СЕРЖ ЛИФАРЬ, ВЛАСТИТЕЛЬ ДУМ В ПАРИЖЕ
Арт-экскурс в историю русского балета в библиотеке «Фолиант» к 29 апреля - Международному дню танца, к 115- летию со дня рождения легендарного артиста балета (1904- 1986)
Любите ли вы балет так, как люблю его я? Этот вид искусства как никакой другой способен преодолевать все политические, культурные и этнические границы. Он объединяет людей, позволяя им говорить на одном языке - языке танца. А в календаре есть даже специальный праздник - Международный день танца, посвященный всем стилям танца. По инициативе ЮНЕСКО с 1982 года он отмечается 29 апреля.
Именно в этот день в Литературном клубе «Прикосновение» библиотеки «Фолиант» прошел арт - экскурс в историю русского балета под названием «Серж Лифарь, русский Икар в Париже». Он был посвящен 115- летию со дня рождения легендарного артиста балета (1904- 1986), профессора Высшей школы музыки и почётного президента Национального совета танца при ЮНЕСКО.
Посмотрев компьютерную презентацию, подготовленную к 115-летию со дня рождения великого танцовщика, прослушав его биографию, тольяттинские поклонники русского балета чуть ближе прикоснулись к жизни и огромному творческому наследию Сержа Лифаря.
Узнали об основании им в 1947 году Института хореографии при парижском театре «Гранд-Опера», о чтении лекций в Сорбонне, о работе в качестве ректора Университета танца. О том, какую роль в судьбе Лифаря сыграли Сергей Дягилев, создатель и вдохновитель Русских сезонов в Париже,и Бронислава Нижинская, руководитель частной балетной студии, княжна из дома Романовых Натали Палей, французский кинорежиссер Жан Кокто и шведка графиня Лиллан Алефельдт-Лаурвиг. О том, что после окончания войны великий танцовщик был приговорен к смертной казни, но смог ее избежать…
А еще о том, как этому человеку при неимоверной ежедневной физической нагрузке и постоянной нехватке времени удалось поставить более 200 спектаклей, написать 25 книг по теории танца, воспитать 11 звёзд балета.
У всех присутствующих на вечере была прекрасная возможность полистать библиотечные книги о балете, полученные во временное пользование из фонда библиотеки искусств, а понравившиеся - взять на дом.
Итак.
Неожиданное предложение
Париж. 1958 год. 54-летний Серж Лифарь, самый знаменитый танцовщик Франции, вошел в любимый ресторан парижской богемы «Le Dome», расположенный на бульваре Монпарнас, и все официанты, включая шеф-повара, выскочили ему навстречу с поклоном - он здесь свой человек. Серж издалека увидел хрупкую блондинку Лиллан, причесанную по довоенной моде, восхитительно стройную в свои 44 года. На ней было надето что-то серебристое, облегающе-струящееся; в красивой руке - неизменный мундштук, отучить Лиллан от курения совершенно невозможно.
Лифарь не мог сообразить, когда же, собственно, они познакомились - 10 лет назад, 15, а может, и все 20? У него всегда было такое чувство, что Лиллан находилась рядом всегда: Лифарь не припоминал ни единого своего спектакля за долгие годы, чтобы во втором ряду не сидела Лиллан, неизменно роскошно одетая и в бриллиантах.
После спектакля букет Лиллан среди множества других узнать было проще простого: она всегда присылала охапку белых лилий в знак памяти своего любимого спектакля «Жизель», в котором Лифарь-Альберт появляется на сцене с букетиком именно белых лилий. Вон и сейчас на столике стоят в вазе белые лилии - приятно!
Что Серж знает об этой женщине? Она графиня, очень богата и обожает балет; Лифаря считает богом танца; несколько раз устраивала приемы в его честь в своей роскошной парижской квартире на набережной Сены.
Лиллан умна и искушена в искусстве, о живописи с ней говорить одно удовольствие. По правде говоря, Лифаря подкупает еще и то, что тонкими чертами лица и серыми глазами графиня неуловимо напоминает ему его довоенную музу - Натали Палей, любовь его молодости.
Поцеловав руку Лиллан, Серж раздраженно вздохнул. Теперь он никто, пенсионер... Что она пытается выговорить по-русски? Отчаянное смущение в ее серых глазах подсказывало, что ему не послышалось.
- Замуж меня ходить?
Вот что она сказала на его родном языке, и он сразу ее понял. Никаких вопросов о взаимной любви она ему не задавала и не требовала с него никаких клятв. Просто призналась, что любила его всегда, с тех самых пор, как впервые увидела в 1938 году в «Икаре», когда он стремительно вылетел на сцену в своем белом костюме с крыльями, в высоко зашнурованных античных сандалиях и сразил сердце Лиллан.
Услышав столь откровенное признание, Лифарь испугался, заволновался, сразу стал много говорить.
Про себя Лиллан поведала, что она шведка, ее настоящее имя Инга Лиза Нюмберг, она дочь богатого промышленника; возраст свой не скрывает: она моложе Лифаря на десять лет. Все ее браки и связи оказались неудачными: разошлась с мужем - датским графом Карлом Алефельдт-Лаурвигом, страстно влюбилась в наследника короля Непала, но он ее обманул; потом последовала долгая мучительная связь с сыном Матильды Кшесинской - светлейшим князем Владимиром Романовским-Крассинским. Собственно, с князем они расстались очень плохо, а вот с его матерью Лиллан была дружна долгие годы, и - вот сплетение судьбы! - именно Матильда в свое время привела Лиллан в театр смотреть Лифаря...
Лиллан сказала, что теперь она верит только в духовный союз. Услышав это, Лифарь резко ее перебил:
- А вот я не верю больше ни во что! И что нам делать?
Вскинув руку в элегантной лиловой перчатке, Лиллан поправила шляпу и взглянула ему в глаза:
- Давайте ждать. Время покажет...
Поначалу мысль о том, чтобы жениться на Лиллан, показалась Лифарю дикой. Он, 54-летний закоренелый холостяк, никогда не живший под одной крышей с женщиной, вдруг обзаведется супругой? Разве эта утонченная, красивая женщина разделит с ним тоску, которая никогда не закончится?
- Дайте мне испытательный срок, Лиллан. Боюсь, вам захочется бежать от меня!
Увольнение
По утрам после увольнения из театра Серж бессмысленно смотрел в окно на встающее солнце - он привык просыпаться ни свет ни заря, но теперь ему никуда не нужно спешить, он вообще не понимал, для чего приходит вечер, если это не вечер репетиции или спектакля…
В дневное время в «Гранд-Опера», как обычно, шли репетиции, но Лифарю в балетные классы заглядывать больше не хотелось. Отныне ни репертуар этого великого театра, ни подготовка танцовщиков, ни костюмы, ни декорации - все, чем совсем недавно он жил, больше его не касалось. Он просто пришел забрать свои вещи.
То и дело навстречу попадались люди, театр всегда был набит, как улей, и каждый, здороваясь с Сержем Лифарем, заученно повторял:
- Добрый день, месье директор.
- Добрый день. Но я больше не директор.
В ответ широко раскрытые глаза. Не знают? Притворяются? Надеются выслужиться на всякий случай? Театр, особенно такой огромный, как Парижская Опера, - сложный, не поддающийся никакой логике организм. Вообще не ясно, как он функционирует и до сих пор не уничтожил сам себя интригами, подсиживанием, деспотизмом старших по отношению к младшим. Просто удивительно, что Лифарю - чужаку, эмигранту, - удалось здесь продержаться почти 35 лет!
Вот его кабинет наверху, помпезные тяжелые двери... Все афиши Сержа Лифаря и его фотографии из разных балетов, которыми сплошь были оклеены стены кабинета, сняты, скатаны в трубочки и свалены в сторону. Зачем новому директору любоваться чужой славой? Лифарь был Икаром, Орфеем, Зигфридом, Альбертом, властителем дум Парижа более 30 лет, теперь он никто, и его завтра забудут.
Лифарь нервно огляделся. Исчезло что-то очень важное и очень дорогое. Не было портрета покойного Сергея Павловича Дягилева, висевшего здесь с незапамятных времен. Человека, которому французский балет и лично Серж Лифарь обязаны славой. Лифарь стал рыться в сваленной в углах утвари. Портрета Дягилева нигде не было, а он рассчитывал забрать его с собой, в свою грядущую неизвестность, куда-нибудь, где он пристроится доживать свой век.
Сержу вспомнились последние дни Вацлава Нижинского, его изуродованные болезнью ноги - распухшие, огромные, страшные. Как он завидовал когда-то легким ногам Нижинского, его кошачьему прыжку! И как тягостно все закончилось - бессмысленной улыбкой, мерным покачиванием головы, словно у китайского болванчика, - короче, домом для умалишенных! А ведь его родная сестра, Бронислава Нижинская, стала первым педагогом Сержа еще в далеком Киеве!
Нижинская не любила Лифаря, сравнивала его с братом и кривила губы. Она выпила из него немало крови и много раз вставляла палки в колеса. Еще до войны Нижинская уехала в Америку да, кажется, так там и осталась: нюх крысы, чуявшей приближавшуюся катастрофу, у нее всегда был. Но, если бы не Нижинская, Серж скорее всего уже лет 30 назад погиб бы где-нибудь в бою под Киевом, ведь все шло к этому.
«Я знаю, что Вы из России…»
Из вежливости Серж решил пригласить Лиллан в гости: от Дягилева ему досталась уникальная коллекция живописи и книг, позже он и сам ее существенно пополнил.
Графиню Лиллан Алефельдт ждало настоящее потрясение: она отказывалась верить, что великий Лифарь, многолетний директор Парижской Оперы и ее главный солист, жил в гостинице! Графиня замялась перед входом в небольшой отель на улице д’Орсе и лукаво взглянула на Сержа, думая, что тот сейчас рассмеется и подтвердит, что разыгрывает ее. Однако породистое лицо Лифаря с крупными, скульптурными чертами сохраняло полнейшую невозмутимость.
И вот он уже ведет растерянно семенившую за ним Лиллан в свой номер; лет 7 он здесь уже коротает, не меньше, - обычный трехкомнатный номер с тесноватой спальней, небольшой квадратной гостиной и кабинетом.
- И вы всегда так жили? - пролепетала графиня.
Ей-то думалось, что она по меньшей мере окажется где-то вроде послевоенного замка давнего друга Лифаря - Пикассо: разве Серж менее велик, чем Пабло?
Серж посмеивался над ее трогательным недоумением: ну а зачем ему квартира? Жены никогда не было, готовить он не умеет, на уборку времени нет, к интерьерам совершенно равнодушен, так же как и к вещам, разве что любит хорошие ботинки, чтобы ногам - его главному рабочему инструменту - было удобно. Все свои деньги он тратил на антикварные книги и картины, ни домами, ни яхтами, ни островами, ни машинами не обзавелся…
- Ну что, Лиллан, признайтесь - разочарованы, что поторопились? Вы ведь ничего не знаете обо мне, а главное, вы не знаете меня!
Она упрямо мотнула головой и принялась раскуривать сигарету в своем вечном мундштуке, наполняя комнату пряным ароматом дорогого табака.
- Я знаю, что вы из России…
Серж улыбнулся, потом вздохнул. Из Киева, если быть точным, он сбежал в Париж в 19 лет. Как об этом рассказать человеку, всю жизнь прожившему на Западе? Едва ли воображение этой милой женщины, похожей на упрямую девочку, могло вместить фантасмагорию юности Лифаря.
Рухнувшие мечты
...Революция застала его прилежным двенадцатилетним учеником киевской гимназии; семья Лифарь была не из бедных: его отец Михаил Яковлевич служил канцелярским чиновником в Департаменте водного и лесного хозяйства, мать Софья Васильевна была дочерью крупного землевладельца. Рядом с Сережей росли еще два брата и сестра. Все они, к счастью, после революции оказались за границей, правда, отцу впоследствии приходилось писать в советских анкетах: «детей нет», иначе его расстреляли бы.
Двенадцать военных насчитывалось в семье Лифарей, и Сергей мечтал стать тринадцатым. Впрочем, подростком он передумал в пользу музыки. В Киевскую консерваторию мальчика приняли легко, и будущее пианиста-виртуоза казалось близким и совершенно реальным. Все карты перепутала революция, после которой в Киеве началось что-то несусветное: власть за два года менялась 18 раз; город занимали то немцы, то гетман, следом пришли поляки, и на какое-то время Киев стал центром белого движения.Потом его оккупировали красные.
Как объяснить Лиллан, что, например, означает реквизированная квартира?
Благополучие счастливой семьи Лифарь на Софийской площади разрушилось в одночасье, вместо 8 просторных комнат им оставили две тесные клетушки, где раньше располагалась прислуга.
Дальше - хуже. В 1921 году белые снова оживились, и генерал Драгомиров решил бросить в бой пятьдесят воспитанников киевской гимназии, включая Лифаря, зачисленного в 34-й Сибирский полк. Мальчиков вывели на поле боя, и почти сразу рядом с ними с чудовищным грохотом разорвался крупнокалиберный снаряд. Оглушенный взрывной волной, Серж оказался завален песком, сыпавшимся со всех сторон; правая рука была вся в крови.
На этом война для Лифаря закончилась, но с ней навсегда рухнули и мечты стать пианистом.
Голод был наименьшим из зол: чекисты забрали деда, разорили родовую усадьбу. Когда красноармейцы выводили лошадей, бабушка кинулась на солдат с кулаками, и ее сразил выстрел в упор.
«Ты- то что здесь забыл?»
...В балетную студию Брониславы Нижинской 16-летний Серж попал совершенно случайно: товарищ предложил зайти посмотреть, как танцует его сестра. Ученики в тот день танцевали под любимую Сержем прелюдию Шопена, он замер как вкопанный, не в состоянии оторвать глаз от этого чуда.
Вся его любовь к музыке показалась в тот момент неказистой младшей сестренкой, отошедшей на второй план перед новой внезапной любовью. Танец... Танцевать. Служить этой божественной красоте. В сером подвале студии, посреди разрухи и страха перед будущим его охватило чувство, будто он встретил ангелов... К горлу подступил комок, он так и простоял в оцепенении до последней минуты репетиции.
- Чего глазеешь? - недобро покосилась на него Нижинская. - Ты-то что здесь забыл?
На следующий день Лифарь прибежал в студию с просьбой взять его в ученики.
Нижинская высмеяла его при всех, заявив, что в 16 лет балету учиться невозможно, - он упустил 10 лет.
- К тому же ты горбатый! - безжалостно заявила Бронислава, и бедный Сергей помчался на медосмотр, чтобы взять справку, что горба у него нет. Однако антипатию Нижинской перебороть было невозможно, и тогда Сергею посоветовали пойти в городскую студию для рабочих - туда принимали всех желающих; советская власть заставила высокомерную Нижинскую преподавать там бесплатно. Юный Лифарь стал ее самым нелюбимым, самым неспособным учеником. Она обзывала его и бездарью, и косолапым медведем, и олухом, но он терпел.
Трудная дорога в Париж
В 1921 году семья Нижинской бежала в Париж, и вскоре оттуда пришла телеграмма: «С.П. Дягилев просит для укомплектования своей труппы пять лучших учеников мадам Нижинской».
Лифарю, первый раз услышавшему тогда имя Дягилева, объяснили, что это
антрепренер русского балета в Париже и от него там зависит все. Сергей тут же решил, что должен ехать в Париж во что бы то ни стало. С чего он это взял? Ведь его лично никто не приглашал, а совет бывшей студии Брониславы и не думал включать самого отстающего ученика в состав претендентов.
И вдруг - удача: отказался один парень, испугавшись долгой непредсказуемой дороги. Чудом Лифарь влез на его место пятым; и вот они уже стоят перед воистину неразрешимой проблемой: как выбраться из запертого на все замки советского Киева?
Впоследствии Лифарю не раз предлагали сделать фильм о его юности, но он отказывался - даже десятки лет спустя было жутко вспоминать ужас тех месяцев. Отец, сразу одобривший план Сережи, нашел какого-то контрабандиста, и тот за немалые деньги помог выбраться из Киева в Варшаву.
И вот холодная октябрьская ночь 1922 года, Лифарь, одетый в поношенную шинель, с винтовкой в руках, и с ним еще пятеро ребят трясутся на подводах в сторону границы, лошади пофыркивают, а сердце у Сережи уходит в пятки. Два километра всего оставалось до нейтральной зоны, когда их вдруг арестовали. Лифаря тогда чудом не расстреляли, вместо этого посадили в камеру, где лежали умирающие от тифа. Весь пол был буквально усеян вшами.
Сергей решил, что единственное спасение - стоять. И простоял четыре дня и четыре ночи, в отчаянии подумывая, не выпрыгнуть ли из окна, - камера находилась на втором этаже.
- Одна мысль остановила меня: а что, если я переломаю ноги и останусь на всю жизнь калекой? Танцор без ног …
Вторая попытка оказалась удачной, и в конце концов он попал в Варшаву, откуда поездом добрался до Парижа. Впоследствии Сержу часто вспоминались глаза матери в минуту прощания, когда она благословила его и перекрестила дрожащей рукой. Больше он никогда не видел родителей, хотя письма худо-бедно доходили, но что расскажешь в письмах? Лифарь знал, что мать умерла от холеры в 1933 году, через год отец снова женился. Мать он пережил на 11 лет…
Не ко двору
О Сергее Павловиче Дягилеве, создателе и вдохновителе Русских сезонов в Париже, 19-летний Серж Лифарь постоянно думал, еще не видя его в глаза.
С чего, интересно, он взял, что Дягилев вообще заинтересуется им, маленьким, жалким и совершенно неопытным танцовщиком, каким он тогда явился в Париж?
Нижинская, увидев Лифаря, в ужасе затрясла головой, вопрошая, зачем сюда явился этот бездарь? На второй же день в балетной студии был устроен экзамен новым ученикам. Дягилев оказался плотным, холеным, слегка седеющим человеком с живыми дерзкими глазами и очень энергичными движениями. Сам никогда не учившийся танцу, в балете он разбирался превосходно, а на таланты у него было абсолютное чутье.
- К станку! - услышал Лифарь и, весь мокрый от волнения, вцепился скользившей рукой в гладкую палку станка. Ноги заклинило, и третья позиция вышла, как у косолапого медведя. Ну а когда дело дошло до аллегро, Лифарь совсем стушевался, ему не давался даже простейший пируэт. Дягилев молча хмурился и вдруг, с яростью швырнув трость в стену, выскочил из зала. За ним следом кинулась бледная Нижинская. Баритон Дягилева раскатом гремел по всему коридору:
- Броня, вы обманули меня! Кого вы вызвали? Этих неучей? Самый маленький вообще никогда не занимался у станка. Отправляйте их немедленно обратно в Россию. Завтра же!
Лифарь, «самый маленький», до конца жизни не забыл злобного взгляда красной, растрепанной Нижинской, выбежавшей от Дягилева. Она просто испепелила Сержа этим взглядом:
- Убирайся отсюда, гаденыш, ну, живо! Никуда я тебя отправлять не буду, сам катись, куда хочешь, и не попадайся мне больше на глаза!
Под лестницей студии Лифарь рыдал с таким безнадежным, горьким отчаянием, что одной из учениц Нижинской - Нюсе Воробьевой - стало его жаль.
- Ну ты, хлюпик, давай показывай, что умеешь!
Оказалось, умел Лифарь куда больше, чем продемонстрировал Дягилеву.
Нюся начала заниматься с ним с шести утра до половины восьмого и с 11 вечера до полуночи. Поселился Лифарь, как собачонка, под лестницей, спал на своей единственной курточке, отчаянно голодал, таская иногда фрукты и овощи с рыночных прилавков.
Поскольку появляться в студии Лифарю было запрещено, приходилось репетировать пируэты и прыжки на улице, что он и делал, выходя на театральную площадь после полуночи. Однажды вдруг услышал, что кто-то ему восторженно хлопает, и испуганно оглянулся. Перед ним стоял сам Дягилев, который не поверил своим глазам, узнав в парнишке того самого «бездарного воробушка».
- Ну-ка, еще давай!
И Лифарь не меньше часа прыгал и выделывал пируэты на освещенной фонарями пустой площади перед театром. Так его взяли в труппу...
В кабале
Прежде, чем стать солистом, Сержу несколько лет пришлось отстоять в кордебалете, исполняя пустяковые роли типа мальчика с гармошкой в «Свадебке» Стравинского. Дягилев положил ему крошечное жалованье, которого едва хватило на то, чтобы снять 6-метровую конуру на улице Урс и 20 часов в сутки посвящать занятиям.
В конце концов Дягилев решил, что Серж достоин того, чтобы получить нормальную балетную выучку, и отправил его за свой счет в Турин к последнему великому европейскому учителю старой школы Энрико Чеккетти. Тот оказался злобным, свирепым старикашкой, нещадно избивал Сержа своей отстукивающей такт палкой. Неделями с тела юноши не сходили синяки. Была адская боль и обида, и злость, и, честно говоря, хотелось плюнуть в лицо маэстро и уехать из Италии. Да куда ему было деваться? Ведь он в кабале!
Мало кто знает, какой страшной физической болью заплатил Лифарь за свой первый успех. Дягилев наконец доверил ему ведущую роль Борея в балете «Зефира и Флора», а там огромное количество прыжков, просто летать надо по сцене. Летящего Сержа задел в воздухе пируэт его партнерши Даниловой - и он камнем рухнул на сцену, вывихнув обе ступни. Об этом знал только врач.
Ступни Лифаря вышли из суставов, и ногам был необходим полный покой в течение полутора месяцев. А премьера назначена, Дягилев надеется - пришлось выходить на сцену! Три раза за время спектакля ступни Лифаря выходили из суставов, и врачу приходилось их вправлять!
После премьеры балета Баланчина «Блудный сын» с Лифарем в главной партии Серж окончательно выбился в первые танцовщики, Дягилев в него поверил. Первый спектакль «Блудного сына» был незабываем, за дирижерским пультом стоял сам автор - Сергей Прокофьев, а Лифарь тогда впервые понял, что такое жить в танце; после окончания публика от восторга неистовствовала, его вызывали 75 (!) раз, многие в зале плакали.
- Я играл себя, свою жизнь, только сам я так никогда и не вернулся к отцу, - рассказывал Серж.
Самовольные марсельские каникулы
Балет - это постоянное насилие над собой, преодоление, боль, сущий ад, в рай попадаешь только иногда, во время спектакля, да и то на мгновения. В гримерке уже понимаешь, что ты снова в аду - ноги распухают, пот льет градом, танцовщик издыхает от усталости, не остается никаких желаний, только бы дотащить тело до постели, гоня мысль о том, что завтра ровно в восемь утра нужно снова стоять у станка. Все балетные - рабы…
Привкус и соблазн свободы в театр неожиданно принес появившийся там Жан Кокто. Он написал либретто к балету Дариуса Мийо «Голубой экспресс», и Дягилев сразу загорелся его ставить. На первый взгляд, в Кокто не было ничего особенного особенного - худой, жилистый, с ироничной улыбкой, вечно в черном. После одной из репетиций Кокто подмигнул Лифарю:
- Слушай, бежим отсюда! Тебе не осточертело их ублажать? Ты похож на дрессированного циркового медведя, ну разве что пограциознее!
Очертя голову Лифарь кинулся вслед за искусителем, и это были, возможно, самые счастливые две недели в его жизни. Дягилеву Серж соврал, что «заболела родственница под Парижем» и ему необходим отпуск. Никакой родственницы, понятно, не существовало и в помине, они с Кокто отправились в Марсель и бродили целый день по суетливому и шумному порту, наблюдая ленивую перебранку матросов.
Кто-то подарил Кокто барабан, и он, страшно довольный, оглушительно бил в него до самого Парижа, а Лифарь помогал, выстукивая ногами чечетку. Внутри барабана оказался кокаин. Таким способом Кокто затоваривался им у своих марсельских приятелей. Лифарь поначалу наотрез отказывался попробовать кокаин, а потом сдался, куда деваться? Счастье, что ему сразу стало плохо, иначе бросил бы балет и стал бы кокаинистом, как друг Жан.
Зато алкоголь пошел прекрасно, Кокто таскал Сержа в знаменитое монпарнасское кафе «La Rotonde», где собиралась парижская богема - и Пикассо, и Рэй, и Дюшан, и Модильяни, кого там только не было в те годы... Со временем Лифарь стал их любимой моделью, у него в архиве сохранились десятки портретных набросков, сделанных беззаботными гениями, всегда веселыми, всегда свободными и в любое время пьяными.
Разнос Дягилева
Ревность Дягилева оказалась страшной; увидев Лифаря после «отпуска» он пошел на него, как взбесившийся бык с налитыми кровью глазами. Завязалась драка, но более легкий Серж успешно уворачивался от ударов.
- Ты прошляешь весь свой талант! - орал Дягилев, и его полные красные губы тряслись от обиды и возмущения. - Я вывел тебя в солисты, скотина!
Все так. Мало того, что Дягилев вывел Лифаря в солисты, он заодно и глаз на него положил. Они сходились и расходились, но до самого конца Дягилева не покидало чувство собственности по отношению к Лифарю, он стерег его, как цепной пес, хотел знать, что его танцовщик делает каждую секунду, и каждая секунда жизни Лифаря должна была принадлежать либо балету, либо Дягилеву лично. Если в театре теперь появлялся Кокто, Дягилев мог запросто запереть Лифаря в репетиционном классе, а ключ унести с собой.
Сергей Дягилев умер на руках Лифаря 19 августа 1929 года от тифа в любимой Венеции. Предчувствуя конец, он попросил Сержа вызвать из Парижа своих ангелов-хранителей - обожавших его Коко Шанель и ее подругу Мисю Серт, богачку, меценатку и музу многих музыкантов и художников. В их присутствии мечущийся в жару Дягилев взял с Лифаря слово, что тот «примет на себя весь балет в «Опере»». Конечно, Серж обещал это умирающему другу, не сомневаясь, что никто никогда ему, 26-летнему мальчишке, «весь балет» не доверит.
Но Лифарь ошибался. Дирекция, видимо, по просьбе самого Дягилева, подписала с Сержем контракт, согласно которому он становился главным балетмейстером, хореографом и солистом-исполнителем балетной труппы «Гранд-Опера».
Террариум
Звучало все это бесподобно красиво, и на пышном приеме в честь Лифаря в присутствии президента, министра культуры и 450 гостей произносились хвалебные речи, рекой лилось шампанское. Сержу казалось, что впереди его ждет нескончаемый праздник… Какое заблуждение! Совсем скоро Серж обнаружил себя в террариуме, полном ядовитых змей, улыбчивых, милых и зверски талантливых.
Когда три его примы - Анна Павлова, Ольга Спесивцева и Алиса Никитина - боролись за роль Жизели, мало того, что в их балетных туфлях оказывались булавки, а в репетиционном классе кто-то случайно проливал масло, и в самый горячий момент Павлова, например, подворачивала лодыжку.
Случались истории и поинтереснее: когда сам Лифарь должен был танцевать в «Жизели» со Спесивцевой, за час до спектакля выяснилось, что бесследно пропала из дома на бульваре Сен Жак престарелая мать Ольги. Вместо того чтобы готовиться к спектаклю, Лифарь названивал в полицию, рядом истерично рыдала Спесивцева. Серж умолял Ольгу взять себя в руки и выйти на сцену, она визгливо кричала, что знает, чьих это рук дело, и вцеплялась в волосы Павловой, единственной, кто мог заменить ее в этом спектакле.
Лифарь бесился: ни одна партнерша не готова к выходу; кордебалетные хихикали, дирижер рвал на себе волосы - это было просто черт знает что! В итоге спектакль в тот день был сорван. Как выяснилось позже, свою мать Спесивцева сама заблаговременно сопроводила в кафе, чтобы сорвать Лифарю спектакль. Все знали, что Спесивцева, хоть и на 10 лет старше Лифаря, сохла от любви к нему. Красавица с лицом Мадонны и истеричным характером подкарауливала Сержа в углах театра, раздевалась перед ним и требовала, чтобы он ее «попробовал».
У Ольги с Лифарем случались и ссоры, и стычки. Серж мог накричать на нее, бывал несдержан и груб, однажды даже расколотил цветочный горшок, когда Ольга заупрямилась дольше держать арабеск. Иногда она прямо-таки боялась его:
- Я чувствовала в нем силу, - призналась потом Ольга Александровна графине Толстой. - Мне очень ее не хватало в Париже, я нуждалась в поддержке. А вы знаете, какие поддержки были у Лифаря? Как ни у кого!.
Осенью 1932 года Ольга репетировала с Лифарем новый балет, они прошли самые трудные места партии, и вдруг Ольга резко остановилась, положила руки ему на плечи и заглянула в глаза:
- Серж, ты ведь любишь меня? Когда же наконец ты мне признаешься?
Лифарь посмотрел на нее с таким изумлением, что Ольга отпрянула.
- Оля, опомнись! - Серж попытался взять ее за руку. - Ты разве не знаешь?
- Что не знаю?
Лифарь потом вспоминал, как потряс его этот по-детски невинный вопрос. Конечно, в Ольге было много инфантильного и отрешенного, она всегда жила, по его словам, «между мечтой и действительностью», но не до такой же степени! Весь театр, если не весь Париж, судачил об их связи с Дягилевым, и только Спесивцева ничего не желала знать.
- Нет, Оля, я люблю не тебя.
Серж никак не мог предположить, что случится дальше. Ольга пронзительно закричала и метнулась к открытому окну. Она висела на десятиметровой высоте над площадью Оперы, когда неимоверным усилием Лифарь схватил ее за руку. На помощь ему подоспел пианист Леонид Гончаров. Ольга кусалась, царапалась, кричала, пытаясь вырваться. С огромным трудом Лифарь сумел кое-как утихомирить ее и отвезти домой.
Во время последовавшей за этим двухмесячной депрессии Лифарю приходилось ежедневно являться к ней на дом с цветами и увещеваниями, иначе она обещала покончить с собой.
Как же он устал! На творчество, на его личное творчество, на постановку собственных балетов оставалось совсем мало сил и времени.
За жесткие нововведения Лифаря в театре недолюбливали и давали это понять в самый неподходящий момент. Например, он категорически запретил входить в зал после третьего звонка - всем опоздавшим возвращали билеты, поскольку его капризные примы жаловались, что зрители смотрят не на них, а на украшения опоздавших дам. Вечно опаздывавшие к началу Коко Шанель и Мися Серт теперь злились на Лифаря и вычеркнули его из списка своих друзей и гостей. То же самое сделала благоволившая раньше к Сержу Матильда Кшесинская, считавшая моветоном вход в зал до третьего звонка.
Еще более непопулярным стал запрет Лифаря бросать на сцену цветы. А все потому, что часто поклонники подносят пышные букеты приглянувшимся юным девочкам из кордебалета, в то время как разъяренная прима может не удостоиться за весь вечер ни единого цветочка. Отыграется-то она на Лифаре, громко вопя, что он разучился делать поддержки и оставил на ее теле синяки. Еще и доктора вызовет для пущей убедительности. И громким шепотом, так, чтобы все услышали, добавит, что Лифарь нынче прыгает как слон, отдавил ей все ноги, а вот Антон Долин чудо как хорош в прыжках, но его зажимают.
Чтобы управлять этим громадным террариумом под названием Опера Гарнье, надо родиться хитрым интриганом и манипулятором. Но эти качества напрочь отсутствовали у Лифаря. Дома, вернее, в очередном отеле, заменявшем ему кров, Серж принимался в сотый раз марать бумагу, составляя просьбу об увольнении с поста главного балетмейстера, и всякий раз рвал ее, понимая, что его тотчас отстранят и от главных партий.
Фуэте на крыше
В августе 1932 года совершенно случайно, в Венеции, на могиле Дягилева, куда ежегодно наведывался Лифарь, он столкнулся с воздушным, почти бесплотным видением. Барышню звали Натали Палей, и она тоже была из России - хрупкая, сероглазая, нежная и совершенно неземная. Серж почти не удивился, когда Натали призналась, что она княжна из дома Романовых, дочь дяди Николая II - Павла Александровича.
Впрочем, здесь, в Париже, все они просто беженцы, эмигранты. Кто, как не Лифарь, это понимал?
К моменту их знакомства Натали была женой главы модного дома - Люсьена Лелонга. Сержу хотелось опекать, носить на руках, охранять, и пока они недолго находились в Венеции, Лифарь отдался порыву, и она не возражала. Потом в Париже на всех спектаклях Натали сидела в первом ряду и пожирала его глазами.
Как, оказывается, прекрасно кормить голубей на парижских площадях, кто бы мог подумать! Или вместе прогуливаться по Монпарнасу, разглядывая новые картины художников; ощущать легчайшие удары кружевного зонтика Натали, когда она в чем-то с ним не соглашалась…
Все наручные часы Лифаря давно лежали на дне Сены стараниями Палей. Как женщине не возненавидеть его часы и тот обреченный взгляд, который Серж так часто на них бросал! Они звали его обратно в тюрьму - так Натали прозвала театр. Репетиция! Совещание! Прогон! Ну а дальше все скучно: виноватый взгляд, отчаянный поцелуй и убегающие протяжными балетными прыжками знаменитые ноги Лифаря.
Серж познакомил ее с Кокто, и случилось невероятное: не питающий интереса к женщинам Жан влюбился в Натали с первого взгляда и принялся со страстью вербовать в свой мир, собираясь в будущем снимать в своих фильмах.
Однажды зайдя к Кокто, Лифарь застал у него Натали, оба были под кайфом.
- Уходите, Серж, вы директор! - игриво воскликнула Натали.
- Директор, - издевательски вторил ей Кокто. - Но как танцует!
- Икар, вы не могли бы отсюда спланировать на соседнюю крышу? - произнесла Натали и соблазнительно улыбнулась.
Сорвав с окна Кокто черную бумагу, Лифарь распахнул настежь ставни, и в комнату ворвалось непрошеное солнце.
- Спланировать на соседнюю крышу, мадам? А если вместе с вами?
Схватив Палей, как хватают сопротивляющуюся кошку, он одним прыжком оказался на плоской крыше (Кокто занимал последний этаж.) Мелькнула шальная мысль прыгнуть вниз вместе, но это будет так неэстетично!
Насвистывая мелодию из «Икара», Лифарь поднял вопящую от ужаса Натали вверх на своих тренированных руках и методично, тщательно, выверенно, так что и покойный Дягилев не придрался бы, стал накручивать 32 фуэте. На крики примчался Кокто и... замер. Когда Палей, почти потерявшую сознание, Серж опустил на землю, Кокто возопил:
- Боже, это был великий фильм, великий кадр! Почему никто не снимал, черт дери! Как теперь я это повторю?
Лифарь никогда не умел прощать обид, а с годами болезненная гордость стала и вовсе его напастью, поэтому он отказался от Палей и одновременно от дружбы с Кокто. Перед самой войной Серж узнал от общих знакомых, что Палей забеременела от Жана, но у нее случился выкидыш, и Кокто возненавидел ее за это. Вскоре она развелась с Лелонгом и навсегда уехала в Америку.
«Я - не предатель и не брошу своих танцовщиков на произвол судьбы!»
Время шло, и обиды продолжали копиться: на друзей, на неудавшуюся любовь, на подчиненных, на партнерш, на вечный дефицит времени, на свое тело, отказывающееся иногда подчиняться и устраивающее забастовки. По утрам не гнулись колени - от перегрузок начинался артрит. Натруженные мышцы шеи болели так, что невозможно было голову не повернуть. Вместо утреннего кофе и половины папиросы - его обычная норма! - следовал нервный звонок массажисту, к восьмичасовому классу нужно быть в форме.
Вдобавок ко всему грянула война. Париж сдали немцам без боя, и этот сразу опустевший, почерневший и ссутулившийся город вызвал в памяти его родной Киев времен лихолетья. Лифарь остался практически единственным, кто принимал решения за весь театр.
Со всех сторон советовали свернуть репертуар, уехать, скрыться, не пустить немцев в культурное святилище Франции. К нему приходил давний друг, танцовщик Жан Трюэль, уговаривая бежать в Лондон.
- Я не предатель, - ответил ему Лифарь, - и не брошу своих танцовщиков на произвол судьбы!
Осенью 1942 года в Париж наведался фюрер; одной из целей его поездки было посетить балет. Серж хорошо запомнил страшный момент: живший неподалеку от театра, он видит сквозь приоткрытую занавеску, как автомобили нацистов съезжаются к театральной площади, а там - пусто, мертво - входные двери закрыты, света нет.
Нацистов встречает объявление: «Сегодня спектакль отменен в связи с болезнью солиста». Каким-то образом Лифарю сошло это с рук.
В другой раз его вызвали в приемную Геббельса с требованием подарить Гитлеру портрет Вагнера работы