Мы с Майклом понимали, что нам необходимо примириться, но открытая конфронтация была не в его духе. В действительности, восстановление нашей дружбы заняло некоторое время. Поначалу отношения были не те, что прежде, но мы снова начали общаться, разговаривая друг с другом время от времени в 2006.
Майкл с детьми жил в Лас Вегасе, периодически возвращаясь в Лос Анджелес, чтобы защищать себя в суде в ходе одного из множества негромких исков, которые продолжали досаждать ему. Всякий раз, когда он звонил, я ощущал, что между нами по-прежнему есть дистанция. Он хотел поговорить, услышать мой голос, но для серьезного разговора с ним, в котором я нуждался, время было неподходящее. Мы оба избегали говорить о главном. Он спрашивал, над чем я сейчас работаю, чем занимаюсь. Я рассказал ему об офисе на Манхэттане и поделился новостями о тех проектах, над которыми работал. Я никогда не забывал благодарить его, повторяя: «Если бы не ты, я бы не смог думать и действовать так, как сейчас». Я помню, как он говорил мне: «Фрэнк, сделай сначала что-нибудь одно. Заверши одно дело. Не нужно работать одновременно над тремя сотнями разных задач. Так ты вообще ничего не сделаешь».
Он был прав. Я занимался тремя сотнями вещей одновременно. Я думал, что это нормально, поскольку мы с ним всегда так делали. Но Майкл был солидной компанией, в то время как я только начинал свой путь.
Наши беседы были недолгими. Он не хотел говорить о суде, конфликте между нами — ни о чем подобном. Ситуация не была разрешена, но чем больше я с ним говорил, тем отчетливее понимал, что судебный процесс был для него настолько тяжелым переживанием, что он не хотел вспоминать о нем. В то время как мне было нужно поговорить с ним о некоторых вещах, чтобы двигаться дальше, Майкл был ранен слишком глубоко этими вещами, чтобы их обсуждать. Общаясь со мной, он должен был снова оказаться лицу к лицу с болью, он просто не был к этому готов.
Но вскоре он начал говорить нашим общим друзьям, как он по мне скучает и как хорошо идут у меня дела. Он рассказывал людям, что все время со мной разговаривает и что все прекрасно. Это не было правдой, но Майкл понимал, что его слова дойдут до меня. Я знал, как сильно Майкл не любил конфликты, и понимал, что это был способ докричаться до меня, вместо того, чтобы просто снять телефонную трубку.
Обычно звонки от Майкла раздавались неожиданно. Однажды, весной 2007 года, зазвонил телефон, и это был Майкл — он просил меня приехать к нему в Ирландию. Со дня оглашения вердикта прошло два года, а мы все еще не обсудили ни одну из тех проблем, которые сформировались под влиянием суда. Майкл говорил со мной всего минуту, но я почувствовал, что то был первый раз со времен процесса, когда он сделал шаг мне навстречу, выразил желание повидаться со мной. Я сказал, что буду рад приехать к нему. Он ответил: «Хорошо, тогда я попрошу кого-нибудь связаться с тобой, чтобы организовать поездку».
Два дня спустя мне позвонила Раймона Бэйн, менеджер по связям с общественностью из команды Майкла и его личный помощник, которая в то время (очень недолго) управляла его империей. (Позднее она тоже подаст на него в суд). Ее слова шокировали, их было невозможно забыть:
· Что касается господина Джексона, - объявила она — если вы приедете в Ирландию, вас арестуют.
Мне потребовалось немного времени, чтобы осознать смысл ее слов. Может, я не расслышал?
- Подождите минутку, - сказал я. Я был в своем офисе и моментально связался с отцом. Я устал от того, что мне постоянно приходится выступать одному против всех. Мне был нужен свидетель. Раймона Бэйн тоже подозвала кого-то к телефону.
- Я из полиции, - сказал голос. - Если вы приедете в Ирландию, вас арестуют.
· Вы что, шутите? - сказал я. - О чем вообще речь?
· Майкл говорит, что вы звоните ему в студию с угрозами, - ответила Раймона Бэйн.
Это уже было слишком. Я даже не знал, где Майкл работает! Тут заговорил мой отец:
· Не знаю, кто вы, но это Доминик Касио. В течение двадцати четырех часов я буду ждать звонка от Майкла. И это он говорит после двадцати лет дружбы? Это неприемлемо.
На следующий день Майкл позвонил моему отцу и извинился. Он сказал, что ничего не знал об этом телефонном разговоре. Я до сих пор не знаю, сделала ли Раймона, по какой-то причине, прямо противоположное тому, о чем просил ее Майкл, или же он, под влиянием своей паранойи, передумал звать меня в Ирландию.
Майкл сказал моему отцу, что извинится передо мной, но так и не позвонил. Возможно, ему было стыдно или же он решил, что приедет лично повидаться со мной.
Глава 23. Часть 2.
В пятидесятый день рождения моей матери, 19 августа 2007 года, мы устроили вечеринку-сюрприз в нашем доме в Нью Джерси. Вечером, когда разошлись гости, на пороге появился Майкл. За ним вереницей следовали трое его детей, черный лабрадор по кличке Кэния и кошка.
Мой отец позвонил мне в офис и сказал: «Думаю, тебе стоит приехать сегодня вечером домой, но смотри, чтобы с тобой никого не было». Как только он произнес эти слова, я понял, что Майкл у нас в гостях.
Я не видел своего старинного друга три года – с тех пор как был в Неверленде, когда ему только-только предъявили обвинения. В тот вечер я отправился в Нью Джерси. Я был рад увидеть его и детей, но притворяться, что произошедшее между нами давно в прошлом и дела обстоят прекрасно, я никак не мог. Я сказал Майклу:
- Нам надо поговорить.
- Хорошо, - ответил он.
В разговор вклинился Эдди, который в тот период считал себя защитником Майкла. «У вас пять минут», - самоуверенно объявил он. Мой брат был убежден в том, что я предал Майкла. Я бы вел себя точно так же, если бы считал кого-то виновным в подобном поступке.
- Что ты говоришь? У меня пять минут, чтобы побеседовать с господином Джексоном? – огрызнулся я.
Я был вне себя и, повернувшись к Майклу, продолжил:
- Ну, как? У меня пять минут, чтобы пообщаться с тобой?
- Я этого не говорил, - ответил Майкл и с этими словами направился вслед за мной в комнату, которая когда-то была моей, а теперь Эдди превратил ее в звукозаписывающую студию. Эдди шел за Майклом попятам. Я попросил брата уйти, но он отказался.
- Нет, тебе лучше уйти, - сказал ему Майкл и Эдди нехотя подчинился.
- Прежде всего, хочу сказать, - начал я, обращаясь к Майклу – что если мне потребуется несколько часов, чтобы поговорить с тобой, я так и сделаю.
- Фрэнк, успокойся, - сказал Майкл. – Ты же знаешь своего брата.
Эдди, который стоял за дверью, постучал и хотел войти, но Майкл сказал ему:
- Все в порядке. Нам надо поговорить.
Я посмотрел на Майкла… и заплакал.
- Как ты мог допустить такое? – взывал я. – Ты знаешь меня лучше, чем кто бы то ни было. Знаешь, что я за человек. Как ты мог позволить людям нас поссорить? Почему ты поверил им? Почему ты захотел им поверить? Ты говоришь, я тебя предал. Как же я сделал это?
Вопросы, которые переполняли меня на протяжении трех лет, вырвались наружу, один за другим. Где-то посреди этого потока я сказал Майклу:
- Запомни, моя совесть чиста. Я не сделал ничего плохого и не сожалею ни об одном поступке. Я всегда был готов поддержать тебя любым возможным способом. Ты говорил, что тебя часто предавали. Ты научил меня быть верным, я был им. Я всегда был верен тебе и останусь таким навсегда. А где была твоя верность?
Майкл был спокоен.
- Ну, мне сказали, что ты не хочешь давать показания в суде. Ты не собирался выступить в мою защиту, когда я в этом нуждался. Меня это ранило. После всего, что я для тебя сделал… - ответил он.
- Кто тебе это сказал? – спросил я в гневе. – Это неправда. Твой адвокат, Том, сказал Джо, моему адвокату, что в моих показаниях нет необходимости.
- Не помню, кто это был. Кто-то сказал мне об этом.
- Кто же? – продолжал настаивать я.
- Я не помню. Сказали и все.
Майкл говорил со мной, лежа на кровати, ноги кверху, и отдыхал, дав мне возможность выговориться.
- Кто тебе сказал? – негодовал я.
Этот вопрос сводил меня с ума несколько лет. Я пытался успокоиться, но контролировать эмоции было нелегко.
- Ты говорил, что ничего подобного никогда не случится, - наконец, ко мне вернулась способность говорить спокойно. – Когда я только начал работать с тобой. А теперь ты всем рассказываешь, что я тебя предал, что я не поддержал тебя.
Я шагал взад-вперед, как я обычно делаю, перед кроватью, на которой лежал Майкл.
- Но на самом деле все было не так. А ты не позвонил мне, чтобы узнать правду, потому что предпочел поверить тому, чему хотел поверить – что я предатель. Тебе хотелось быть жертвой. Хотелось говорить всем, что ты мне помог, а я тебя подставил. Но я этого не делал. Что я такого сделал, что ты так меня возненавидел? Ты понятия не имеешь, как мне больно. Я тебя знаю. Почему бы просто не позвонить мне и спросить самому, вместо того, чтобы давать волю воображению?
В этот момент я почувствовал, что мои эмоциональные слова начали доходить до адресата. На глаза Майкла навернулись слезы. Он поднялся и обнял меня.
- Прости, - сказал он. – Ты знаешь, я люблю тебя как сына. Мне очень жаль, что ты переживаешь все это из-за меня. Давай просто начнем все сначала. Я мог бы поехать куда угодно, но я здесь, рядом с тобой и твоими родными. Я хочу двигаться дальше.
Он извинился за тот безумный звонок, когда мне угрожали арестом в случае, если я прилечу в Ирландию.
Чего я не предполагал услышать от Майкла Джексона, так это объяснений. Я был знаком с его паранойей, я имел с ней дело на протяжении многих лет, но мне было трудно принять тот факт, что на этот раз она обратилась против меня. Я не был до конца уверен в том, понимает ли сам Майкл, чего боится и от чего пытается себя защитить. Ему через многое пришлось пройти, и я всегда напоминал себе, что не был в его шкуре. Поэтому я решил – хватит. Я видел, что он по-настоящему сожалеет о произошедшем. Я хотел только извинений, сожаления с его стороны и мира между нами.
- Я не хочу с тобой деловых отношений, - сказал я. – Я просто хочу быть твоим другом, мне нужна твоя дружба. Мне нужен ты.
- И я хочу того же, - ответил Майкл.
Мы были друзьями на протяжении двадцати лет, но, тем не менее, каким-то образом забыли, как крепко нас связало все, что мы пережили. Я знал недостатки Майкла, но все равно винил в его крайностях окружающих его людей. Мне хотелось заботиться о нем, несмотря ни на что. Нелегко избавляться от старых привычек.
Глава 23, окончание
– Ты снова окружен идиотами, – восклицал я. – Тебе надо избавиться от этих ненормальных людей. Сделай мне одолжение, начни работать! Вернись к тому, что ты делаешь лучше всего!
Он кивал с легкой улыбкой. Ему нравились мои слова. Я продолжал:
– Слушай, в доме моих родителей есть студия. Начни работать, начни писать, начни продюсировать!
– Забавно, что ты говоришь мне это, – заметил Майкл, – потому что я только что разговаривал именно об этом с твоим братом.
В итоге мы с Майклом выясняли отношения целых два часа. Поначалу Эдди прерывал нас каждую минуту, думая, что я принуждаю Майкла к разговору, который он не желает вести. Но Майкл каждый раз успокаивал моего брата, говоря, что все в порядке, и, в конце концов, Эдди оставил попытки контролировать ситуацию. О суде мы не разговаривали – я видел, что Майкл не хочет ворошить эту тему. Вместо этого мы оставались на нейтральной территории, беседуя о его вилле в Бахрейне, о новом лейбле звукозаписи, который он хотел основать с принцем Бахрейна, и о том, как растут дети. По его осторожным, неуверенным планам на ближайшее будущее я чувствовал, что он еще не вполне обрел почву под ногами. Последствия суда были очевидны. Но я видел, что он сможет оправиться от этого. Майкл был словно кошка с девятью жизнями.
Когда наш разговор подошел к концу, я открыл дверь и позвал брата: «Теперь заходи, Эдди», – как будто нам было по десять лет.
С этого мы с Майклом начали. Следующие четыре месяца он со своей семьей прожил в Нью-Джерси, и в этот период мы стали заново отстраивать нашу дружбу. Мы проводили вместе время, беседовали о музыке и воспоминаниях – просто разговаривали друг с другом, как и всегда раньше. Я работал в Манхэтене, но часто заезжал в Нью-Джерси, чтобы увидеть Майкла и детей. Его сорок девятый день рождения, который случился через десять дней после пятидесятилетия моей мамы, мы отметили большим семейным ужином. Мама наготовила, и вдобавок мы заказали пиццу, потому что Майкл обожал пиццу.
Время, проведенное в Бахрейне после суда, стало для него хорошим отдыхом. Ему нужно было уехать, заняться собой, и теперь он казался полным новых сил. В нем заметны были оживление и энтузиазм, и он возвращался к творчеству и свободе. Днем они с Эдди работали в студии, и Майкл продумывал идею анимированного мультфильма, который надеялся выпустить. В окружении моей семьи он мог оставаться собой, поэтому был счастлив. Мы совсем не видели признаков употребления им каких-либо лекарств. Он снова стал прежним Майклом.
Одну из спален на втором этаже мы переоборудовали в классную комнату, и в дом каждый день приходил учитель. Хотя Майкл ложился поздно, по утрам он обязательно поднимался на рассвете, чтобы помочь детям подготовиться к урокам. Кормила детей моя мама, но Майкл их одевал – всегда очень опрятно, как если бы они шли в настоящую школу, – и следил за тем, чтобы они чистили зубы.
Во время нашего длительного разговора мы с Майклом решили, что будем работать над нашей дружбой (не над бизнесом, только над дружбой) и теперь мы оставались верны своему слову. Все имевшиеся проблемы между нами были разрешены. Мы шутили, вспоминая старого Гари, его дурацкие песни и то время, которое мы с Майклом провели в парижском Диснейленде. Как-то на аттракционе «Питер Пэн» тогда мы остановились возле аниматронной Венди. «Она такая красивая!» – вздохнул Майкл. Мы переглянулись и немедленно поняли, что нужно делать. Я не горжусь этим эпизодом, и это было нехорошо, но не сделать этого было нельзя. В знак нашего восхищения мы задрали Вэнди юбку и расписались на ее, скажем так, аниматронных прелестях. Я уверен, что и сегодня, если кто-то отважится поднять юбку бедняжки Венди в Париже, он обнаружит там мой автограф и автограф Майкла, пометившие нашу территорию. Вообще-то я соврал, когда сказал, что не горжусь этим моментом. На самом деле горжусь.
Тем временем в студии с Эдди дела шли хорошо. Так же как меня Майкл подготовил к тому, чтобы вести с ним бизнес, в Эдди он с юных лет развивал музыкальный талант и обещал, что если брат будет стараться, то однажды получит свой шанс. Даже хотя Эдди был младше меня, я во многом на него равнялся. И я был счастлив, что теперь они работали вдвоем и Майкл снова занялся музыкой. Вместе с нашим близким другом Джеймсом Порте они написали двенадцать песен, три из которых («Breaking News», «Keep Your Head Up» и «Monster») позже появятся в альбоме Michael.
Казалось, что все встало на правильные рельсы – жизнь Майкла, моя жизнь и наша дружба. Но многие месяцы накипевших обид и раздражения не прошли даром: несмотря на перемены к лучшему в других областях, мы с братом по-прежнему не могли наладить контакт. Каждый из нас затаил обиду на другого, и хотя ради Майкла мы старались ее не демонстрировать, любому, кто бывал у нас, было ясно, что между нами все уже не так, как прежде. Мы вели себя друг с другом вежливо, но все еще не помирились. И непонятно было, помиримся ли когда-нибудь.
Глава 24. Немыслимое
В течение следующей пары лет мы с Майклом были в регулярном телефонном контакте – как друзья. Он работал над серией из 50-ти концертов This Is It, которые планировались в лондонской O2 Arena в июле 2009-го. Шоу должны были стать лебединой песнью Майкла. Даже его дети, которым никогда раньше не разрешалось смотреть его живое выступление, собирались увидеть шоу – в первый и последний раз.
По моему предложению Майкл снова нанял своего бывшего менеджера, Фрэнка Дилео, с которым не работал с тех пор, как я был ребенком. Я помнил Фрэнка еще с Victory -тура. Фрэнк связался со мной и попросил присоединиться к работе над лондонскими концертами: он был уже не молод и чувствовал, что нуждается в помощнике. «Тебе стоит сначала обсудить это с Майклом, – возразил я, – но если он не против, то я готов». Время было для меня подходящим. Я как раз искал следующее шоу, которым можно было бы заняться, а Фрэнк был мне близким человеком и многому меня научил. Но решение я оставил в руках Майкла. Мне не хотелось брать должность насильно.
Вскоре после этого между мной и Майклом состоялся краткий разговор. Майкл сказал, что мой брат Эдди и Джеймс Порте собираются в Лондон, чтобы вместе продолжить работу над альбомом, который начали в Нью-Джерси. Майклу нравилась творческая синергия, возникшая между ними тремя, и он с энтузиазмом ждал возможности снова заняться музыкой. Он давал Эдди шанс, который всегда обещал. Это был звездный час Эдди.
Майкл сказал, что счастлив снова работать с Фрэнком Дилео, а затем перешел к главной теме звонка: он хотел, чтобы я присоединился к ним в Лондоне.
– Фрэнк свяжется с тобой, – сказал он. – Договорись с ним обо всем, только держи это между нами. Никому ничего не говори.
Услышав эти слова, я улыбнулся. Некоторые вещи не меняются никогда.
– Я очень горжусь тобой, – сказал я. – Я люблю тебя.
– Я тоже тебя люблю, – ответил он. – Все, мне пора. Мы едем на репетиции.
Для нас с Майклом это должно было стать маленьким шагом на пути к восстановлению отношений, и, несмотря на всю горечь и раздоры последних лет, я знал, как здорово все может получиться. Это была его финальная серия концертов, и мне хотелось участвовать в их подготовке.
25 июня 2009 года, когда я был в Италии и ожидал вызова в Лондон, Майкл умер. В тот день исполнилось ровно десять лет с даты концерта Michael Jackson & Friends в Сеуле. Десять лет с тех пор, как я начал работать с Майклом.
***
В Кастельбуоно, послушав новость о смерти Майкла на сотовом телефоне, я некоторое время бродил взад и вперед по мощеным улицам в одиночестве. Мой друг отогнал домой мою машину, а кузен Дарио ждал у своего автомобиля, давая мне время справиться с шоком и горем. Мысли мои были в тумане, и казалось, будто мир стремительно вертится вокруг меня. Случайные воспоминания поднимались из глубин памяти и растворялись обратно. Короткие мгновения из прошлого – счастливые и печальные, значимые и незначащие, смешные и грустные, всплывали на поверхность и тут же исчезали. Забираясь в машину Дарио, я все еще был в этом состоянии. Отчасти я даже надеялся, что все это – очередная хитрость Майкла. Майкл уже, бывало, в прошлом пропускал концерты. Имел место, конечно, и досрочно законченный Dangerous -тур, и отмененные концерты Millenium, но конкретно мне вспомнился случай в 1995-м, когда мне было пятнадцать. Майкл тогда должен был выступить в специальной программе для канала HBO, и я собирался пойти на то шоу. Но за неделю до передачи он поделился со мной: «Фрэнк, я должен тебе кое-что сказать. Шоу не будет». Духовный наставник ему об этом поведал. И действительно, прямо перед шоу Майкл потерял сознание во время репетиций. Концерт отменили. Вот и теперь я невольно надеялся, что это просто какая-то хитрая схема, чтобы увильнуть от концертов.
Пока кузен вез меня домой, я позвонил семье в Штаты. Все плакали, но никто не мог поверить, что Майкла больше нет. Его смерть была нереальной. Я даже поговорил с братом Эдди – наши разногласия растворились в слезах этой трагедии. Никто из нас не мог найти слов друг для друга. Пока я был на телефоне с семьей, пытаясь осознать случившееся, один из них сообщил мне, что Майкл умер от передозировки. Я знал, что, когда он жил у нас в Нью-Джерси, он ничего не принимал (даже к вину не хотел притрагиваться), поэтому новость стала для меня сюрпризом. Но в последнее время он находился под давлением выступлений, а в прошлом я видел, как это инициировало его проблемы.
Майкл столько раз говорил мне, что погибнет «from a shot» (shot – «выстрел»; второе, менее употребительное значение – «укол, инъекция»). Он всегда использовал именно это слово, и каждый раз я неизменно думал о выстреле из оружия, но в конечном итоге его убила инъекция. В моем понимании главная разница между гибелью от выстрела и от инъекции состояла в том, что последнее подразумевало выбор, осознанное решение. Майкл звал докторов и просил их об инъекциях бессчетное число раз. И у него всегда была возможность предотвратить этот акт. В тот момент все это казалось мне такой бездумной небрежностью. И, тем не менее, я знал: винить Майкла в том, что он навлек это на себя, было бы слишком просто и более того, несправедливо. Боль и страдания Майкла были реальными и глубокими. Да, существовали более безопасные способы облегчать его боль, и он испробовал многие из них. Его исследования, медитация, сочинение песен и выступления, гуманитарная деятельность, создание Неверлэнда, и, превыше всего, его дети – все были усилиями заглушить боль, а в случае детей – победить ее любовью, которая значила для него больше, чем все остальные занятия вместе взятые. Но в конце физические и психологические страдания взяли верх, и Майкл умер в своем бесконечном поиске внутренней гармонии.
Конечно, он не планировал умирать еще долгое время. Он ценил каждый момент, проведенный с детьми, и далеко не закончил построение своей семьи. Он хотел завести больше детей. Более того, Принсу, Пэрис и Бланкету еще предстояло немало повзрослеть, и он предвкушал, как разделит с ними все жизненные вехи, которые предстоят им в будущем. «Фрэнк, – говорил он, – представляешь, когда Принс вырастет и мы сможем беседовать с ним за бокалом вина?» Он размышлял о том, как познакомится с будущим мужем Пэрис и убедится, что тот ей подходит. Он шутил со своими детьми: «Каждый из вас подарит мне по десять внуков». Майкл ни за что не захотел бы умышленно оставить их одних. Он даже воображал увидеть правнуков. Когда дело касалось семьи, он мыслил в долгосрочной перспективе за нас обоих. «Фрэнк, жду не дождусь, когда буду рассказывать твоим детям истории про тебя», – бывало, говорил он.
В дни, последовавшие за его смертью, мой гнев обратился на окружавших его людей. «Где они были?» – не мог понять я. Почему они не проследили, чтобы этого не произошло – не смогло произойти? Кто-то должен был защитить его. Я должен был защитить его! Но я никогда не представлял себе, что нечто подобное случится. Ведь, повторюсь снова, когда я в последний раз видел Майкла в Нью-Джерси – хотя с тех пор прошло почти два года, – он был абсолютно чист, даже алкоголь не пил. Он был полностью сосредоточен на том, чтобы вернуться к работе.
Я вспомнил разговор с Фрэнком Дилео месяц или два назад, когда он сказал: «Нам надо проследить, чтобы Майкл лучше питался. Он слишком худой». Но также он сообщил мне, что Майкл выступает хорошо, полон энергии и что шоу получится потрясающим. «Поразительно, – восклицал Фрэнк, – на что он все еще способен в пятьдесят лет! Нужно только держать подальше безумных докторов, и все будет отлично». Тогда я понял, что Фрэнк борется с докторами так же, как когда-то боролся я.
Конечно, у меня были свои подозрения насчет опасности препаратов, которые употреблял Майкл. Но я знал из беседы с анестезиологом, который был столь откровенен со мной в Нью-Йорке, что пропофол безопасен – если дозу контролировать должным образом. Доктора, к чьим услугам прибегал Майкл, всегда были специалистами, экспертами в своей области. Однако Конрад Мюррей, врач, который ввел ему смертельную дозу пропофола, не был анестезиологом; он был кардиологом. Мне никогда и в голову не приходило, что такое лекарство может давать кто-то кроме эксперта, и эта уверенность подавила страхи по поводу рисков, на которые шел Майкл. Он был человеком с серьезным расстройством сна, и его повели по неверному пути лечения. Пропофол не является безопасным способом обрести сон, но он был единственным средством, которое нашел Майкл. Зная его так хорошо, я могу с уверенностью сказать, что в ту ночь, когда он умер, все, чего он хотел, – это выспаться для завтрашней репетиции.
Эдди вылетел в Лос-Анджелес, чтобы поддержать семью и детей Майкла. Рэнди, один из ближайших к Майклу братьев, всегда державшийся в стороне от политических дрязг, возглавил семью Джексонов, любезно взяв на себя организацию формальностей. Полторы недели спустя я тоже прилетел в Лос-Анджелес. Панихида проводилась 7 июля в Staples Center, где Майкл репетировал для своих концертов. В каком-то смысле, похороны стали просто еще одним грандиозным шоу, и неудивительного, ведь вся жизнь Майкла была большим зрелищем. Интимность в таких условиях существования была невозможна.
Многие из тех, кто присутствовал на похоронах, по-настоящему оплакивали уход Майкла, но были и другие, для кого это событие стало чем-то вроде похода на церемонию вручения Оскаров. Но я знаю, Майкл хотел бы, чтобы участвовали все. Он привык к большим толпам. Все эти лица служили напоминанием о том, как он объединил людей и сколько жизней затронул. Все мы, собравшиеся вместе в одном зале. Как бы мне ни хотелось лично попрощаться со своим близким другом, я понимал, что Майкл принадлежал всем.
В Staples Center было много знакомых мне лиц – Родни Джеркинс, Фрэнк Дилео, Карен Смит, Майкл Буш, и конечно, члены семьи Майкла. Я обнял их и увидел в их глазах то же чувство шока и потери, какое ощущал сам. Была там и Карен Фей – «Turkle»— визажист Майкла. Когда я увидел ее, мы обнялись в слезах. «Майкл так любил тебя, Фрэнк, – произнесла она сквозь слезы. – Ты был ему как сын. Он любил тебя, он любил тебя…» – «Карен, он и тебя любил», – всхлипнул я в ответ.
Семья Майкла всегда готова была поддержать его. Какие бы разногласия между ними не возникали, они неизменно объединялись, когда одному из них требовалась помощь, и теперь они были едины в своем горе. Я обнял Джеки, Дженет, Тито и его троих сыновей. С 3T я не виделся уже довольно давно. «Мне так жаль, – сказал я им. – Когда все немного уляжется, я с удовольствием пообщался бы с вами, ребята». Они были хорошими людьми. Я равнялся на них в детстве.
Все, казалось, были немного в растерянности. Очень тяжело было поверить, что это происходит на самом деле. Кэтрин, мать Майкла, сдерживала чувства – все старались, особенно ради детей, – но ничто не могло изменить того факта, что человек, которого хоронили, был ее родным сыном. Она и по сей день ни разу не навещала его могилу в мемориальном парке Форест Лон. Ей просто слишком тяжело.
Служба началась, и когда слово взял Преподобный Эль Шарптон, я, к собственному удивлению, был глубоко тронут его речью. Он говорил о том, как Майкл стал силой, объединившей людей в мире, не знающем цветов кожи, как он не признавал ограничений и никогда не сдавался. Это была светлая, радостная речь. Слушая слова Преподобного, я услышал отголоски идей самого Майкла и почувствовал, как его сияющий дух наполнил зал. Я верю в то, что после этого мира есть еще один – рай или как его ни назови, – и я верю, что энергия и аура Майкла были настолько мощны, что его присутствие по-прежнему ощущается, как здесь, на Земле, так и в том, другом мире, где бы он ни был.
Мне вспомнилась одна зимняя ночь в Манхэттене, вскоре после того, как я начал работать на Майкла. Около полуночи нам вдруг захотелось выйти и погулять на Таймс-сквер. Не будя охрану, мы выскользнули из отеля и взяли такси. В то время на Таймс-сквер еще существовал магазин «Virgin Megastore». Он был открыт допоздна, поэтому мы отправились к нему. Снаружи у магазина мы заметили пожилого человека: на лице у него была алюминиевая фольга, а на голове – шляпа, и он танцевал с огромной энергией. Ему, должно быть, было лет восемьдесят, но двигался он как молодой парень. Майкл, на котором была лишь зимняя одежда – никакой глупой маскировки, – подошел к нему поближе, чтобы рассмотреть. Потом положил двадцать долларов в его потрепанную картонную коробку на тротуаре. Старичок взглянул вниз, увидел двадцатку и принялся танцевать с удвоенным пылом. Это лишь один из моментов – ничего в нем не было такого, – но особенным его сделало то, что наш водитель в такси понятия не имел, что это Майкл Джексон сидит у него на заднем сидении, и энергичный пожилой танцор не представлял, что многие элементы в его движениях родились благодаря человеку, который подарил ему двадцать долларов. Мы погуляли тогда по улицам Таймс-сквер, только вдвоем, – для Майкла это была редкая возможность выйти в мир, не сталкиваясь с обезумевшей толпой. В тот момент он был просто обычным человеком, вышедшим погулять, и рядом с ним шел друг. Ночь была нашей.
Я видел множество концертов, и теперь Майкла-шоумэна больше не было – огромная потеря для очень многих людей. Мне будет не хватать Майкла-исполнителя, Майкла-музыканта, Майкла-артиста, но больше всего мне будет не хватать Майкла-человека, учителя, друга и члена семьи. Я вспоминал и оплакивал тот момент на Таймс-сквер, и бесконечную череду других мимолетных мгновений, которые хотел сохранить навечно. В этом была моя настоящая потеря. Похороны не принесли мне облегчения, – во всяком случае, того, о котором обычно говорят люди в таких ситуациях. Все, что я понял, это что время идет, и у нас нет иного выбора, кроме как продолжать жить. В завершение церемонии Джермейн спел песню Майкла «Smile». Это был удачный выбор: Майкл очень любил эту вещь.
После панихиды мы поехали из Staples Center в отель «Beverly Wilshire» на приватные поминки. Принс, Пэрис и Бланкет обрадовались, увидев мою семью. Они находились в оцепленной VIP-зоне помещения, но едва завидев нас, Принс воскликнул: «Касио здесь!» Мы бросились обнимать их, однако охрана преградила нам путь. «Пустите их, – велел Принс. – Они нам как семья».
Я могу повторять бесконечно, что дети Майкла всегда имели для него наивысший приоритет. Где бы он ни был и чем бы ни занимался, у детей всегда был к нему доступ, и они это знали. Если он находился на деловой встрече, и одному из детей был зачем-нибудь нужен, он останавливал все, уделял внимание ребенку, а затем возвращался. Если дети капризничали и не хотели ложиться спать, он оставался с ними, разговаривал, объяснял, почему им нужно спать, где будет он и чем будет заниматься в это время. Он успокаивал их, если они плакали. Он никогда не отдавал плачущего ребенка Грейс или другой няньке. Ему всегда хватало терпения оставаться со своими детьми, пока они не успокоятся. Майкл всегда уделял им это время, и не важно, каким опозданием на встречу это могло для него обернуться. Он никогда не злился и не раздражался. Его терпение с ними было бесконечным, и в результате его дети выросли благоразумными, уверенными в себе и открытыми к миру. Но теперь, в час их величайшей нужды, когда он больше всего хотел бы успокоить и подбодрить их, его не было рядом, и моя семья немногим могла помочь. Мы просто обняли их и разделили наше общее горе. В тот момент, как и всегда в жизни Майкла, на первом месте были его дети.
Позже я узнал, что и их мать, Дебби, рассуждала так же. Марк Шаффел достал для Дебби билеты на панихиду и собирался сопровождать ее, но за день перед мероприятием в отеле «Westin» рядом со Staples Center между ними состоялся длинный разговор о том, стоит ли ей идти. Как бы ни хотелось ей выразить свои соболезнования, Дебби не желала отвлекать на себя ничье внимание. Поэтому она отодвинула собственное горе на второй план и, решив не создавать неловких ситуаций, тихо уехала обратно к себе на ранчо.
После поминок мы направились в приватную комнату наверху. Дети Майкла вошли в лифт первыми, и потом кабина заполнилась людьми, которые были перед нами. Нам хотелось побыть с детьми, но мы не желали вести себя нахально. Однако Принс крикнул: «Мы хотим, чтобы Касио поехали с нами». Так что все вышли обратно, и мы поехали вместе с Принсом, Пэрис и Бланкетом. Они были очень сильными, но печать в их глазах разрывала сердце.
Позже в тот день моя семья навестила дом Кэтрин в Хейвенхерсте, чтобы провести время с семьей Джексонов. Я разговорился с Пэрис, и в какой-то момент она поддразнила: «Папа рассказывал мне обо всех безумствах, которыми вы, ребята, вместе занимались». Оказывается, Майкл рассказал ей о нашей поездке в Шотландию – о привидении, о жутковатом отеле. Беседуя с дочерью Майкла, я знал: что бы ни было между нами с Майклом, если он разговаривал об этом со своими детьми, значит, наше прошлое значило для него так же много, как для меня. Он никогда не забыл той поездки, и я никогда ее не забуду.
***
Отношения Майкла с семьей были непростыми, и борьба за место под солнцем, которая всегда существовала в его мире, местами все еще продолжалась после его смерти. Джермейн заявил прессе, что являлся главной опорой Майкла. На следующий день после смерти Майкла его отец Джо появился на церемонии награждения, продвигая свой новый лейбл звукозаписи. Братья Майкла – Джеки, Тито, Джермейн и Марлон – снялись в реалити-шоу. Над сериалом к тому времени уже давно шла работа, это правда, однако впечатление (быть может, ошибочное) от всех этих событий было таковым, будто семья весьма бестактно наживается на внимании, которое привлекла к ним смерть Майкла.
На следующее Рождество Принс, Пэрис и Бланкет приехали к нам в гости в Нью-Джерси. Они всегда проводили Рождество с нами, либо у нас дома, либо в Неверлэнде, и уже привыкли к этому. Бабушка Кэтрин хотела сохранить традиции, чтобы жизни детей не пострадали больше, чем было неизбежно вследствие потери отца. Майкл хотел бы, чтобы все было именно так. Вместе с ними к нам приехал племянник Майкла ТиДжей, няня Грейс и Омер Батти.
На Рождество моя мама приготовила традиционный ужин с индейкой, состоящий из всех блюд, которые были любимыми у Майкла. Мы пытались расслабиться и весело провести время за книгами, фильмами и видеоиграми, но это было тяжелое Рождество для всех нас. Человека, который собирал нас вместе, не было с нами. Майкл всегда играл роль Санты, его энергия управляла всем мероприятием. Это он всегда стоял под деревом и раздавал подарки. Он был духом наших Рождественских вечеров. Теперь инициативу переняла мама, как она обычно делает в нашей семье.
Во время тех праздничных ночей в Нью-Джерси я часто видел сны о Майкле. Я разговаривал с ним в тех снах, мы вместе предавались воспоминаниям. Я говорил ему, как люблю его, и он отвечал мне тем же. Я чувствовал его присутствие, и мне известно, что не я один. Различные люди замечали, что Майкл появлялся в коридорах нашего дома. Моя мама не верит в сверхъестественное, но однажды поздно вечером, когда она мыла посуду в кухне, Майкл прошел мимо нее и произнес: «Привет, Конни».
Мы с Эдди были родными братьями и когда-то в детстве – лучшими друзьями. Я, бывало, ссорился с ним так же, как ссорился с Майклом, но если с Майклом мы все уладили, с Эдди дело обстояло иначе. Положа руку на сердце, я не мог винить брата за то, что он всеми силами пытался защитить и поддержать Майкла. Разве я не пытался делать то же самое? Я всегда был готов обсудить наши разногласия, но почему-то до этого так и не дошло, пока однажды Эдди не столкнулся с совершенно новой для себя жизненной ситуацией.
Как и я, Эдди сделал бы ради Майкла все. Мой брат был бесконечно предан ему. Но после смерти Майкла Джон Макклейн и некоторые члены семьи Джексонов оказались настроены против Эдди, и ему пришлось столкнуться с такими же абсурдными обвинениями, как те, что были направлены против меня (и которым Эдди верил). Мой брат осознал, через что именно мне пришлось пройти, и с этим пониманием пришло время нам, наконец, выяснить отношения. Как сказал Эдди, когда они с Майклом услышали, что я не буду давать показания, они подумали, будто я его предал. Майкл усомнился в том качестве, которое, как я думал, связывало нас навечно: в моей верности. И Эдди, в своей преданности Майклу, усомнился вместе с ним.
Я объяснил Эдди, сколь абсурдны были эти обвинения, и рассказал последовательно, как все было. Теперь, столкнувшись со зловредными созданиями, что плавали в водах организации Майкла, он, наконец, мне поверил. Тогда я задал Эдди вопрос, который все еще не давал мне покоя: кто сказал Майклу, что я не желаю давать показания в его пользу, – и брат не смог дать ответа. Так что, похоже, ответ я так и не получу, и мне придется гадать, уж не был ли это никто иной как сам Майкл… Майкл, который со своей подозрительностью и отравляющими жизнь сомнениями – иногда оправданными, иногда вымышленными <