– Ну, вот и прибыли! – сразу оживилась Нонна, как только машина остановилась возле уже знакомой читателю таинственной таверны, служившей своеобразным перевалочным пунктом для школы «рыцарей благородного духа».
Таверна, оказывается, выполняла ещё одну важную функцию: служила местом, где «оселки» испытывали новичков. Многое могли бы порассказать её стены о коварстве, слезах, предательстве и даже крови. Но они молчали и в мягком сиянии вечернего света казались даже приветливыми.
Постукивая деревяшкой, хозяин таверны провёл гостей в самый уютный уголок, отгороженный от зала чем‑то напоминавшим ширму. Он по‑немецки извинился за скромность обстановки и спросил, желает ли уважаемая фрейлен послушать музыку и какие подать вина и закуски. Проявив редкую для девушки осведомлённость, Нонна все заказала сама.
А дальше всё пошло согласно заранее намеченной программе: надрывалась радиола, пустые бутылки на столе сменялись полными. Нонна все ближе прижималась к Домантовичу, с которым уже в начале ужина выпила на брудершафт, глухонемой все чаще выходил подышать свежим воздухом, иногда вместе с хозяином таверны. Домантович то объяснялся в любви, то лепетал о злой судьбе и исковерканной жизни, порывался петь…
Уже через час пришлось ехать домой, потом полусонного гостя волоком тащили в комнату, укладывали на кровать.
– Нонночка! – позвал девушку Домантович, когда она вслед за братом хотела выйти из комнаты непутёвого квартиранта.
– Что тебе? – сердито откликнулась Нонна.
Домантович приподнялся на локтях, и глаза его блеснули насмешливо и весело.
– Знаешь, Нонна, – совсем трезвым голосом проговорил он, – передай своим шефам, что я уже стреляный воробей, и вся сегодняшняя музыка была ни к чему. А «брату» скажи, пусть не страдает, разыгрывая роль глухонемого. Спокойной ночи, детка!
– У вас здесь как у настоящего монаха! – пошутила Нонна, войдя в недавно оборудованный кабинет Фреда, хотя на душе у неё было совсем не весело.
– А здесь действительно когда‑то была келья… Знакомство состоялось?
Нонна утвердительно кивнула головой и молча протянула ленту.
Фред укрепил её на своём магнитофоне и стал слушать.
Когда лента добежала до разговора о пробковом дубе и об Испании, Нонна, чтобы предупредить события, бросила:
– Здесь я допустила ошибку…
– Это не столь важно, хотя вообще вы вели себя неосмотрительно.
– Неосмотрительно? Вообще?..
– Потом скажу, послушаем дальше…
Прослушивание заняло несколько часов. Запись встречи в таверне Фред прослушал дважды.
– Он так быстро опьянел?
– Какое там! Он, как выяснилось, разыграл пьяного, да так, что ни я, ни дядя Паня не догадались.
– Почему вы думаете, что он притворялся?
– Знаете, что он на прощание сказал мне?
– Повторите, только точно.
Нонна слово в слово передала сказанное Домантовичем.
Фред только сокрушённо покачал головой.
– Вот это попалась рыбёшка!
На какую‑то минуту он задумался.
– Почему вы считаете, что я вела себя неосмотрительно? – спросила'Нонна.
– Потому что вы сразу начали кокетничать. А надо было выдать себя за девушку скромную, не привыкшую оставаться наедине с мужчиной…
– Но Воронов приказал мне…
– Он просто не учёл душевного состояния человека, изголодавшегося по женскому обществу. Ведь Домантович не видал женщин с самого окончания войны. Активность должен был проявить он. Ну, довольно об этом! Сделайте так: вернувшись в Фигерас, позвоните дяде Пане и скажите, что он больше не глухонемой! Но передайте ему мой приказ: с квартирантом много не разговаривать. Две‑три фразы служебного характера в день, и все.
Я приеду через неделю‑полторы. Пусть немного потоскует. Попробуем расшифровать и стреляного воробья. Вам у дяди Пани больше делать нечего…
– Выходит, не справилась?
– Просто он опытнее вас, Нонна! Ведь вы ещё так молоды!
– Из молодых, да ранних! – вдруг вырвалось у девушки по‑украински.
– Давно не слышал украинского языка.
– А вы бывали на Украине? – почему‑то обрадовалась Нонна.
– Где меня только не носило… А почему вы так обрадовались?
– Тоскую по дому… иногда…
Нонна опустила голову и задумалась. Фред незаметно следил за ней, в свою очередь что‑то обдумывая. Затем вынул из сейфа папку и стал её просматривать.
– Зачем вам понадобилось моё дело? – спросила Нонна.
– Как вы догадались?
– Узнала свой почерк. Это же моя автобиография..
– Так вы харьковчанка… Переводчица у немцев… Вспомнил. Все в порядке…
– Что в порядке?
– Слушайте, Нонна! Как бы вы отнеслись к предложению недельки на две съездить в Россию? Абсолютно легально, с паспортом, советской визой и всем прочим.
Нонна побледнела.
– Диверсия? – тихо спросила она.
– Мелкое поручение.
– А именно?
– Свой план я обязан согласовать с начальником школы. Скажу вам потом.
– Можно мне подумать до завтра?
– Даже нужно.
– Мне бы очень хотелось побывать дома, но…
– Немного боязно, да?
Нонна утвердительно кивнула головой.
– Это хорошо, что откровенно признаетесь… Поэтому и советую: ещё и ещё раз хорошенечко подумайте. Даже не день. Даю вам неделю срока. Но когда вызову, будьте готовы сказать «да» или «нет». Только откровенно.
– Конечно… Я и сейчас разговаривала с вами откровенно. Да ещё с Мэри
– мы с ней иногда отпускаем вожжи и отправляемся странствовать в прошлое. Но только изредка…
– То‑то Мэри частенько напивается! Она полька? Насколько я припоминаю, из‑под Лодзи?
– Да.
– Передайте ей, чтобы меньше пила. Возможно, я и для неё что‑нибудь придумаю… Но пока это между нами…
НЕОЖИДАННАЯ ЖЕНИТЬБА АРТУРА ШРЁДЕРА
Артур Шрёдер проснулся в прекрасном настроении. Откинув одеяло, он вскочил с кровати и стал посреди комнаты, чтобы заняться гимнастикой, с которой всегда начинал день, но взгляд его упал на карту северной Европы и выразительную черту на ней. Линия была ярко‑красная и жирная. Не в силах противостоять искушению, Шрёдер подбежал к столу. Да, все так: Москва – Ленинград – Хельсинки Стокгольм – Осло – Копенгаген… Вот это турне! Обозначены только столицы. А если прибавить все пункты, куда можно завернуть по дороге, чтобы дать по нескольку дополнительных концертов!
Кто бы мог подумать, что все так хорошо обернётся. А как он перепугался вначале, когда мадридские газеты подняли шум вокруг его будущей поездки в Россию!
Что тут скрывать: ведь сам Артур Шрёдер долго колебался – принимать приглашение Москвы или нет! Были у него на то причины, и достаточно уважительные, а впрочем, если поглядеть на все здраво…
Выезжая на гастроли в Испанию, руководитель венского джаз‑оркестра так и не решил этот вопрос окончательно. Лишь после настойчивых домогательств импресарио, который в многочисленных телеграммах доказывал, как выгоден этот контракт, Артур Шрёдер решился и телеграфом известил о своём согласии.
Через несколько дней сообщение о турне появилось в мадридских газетах. Как и от кого они все разузнали, было просто удивительно. И в телеграммах импресарио, и в его собственном ответе слова – Россия, Москва, Ленинград, как и было условлено, не упоминались. А между тем газеты обо всём пронюхали, и имя его замелькало на всех полосах.
Боже, какая поднялась шумиха! Чего только тогда не писали об Артуре Шрёдере, в чём его только не обвиняли!
Пришлось молча глотать обиды, стоически переносить грязную ругань прессы, теша себя надеждой, что каждый скандал только способствует рекламе. Но когда одна из самых влиятельных мадридских газет наэиала Артура Шрёдера большевистским агентом, он и впрямь перетрусил.
Боже мой! Артур Шрёдер – и большевистский агент!
В иных обстоятельствах Артур от души посмеялся бы, но сейчас было не до смеха. Отменив утреннюю репетицию, он заперся в номере гостиницы. Проникнуть к нему мог только его ближайший помощник, да и то условно постучав.
Артур Шрёдер проклинал день и час, когда согласился на поездку в Москву. Первой его мыслью было телеграфировать импресарио, чтобы тот расторг проклятый контракт. Но убытки… Чем покрыть убытки? Заплатив неустойку, он с оркестром окажется на мели.
Вечером того дня, когда газеты, бесстыдно оболгав его, назвали большевистским агентом, оркестр должен был выступать в клубе офицеров мадридского гарнизона. Это обстоятельство чуть не доконало Шрёдера.
Может быть, не ехать на концерт? Отказаться? Заболеть или придумать какую‑либо иную причину? Пусть дирижирует ассистент… Чтобы офицеры не устроили скандала, можно поручить ему сказать несколько вступительных слов о том, что сообщение газет о гастрольном турне оркестра не соответствует действительности.
Весь день, запершись у себя в номере, Артур Шрёдер обдумывал, как поступить. Лучше всего вообще отказаться от выступления. Но как откажешься, если за концерт уже получен гонорар! Вернуть? О, нет! Об этом не может быть и речи: разве с оркестрантов сдерёшь аванс, выданный именно из этих денег.
Время приближалось к вечеру, а решения не было. Оно пришло само собой и без участия Артура. Офицерский клуб Мадрида прислал уведомление, что он отказывается от концерта джаз‑оркестра, которым дирижирует Артур Шрёдер, и требует, как это обусловлено договором, вернуть половину гонорара.
Впервые в жизни Шрёдер охотно собственноручно уплатил довольно солидную сумму, лишь бы не выступать перед слушателями «не по своей вине». Предусмотрительный всё‑таки у него импресарио!
Понятно, что после этого не имело смысла оставаться в Мадриде. Артур Шрёдер выехал в Барселону, где ему предстояло дать несколько концертов. Но прошло три‑четыре дня, и мадридская история повторилась! По той же программе и с теми же последствиями. Словно один и тот же режиссёр руководил заранее продуманным спектаклем. Шум в прессе, ливень обвинений, расторгнутые контракты…
Артур Шрёдер сел на мель. Крепко и почти безнадёжно. Оркестрантам выдан лишь аванс в счёт долга за два месяца, надо платить за гостиницу, за проезд. Правда, три четверти ранее полученного гонорара предусмотрительно переведены на текущий счёт Артура в Вене, но об этом знает только он. Касса же оркестра пуста. Он думал пополнить её, дав несколько дополнительных концертов в клубах Барселоны, но выяснилось, что не только дополнительных, но даже предусмотренных договором концертов он дать не сможет. Правда, можно попытаться сорвать по этим контрактам неустойку. Но для этого надо судиться! Новые траты! Новые долги! Ведь во франкистской Испании в суд без кругленькой взятки лучше не обращаться.
Было от чего нервничать, злиться, бегать по номеру гостиницы из угла в угол, проклиная Мадрид, Барселону и саму Испанию…
Спасение пришло неожиданно владелец ресторана в небольшом городке Фигерас пригласил оркестр Артура Шрёдера выступить у него. Правда, сеньор де Гомес гарантировал значительно меньшую оплату, чем оркестр получал до сих пор, но это была хоть и синица, зато в руках!
Отправив значительную часть оркестра в Вену, оставив при себе лишь несколько лучших музыкантов, Артур Шрёдер вдруг спохватился.
А что если и в Фигерасе они подвергнутся бойкоту? Стоит ли унижаться до выступления в каком‑то ресторане, не обусловив заранее, что гонорар он должен получить сполна при всех условиях.
– Сеньор Гомес, – твёрдо заявил Шрёдер во время последней встречи, – я могу рисковать собой, но судьбой моих оркестрантов – нет! Я счёл бы себя негодяем, если бы не позаботился о гарантии для них. Такой гарантией может быть выплата вперёд хотя бы половины суммы… Вы, верно, знаете, какой шум вокруг моего имени подняли ваши газеты, и поэтому…
У сеньора Гомеса была неприятная привычка всё время жевать. По совету врача жена ресторатора в своё время даже выписала из Нью‑Йорка целый ящик жевательной резинки. Сеньор Гомес попробовал её, выплюнул и сердито бросил:
– Плевал я на американцев! Гадость!
На слова Шрёдера он ответил почти так же:
– Плевал я на газеты, не читаю! Гадость!
Отправив в рот здоровенный кусок мяса, де Гомес всецело отдался процессу жевания, и Шрёдер воспользовался паузой.
– О, такая независимость мыслей! Преклоняюсь, честное слово, преклоняюсь. По опыту знаю, для этого надо много благородства и мужества… Если б дело было во мне… Но оркестранты! Эти несчастные, попав в чужую страну, растерялись, как дети! Если мы обозначим в контракте, что вы обязуетесь заплатить наперёд… ну, скажем, семьсот пятьдесят долларов…
Гомес как раз проглотил свою жвачку, но с ответом не спешил. Медленно причмокивая, он отхлёбывал из стакана вино, перегоняя хмельной напиток от щеки к щеке, словно тоже жуя. Только сделав последний глоток,он бросил:
– Пишите полторы тысячи долларов!
Все уладилось, и джаз‑оркестр Артура Шрёдера, правда, не в полном составе, прибыл в Фигерас. И именно здесь вчера Артур Шрёдер получил компенсацию за все свои неудачи в Испании.
Прибыл импресарио. Он привёз тьму‑тьмущую газет: французских, итальянских, английских, немецких… Казалось, не было страны в Европе, куда бы не долетела весть о злосчастном гастрольном турне оркестра. Одни хвалили Шрёдера, другие бранили, но и в первом, и во втором случае перед до сих пор малоизвестным именем Шрёдера стояло слово «маэстро». Как‑никак, а это было что‑то похожее на признание.
Но самым неожиданным было множество контрактов, заключённых его импресарио.
Маленький, кругленький, словно бочонок, Адам Розенберг так и сиял от удовольствия.
– И знаете, маэстро, кого мы должны благодарить? Ручаюсь – не догадаетесь. Большевиков! Ведь это после их приглашения поднялся такой шум, а шум в свою очередь создал нам такую популярность, о которой мы и мечтать не смели! Теперь я ставлю условия, а не мне их ставят. Заканчивайте дела в Фигерасе, нужно выезжать в Вену за вещами.
В тот же вечер Шрёдер предупредил Гомеса, что завтра даст в его ресторане десятый и последний концерт. Бедняга хозяин от неожиданности чуть не подавился куриной ножкой, которую в это время жевал. Ещё бы! Слава венского оркестра привлекала в его ресторан такое количество посетителей, какого не бывало даже в самые большие праздники. Один из конкурентов заболел от зависти, другой уже недалёк от банкротства. А если дела пойдут так, как шли до сих пор…
– Побойтесь бога, сеньор Шрёдер! Вы же меня без ножа режете! Может быть, вас не устраивает оплата, – набавлю! Эх, где моё не пропадало! Могу обеспечить вашим парням бесплатное трехразовое питание… Учтите, с вином! Что же касается вас…
Но Шрёдер был неумолим. Он мог теперь быть неумолимым.
Итак, сегодня последний концерт, и – прощай, Испания! Не видать бы тебя никогда! Его, артиста, какой‑то Гомес хотел соблазнить трехразовым питанием. Хам! Такие за чечевичную похлёбку готовы продать и брата и свата! Где уж им понять высокое искусство…
Вспомнив о непрерывно жующем Гомесе, Артур почувствовал, что голоден. Он набрал номер ресторана, расположенного в двух нижних этажах гостиницы, и заказал обычный утренний кофе.
– Завтракать буду, как всегда, в двенадцать, – предупредил он старшего официанта.
Пригладив шевелюру, Артур подошёл к большому зеркалу и только теперь заметил, что до сих пор не надел даже халата. Несколько минут он любовался своей фигурой, придирчиво разглядывал каждую чёрточку лица.
Что ж, для своих сорока лет он и впрямь выглядит неплохо; в волосах нет и намёка на седину, лицо чистое, без морщин, под большими чёрными глазами синеватые полукруги, придающие взгляду таинственность и привлекательность. И все это благодаря стараниям мадам Лебек. Это она вернула ему с десяток лет. А регулярные занятия гимнастикой закалили тело. Мускулы эластичны, фигура гибкая, и, главное, никаких признаков ожирения.
В дверь постучали.
– Войдите, – крикнул Шрёдер, поспешно натягивая халат.
– Доброе утро, маэстро, – прощебетала официантка, направляясь к столу.
– Сверх заказанного я захватила два апельсина. Не возражаете? Вы ведь привыкли съедать их натощак, перед утренним кофе.
– Очень мило с твоей стороны, малютка! Я просто позабыл их заказать.
– Я слышала, вы уезжаете от нас?
– Да, сегодня последний концерт. Мы, артисты, словно пташки, никогда не засиживаемся на одном месте.
– Жаль, что вы так мало пели в нашем саду. Верно, соскучились по семье.
– У меня нет семьи. К сожалению, а может, и к лучшему.
– И даже невесты?
– Представь себе, нет. Быть может, потому, что я ещё не встретил такой красавицы, как ты!
– О, сеньор, что же вам тогда мешает остаться?
– А ты бы этого хотела? Ты бы приласкала меня? Вот так!.. Ну, не упрямься, слышишь! Не съем же я тебя!.. Я только хочу… только хочу…
Пощёчина прозвучала одновременно с телефонным звонком, и маэстро, чуть было не поскользнувшийся, мигом пришёл в себя.
– Вы, испанки, плохо понимаете шутки, – промямлил он, потирая покрасневшую шеку.
– Мы, испанки! Выходит, у вас уже была возможность в этом убедиться? – Смеясь, хорошенькая официантка скрылась за дверью, а Артур Шрёдер сердито сорвал телефонную трубку.
– Я вас слушаю… Да, Артур Шрёдер… Важное дело?.. Простите, но у меня совершенно нет времени. И охоты, к слову сказать, тоже. – Раздражённый только что полученным отпором и собственным глупым поведением, Артур хотел было опустить трубку на рычаг, но из неё донеслось решительное:
– Я настаиваю на встрече!
– Но ведь я завтра уезжаю из Испании, надеюсь, навсегда. Какой же смысл…
– Именно о вашем отъезде и будет разговор.
– О, если только об этом, то вопрос решён окончательно. Никакие разговоры…
– Даже если это касается вашего турне?
– Особенно, если это касается нашего турне, чёрт побери! Хватит с меня газетной травли!
– Через минуту я буду у вас
– Через минуту вы будете считать ступеньки! И не ногами, а собственными рёбрами!
– Уверяю вас, вы этого не сделаете!
– Вы плохо меня знаете…
– Наоборот, слишком хорошо. Вопреки вашим ожиданиям – хорошо!
Тон, каким были сказаны последние слова, резанул ухо и пробудил в душе неясную тревогу.
– Что это, предчувствие? Глупости, просто шантаж! Кто‑то из его мадридских или барселонских «друзей», узнав, как хорошо принимают оркестр в Фигерасе… Опять‑таки очень подозрительно упоминание о турне. Ведь и в Мадриде, и в Барселоне начиналось именно с шумихи вокруг их гастрольной поездки… Вот поразятся все, когда узнают, как обернулось дело! Надо позвать Адама Розенберга, пусть утрёт нос посетителю.
Артур Шрёдер набрал номер телефона своего импресарио, жившего в этой же гостинице, и пригласил того немедленно зайти.
– Послушайте, Адам, вы разговаривали с кем‑нибудь в Фигерасе о нашем будущем турне? – спросил он импресарио, как только тот вошёл в номер.
– Да я даже отоспаться после дороги не успел!
– Тут один тип набивается на беседу со мной, намекает опять на турне…
– Может быть, мне остаться и послушать его болтовню?
– Именно об этом я и хотел вас просить. Вдвоём мы скорее избавимся от этого наглеца.
В дверь постучали.
– Войдите! – Розенберг с профессиональной вежливостью широко распахнул дверь.
В комнату вошёл стройный молодой человек среднего роста. Ничего наглого не было в его лице, наоборот, оно даже понравилось Шрёдеру, и он тотчас успокоился. Тем более, что был твёрдо уверен: своего назойливого гостя он прежде никогда не видел.
– Что ж, придётся отложить дела, – сказал Артур примирительно, пододвигая посетителю стул.
– Простите, я хотел бы поговорить с глазу на глаз, – чуть‑чуть подчёркнуто ответил тот.
– У меня мет тайн от импресарио, – заносчиво возразил Шрёдер, к которому вернулся его апломб. Все дела оркестра…
– Тайны могут быть у каждого, – приветливо улыбнулся незнакомец. – У меня, у вас, у сеньора Роэенберга… Так, кажется, ваша фамилия?
– Приятно, что моя скромная персона привлекла ваше внимание. Тем более, что я только вчера прилетел в Испанию.
– Из Копенгагена? В восемнадцать сорок? К сожалению, самолёт опоздал на двадцать минут…
– Вы тоже летели в нём? Старею, старею. Всегда так хорошо помнил лица попутчиков, а вот на этот раз вас не приметил. Очень жаль, господин… – Розенберг вопросительно поглядел, ожидая, что ему представятся.
Едва уловимая улыбка тронула губы посетителя.
– Я хотел бы представиться господину Шрёдеру, и притом наедине. О, не потому, что пренебрегаю вашим обществом! Наоборот! Надеюсь встретиться с вами ещё не раз, герр Розенберг… Но сегодня, точнее, сейчас… Как человек деловой, вы должны это понять.
Совершенно успокоившись, Розенберг направился к двери и лишь на всякий случаи, уже стоя на пороге, напомнил:
– Я буду у себя в номере.
Незваный гость и Шрёдер остались одни в комнате.
– С кем имею честь?
– Фред Шульц! – посетитель поднялся со стула и, хотя был в штатском, щёлкнул каблуками, как военный.
Эта, казалось бы, незаметная деталь почему‑то снова вызвала у Шрёдера беспокойство.
– Простите, если во время телефонного разговора я был резок, но поймите меня: завтра отъезд, сегодня последний концерт, а все это – хлопоты, хлопоты и ещё раз хлопоты.
– Понятно. И, если бы не важное дело, приведшее меня к вам…
– Боюсь, что смогу уделить вам очень мало времени…
– О, я надеюсь, мы быстро договоримся!.. Итак, завтра вы вылетаете в Вену и тотчас же по получении виз – в Россию?
– Да. Могу теперь говорить об этом, не опуская глаз. Высокое искусство победило чернь, вопившую: «Распять его… Распять!» На долю артиста такая победа выпадает не часто, и поэтому я особенно ею дорожу. Вы, наверное, знаете, какой шум подняли газеты вокруг моего имени. И, представьте себе, это обернулось мне на пользу! Приглашения на гастроли посыпались на нас, словно из рога изобилия. Мой импресарио даже не успевает заключать контракты.
– Знаю, слышал. Это прекрасно. Просто прекрасно! Поздравляю! От всего сердца поздравляю, уважаемый маэстро, с заслуженным успехом! И знаете, что мне пришло в голову? Ваше пребывание в России принесёт пользу не только вам, но и нам.
– Пользу? Кому это «нам»? – удивился Шрёдер. Его начал раздражать фамильярный тон непрошеного гостя.
Тот продолжал, словно ничего не замечая:
– Не будем уточнять. На это потребуется время, а у вас ведь его так мало… Объясню только одно: я разговариваю с вами от имени организации, которая ставит своей целью способствовать всестороннему и самому тесному приобщению населения России к европейской культуре.
– Но ведь наши гастроли и преследуют именно эту цель. Подписав этот первый после войны контракт с русскими, я предвидел, что наш приезд…
– Понимаю, понимаю, – прервал его Шульц. Для русских, которых уже тошнит от классики и песенного жанра, ваши концерты будут настоящим праздником. Все это так… Но вы побыли и уехали, а нам надо, чтобы ваши гастроли оставили по себе глубокий след.
– Артист всегда оставляет след в сердцах людей, которым выпало счастье хотя бы единожды приобщиться к его искусству. Надеюсь, мой оркестр, оркестр первого класса, вполне справится с этой скромной задачей.
Не скрывая раздражения. Шрёдер поднялся, давая понять, что разговор окончен.
Шульц заметил этот манёвр, но не шевельнулся.
– Это все сентенции из плохоньких рецензий, герр Шрёдер. Неужели вы думаете, что они нас устраивают?
Артур Шрёдер вскипел:
– Какое мне дело до того, устраивает это вас или нет! Я дирижёр, слышите, дирижёр! И моё дело руководить оркестром, а не плясать под дудку какой‑то сомнительной организации, о которой я не знаю и знать не желаю! В конце концов никто вас сюда не звал, вы просто ворвались ко мне в номер, хотя я и предупредил вас, что у меня нет времени! Я попросил бы оставить меня в покое, иначе…
Шрёдер вскочил с места. Он был готов броситься на посетителя и вышвырнуть его из номера.
Поудобнее устроившись в кресле, Шульц прикурил сигарету и глубоко, с наслаждением затянулся.
– Вы слышали, что я вам сказал? – подступая к нему, Шрёдер уже почти визжал.
И вдруг у него спёрло дыхание.
– Григоре Кокулеску, сядьте! – властно прозвучало из кресла.
Пистолетный выстрел произвёл бы на Артура Шрёдера меньшее впечатление, чем этот окрик. Бледнея и чувствуя, как подкашиваются ноги, он медленно опустился на диван.
В комнате воцарилось молчание. Насторожённое и тревожное, оно было красноречивее всяких слов. Каждое его мгновение Артур ощущал как нечто неумолимо непоправимое. Наконец, до его сознания дошло он допустил ошибку, молчанием подтвердив обвинение.
– Что за чепуха! Какой Григоре Кокулеску?
Шульц поднялся, вплотную подошёл к Шрёдеру.
– Мне некогда нянчиться с вами! Бывший сотрудник румынской сигуранцы, военный преступник, заочно приговорённый к расстрелу, – это вы.
– Я музыкант Артур Шрёдер… С этим вашим Григоре Кокулеску у меня нет ничего общего… Это новая клевета, инсинуация, чтобы помешать гастролям. Если у вас есть какие‑то счёты с этим Кокулеску, так вы должны помнить и его внешность.. Присмотритесь ко мне…
Шрёдер бормотал все это скороговоркой, стараясь словами заглушить страх.
– Что касается внешнего сходства, вы правы. Бывший Григоре действительно мало напоминает теперешнего Артура Шрёдера.
– Вот видите! – обрадовался дирижёр, не уловив насмешки в голосе Шульда.
– Конечно, вижу, и даже в восторге. Мадам Лебек сделала вам великолепную пластическую операцию. Полторы тысячи долларов вы уплатили ей не зря.
– Это какое‑то недоразумение, фатальное недоразумение.
– А если я напомню вам адрес её института? Париж, улица Сен‑Доминик…
Шрёдер не то застонал, не то всхлипнул.
– Хватит… теперь всё равно… Но откуда… откуда вы могли узнать?
– Я вижу, в вашем лице сигуранца потеряла не очень предусмотрительного сотрудника. Неужели вам никогда не приходило в голову, что такой институт не может остаться вне поля зрения французской полиции? Мадам Лебек не только отличный специалист своего дела, но и расчётливая хозяйка, за небольшие льготы, предоставляемые ей при взимании налогов, по требованию полиции, инспектор закрывал глаза на часть её прибылей, – мадам тоже платила небольшими услугами. Тем более, что её дополнительные обязанности были не столь уж обременительными и сложными: незаметно для клиента сделать два снимка – до и после операции и передать их затем в картотеку префектуры.
– Боже мой! Какой же я остолоп! Как я не догадался! – простонал Шрёдер и вдруг перешёл в наступление: – Ну и что? Не забывайте, что мы сейчас в Испании, у которой с Румынией нет никаких отношений.
– Между полициями есть – это во‑первых. А вовторых: как только прошлое Григоре Кокулеску станет известно не только мне, ваша карьера дирижёра закончится. На ваш текущий счёт в венском банке будет наложен арест, все контракты, это совершенно ясно, будут объявлены недействительными… Вас устраивает такая перспектива?
– Чем же я могу исправить положение? Насколько я понимаю, у вас есть планы относительно меня
– Вот это деловой вопрос!
Шульц снова сел и придвинул своё кресло так, что колени собеседников соприкасались.
– Вы не ошиблись, исправить положение можно. И совсем недорогой ценой. Просто дружеская услуга, которую вы нам окажете: направляясь в Москву, захватите несколько сот пластинок с записью собственного репертуара, других модных песенок и… чистого текста.
– Вы сошли с ума! Наш багаж проверяют в таможне! Что, если…
– Вы немного растерялись и потому утратили здравый смысл! Разве может показаться странным, что оркестр везёт с собой пластинки со своим репертуаром? О соответствующих ярлыках обещаю позаботиться!
– И я должен распространять эти пластинки… там? – прошептал Шрёдер так тихо, словно уже сейчас боялся, что его подслушают, и делая ударение на слове «там».
– Упаси боже! Вы персона грата, к вам будут прикованы тысячи глаз… Ваше дело провезти багаж, а распространять будет другой человек, который поедет вместе с вами.
– Советскому посольству в Австрии уже переданы списки всех оркестрантов и документы, необходимые для получения виз, так что…
– Не страшно. Перед самым отъездом вы женитесь!.. Вам лично не откажут ещё в одной визе. Что поделаешь – свадебное путешествие.
– Я? Женюсь? Вы шутите? – У Шрёдера даже глаза полезли на лоб от удивления и возмущения.
– Я считаю это наилучшим выходом! Самым безопасным! Советское правительство, безусловно, разрешит такому человеку, как вы, прибыть на гастроли вместе с молодой женой. А она знает, что делать… Брак, конечно, придётся оформить по закону. И как можно торжественнее. Ну, а как только закончатся гастроли, разведётесь. В наше время этим никого не удивишь. Одобряете такой план?
– А кто же эта… моя будущая жена?
– Не волнуйтесь, мы учли ваш артистический вкус: очень эффектная молодая особа. Для вас даже слишком молодая – ей около двадцати.
– И я должен содержать её в дороге, во время гастролей, покупать туалеты?
– А вы не из щедрых! Согласитесь, что мы могли поставить вопрос именно так.
– Я понимаю. Я только хотел…
– Спешу вас успокоить. Деньги мы ей дадим!
Шрёдер, который только что чуть не умирал от страха, снова обрёл уверенность.