Татьяна Барановская
Дивное время года. Но не весна. Любопытный ветер норовит шаловливым сквозняком пробежаться по спальне, где пахнет сигаретным дымом. В тяжелой хрустальной пепельнице томятся окурки, ни одного – в губной помаде. Я не курю. Курит мой любовник – под игривое настроение. Окно занимает почти всю стену в студии, выстроенной по специальному проекту. Вечер кошачьими лапками окрашивает небо, погружая его в задумчивую дымку. Я вижу, как любовник подходит к машине, и его «BMW» преданно откликается. Но перед тем как сесть в терпко пахнущий кожей салон, он оборачивается и машет мне рукой. Я посылаю в ответ воздушный поцелуй. Не знаю, видел ли он меня, потому что я тут же зашториваю окно бледно-желтой батистовой занавеской и, вместе с остатками сна сбросив невесомый пеньюар, иду наполнять ванну. Вода, сдобренная ароматной мятной пеной, размазывает мои мысли, как кашу по тарелке…
…Но вот и весна, свежая, набирающая силу. Солнце щурится, улыбается. Касается лучами подтаявшего, как пломбир в стаканчике, снега. Играет солнечными зайчиками. Река, длинным рукавом пересекающая город, вздыхает, льдины ломаются, жадно потрескивая, открывая путь островкам сочно блестящей воды. На набережной хлюпающий носами гуляющий люд любуется особой прозрачностью неба, презрев заверения медиков о грядущей эпидемии гриппа, скидывает шапки и береты, а перчаткам и подавно дает отставку. Акварельное небо. Пьяный воздух. Мокрые воробьи, искупавшиеся в лужах. Важно вышагивающие вороны. Нежные сумерки…
Время не идет, оно бежит… Осень отшелестела опавшими кленами, и голые деревья выглядят унылыми, а люди – обиженными на весь белый свет. Но вот город укутывается сахарной периной снега, и первый мороз – всегда неожиданный – дарит ощущение необъяснимого счастья, и по дороге на работу лепишь снежок и примериваешь, куда бы его запустить, но в смущении останавливаешься, ведь ты уже взрослая тетя тридцати четырех лет от роду, и ни в чем не повинный снежок тает в руке, плача горючими слезами. Снежно… снежно… снежно… Метельно… А потом жестокие морозы…
В школе у меня не было подруг, я вообще любила одиночество и держалась на отшибе. Хотя один мальчик мне нравился, свои мысли о нем я держала запертыми на замок. И я никогда не считала себя красивой. Но оказывается, у моих одноклассников было другое мнение. Узнала я об этом случайно. В тот год, решив революционно изменить тишайший ход моей жизни, я задумала отметить свой день рождения не в кругу родственников, как это было заведено в нашей семье, а в ресторане с подругой Ульяной. Играл оркестр. Мы допивали бутылку шампанского и старались развеселиться, когда я услышала: «Девушка, разрешите пригласить вас на танец?» Я подняла глаза от фужера.
– Ёла? – мужчина был удивлен, да и я не меньше.
– Царь Салтан? – неуверенно сказала я. – Ты?
– Не забыла еще наш одиннадцатый «Б», – улыбнулся Савелий, – сколько же лет мы не виделись… Ёла Лукьянова… Ты замужем?
– Была.
Вообще-то, меня зовут Еленой, а Салтанов – фамилия Савелия. Ёла и царь Салтан – школьные прозвища, от которых отвыкаешь после выпускного вечера. Но вот оказывается, память их сохранила – как лирические отступления в прозе жизни.
– А ты все такая же красивая, – царь Салтан притянул меня еще ближе, и я сбилась с ритма танца.
– Спасибо за комплимент, но зачем лукавить? – усмехнулась я.
– Лукавить? Ёла… Да ты была самой красивой девушкой в нашем классе. Все ребята мечтали с тобой… э… общаться.
– Серьезно? Мне казалось, никто не обращает на меня внимания – как на девушку. Списать домашку просят… и всё.
– Выходит, ты не знала, что мы считали тебя лучшей из девчонок. А я… В общем, нравилась ты мне. Очень. Но Чеслав ведь первым… положил на тебя глаз. А отбивать у друга? Мы ведь с ним дружили, да и сейчас редко, но созваниваемся, хоть он и уехал в Питер. Помнишь Чеслава Лищинского?
– Смутно. Только имя – из-за необычности.
– Вот это да… А мы думали, что вы любовь крутите, а шифруетесь… ну чтобы училки ничего не заметили... И Чеслав сам говорил…
– Открытие за открытием, – прервала я поток излияний, которые за давностью лет скользили по поверхности моей души, никак ее не задевая.
Мы вернулись за столик, немного посидели, Ульяна безуспешно строила глазки Савелию, но он откровенно клеил меня, теперь-то в этих вещах я разбиралась. Прощаясь, он попросил номер моего сотового, я продиктовала.
…Январь убежал, как зайчик от волка. Царь Салтан не позвонил, и, если честно, мне было обидно: называл красивой, смотрел по-особенному, почти что в любви признался… пусть и в давней. Хотя… нет так нет. Я привычно погрузилась в работу, у участкового педиатра забот, как кукурузных зерен в спелом початке.
…Лето выдалось жаркое-прежаркое. Солнце, похожее на раскаленный блин, било в глаза с меткостью опытного пулеметчика. Улицы пестрели кокетливыми сарафанами, соломенными шляпками модниц, мужскими шортами самых невообразимых расцветок, напоминающими семейные трусы, футболками с надписями на корявом английском, а самые продвинутые представители сильной половины человечества щеголяли с голым торсом. В магазинах пропали вентиляторы, на установку кондиционеров образовалась очередь. В офисах фирм исключили из обязательных правил колготы у дам и пиджаки у мужчин. В ресторанах притух, словно на него подуло долгожданным ветром, фейсконтроль…
Я стояла у зеркала и решала, подкрасить ресницы, или тушь все равно потечет, стоит выйти на улицу, когда раздался звонок. Номер был незнакомым.
– Ёла?
– Да, я. А в чем дело?
– Это Чеслав. Лищинский. Твой одноклассник.
– Понятно. Здравствуй, Чеслав. А откуда у тебя мой номер?
– Царь Салтан дал.
– Ты, кажется, в Питере живешь.
– Живу. Но сейчас я в вашем городе. Мы могли бы увидеться, Ёла?
– Увидеться…
– Посидим где-нибудь в приличном месте. Вспомним…
– А нам есть, что вспоминать? А имею в виду вместе вспоминать.
– Давай встретимся. А там и решим, – в бархатном баритоне моего собеседника прорезались настойчивые ноты.
Закончив разговор, я (чего не делала давным-давно) вызвала на экран ноутбука фотографию нашего класса. Вот он, Чеслав. Юноша с косой челкой, спадающей на высокий лоб, с чуть прищуренными глазами, цвет которых не разобрать. Кареглазый или… Не помню. Впрочем, какая разница…
К субботе, когда была назначена наша встреча, неожиданно для меня самой из мозаики событий собралось главное – предстоящее свидание. Я перемерила кучу нарядов, остановилась на костюме лавандового цвета из легкой шерсти и крепдешиновой блузке, на тон темнее и с бантом у ворота. Дополнением служил бордовый кожаный клатч, в который я привычно положила крошечный флакончик коллекционных духов с запахом жасмина, создающих тонкий ненавязчивый аромат.
Чеслав Нижинский оказался высоким молодым мужчиной с волосами эффектного кофейного оттенка, с холодными голубыми глазами и теплой улыбкой. Одет он был демократично – в вельветовые джинсы и кашемировый пуссер цвета блеклой охры. Ничего вспоминать мы не стали. Мы вообще говорили о каких-то отстраненных вещах. Пили терпкое яркое вино под загадочное мерцание свечей. Танцевали в полутемном зале. Смотрели друг другу в глаза. Чувства вспыхивали, вызывали бурю эмоций, обжигали…
– Знаю-знаю, – думала я, вглядываясь в знакомо незнакомое лицо Чеслава, – спасибо царю Салтану, я знаю твою тайну: ты влюбился в меня еще в школе…
…Чеслав исправно курсировал между Питером и Москвой, я у него гостила в свой отпуск. Наш неожиданный роман расцветал. Это были сказочные дни... Между тем лето, с его румяными красками, исчезло, как пленительный сон. В сентябре я совсем переехала из нахрапистой Москвы в интеллигентный Петербург. В фармацевтической компании Чеслава мне уже была уготована должность начальника отдела тестирования. Незаметно подошло время застенчивых и робких туманов.
По выходным мы с Чеславом вставали поздно, не спеша завтракали и отправлялись на прогулку. Наступила зима. И деревья вместо листьев роняли иней, он искрился на лету россыпью бриллиантов. Мне хотелось обойти как можно больше затерянных в городском лабиринте, далеких улочек, хранивших аромат старого Ленинграда, они полюбились мне больше всего.
– Ёла, давай просто постоим рядом, – иногда просил Чеслав, – я хочу вдохнуть твое очарование. И он бережно касался губами моих губ…
Нам было так уютно в настоящем, что мы никогда не вспоминали прошлое: ни школу, ни последующие года, не пересказывали свои жизни до встречи. Впрочем, о будущем мы тоже не говорили, оно подразумевалось само собой. После ужина мы нетерпеливо отправлялись в постель. Ночь пролетала одной снежинкой. А утром мы просыпались на сбившейся душистой, как лепестки розы, шелковой простыне, мягкой и чуточку холодящей. Праздничная радость наполняла наши души.
У нас было много точек соприкосновения. Мы любили одни и те же книги, фильмы, одну и ту же музыку. Разную. Мы бесконечно могли слушать и прелестное «Шествие кузнечиков» Прокофьева, и страстное «Болеро» Равеля, и волнующее танго «Санта-Моника», и стильные шлягеры в исполнении экспрессивного Лепса. Старомодно обожали песни Булата Окуджавы. Мы оба понимали разницу между образованием и образованностью и сходились на мысли, что жизнь неизбежно состоит из плюсов и минусов.
…Самый краешек февраля, и дожди уже отчаянно стучатся в окна, будто просят погреться. И все же сугробы уже настойчиво пахнут весной. Но ночами небо по-зимнему суровое, и звезд на нем так много, что хоть в лукошко складывай. В фешенебельном бутике на Невском я купила себе роскошное розовое платье. Оно было стильным в своей простоте, с прямой юбкой с мягкими складками и полупрозрачным закрытым лифом с мелкими защипами, придающими наряду винтажный шик.
– Нравится? – с долей кокетства спросила я.
– Эта женщина в окне в платье розового цвета, – ответил Чеслав стихотворной строчкой и добавил от себя не менее поэтично: – Ёла моя солнечная, Ёла моя любимая, ты выглядишь в нем ослепительно!
Платье предназначалось для встречи выпускников, на которую я должна была отправиться в статусе невесты Чеслава. Я чувствовала себя женщиной, избалованной любовью.
Мы вернулись в хмурую Москву с ее грязными неухоженными улицами и стандартными коробками домов в спальных районах, платными парковками там и сям, суетой и праздностью.
Мы немного припозднились, добираясь треклятыми пробками, горько сожалея, что воспользовались такси, а не метро. Здание школы было ярко освещено, всплески громкой музыки вырывались из открытых, несмотря на холодную погоду, окон. В вестибюле было шумно, многолюдно и жарко. Актовый зал встретил нас с Чеславом игривым подмигиванием цветомузыки. Наша классная руководительница Станислава Сергеевна (Стася, как мы называли ее между собой) почти не изменилась, была одета по моде и, как всегда, вездесуща. Наши бывшие одноклассники, как птенцы в гнезде, собрались около нее, подошли и мы.
– Ёла, Чеслав, я так рада вас видеть. Тут мне ребята донесли, что вы женитесь. Не удивляюсь, что вы вместе. Это было ожидаемо.
– Ожидаемо? Почему? – меня удивила прозорливость нашей Стаси.
– Ну… школьная любовь… Не пойму только, почему вы скрывались от нас. Но, как говорится, школа слухами полнилась.
– Станислава Сергеевна, ничего не понимаю. О чем вы говорите? В школе никакие чувства нас с ним не связывали. Чеслав, скажи!!!
Чеслав молчал. Белым пятном я видела его лицо, потное, будто его сбрызнули водой. Пауза сюрреалистически затягивалась. А Станислава Сергеевна с искренним недоумением смотрела на меня. И от этого взгляда настроение мое потускнело, как завалявшаяся на дне кошелька монета.
– Прикидывалась идеальной киской, а сама спала с Чеславом. Да-да, не таращи глаза, Ёлка, спала, – с явным удовольствием налетела на меня Светка Ушакова, щедро накрашенная и одетая в балахон, похожий на тот, что любила Алла Пугачева в былые дни. – Тоже мне – недотрога с первой парты… Хоть сейчас бы призналась. Ну спала и спала. Мы теперь взрослые люди.
– Светка, да что ты такое говоришь?! Я и не целовалась-то с ним ни разу. И разговаривала редко. Только об учебе. Откуда ты выудила эту грязную сплетню?
– Я? Сплетню? Да не одна я это знала. Чеслав сам об этом говорил. Вот хоть у царя Салтана спроси.
– Салтанов?! – требовательно сказала я, но он отвел глаза.
Я была закутана в черный клубок паники и летела в пропасть своего разочарования. И капля грязи превращалась в водопад…
– Знаете что, ребята? Пошли в наш класс, там сейчас кабинет литературы, – почувствовав неладное, тактично вмешалась в ситуацию Станислава Семеновна.
Мы с Чеславом остались одни.
– Ты сердишься? – спросил он, попытавшись обнять меня.
– Как ты мог (я решительно отстранилась) это придумать – о тебе и обо мне?
– Не знаю, наверное, черт попутал, мне хотелось выглядеть крутым мэном, а не закомплексованным мальчишкой.
– Но это же было подло по отношению ко мне.
– Считай это глупой шуткой. И прости. Это было так давно. Если бы языкастая Светка не вылезла…
– Шуткой?! – я повернулась и пошла прочь…
Я стерла унижение со своего лица, как пыль, но вынырнуть из облака мыслей не получалось. Поплелась уставшим путником жизнь – без мыслей, без чувств, без Чеслава. Время учит, но не лечит…
И опять бьется в окна зима. А я начинаю оживать с ощущением, будто мутное стекло протерли, и вместо зыбкого болота – твердая почва под ногами. Как медленно распускаются бутоны моей любимой королевской герани, примостившейся на подоконнике, так постепенно все встает на свои места.
Неожиданным врачевателем для меня оказался царь Салтан. Мы очень сблизились с ним. Он сыпал анекдотами, как горохом, искрился смешинками, заражая ими и меня. Мне было с ним незатейливо просто, да, именно эти слова подходят больше всего. Мы смотрели старые комедии с Ришаром и де Фюнесом. И незабвенные «Двенадцать стульев» с Андреем Мироновым. Мы разыгрывали «Ревизора», которого царь Салтан знал почти наизусть, мне доставались все женские роли – от городничихи и ее дочки до унтер-офицерской вдовы, а царь Салтан был особенно уморителен в роли Осипа.
Он предпочитал холодную водку, но приносил теплый коньяк.
– Ты ведь не пьешь коньяк? – удивлялась я.
– А ты не пьешь водку.
Мы пили коньяк крошечными рюмочками, растягивая удовольствие на весь вечер, заедая зелеными яблоками и шоколадкой – одной на двоих. Потом я варила кофе, царь Салтан любил черный, без сахара и покрепче. Постепенно наши встречи стали постоянными, как день и ночь. И однажды, когда мы засиделись за полночь, я сказала: «Оставайся». Я хотела еще добавить, что именно он, царь Салтан, был тем мальчиком, который нравился мне в школе. Но не успела. Савелий бережно высвободился из плена моих рук и без всегдашней лучезарной улыбки ответил: «Ёла, я хочу быть с тобой не одну ночь, а всю жизнь».
– Ты меня любишь? – от неожиданности я еле выдавила из себя вопрос.
– И всегда любил. Ты была, есть и будешь самой желанной для меня. Но я не хочу быть твоим любовником. Только мужем. Если же ты не остыла к Чеславу… Я пойму».
И Салтанов ушел, не дав мне ответить. Но, напомнив о Чеславе, он посеял в моей душе сомнения…
В воскресенье я полезла на антресоли и нашла сосланный туда после расставания с Чеславом томик стихов Окуджавы с не затертыми временем словами:
Эта женщина в окне
В платье розового цвета
Утверждает, что в разлуке
Невозможно жить без слез
Потому, что перед ней
Две дороги – та и эта,
Та прекрасна, но напрасна,
Эта, видимо, всерьез…
«В разлуке есть время для слез, но есть и время наслаждаться подробностями, и как знать, какое из них слаще. И кто подскажет, по какой дороге пойти? – размышляла я. – Судьбе нельзя ставить свои условия. Прошлого уже нет, будущего еще нет. Есть только настоящее. Единственное время, в котором можно что-то изменить. Жизнь волшебна и непредсказуема. И как знать, какой поворот она готовит. Если бы знать…»
Золотой монетой сияло за окном солнце. А вечером пошел холодный мокрый снег…