-нибудь о Шмуэле — не все, конечно, но так, самую малость, — и вот сейчас ему представляется такой случай, причем признаваться в действительном существовании друга совсем не обязательно.
— Ну, мы разговариваем обо всем. Я рассказываю ему о нашем доме в Берлине и о всяких других домах и улицах, о лотках с овощами и фруктами, о кафе на тротуарах и о том, что субботним днем лучше не гулять по центру города, иначе тебя затолкают. А еще я говорил ему о Карле, Даниэле и Мартине, о трех моих верных друзьях на всю жизнь.
— Очень увлекательно, — саркастически заметила Гретель. Недавно у нее был день рождения, ей исполнилось тринадцать, и с тех пор она полагала, что сарказм — высшее проявление изощренного ума. — А о чем он тебе рассказывает?
|
|
— О своих родных, о часовой мастерской, над которой он когда-то жил, и своих приключениях, о том, как он сюда попал, о старых друзьях, о людях, с которыми он здесь познакомился, и о мальчиках, с которыми он играл. Больше он с ними не играет, потому что они исчезли куда-то и даже не попрощались.
— Да-а, — протянула Гретель. — Байки — просто обхохочешься. Какая жалость, что он не мой воображаемый друг.
— А вчера он сказал, что давно не видел своего дедушку, и никто не знает, где его искать. Он спросил о дедушке своего папу, но тот в ответ заплакал и обнял его так крепко, что мой друг даже испугался, как бы его не задушили до смерти.
Заканчивая фразу, Бруно вдруг сообразил, что его голос звучит все тише и тише. Шмуэль и впрямь рассказывал ему обо всем этом, но, слушая друга, Бруно почему-то не понял, как тяжело тот переживает пропажу дедушки. Когда Бруно повторил слова Шмуэля вслух, он страшно расстроился: вместо того чтобы приободрить друга, переключился на какую-то ерунду, на экспедиции, кажется. ««Завтра я попрошу у него прощения», — пообещал он себе.
— Если папа узнает, что ты беседуешь с воображаемыми друзьями, тебе попадет, — сказала Гретель. — По-моему, с этим надо кончать.
— Почему?
— Потому что это не здорово, — последовал ответ. — Это первый признак безумия.
Бруно опустил голову.
— Я не могу с этим покончить, — произнес он после долгой паузы. — Да и не хочу.
— Ладно, как бы то ни было, — Гретель становилась все дружелюбнее и дружелюбнее, — но на твоем месте я бы держала эти истории про невсамделишного дружка при себе.
|
|
— Ты права, — прикинулся расстроенным Бруно. — Ты ведь никому не скажешь?
— Никому, — заверила Гретель. — Разве только моей воображаемой подружке.
Бруно захлопал глазами.
— Ты завела подружку?
Он уже представил, как сестра стоит где-нибудь у ограды и беседует с девочкой своего возраста, и обе они часами изрекают всякие сарказмы.
— Конечно, нет, — рассмеялась Гретель. — Мне, между прочим, уже тринадцать! Я больше не могу позволять себе ребяческие глупости, не то что ты.
И она весело упорхнула к себе в комнату. В наступившей тишине до Бруно донесся голос — это Гретель разговаривала с куклами. Ругала их за то, что они устроили ужасный беспорядок, стоило ей отвернуться, и теперь у нее нет иного выхода, как переставить их, и неужто они думают, что ей больше нечем заняться на досуге.
— Кое-кто совсем распоясался! — громко произнесла Гретель, прежде чем приняться за дело.
Бруно попробовал снова взять в руки книгу, но вдруг потерял к ней интерес. Он смотрел, как падает дождь, и спрашивал себя: где сейчас Шмуэль и что поделывает? Но где бы он ни был и что бы ни делал, думает ли его новый друг о нем и скучает ли по их беседам так же сильно, как сам Бруно?
Глава пятнадцатая И как он только мог?
В последующие дни дождь то переставал, то опять начинал лить с новой силой, и Бруно со Шмуэлем виделись много реже, чем им хотелось бы. Когда же они виделись, Бруно не мог не испытывать беспокойства за своего друга: Шмуэль худел на глазах, а лицо стало совсем серым. Иногда Бруно приносил ему побольше хлеба с сыром, а порою ему даже удавалось спрятать в кармане кусок шоколадного пирога, но дорога от дома до того места у ограды, где встречались мальчики, была очень длинной, и Бруно успевал проголодаться по пути. Странно, но стоит откусить от пирога разочек, как незаметно для себя откусываешь снова, а потом опять и опять, и очень скоро от пирога остаются жалкие крохи, которые, конечно же, нельзя предлагать Шмуэлю — ведь они лишь раздразнят аппетит, но не насытят.
|
|
Приближался папин день рождения, и хотя он сказал, что не хочет никакой суеты, мама загодя пригласила всех офицеров, служивших в Аж-Выси, и в итоге развела невероятную суету. Каждый раз, когда она усаживалась составлять список необходимого для праздничного приема, лейтенант Котлер вызывался помочь. Эти двое строчили бесконечные списки, и Бруно сердито недоумевал: неужто для того, чтобы отпраздновать папин день рождения, нужно столько всего? Тогда он решил составить свой собственный список. И озаглавить его «Почему я не люблю лейтенанта Котлера».
Во-первых, лейтенант никогда не улыбался и всегда выглядел так, будто целыми днями размышляет, кого бы вычеркнуть из своего завещания.
Во-вторых, с Бруно лейтенант заговаривал редко, но всякий раз называл его с явной насмешкой «большой человек». Хотя потешаться тут было совершенно не над чем: мама объяснила Бруно, что у каждого ребенка свой цикл роста и придет время, когда Бруно вымахает выше всех.
Но больше всего Бруно раздражало то, что Котлер постоянно сшивался в гостиной подле мамы, а когда острил, то мама смеялась его шуткам на несколько секунд дольше, чем папиным.
А еще Бруно припомнил такой случай: однажды он смотрел на лагерь из окна своей спальни и увидел, как к ограде с громким лаем кинулась собака, а проходивший мимо лейтенант Котлер просто взял и пристрелил ее.
Ну и вдобавок все эти штучки, которые выделывала Гретель, стоило ей завидеть лейтенанта.
И конечно же, Бруно не забыл Котлеру тот вечер с Павлом, слугой, который на самом деле был врачом, и то, как рассвирепевший молодой лейтенант обрушился на старика.
Кроме того, всякий раз, когда папу вызывали в Берлин и он уезжал ночным поездом, лейтенант расхаживал по дому с таким видом, будто его оставили здесь за главного. Бруно ложился спать вечером, а Котлер еще торчал в доме; Бруно просыпался утром, а Котлер был уже тут как тут.
Бруно мог бы еще многое порассказать, почему он не любит лейтенанта Котлера, но записал лишь то, что первым пришло на ум.
За день до торжества в честь отца Бруно сидел в своей комнате, дверь была открыта. Мальчик услыхал, как в дом вошел лейтенант Котлер и обратился к кому-то, но в ответ лейтенанту ничего не сказали. Чуть позже, спускаясь вниз, Бруно услыхал голос мамы: она объясняла кому-то, что надо делать, и лейтенант, как всегда оказавшийся рядом с мамой, произнес: «Не беспокойтесь, он знает, с какой стороны намазан его бутерброд», после чего издевательски рассмеялся.
Бруно направился в гостиную с намерением посидеть там часок-другой за книгой, подаренной папой. Книга называлась «Остров сокровищ». Но, пересекая прихожую, он столкнулся с лейтенантом Котлером, который как раз выходил из кухни.
— Здорово, большой человек. — При виде Бруно офицер, как обычно, ухмыльнулся.
— Здравствуйте, — насупился Бруно.
— И куда ты нацелился?
Бруно в упор посмотрел на Котлера, чувствуя, что у него появилась еще парочка причин, чтобы ненавидеть лейтенанта.
— Туда, — ответил он, указывая на гостиную. — Хочу там почитать.
Не говоря ни слова, Котлер вырвал книгу из рук Бруно и начал ее листать.
— «Остров сокровищ». Так, так. И о чем это?
— Ну, об острове. — Бруно говорил нарочно медленно, предполагая, что Котлеру будет нелегко уразуметь суть дела. — И о сокровищах.
— Об этом я и без тебя догадался. — В глазах лейтенанта Бруно прочел: «Ох и задал бы я тебе, будь ты мой сын, а не отпрыск коменданта». — А теперь расскажи все по порядку.
— Там есть пират по имени Джон Сильвер, — начал Бруно. — И мальчик по имени Джим Хокинс.
— Англичанин? — перебил Котлер.
— Да.
— Хм, — скривился лейтенант.
Бруно смотрел на него и думал, когда же ему наконец вернут книгу. Котлера она явно не интересовала, но, когда Бруно протянул руку, лейтенант отдернул свою, в которой держал книгу.
— Ах, прости, — лицемерно извинился Котлер. Бруно опять протянул руку, а лейтенант опять отдернул свою. — Ай, как я неловок.
Но когда офицер снова подал Бруно книгу, тот изловчился и вырвал ее прежде, чем Котлер успел отдернуть руку.
— Шустрый малый, — процедил сквозь зубы лейтенант.
Бруно попытался обойти его, но лейтенант почему-то был настроен сегодня поболтать с мальчиком.
— Все готово к празднику, да?
— Ну, я готов. — С недавних пор Бруно стал проводить больше времени с Гретель и почувствовал, что сарказм — очень неплохая штука. — А насчет остальных, наверняка сказать не могу.
— Будет много народу. — Лейтенант тяжко вздохнул и огляделся, будто он был в доме хозяином, а не отец Бруно. — Мы должны показать себя во всем блеске, верно?
— Ну, я постараюсь. А насчет остальных, наверняка сказать не могу.
— Неплохо бы тебе научиться разговаривать со старшими, — бросил лейтенант Котлер.
Бруно прищурился. Как бы ему сейчас хотелось быть выше, сильнее и на восемь лет старше. Внутри он кипел от гнева, жалея, что ему не хватает смелости высказать лейтенанту все, что он о нем думает. Одно дело, когда мама с папой учат тебя уму-разуму — им положено, такая уж у родителей работа, — и совсем другое, когда посторонний человек принимается тебя воспитывать. Даже если этот человек носит вожделенное звание лейтенанта.
— О, Курт, золотце, ты еще здесь, — раздался голос мамы. Выйдя из кухни, она направилась к ним. — У меня освободилось немного времени и… Ой! — опешила она, заметив сына. — Бруно! Что ты тут делаешь?
— Я шел в гостиную, чтобы почитать там. А меня задержали.
— Послушай, ступай пока в кухню, — велела мама. — Мне нужно переговорить с лейтенантом Котлером наедине.
Они скрылись в гостиной, Котлер захлопнул дверь перед носом Бруно.
Взбешенный Бруно отправился на кухню, где его поджидал самый невероятный сюрприз. Там, за столом, а вовсе не по ту сторону ограды, сидел Шмуэль. Бруно не верил своим глазам.
— Шмуэль! Ты как здесь оказался?
Шмуэль поднял голову. Когда он увидел своего друга, испуг на его лице сменился радостной улыбкой.
— Бруно!
— Как ты сюда попал? — продолжал удивляться Бруно. Хотя он до сих пор толком не понимал, что происходит за оградой, но все же, глядя на людей оттуда, чувствовал, что им не место в его доме.
— Он меня привел, — ответил Шмуэль.
— Кто? Неужто лейтенант Котлер?
— Ну да. Он сказал, для меня тут есть работа.
На столе стояли шестьдесят четыре крошечные рюмки, те, которыми пользовалась мама, принимая свои лечебные ликеры, а рядом с рюмками — тазик с теплой мыльной водой и стопка бумажных салфеток.
— Мне велели отмыть рюмки до блеска, — объяснил Шмуэль. — Им понадобился кто-нибудь с тоненькими пальцами.
Бруно уже сообразил, почему для этой работы привели Шмуэля, но тот, словно в доказательство, вытянул руку, и Бруно не мог мысленно не сравнить его ладошку с рукой поддельного скелета, которого герр Лицт приносил на урок, когда они изучали анатомию человека, — очень похоже.
— А я не замечал раньше, — ошарашенно произнес Бруно, будто разговаривая сам с собой.
— Не замечал чего? — полюбопытствовал Шмуэль.
В ответ Бруно вытянул свою руку. Кончики их пальцев почти соприкоснулись.
— Наши руки, — сказал он. — Они такие разные. Посмотри!
Мальчики склонили головы — разница была очевидна. Хотя по росту Бруно и уступал своим ровесникам, его рука казалась пышущей здоровьем и жизнью. Вены не просвечивали сквозь кожу, а пальцы не напоминали засохшие веточки. Рука Шмуэля выглядела совершенно иначе.
— Как она такой стала? спросил Бруно.
— Не знаю, — покачал головой Шмуэль. — Прежде она была похожей на твою, но я не помню, когда она изменилась. На моей стороне ограды у всех такие руки.
Бруно нахмурился. Он думал о людях в полосатых пижамах. Что же все-таки творится в Аж-Выси и зачем этот лагерь вообще нужен, если люди за оградой тощие и хилые на вид? Никаких разумных объяснений в голову не приходило. Не желая больше пялиться на руку Шмуэля, Бруно отвернулся и открыл холодильник в поисках чего-нибудь съестного. На полке лежала половина фаршированной курицы, оставшейся от обеда. Глаза Бруно загорелись от удовольствия: мало что в жизни он так любил, как холодную курицу в соусе из лука и шалфея. Вынув нож из ящика, он отрезал себе несколько сочных кусков, намазал их застывшим соусом, после чего обернулся к другу.
— Я рад, что ты здесь, — произнес он с набитым ртом. — Обидно, что надо чистить рюмки, а то бы я показал тебе свою комнату.
— Он приказал не двигаться с места, иначе меня накажут.
— Да плевать на него. — Бруно хотел казаться смелее, чем был на самом деле. — Это не его дом, а мой, и, когда папа в отъезде, я здесь хозяин. Ты не поверишь, он не читал «Остров сокровищ»!
Но Шмуэль его не слушал. Он не отрывал глаз от кусков курицы с начинкой, которые Бруно небрежно отправлял в рот. Очень скоро Бруно сообразил, на что смотрит Шмуэль, и сразу же почувствовал себя виноватым.
— Прости, Шмуэль. Я должен был сразу предложить тебе курицу. Ты голоден?
— Спрашивать меня об этом — пустая трата времени. — Шмуэль никогда не встречался с Гретель, тем не менее в сарказме он кое-что смыслил.
— Погоди, я сейчас. — Бруно распахнул холодильник и отрезал три внушительных куска.
— Нет. А что, если он вернется… — Шмуэль торопливо оглянулся на дверь.
— Кто вернется? Ты о Котлере?
— Мне велено чистить рюмки. — В отчаянии Шмуэль то бросал взгляд на тазик с водой, стоявший перед ним, то поднимал глаза на курицу, которую протягивал ему Бруно.
— Он не станет ругаться. — Бруно немного растерялся, не понимая, чем Шмуэль так напуган. — Это же всего-навсего еда.
— Не могу, — прошептал Шмуэль, чуть не плача. — Он вернется, я знаю, скороговоркой забормотал он. — Надо было съесть курицу, когда ты только ее отрезал, а теперь слишком поздно. Если я возьму ее и он войдет, то…
— Шмуэль! Перестань! — Шагнув к столу, Бруно вложил куски в ладонь друга. — Ешь! Там еще много осталось, на полдник всем хватит, не волнуйся.
Шмуэль уставился на свою ладонь, потом посмотрел на Бруно — с благодарностью, но и с ужасом. В очередной раз оглянувшись на дверь, он все же принял решение и быстро запихнул все три куска в рот. Не прошло и двадцати секунд, как он проглотил их.
— Наверное, надо было есть помедленнее, — сказал Бруно. — Тебя может затошнить.
— Пусть. — Шмуэль робко улыбнулся. — Спасибо, Бруно.
Улыбнувшись в ответ, Бруно собрался было предложить другу еще еды, но в этот момент в кухне возник лейтенант Котлер — и замер на месте, догадавшись, что мальчики разговаривали друг с другом. В комнате вдруг стало душно; Бруно стоял неподвижно, краем глаза он заметил, как Шмуэль, сгорбившись, взял со стола рюмку и принялся ее драить. Не обращая внимания на Бруно, лейтенант в два прыжка приблизился к Шмуэлю и в дикой ярости уставился на него.
— Это что такое? Разве я не приказал тебе чистить рюмки?
Шмуэль быстро кивнул, потянулся за салфеткой и окунул ее в воду. Руки его дрожали.
— Кто позволил тебе открывать рот в этом доме? — продолжал Котлер. — Как ты смеешь не подчиняться моим приказам?
— Простите, офицер, — едва слышно ответил Шмуэль.
Он взглянул на лейтенанта. Тот, сдвинув брови и слегка подавшись вперед, внимательно изучал лицо мальчика.
— Ты ел? — удивленно спросил он, сбавив тон, будто никак не ожидал такого поворота событий.
Шмуэль затряс головой.
— Ты ел, — на этот раз утвердительно и громко произнес Котлер. — Украл еду из холодильника?
Шмуэль попытался что-то сказать, открывал и закрывал рот, но подходящих слов так и не нашел. Он посмотрел на Бруно, взглядом умоляя о помощи.
— Отвечай! — завопил лейтенант Котлер. — Ты украл еду из холодильника?
— Нет, офицер. Он меня угостил. — Шмуэль покосился на Бруно. — Мы друзья, — добавил Шмуэль, в глазах его стояли слезы.
— Вы… кто? — Котлер с изумлением уставился на Бруно. Он словно не знал, как отнестись к этому заявлению. — Что значит «друзья»? Ты знаком с этим мальчиком, Бруно?
Бруно пошевелил губами, он пытался вспомнить, как произносится слово «да», но язык вышел из его повиновения. Бруно никогда не видел, чтобы человек был так напуган, как Шмуэль сейчас; ему хотелось защитить друга, но внезапно он осознал, что это не в его силах, потому что ему тоже жутко страшно.
— Ты с ним знаком? — грозно повторил Котлер. — Ты разговаривал с заключенными?
— Я… Он был здесь, когда я вошел, — выдавил Бруно. — Он мыл рюмки.
— Я не о том спрашиваю! Ты встречался с ним раньше? Разговаривал с ним? Почему он говорит, что вы друзья?
Если бы Бруно мог сбежать! Он всей душой ненавидел лейтенанта Котлера, но офицер надвигался на него, и перед глазами Бруно одна за другой вставали ужасные сцены: вот Котлер стреляет в собаку, а вот он набрасывается на Павла, когда тот пролил вино ему на брюки…
— Говори, Бруно! — орал Котлер, лицо его побагровело. — В третий раз я спрашивать не стану!
— Я в жизни с ним не разговаривал, — не своим голосом выпалил Бруно. — И никогда его раньше не видел. Я с ним не знаком.
Лейтенант кивнул: ответ его удовлетворил. Очень медленно он повернулся к Шмуэлю. Тот больше не плакал, лишь стоял, низко опустив голову, с таким видом, будто уговаривал свою душу покинуть это тощенькое тело, выскользнуть наружу, прокрасться к двери и взмыть высоко в небо, чтобы вместе с облаками улететь далеко-далеко.
— Возвращайся к работе, рюмки должны блестеть, — заговорил лейтенант очень тихим голосом, настолько тихим, что Бруно его с трудом расслышал. Гнев лейтенанта вроде бы миновал, на смену ему пришло что-то другое. Другое, но не противоположное; скорее нечто непонятное и жуткое. — А когда закончишь, я приду за тобой и отведу обратно в лагерь, где мы и побеседуем о том, как надо поступать с воришками. Ясно?
Шмуэль кивнул, взял чистую салфетку и принялся тереть рюмку. Бруно заметил, что пальцы у него дрожат, и догадался: Шмуэль боится, как бы не разбить стеклянную посудинку. Сердце у Бруно заныло, ему хотелось отвернуться, но взгляд словно приклеился к пальцам Шмуэля.
— Идем, большой человек. — Приблизившись к Бруно, лейтенант Котлер положил руку ему на плечо. Впрочем, в его жесте не было ни капли дружеского участия. — Отправляйся в гостиную, читай там свою книгу, пусть этот маленький… — он опять употребил то слово, которым назвал Павла, когда посылал его на поиски шины, — заканчивает свою работу.
Бруно покорно повернулся и вышел из кухни не оглядываясь. У него разболелся живот, и ему даже почудилось, что его сейчас вырвет. Никогда еще ему не было так стыдно, он и представить не мог, что способен на такую жестокость. Как мальчик, который считает себя хорошим человеком, мог настолько струсить, чтобы предать своего друга? — спрашивал себя Бруно. В гостиной он просидел несколько часов, но в чтении далеко не продвинулся. Снова зайти на кухню он отважился лишь поздним вечером, когда лейтенант Котлер уже забрал Шмуэля и увел его в лагерь.
На следующий день Бруно явился на место встречи у ограды, но Шмуэля там не оказалось. Так продолжалось почти неделю, и Бруно с горечью размышлял: то, что он сделал, отвратительно и прощения ему нет. Но на седьмой день Бруно с ликованием обнаружил, что Шмуэль ждет его сидит, как обычно, скрестив ноги и пялясь на пыльную землю.
— Шмуэль! — Бруно подбежал к ограде и сел, чуть не плача от облегчения и чувства вины. — Прости меня, Шмуэль. Я не знаю, как это вышло. Скажи, что прощаешь меня.
— Ладно.
Шмуэль поднял голову. Лицо у него было все в синяках. Бруно невольно поморщился и даже позабыл об извинениях.
— Что случилось? — спросил он, но ответа дожидаться не стал. — Велосипед подвел? Со мной было то же самое в Берлине пару лет назад. Я упал с велика, когда ехал на большой скорости. Синяки и ссадины потом долго не проходили. Тебе больно?
— Я уже не чувствую, — сказал Шмуэль.
— Наверняка больно.
— Я уже ничего не чувствую.
— Ты уж прости меня за то, как я себя повел… Ненавижу лейтенанта Котлера. Он воображает, что он здесь главный, но лейтенант сильно ошибается… — Бруно осекся: не туда его занесло. Надо еще раз извиниться перед другом, и так, чтобы тот окончательно поверил в искренность Бруно. — Прости, Шмуэль, пожалуйста. Не пойму, почему я не сказал ему правду. Никогда раньше я не предавал друзей. Мне очень стыдно.
И когда он умолк, Шмуэль улыбнулся, кивнул — и Бруно понял: он прощен.
А потом Шмуэль сделал кое-что, чего никогда прежде не делал. Он приподнял проволоку снизу — он и раньше ее приподнимал, чтобы взять у Бруно еду, — но на этот раз он просунул в образовавшуюся щель руку и не убирал ее, пока Бруно не протянул свою. Оба улыбались, когда их ладони сплелись в рукопожатии.
Вот так они впервые дотронулись друг до друга.
Глава шестнадцатая Стрижка
Минул год с тех пор, как Бруно, вернувшись из школы, застал Марию пакующей его вещи, и воспоминания о Берлине почти стерлись из его памяти. Он еще не забыл, что Карл и Мартин — два его лучших друга, но как звали третьего, хоть убейте, не мог припомнить. И тут произошло событие, означавшее, что на два дня Бруно покидает Аж-Высь и возвращается в родной дом, — умерла бабушка, семья собралась ехать на похороны.
Дома Бруно обнаружил, что стал значительно выше ростом. Теперь некоторые вещи, на которые год назад он смотрел снизу вверх, оказались на уровне его глаз, а когда он обозревал город из оконца на самом верху, ему уже не приходилось вставать на цыпочки.
Бруно не встречался с бабушкой с тех пор, как уехал из Берлина, но думал о ней каждый день. Чаще всего он вспоминал спектакли, которые бабушка с Бруно и Гретель разыгрывала на Рождество и дни рождения, и великолепные костюмы, которые она ему мастерила для каждой роли. При мысли, что больше этого никогда не повторится, Бруно становилось очень горько.
Те два дня, что семья провела в Берлине, вообще выдались очень грустными. На похоронах в церкви Бруно, Гретель, мама, папа и дедушка сидели в первом ряду. Отец надел свою самую красивую парадную форму, отутюженную и сверкающую наградами. Папа был печальнее всех. Это потому, объяснила мама Бруно, что отец поссорился с бабушкой и они так и не помирились до ее смерти.
В церковь привезли множество венков, и папа очень гордился тем, что один из них послан Фурором, но мама заявила, что бабушка, узнай она об этом, перевернулась бы в гробу.
Возвращению в Аж-Высь Бруно чуть ли не радовался. Это место превратилось в его родной дом, и его уже не волновало то обстоятельство, что в доме всего три этажа вместо пяти, и на военных, постоянно разгуливающих по дому с хозяйским видом, он тоже больше не обращал внимания. Постепенно до него дошло, что здесь в общем не так уж и плохо, особенно с тех пор, как он подружился со Шмуэлем. Он понимал, что ему есть чему радоваться в этой жизни. Например, тому, что папа и мама в последнее время веселы и спокойны и мама уже не укладывается отдохнуть каждый день и не принимает по любому поводу лечебные ликеры. Гретель же, вступившая, по словам мамы, в переходный возраст, старалась брата избегать.
А кроме того, лейтенанта Котлера перевели из Аж-Выси, и некому стало злить и расстраивать Бруно. (Перевод Котлера случился довольно неожиданно. Накануне ночью мама с папой долго кричали друг на друга, тем не менее лейтенант уехал, чтобы больше никогда не вернуться; Гретель была безутешна.) Как же такому не радоваться: никто больше не называл Бруно «большим человеком».
Но счастливее всего он был оттого, что у него появился друг по имени Шмуэль.
Каждый день с легким сердцем он пускался в путь вдоль ограды и с удовольствием отмечал, что и Шмуэль немного повеселел. Глаза его уже не были такими ввалившимися; правда, тело оставалось удручающе тощим, а лицо неприятно серым.
Однажды, сидя напротив Шмуэля на их обычном месте, Бруно задумчиво обронил:
— Такой странной дружбы у меня еще никогда не было.
— Что ты имеешь в виду?
— Со всеми мальчиками, с которыми я дружил, я мог поиграть. А с тобой не получается. Все, что мы можем, сидеть тут и разговаривать.
— А мне нравится сидеть и разговаривать, — сказал Шмуэль.
— Ну конечно, мне тоже, — подхватил Бруно. — Но иногда хочется чего-нибудь более увлекательного. Например, организовать экспедицию с исследовательскими целями. Или сыграть в футбол. У нас даже не получается по-настоящему быть вместе, между нами всегда этот проволочный забор.
Бруно часто отпускал замечания такого рода, старательно притворяясь, что катастрофы на кухне, когда он отрекся от дружбы со Шмуэлем, словно никогда и не было. Он до сих пор не оправился от потрясения и продолжал корить себя, хотя Шмуэль, к его чести, казалось, напрочь позабыл об том случае.
— Может быть, когда-нибудь и поиграем, — сказал Шмуэль. — Если нас отсюда выпустят.
Бруно все чаще размышлял об ограде. О том, что происходит по обе ее стороны и зачем ее вообще здесь протянули. Не спросить ли папу с мамой, прикидывал Бруно, но в конце концов отказался от этой затеи, подозревая, что они либо рассердятся на него за подобный вопрос, либо наговорят каких-нибудь гадостей про Шмуэля и его семью. Поэтому он решился на неординарный поступок — обратиться к «безнадежному случаю».
Комната Гретель радикально изменилась с тех пор, как он в последний раз туда заходил. Начнем с того, что там не было ни одной куклы. С месяц назад, примерно в то же время, когда лейтенант Котлер уехал из Аж-Выси, Гретель вдруг постановила, что куклы ее больше не интересуют, и, сложив их в четыре большие сумки, выбросила вон. Там, где прежде были куклы, теперь висели карты Европы, подаренные ей отцом и утыканные маленькими булавками. Ежедневно Гретель передвигала булавки, предварительно справившись со свежей газетой. Бруно иногда казалось, что она сходит с ума. Но если даже и так, она почти прекратила дразнить брата и приставать к нему, вот он и подумал, что от разговора с сестрой вреда не будет.
Он вежливо постучал в дверь, зная, как она бесится, когда он входит без стука.
— Привет.
— Зачем явился? — Гретель сидела за туалетным столиком, экспериментируя с волосами.
— Просто так.
— Тогда убирайся.
Бруно кивнул, но в комнату, однако, вошел и присел на край кровати. Сестра наблюдала за ним краем глаза, но не произносила ни слова.
— Гретель, — нарушил молчание Бруно, — можно тебя спросить кое о чем?
— Только побыстрее.
— Все здесь, в Аж-Выси… — начал он, но она сразу же его перебила:
— Бруно, прекрати называть это место Аж-Высью! — Гретель рассердилась так, будто более грубой ошибки в истории человечества никто не совершал. — Почему ты не можешь выговорить название правильно?
— Но я и говорю правильно, Аж-Высь, — возразил Бруно.
— Нет. — Сестра произнесла название лагеря как полагается, попытавшись научить брата.
Бруно нахмурился, но тут же пожал плечами:
— А я разве не так сказал?
— Не так… Ай, ладно, не желаю с тобой спорить, — фыркнула Гретель, теряя терпение, которого у нее в запасе и без того было немного. — Выкладывай, зачем пришел. Чего тебе надо?
— Я хотел узнать об ограде. — Бруно решил, что начинать надо с самого важного вопроса. — Зачем она здесь?
Гретель резко повернулась лицом к брату и пристально уставилась на него:
— Ты что, не знаешь?
— Нет. Я не понимаю, почему нас не пускают за ограду. Почему мы не можем пойти туда и поиграть? Чем мы так плохи?
Гретель удивленно помолчала, а потом расхохоталась. Смеяться она прекратила, только когда поняла, что Бруно и не думал шутить.
— Бруно, — заговорила она детским голоском, будто речь шла о самых элементарных вещах, — забор поставили не для того, чтобы мы туда не ходили, а для того, чтобы они не являлись к нам.
Бруно обдумал ее слова, но особой ясности в ситуацию они не внесли.
— Но почему?
— Потому что их нужно держать вместе, — пояснила Гретель.
— Вместе с их родными то есть?
— Ну да, вместе с родными. И с людьми их породы.
— Что значит — «их породы»?
Гретель устало вздохнула:
— С другими евреями, Бруно. Неужели ты не знал? Поэтому их и держат всех вместе, чтобы они не смешивались с нами.