Читатель оценит, что это значило, вспомнив, как иной раз оставалось гораздо меньше людей в некоторых наших полках.
17 сентября противник попытался продвинуться вперед во всех трех секторах.
В Восточном он наступал не очень крупными силами и не имел никакого успеха. Дивизия Коченова, несколько ослабленная переброской отдельных батальонов на другие участки фронта, уверенно отбила все атаки.
В Западном секторе день начался с артиллерийского обстрела, который длился необычно долго — передний край дивизии Воробьева и ее второй эшелон интенсивно обстреливались в течение пяти часов. При телефонных разговорах с Василием Фроловичем чувствовалось, что он нервничает: вышла из строя проводная связь со 161-м полком, и комдив — долго не знал, какая там обстановка.
Потом выяснилось: потери от обстрела в общем невелики — и в этот раз выручили хорошие траншеи и блиндажи. А атаки оказались хотя и сильными, но все же не такими, каких можно было ожидать после столь яростного огня. Почти всюду дивизия сумела их отразить, не подпустив врага к своим окопам. Только в одном месте ему удалось вклиниться — до полка пехоты прорвалось к хутору Кабаненка. Этот опасный клин (от хутора до окраин Одессы- 10–11 километров) предстояло ликвидировать контратаками, и Воробьев принимал необходимые меры.
Тяжелее было на левом фланге — в Южном секторе: там продолжался натиск трех пехотных дивизий противника и главный удар принимал на себя полк капитана Ковтун-Станкевича. Правда, на этот полк работала вся секторная, да и не только секторная, артиллерия.
Вечером Садовников записал в журнале боевых действий армии: "287 сп центром отошел на 300–400 м и продолжает сдерживать противника, нанося ему большой урон". В журнал заносилось только самое главное. Туда не вошла такая, например, подробность: за день на позициях полка разорвалось около 15 тысяч вражеских мин.
|
|
Самую характерную черту одесских боев середины сентября я бы определил одним словом: "упорство". Именно это качество с изумляющей силой проявлялось в беспредельной решимости рот, батальонов, полков выстоять на своем рубеже. И если враг все-таки их теснил, то уже не на километры, как получалось иной раз в августе, а на сотню-другую метров, и там сопротивление становилось еще более упорным.
Но сотни метров теперь значили порой больше, чем прежде километры. Роковые последствия мог иметь не только прорыв на каком-то участке, а и потеря пространства в результате постепенного отхода под лобовым натиском. Тылы Южного сектора уже стали, как выразился однажды Георгий Павлович Софронов, огневым мешком — они простреливались вражеской артиллерией насквозь.
Ночью, после обсуждения у командарма итогов дня, генералу Петрову был передан приказ: "Рубеж высота 66,8, Сухой Лиман, Рыбачьи Курени удерживать во что бы то ни стало. На усиление придается отряд в 500 человек, который использовать целиком, не дробя".
В другой обстановке оговорка "использовать целиком", конечно, была бы лишней. Сейчас она подчеркивала, что это резерв для прикрытия самого угрожаемого участка, для возможных по обстановке контратак. А отряд был батальоном 54-го Разинского полка, действовавшего на другом фланге обороны. Вот при каких обстоятельствах он возвращался в Чапаевскую дивизию.
|
|
В ту ночь Одесса подверглась самым сильным с начала войны налетам фашистской авиации. "Юнкерсы" прорывались с разных направлений до самого рассвета. Только вблизи армейского КП упало полтора десятка крупных фугасных бомб. В городе было много разрушений и жертв.
Докладывали об огромной воронке на улице в районе вокзала, — очевидно, от взорвавшейся на суше морской мины.
Но и в такую ночь ни одно предприятие, выполняющее заказы армии, не приостановило работы. Утром с "Январки" и с других заводов докладывали, что к отправке на фронт готовы очередной танк, новые минометы, партия гранат.
И конечно, все были на своих постах в порту — от его начальника Пахома Михайловича Макаренко до бригад грузчиков и матросов-химистов, дежурящих у дымовых шашек. Порт готовился принять особо важный морской конвой: к Одессе приближались корабли с первым эшелоном 157-й стрелковой дивизии. К исходу ночи прикрытие района порта сделалось главной задачей зенитчиков, 'летчиков истребительного полка и артиллеристов, ведущих контрбатарейную борьбу.
Мы не смогли обеспечить прибывающим войскам спокойную высадку. Транспорты "Абхазия" и "Днепр", на борту которых находились 384-й стрелковый полк, разведбат и оперативная группа штадива, входили в порт под бомбежкой и артиллерийским обстрелом. Суда получили повреждения, правда незначительные, от осколков. А для новых приморцев сама высадка стала боевым крещением на одесской земле.
* * *
Части 157-й дивизии продолжали прибывать следующей ночью. Вслед за "Днепром" и "Абхазией" пришли из Новороссийска "Армения" и "Украина". В рейсе находились "Восток", "Белосток", "Курск"… Выгружавшиеся стрелковые полки 384, 716, 633-й — и средства усиления сосредоточивались в курортном поселке Куяльник, в старинных казачьих селах Нерубайском и Усатове, лежащих в пяти-шести километрах от Одессы и примерно на таком же расстоянии от переднего края обороны.
|
|
Как ни тянуло в эти ночи в порт, я не мог проводить там много времени и видел своими глазами высадку лишь некоторых подразделений. Но этого было достаточно, чтобы понять, какую дивизию нам прислали. Весь облик ее бойцов и все их действия — как выполняли команды, как строились, как рассаживались по машинам — не оставляли сомнений: это солдаты, которых война застала уже в строю, на службе.
157-я стрелковая была свежей кадровой дивизией, но до самого ее прибытия мы этого не знали. Лично я этого как-то и не ожидал. Скажу прямо: ничто из пережитого за последние месяц-полтора не произвело на меня столь сильного впечатления, как эти красноармейцы с Большой земли — обычного призывного возраста, подтянутые, ладные крепыши с превосходной выправкой, словно влитые в отлично подогнанную форму… Словом, бойцы, какими мы, бывало, любовались в лучших частях мирного времени.
При виде их охватывало чувство волнующей радости. И не только потому, что такая дивизия вливалась в Приморскую армию. Если Ставка могла направить ее сюда, на участок фронта, пусть трудный и важный, но, конечно же, не главный, значит, есть могучие резервы и для тех направлений, где решается судьба страны. Значит, наши силы и впрямь неисчислимы!
Мне вдруг вспомнились слова Кутузова: "Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор останется надежда счастливо довершить войну…" Давно знакомые, эти слова были связаны в сознании с военным прошлым России, а теперь показались относящимися прямо к нынешнему дню.
Читатель поймет меня, если, перенесясь в то тяжелое время, представит, как выглядел в середине сентября сорок первого года весь наш фронт, и в частности его южное крыло. Мы еще не знали, что замкнулось вражеское кольцо вокруг Киева. Было, однако, хорошо известно: на рубеже нижнего течения Днепра удержаться не удалось, немцы подступили к Перекопу и как будто даже вышли к Азовскому морю — в штабе базы имелись сведения, что военная флотилия, созданная там, начала боевые действия. Одесский плацдарм оказался в глубоком тылу противника. Но тревожило не это, а продолжавшееся продвижение врага, который отрезал с суши уже и Крым. Порой возникали мучительные вопросы: не слишком ли велики наши общие потери, есть ли еще на юге подготовленные резервы?
Теперь мы видели, какие войска сохранились у страны, и от одного этого на душе становилось спокойнее. А присылка такого подкрепления в Одессу убедительно подтверждала: наш плацдарм, приковавший к себе большую группу вражеских дивизий, по-прежнему важен для остального фронта. Выстояв на своем пятачке полтора месяца, приморцы дождались дней, когда армия усиливалась целым соединением. Думать об этом было так отрадно, что забывались, казались несущественными все наши невзгоды.
Мы всегда радовались каждому кораблю, приходившему поддержать войска орудийным огнем. Но корабль постреляет и уйдет, он не может стать постоянной частицей фронта. Дивизия же высаживалась, чтобы остаться с нами, стать в строй защитников Одессы. Трудно было сравнивать такое подкрепление и с быстро расходившимися по частям маршевыми батальонами, как ни выручали они армию. Кстати, маршевое пополнение выделялось нам снова — в пути из кавказских портов уже находилось еще 18 рот.
А 157-я дивизия, как доложил ее командир полковник Д. И. Томилов, прибывала в составе 12 600 человек, имела 70 орудий, 15 танков (гаубичный полк и танковый батальон были, правда, еще в Новороссийске). Комдив явился на армейский КП вместе с военкомом дивизии А. В. Романовым. Оба производили самое лучшее впечатление — спокойные, собранные, понимающие все с полуслова и, видимо, дружные. Настроены по-боевому. Кадровые командиры, сознающие, что настал их час!
На обстоятельное знакомство времени не было. Все же я успел узнать, что Дмитрий Иванович Томилов в Красной Армии с весны двадцатого года, воевал против Врангеля и махновцев, участвовал в ликвидации кронштадтского мятежа. Потом учился на курсах "Выстрел", которые посчастливилось окончить и мне. Кроме командных должностей он занимал и штабные. Большой путь прошел в армии и полковой комиссар Алексей Васильевич Романов.
20 сентября, когда 157-я стрелковая была уже почти вся под Одессой, маршал Б. М. Шапошников специальной телеграммой предупредил командование ООР от имени Ставки, что дивизию нельзя распылять на второстепенные задачи. Но мы и сами понимали: она дана Приморской армии не для того только, чтобы укрепить слабые места существующей линии обороны и увереннее отбивать вражеские атаки.
Удерживать одесские рубежи было трудно, особенно в последние дни. Уплотнение боевых порядков становилось все более насущной необходимостью. И все-таки мы не представляли себе использования новой дивизии так, чтобы она просто заняла определенную полосу обороны, а старые наши соединения соответственно потеснились. Это должно было произойти потом. Сперва же мы хотели существенно улучшить свои позиции, отодвинуть, где можно, фронт от города, нанести противнику серьезный удар, а если удастся — то и не один.
О направлении, в котором следовало предпринять наступательные действия прежде всего, не могло быть двух мнений. Как ни приблизился враг за последнее время к городу с юга, на северо-востоке, у Большого Аджалыкского лимана, он еще с конца августа занимал позиции, откуда мог наиболее эффективно обстреливать город и особенно порт. С этих позиций его и надо было выбить в первую очередь, избавив Одессу от артиллерийского обстрела хотя бы с одной стороны. Теперь эта задача становилась нам под силу.
Контрудар из осады
Решение провести в Восточном секторе наступление с ограниченными целями командующий окончательно принял 19 сентября. К участию в нем кроме 157-й дивизии привлекалась 421-я. Наступление назначалось на 22 сентября Той же ночью намечалась высадка в тылу противника 3-го морского полка, которому надлежало соединиться затем с войсками, наступающими с одесского плацдарма.
Разумеется, все это держалось в строжайшем секрете и было известно ограниченному кругу лиц. В штарме знали о предстоящих действиях лишь те, кто непосредственно участвовал в их подготовке. О том, как будет использована новая дивизия, не информировалось пока и командование Западного и Южного секторов.
Времени на подготовку было в обрез. Но все же я два дня подряд выезжал с майором Васильевым и капитаном Харлашкиным в Восточный сектор: требовалось провести рекогносцировку на местности, чтобы поконкретнее определить порядок взаимодействия всех выделяемых для контрудара сил.
Я не был в Восточном секторе недели три. С полковником Коченовым по нескольку раз в сутки разговаривал по" телефону, а увиделись впервые после того, как его сюда перевели.
"Полевой укрепрайон" Коченова пережил с тех пор немало тревожных дней, хотя с конца августа он и не принимал на себя главные вражеские удары. Перейдя здесь к обороне, противник держал позиции 421-й дивизии под постоянным обстрелом, а время от времени вновь и вновь пытался наступать то на одном, то на другом участке или даже на всем фронте сектора, как было, например, 17 сентября.
— Проверяет бдительность… — усмехнулся, рассказывая об этом, Григорий Матвеевич.
Действительно, враг вел себя на этом направлении так, словно рассчитывал где-нибудь да застать нас врасплох и прорваться к такой близкой от его переднего края Пересыпи. Тут, за дамбой Куяльницкого лимана, по-прежнему минированной на случай осложнения обстановки, особенно остро чувствовалось, насколько важно оттеснить противника от северных ворот Одессы: как для того, чтобы прекратился артиллерийский обстрел, так и для того, чтобы исключить на правом фланге обороны опасные неожиданности.
Коченов управлял сектором уверенно. Судя по всему, он был весьма доволен Осиповым (теперь уже не интендантом 1 ранга, а полковником), полк которого, 1330-й стрелковый по новому официальному наименованию, в дивизии называли по-старому — морским.
Григорий Матвеевич вспоминал бои в конце августа, когда надо было остановить врага любой ценой и моряки поднимались в контратаку иногда всем полком. Тогда и прозвал их враг — это мы узнали от пленных — черной тучей… Теперь большинство бойцов осиповского полка носили армейские гимнастерки, подпоясанные флотским ремнем о якорем на бляхе. В расстегнутом вороте (это было разрешено) виднелась бело-голубая тельняшка — "морская душа". В такой форме прибывали и последние отряды добровольцев из Севастополя. Все моряки уже имели каски, но в спокойной обстановке, во время передышек, разрешалось носить бескозырки.
— А они все норовят наоборот: в бескозырке — в атаку! — пожаловался Коченов.
Произведенные комдивом перестановки в командном составе пошли на пользу. Полки молодой дивизии, видимо, успели стать — также и за счет нового пополнения — более однородными. Но после того как нам пришлось взять отсюда кавполк армейского резерва, а потом и кое-что еще, семнадцать километров фронта от моря до Куяльницкого лимана и от него до Хаджибейского держали семь-восемь стрелковых батальонов. А собственная артиллерия — в среднем три ствола на километр, считая и подвижные батареи моряков (стационарных береговых в Восточном секторе не осталось).
Не густо, что и говорить. Даже с учетом обеспеченной поддержки из других секторов и огня кораблей, более эффективного здесь, чем где-либо еще. Какое охватывало нетерпение при мысли, что скоро вся обстановка на этом направлении должна резко измениться!
Стараясь не давать воли эмоциям, я заставлял себя сосредоточиться на разных практических вопросах, множество которых следовало не упустить сейчас из виду. Но горячего Харлашкина так и прорывало, когда мы, осматривая район будущего наступления, оставались где-нибудь одни.
— Ох и здорово получится, товарищ полковник! Ох и наклепаем мы тут им! упоенно шептал он, жадно вглядываясь в открывавшиеся с какой-нибудь высотки дали, где различались или просто угадывались Александровка, обе Дофиновки, Чебанка…
Я понимал темпераментного Константина Ивановича. Сознавать, что какие-то населенные пункты на нашей земле, а тем более хорошо знакомые тебе селения, мы отобьем у врага не когда-нибудь, а через несколько десятков часов, было в сентябре сорок первого редким для военного человека счастьем. А для нас на одесском плацдарме, до сих пор только сжимавшемся, — счастьем вообще еще не изведанным.
С первой рекогносцировки мы все вернулись настолько возбужденными, что с трудом заставили себя немного отдохнуть. В ту ночь такая возможность еще была. После повторного выезда стало уже совсем не до отдыха: пришло время сводить все расчеты в плановую таблицу боя, которую завтра должен был утвердить командарм.
* * *
О задаче, которую Приморская армия решала частью своих сил 22 сентября 1941 года, военные историки теперь обычно говорят как о контрударе. А если имеют в виду также приуроченную к этому дню высадку морского десанта под Григорьевкой, то как о совместной, комбинированной операции армии и флота.
Суть, однако, не в терминах. В дальнейшем подобные действия одной-двух дивизий иногда называли просто крупной контратакой. Если считать таковой и наш контрудар, ото не умалило бы его значения.
Главное заключалось в том, что защитникам Одессы, для которых высшим мерилом боевого успеха был удержанный рубеж, теперь становилось под силу существенно потеснить врага, отбросить его назад. Мы задались целью вновь овладеть теми позициями, откуда противник вот уже почти месяц держал под огнем значительную часть города в порт с ведущими к нему фарватерами.
В успех верилось твердо. Правда, даже появление в Восточном секторе 157-й дивизии не обеспечивало нам численного превосходства над противником на этом направлении. Но левый фланг осаждавшей Одессу 4-й румынской армии представлял, по всем данным, все же наиболее слабое ее звено, и атаковать тут врага, имея ограниченную цель, с такими силами, какими мы теперь располагали, было можно.
Нам противостояли здесь "старые знакомые" — 13-я и 15-я пехотные дивизии противника, основательно потрепанные приморцами в прошлых боях. Они не раз пополнялись, имели значительные средства усиления, в том числе много дальнобойной артиллерии, но при всем этом обладали, по нашей оценке, меньшей боеспособностью, чем, скажем, дивизии, сосредоточенные сейчас против Южного сектора.
На руку нам было также то, что боевые порядки врага, как неоднократно устанавливала разведка, становились реже по мере приближения фронта к морю, очевидно, вследствие стремления уменьшить потери от огня кораблей. Корабельную артиллерию мы рассчитывали максимально использовать и для поддержки наступления.
Что касается десанта, то согласованием всех связанных с ним вопросов занимался по штабной линии Г. Д. Шишенин. Его морской заместитель капитан 1 ранга С. Н. Иванов был командирован в Севастополь, а оттуда прибыл для координации планов начальник оперативного отдела штаба флота капитан 2 ранга О. С. Жуковский.
С десантом возникало много неясностей. Как уже говорилось, сперва он был задуман как самостоятельная операция, целесообразность которой представлялась лично мне сомнительной. При этом срок несколько раз отодвигался — не был готов к высадке 3-й морской полк, проходивший специальные тренировки под Севастополем.
Теперь все вошло в общий план. В ночь на 22 сентября, за несколько часов до наступления войск Восточного сектора, корабли должны были высадить в районе села Григорьевка, близ Аджалыкского Лимана, полк моряков (1500–1800 человек), которому предстояло продвигаться по тылам противника на северо-запад — на соединение с дивизиями, выполняющими основную задачу.
Предусматривалось также за полтора часа до высадки морского десанта выбросить севернее Чебанки небольшой воздушный — группу флотских парашютистов. Им поручалось перерезать линии связи и вообще дезорганизовать, чем только можно, ближний неприятельский тыл.
На участке контрудара, охватывавшем весь дугообразный отрезок фронта от моря до Куяльницкого лимана, дивизии Коченова предстояло наступать справа: от Крыжановки на совхоз имени Ворошилова (ныне "Победа"), Вапнярку, Александровну и дальше по западному берегу Большого Аджалыкского лимана; дивизии Томилова слева: от Корсунцев через совхоз Ильичевка и Гильдендорф к хутору Петровскому и поселку Шевченко.
Каждая из дивизий непосредственно участвовала в контрударе двумя полками. Один полк из 421-й дивизии оставался в обороне на перешейке между Куяльницким и Хаджибейским лиманами, а один из состава 157-й выводился в армейский резерв.
422-й артиллерийский полк дивизии Томилова в Одессу еще не прибыл, и рассчитывать на него не приходилось. К имевшимся у дивизии пяти легким батареям мы добавляли дивизион 134-го гаубичного полка. Другой его дивизион поступал в распоряжение Коченова. Обеим дивизиям обеспечивалась поддержка богдановцев, береговых батарей из Южного сектора, а Коченову — также и кораблей (зато Томилову придавался батальон танков). Вся огневая сила вводилась в действие по единому плану, над которым вместе с полковником Рыжи и его штабом потрудились артиллеристы военно-морской базы и прибывший в Одессу флагарт Черноморского флота капитан 1 ранга А. А. Рулль.
Утром 21 сентября приказ о наступлении был подписан (многое, касавшееся подготовки контрудара, естественно, доводилось до частей раньше отдельными распоряжениями). В соответствии с вступившей в силу плановой таблицей боя отправились на рекогносцировку на местности группы командиров. Узнавали свою задачу артиллеристы, летчики. Выдвигались в назначенные им места корректировочные посты морской артиллерии.
С 18 сентября, когда в порту выгрузился первый эшелон 157-й дивизии, ее прибытие стало определять все наши планы на ближайшее будущее. Но надо было еще обеспечить, чтобы враг не вмешался в эти планы, прежде чем мы начнем их осуществлять.
Вся подготовка контрудара в Восточном секторе велась при ожесточенном натиске противника на других направлениях, особенно с юга. Новая дивизия подняла дух наших войск самим своим появлением на одесском плацдарме (о мощном подкреплении не могли не узнать все приморцы), однако в течение этих четырех дней фронт не ощущал ее как действующую боевую силу. Очередное маршевое пополнение находилось еще в пути. Яростные вражеские атаки продолжали отбивать полки, редевшие от потерь.
И мы еще не имели права сказать себе, что просьба продержаться, с которой обратилась к защитникам Одессы Ставка, выполнена. Да не вышел и срок, названный в телеграмме Верховного Главнокомандующего. Он истекал как раз в те сутки, когда 157-я дивизия могла в полном составе вступить в бой.
Произойдет ли это по нашему плану, там, где намечено, зависело от всей армии — от того, удержат ли части наличными силами, без подкреплений, главный оборонительный рубеж, за который шла борьба. В этом смысле многое решал каждый из предшествовавших контрудару дней.
Положение то на одном, то на другом участке становилось порой настолько тяжелым, что у командарма, вероятно, не раз возникало искушение взять хоть батальон из свежих, полнокровных полков, находившихся уже под рукой и готовых выполнить любой приказ.
Трудно было в стыке Западного и Южного секторов, ставшем одним из направлений вражеских атак на Дальник. Здесь оборонялись 90-й стрелковый полк из дивизии Воробьева и спешенный 7-й кавполк. Оба понесли такие потери, что их пришлось временно слить (тем более что кавполк остался без командира, а стрелковый — без двух комбатов). Воробьев прислал на этот участок своего начальника штаба Прасолова с противотанковыми пушками, Петров — бронероту разведбата. Вновь и вновь вылетали сюда на штурмовку истребители. В конечном счете натиск врага отбивался, но не хватало людей, чтобы прочно держать здесь фронт.
Еще опаснее — уже потому, что это ближе к городу, — были непрестанные попытки врага вклиниться в нашу оборону у Дальника и южнее его. В ночь на 19-е наметился прорыв у Татарки, и противник, очевидно не имея тут достаточно танков, ввел в него конницу. Расчет делался, должно быть, на стремительный бросок, который нам нечем будет задержать.
Однако нашлась и у нас конница. Полк Блинова, спешенный для действий в Восточном секторе, был только что — в который уже раз! — переброшен снова в Южный, и коноводы опять вывели из Котовских казарм застоявшихся коней. В конном строю полк атаковал неприятельскую кавбригаду, перерезав ей путь. Такого случая давно не выпадало старым буденновцам, тосковавшим по лихой рубке. Понеся существенный урон, вражеская кавбригада повернула обратно. Наши кавалеристы взяли пленных, пригнали десятки трофейных коней.
Это была последняя за оборону Одессы кавалерийская атака — вскоре и полку Блинова пришлось спешиться окончательно. Теперь у Татарки (Прилиманное), недалеко от того места, где конники пресекли вражеский прорыв в наши тылы, стоит обелиск, напоминающий об их славных делах.
За 19 сентября противник потеснил нас на отдельных участках Южного сектора на несколько сот метров. На следующий день атаки с южного направления вновь усилились. На Дальний и между ним и Сухим лиманом наступали три румынские дивизии. Их атаки отражали с помощью авиации и береговых батарей два полка чапаевцев и два кавалерийских.
Генерал Петров, которому все эти полки подчинялись, знал, что на отстаиваемый ими рубеж придет, как только выполнит свою задачу в Восточном секторе, дивизия Томилова. Тогда можно будет и тут потеснить врага. А пока надо было любой ценой выстоять, не допустить, чтобы левый фланг обороны сдвинулся еще ближе к городу.
Наверное, лишь охватывавшее войска предчувствие, что на фронте под Одессой близки перемены к лучшему, давало людям силы для той стойкости и той боевой активности, какие проявились в те дни. Как ни велик был численный перевес наступающего противника, чапаевцы 20 сентября сами атаковали его на некоторых участках, стараясь вернуть те сотни метров степи с холмами у Сухого лимана, которые пришлось оставить накануне. Удавалось это не везде, но героические контратаки не проходили бесследно — они не давали врагу продвигаться дальше. Сдерживала его и наша артиллерия. Сейчас устойчивость обороны на левом фланге зависела от нее больше, чем когда-либо прежде.
Южный сектор имел на километр фронта шесть-семь орудий. Но когда требовалось, маневр траекториями обеспечивал массированный огонь на любом узком участке. Система пристрелянных рубежей, непрерывное дежурство артиллерийских наблюдателей и хорошая связь позволяли быстро поставить заградительный огонь перед наступающей неприятельской пехотой. Очень выручали теперь и минометы — их стало больше благодаря наладившемуся местному производству.
Сила и действенность нашего огня заставили противника многое менять в тактике, отказываться от прежних привычек. Он уж не решался, как еще недавно, подтягивать к передовой подкрепления в походных колоннах. Вражеская пехота все реже поднималась из окопов в рост, а чаще выползала, наступая короткими перебежками. Между тем мы держали оборону меньшим числом бойцов, чем тогда, когда фашисты оголтело лезли шеренгами прямо на пулеметы.
Нехватка людей на переднем крае острее всего сказывалась в стыках полков, батальонов, даже рот. Стыки нас и подводили, особенно там, где остались не выломанные, не скошенные пулеметными очередями высокая кукуруза или подсолнечник. По этим зарослям нет-нет да и просачивались через наши боевые порядки вражеские автоматчики. За ними пробиралась, если не успевали ее отсечь, мелкими группами пехота, сразу начинавшая окапываться. И возникал клин, который не всегда удавалось быстро ликвидировать — для этого требовался хоть какой-то резерв. А клин угрожал расшириться, перерасти в прорыв…
Вот так, втискиваясь в разрывы между нашими частями, противник достиг днем 21 сентября юго-западной окраины Дальника. Фронт пересек это растянувшееся на километры село. Командный пункт генерала Петрова был перенесен оттуда еще раньше.
На прямой дороге между Дальником и Одессой, примерно посередине, находится поселок Застава. Западнее его пролегла вторая, запасная линия главного оборонительного рубежа, которую инженерные батальоны генерала Хренова дополнительно укрепили за последние дни.
В Заставе сосредоточился 384-й стрелковый полк дивизии Томилова, ставший армейским резервом. В 16 часов 21 сентября он получил приказание командарма быть готовым к выступлению. В тот момент представлялось весьма вероятным, что резервный полк будет введен в бой в Южном секторе раньше, чем другие полки 157-й дивизии в Восточном. До начала контрудара оставалось еще две трети суток, а крайняя необходимость поддержать левый фланг могла возникнуть с часу на час.
* * *
Тревожнее стало не только на одесской суше, но и на море.
Как уже говорилось, вопросы, относящиеся к морскому десанту, входили в компетенцию генерала Шишенина. Гавриил Данилович, естественно, держал меня в курсе всех новостей по этой части, так как действия 3-го морского полка согласовывались с наступлением наших дивизий.
Корабли с десантом на борту — крейсеры "Красный Кавказ" и "Красный Крым" в сопровождении трех эсминцев — вышли из Казачьей бухты под Севастополем в 13.30 21 сентября. Большие корабли, конечно, не могли подойти близко к берегу. Для непосредственной высадки десантников предназначались кроме корабельных барказов и шлюпок разные катера и другие мелкие суда, имевшиеся в Одессе. Они составили довольно многочисленный отряд, который предстояло возглавить канонерской лодке "Красная Грузия".
Во второй половине дня 21 сентября командиры этих высадочных плавсредств оставались единственными среди участников операции, кто еще не знал деталей своей боевой задачи — точки встречи с кораблями, порядка высадки, условных сигналов и т. д. План, где все это указывалось, должен был доставить из Севастополя капитан 1 ранга Иванов.
Он, как сообщил мае Шишенин, вышел оттуда утром на эсминце "Фрунзе" вместе с контр-адмиралом Л. А. Владимирским — командующим черноморской эскадрой. Владимирский, которому предстояло руководить высадкой десанта, очевидно, хотел получить в Одессе последние данные об обстановке и лично условиться с командованием ООР о деталях, взаимодействия.
Часа прибытия "Фрунзе" в Одессу я не знал, но решил, что у моряков все рассчитано так, чтобы с выходом катерного отряда не произошло никакой задержки. В штарме хватало своих забот. Надо было следить за подготовкой к контрудару, не упуская из виду и развитие событий в Южном секторе, да и в Западном, где дивизия Воробьева отбила с утра три крупные атаки.