Но отдохнуть не пришлось. Не успел он задремать, как кто‑то тронул его за плечо. У кровати стоял уже знакомый майор – один из партнёров Протопопова по игре в домино.
– Мистер Хейендопф приглашает вас к себе.
– Как к нему пройти?
– Мне поручено вас сопровождать.
Проходя по двору, мимо арки‑подъезда, Сомов мимоходом прикоснулся рукой к щеке. Надо побриться! Как хорошо, что он не взял с собой бритвы. Теперь есть повод лишний раз выйти из казармы. Надо было расспросить Домантовича о распорядке дня, а то майор неразговорчив.
Всё же Сомов попытался завязать с ним беседу.
– Давно ваша группа находится здесь?
– Сопровождая вас, я выполняю служебное поручение, но это не означает, что между нами возможны какие‑либо отношения, кроме официальных, – сердито буркнул тот. – Я просил бы это запомнить!
– Вас я, кажется, ничем не обидел… Что касается Протопопова…
– Предупреждаю: моего самого близкого друга!
– Тем хуже для вас.
– Щенок! Так разговаривать со старшим боевым офицером? Да знаете ли вы, что я пять раз ранен, что я… что Протопопов… – захлёбываясь словами, майор вплотную подступил к наглецу.
«Боевой офицер! Пять раз ранен! За кого же ты кровь проливал, мерзавец!» – хотелось крикнуть Григорию, но он холодно сказал:
– А у меня одиннадцать ранений и почти столько же наград! Что такое боевая дружба, я знаю не хуже вас! Только я никому, даже другу, не позволю навязывать мне свои взгляды и убеждения.
Ничего не ответив, майор поднялся на крыльцо у ворот и, пропуская Сомова вперёд, указал:
– Кабинет налево!
Комната, куда секретарь впустил Сомова, меньше всего походила на служебное помещение или даже частный кабинет. Ковры и картины по стенам. Множество столиков, тумбочек и полок, заставленных посудой, статуэтками, старинными часами. Прямо на полу в углу навалом книги в дорогих переплётах. Создавалось впечатление, что через несколько дней в этой комнате откроют антикварный магазин.
Хозяин кабинета, в одной майке, в форменных брюках американского офицера, сидел у старинного письменного стола и с помощью лупы рассматривал какую‑то крохотную безделушку.
– Сомов? – на чистейшем немецком языке спросил он.
– Да.
– Мне не очень нравится ваш внешний вид. Хейендопф, отложив лупу, смерил Сомова взглядом с головы до ног, словно и впрямь проверял, все ли у того сделано по форме.
– А мне не нравится ваш вид, – спокойно заметил Сомов, зная, что это пароль.
– Семьдесят…
– И три… – докончил Сомов
– 0'кей! Устраивайтесь хотя бы в том кресле и, пока я разберусь с этой чёртовой геммой, займитесь бутылками. Надеюсь, подберёте что‑нибудь по вкусу… Тьфу! Честное слово, ничего не пойму! Снова, кажется, влип! Как вы думаете, это действительно ценная вещь или копеечный сувенир под старину?
Хейендопф протянул Сомову лупу и почти прозрачный прямоугольник дымчато‑чёрного агата, словно подсвеченный изнутри красной искоркой. На гладко отполированную поверхность камня была нанесена тонкая резьба.
Сомов пожал плечами.
– Признаться, я не знаток. Слышал лишь, что в Германии, кажется, в Богемии и Саксонии, существовало много фабрик, которые не только шлифовали агаты, но искусно их подкрашивали. Возможно…
– Выходит, влип! Видел же, что старая песочница прячет глаза! Начало восемнадцатого века! Печать самого Фридриха II, великого магистра.
– Здесь действительно вырезано нечто напоминающее масонские знаки: циркуль, угольник, молоток… Цифра 7 или З… Резьба немного стёрлась, а по краю вырезан девиз. Камень со щербинкой.. Странно, щербинка только вверху, именно там, где надпись, хотя следы от снятой оправы видны вокруг всего камня. С раритетами так не поступают.
Взяв обратно агат и лупу, Хейендопф швырнул их в ящик. Губы его обиженно оттопырились, кожа на лице пошла розовыми пятнами.
– Со всей этой рухлядью можно и своего лишиться, – раздражённо воскликнул он, показывая глазами на вещи, украшавшие комнату, и без перехода, уже совсем сердито добавил:
– Передайте вашим, что в любом деле необходима прежде всего точность! Каждое первое и шестнадцаюе, согласно договору, я должен получать награду. Сегодня восемнадцатое…
В дверь постучали.
– Ну? – крикнул Хейендопф недовольно.
Секретарь пропустил в кабинет курьера с почтой, полного низенького негра.
Тот положил на стол несколько газет, кипу писем и маленькое уведомление на получение денег.
– О‑о! – обрадовался Хейендопф – Напрасно я волновался, всему виной почта! Будем считать, что я ничего не говорил, а вы ничего не слышали. Милая тётушка Рози, которая посылает мне эти трогательные знаки внимания, может и обидеться…
– Рози? – удивился Сомов и, тотчас поняв в чём дело, рассмеялся – Насколько мне известно, она дама достаточно пунктуальная.
Кивком головы отпустив курьера, Хейендопф отодвинул в сторону бумаги и склонился к Сомову.
– Чем я могу быть полезен, не в общем плане, а конкретно? – спросил он деловито, когда они остались с глазу на глаз.
– Пока ничем! Надо прежде ознакомиться с людьми и обстановкой
– Но я не люблю получать деньги даром, – возразил Хейендопф. – Что же касается людей, я могу дать исчерпывающую характеристику – сброд. Признаюсь, чем скорее я от него избавлюсь, тем спокойнее будет у меня на душе. Как‑никак, а я тоже рискую, если не головой, то положением. Вы с первого же дня повели себя странно. Вместо того чтобы завоевать благосклонность вожака, столковаться с ним, вы… Нет, никак не могу похвалить вас за стычку с Протопоповым!
– Прежде чем вывезти группу, я должен раскрыть советского агента, который надёжно в ней замаскировался. Не забывайте об этом! Моя драка с Протопоповым первый шаг к тому!
– Выходит, вы нарочно спровоцировали её?
– Я рассчитывал только на ссору, но обстоятельства решили за меня! Теперь дичь сама пойдёт на приманку, которой я для неё являюсь!
– Вы не боитесь, что Протопопов вас… того… Хейендопф сделал красноречивый жест рукой, – устранит, мягко говоря.
– Это уже ваша забота – побеспокоиться о моей безопасности!
– Я не могу вам её гарантировать! Троих, которые только обмолвились о возвращении, Протопопов отправил на тот свет… Один умер от каких‑то «колик», другой якобы спьяну вывалился из окна, ещё один скончался от внутреннего кровоизлияния.
– Мистер Хейендопф, – голос Сомова звучал холодно и властно. – Вы заместитель коменданта лагеря, и вмешиваться в ваши служебные дела я не имею права. Но я вправе требовать, чтобы вы всячески способствовали выполнению возложенной на меня миссии. Надеюсь, понятно, что заключённый с вами договор считается нарушенным, если со мной что‑либо случится? Именно эти переводы от тётушки Рози достаточно красноречивые документы, чтобы скомпрометировать вас?
Хейендопф побледнел, в глазах промелькнул испуг.
– Я, конечно, приму все меры, но… не могу же я все предвидеть… Бывают такие стечения обстоятельств, когда.. Чёрт побери, ну и влип же я!
– Не очень, если хорошенечко обмозговать! У вас в руках власть, надо пользоваться ею разумно! Именно за это мы и платим вам деньги. Кстати, мне поручено передать вам, что в случае успеха вы получите пять тысяч долларов премиальных.
Хейендопф свистнул.
– Неплохо! Они не скупы, ваши парни!
– Мистер Думбрайт звонил вам?
– Полчаса назад! Приказал передать, чтобы вы ежедневно через меня информировали его о ходе дела. Думбрайта беспокоят сведения, полученные в городской военной комендатуре.
– Какие именно?
– Вчера снова пришёл письменный протест советской комиссии по репатриации. Они настаивают на своём утверждении, что ваше командование сознательно прячет группу бывших власовских офицеров. И если первое заявление было необоснованным, то теперь точно указано, что наша группа содержится в районе Мюнхена. Таким образом…
– Вы хотите сказать, что может быть получено третье письмо‑протест, в котором уже точно будет указан адрес и фамилии?
– Боюсь, что это может случиться.
– Кто из группы Протопопова имеет связь с городом?
– Выход за ворота лагеря строго воспрещён.
– Переписка разрешена?
– Нет.
– Кто‑нибудь из власовцев встречается с людьми, бывающими в городе?
– Тоже нет.
– У кого хранится список группы?
– У меня и Протопопова. Но сегодня утром я приказал сменить фамилии на прозвища. С завтрашнего дня даже в частных беседах все будут обращаться друг к другу согласно приказу.
– Боюсь, что поздно!
– Возможно. Единственный выход – скорейшая эвакуация группы.
– А вместе с нею и того, кто только и мечтает о связи с советскими властями? Ведь он может провалить все дело!
– Вы правы… К сожалению, правы… И всё же надо поторопиться.
– А я, кажется, не теряю времени.
– Вы о Протопопове? – Хейевдопф рассмеялся. Теперь, когда я понял, в чём дело… Да. Здорово у вас получилось! Я прямо в восторге! Люблю парней, которые умеют драться!
– Я думал, вы больше интересуетесь искусством!
– Вы об этом? – Хейевдопф брезгливо поморщился, кивнув на бронзовую скульптуру фавна, стоящую на краешке стола. – У меня уже в печёнках весь этот хлам, меня тошнит от него. Так бы и выбросил все на свалку.
– Тогда я ничего не понимаю!
– Спрос! Проклятый спрос! У нас все прямо с ума посходили – подавай им всяческую старину! Как же тут не воспользоваться ситуацией? Появился шанс чего‑то достичь – не зевай! Не брезгуй! Если у тебя маленькая ремонтная мастерская, неоплаченные счета, жена, которая надувает хорошенькие губки, потому что ты не можешь купить ей манто из настоящей норки, – подбирать бизнес по вкусу не приходится.
Хейендопф так искренне жаловался на обстоятельства, заставившие его взяться за немилый сердцу бизнес, что Сомову стало смешно и противно. И вместе с тем он почувствовал облегчение. Чтобы получить пять тысяч долларов премии, такой не побрезгует ничем на свете, не пощадит ни сил, ни времени, только бы как можно скорее и с наименьшим для себя риском достичь цели.
Действительно, воцарившееся вслед за тем молчание не было обычной паузой в разговоре. По всему видно: заместитель начальника лагеря сосредоточенно обдумывал, как приняться за дело, чтобы поскорее его завершить.
– Хорошо! Безопасность я вам гарантирую! Ручаюсь! – сказал он уверенно.
– Инсценирую следствие по делу тех троих, которых он поторопился убрать, и так его прикручу, что Протопопов сам станет вашим ангелом‑хранителем.
– Это значительно упростит и облегчит мне работу.
– Чем ещё могу быть полезен? Конечно, вам понадобится список всех, кого вам надлежит вывезти. Я уже приказал…
– Упаси боже, никакого списка! Зачем иметь при себе такой компрометирующий документ? Относительно этого мы с Думбрайтом придерживаемся одного мнения. Но с анкетными данными и характеристикой каждого члена группы я хотел бы ознакомиться. Это поможет в поисках. Вы не возражаете, если я просмотрю их сегодня?
– Каждый час нашего промедления – выигрыш во времени для красных. Останемся тогда оба в дураках. Стоит им предъявить список… достаточно даже того, чтобы он к ним попал. Тьфу! Ну и повезло же мне! Им, конечно, легко загребать жар чужими руками, а в случае чего – отвечать мне…
– Кому им?
Поняв, что у него вырвалось неосторожное слово, чуть бросившее тень на его высшее начальство, Хейендопф с преувеличенной сосредоточенностью стал возиться с сейфом.
– Вот! – сказал он наконец, кладя на стол обычную канцелярскую папку. – Начнём по алфавиту?
– Конечно. Так мы по крайней мере никого не пропустим. С вашего разрешения я запишу некоторые интересующие меня сведения. Я неплохой стенографист, и мои записи не задержат вас. Потом я, конечно, их уничтожу. Или передам вам…
«Анохин, Павел Яковлевич, – прочитал Хейендопф, – тысяча девятьсот шестого года рождения, уроженец села Марковка, Курской области. Был завснабом артели „Кожгалантерея“ в городе Орле. Беспартийный. Осуждён на пять лет за подделку финансовосчетных документов. В армию Власова поступил в 1943 году. Быстро продвинулся по службе от рядового до старшего лейтенанта. Близких родственников на территории России не имеет. Любит широко пожить. К советской власти относится резко отрицательно».
«Антоненко, Василий Свдорович, тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения. Уроженец села Солоне. Днепропетровской области. Там же работал старшим механиком тракторно‑ремонтной мастерской. Родители в своё время раскулачены. Сам репрессиям со стороны советской власти не подвергался. В армию Власова завербован в лагере для военнопленных. Войну закончил в чине капитана. За храбрость, проявленную в боях, немецким командованием награждён орденом Железного Креста второй степени и медалями. На территории России остались жена и сын, об их судьбе он ничего не знает, да и не интересуется. Категорически возражает против возвращения в Советский Союз».
«Сорокин…»
Сомов внимательно вслушивался в чтение Хейендопфа, иногда останавливал, иногда удовлетворённо хмыкал, просил повторить. Вскоре заместитель начальника лагеря стал откровенно зевать.
– Может, продолжим завтра? – спросил он, закинув руки за голову и потягиваясь всем телом. – Вчера, знаете ли, подцепил в кабаре эдакую курочку
– она так настойчиво вокруг меня увивалась, что… Короче, заснули мы только около пяти, а в семь я должен был вернуться в казарму. К слову сказать, без гроша в кармане…
– Я могу одолжить вам в счёт премии сотню долларов…
– Э, нет! Никаких долгов! Иначе я вернусь домой с тем, с чем ушёл.
– А как же курочка?
– Пусть убирается ко всем чертям! Пусть ищет других дураков, кого‑нибудь из тех, у кого текущий счёт в банке, а за спиной состоятельный папочка… Так отложим до завтра?
– Дайте я быстренько просмотрю список, а завтра вы дадите короткую характеристику на каждого. Того, что есть здесь, явно недостаточно.
– О, пожалуйста! А я пока ознакомлюсь с тезисами доклада сегодняшнего лектора. Черт бы его побрал имеете с его лекцией!
– Вас даже посещают лекторы?
– Все для этого сброда. Какой‑то капитан Бломберг, будто бы бежавший из русского плена.
– Выходит, связь между власовцами и внешним миром всё‑таки существует?
– Будьте спокойны: этот тип в десяти водах мытперемыт. И поёт словно по нотам. Вечером сами услышите.
…Через полчаса Сомов снова пересекал двор, направляясь к себе в казарму. Под тентом уже толпилась небольшая группа людей в полувоенной, полугражданской одежде. Они живо о чём‑то беседовали. Заметив среди них майора, Сомов понял: верно, этот тип создаёт общественное мнение, сколачивает блок против дерзкого «новичка».
Может, подойти? Дать понять, что он считает себя равноправным членом группы и не боится ни майора, ни Протопопова? Наверно, о его утреннем столкновении уже знают все, а это не может не произвести впечатления. Таким, как эти, импонирует грубая сила, они подчиняются ей быстрее, чем доводам рассудка.
Однако не только тело, но и мозг требовал отдыха. Нот сами несли Сомова р дальний угол двора, к двери, за которой ожидал его временный приют.
Вытянуться на кровати! Погрузиться в спасительный глубокий сон! Только он и способен вырвать Григория из этого страшного чужого мира.
То, что в комнате может быть посторонний, не приходило в голову. Память зафиксировала пустую комнату с длинными рядами коек. Такой она и возникла сейчас в воображении. Тем сильнее оказалось разочарование, когда он понял, что остаться одному не удастся.
– О, нашего полку прибыло! – приветствовал его длинный смуглый капитан, лениво спуская с кровати ноги в сапогах и стягивая при этом край одеяла. Рад! Не тому, конечно, что увидел именно вас, а от свойственного двуногой твари злорадства: приятно, знаете ли, видеть, что ближнему повезло не более, чем тебе… – Чёрные колючие глаза с насмешкой впились в Сомова.
– Если мерить этой меркой, поводов для радости у вас предостаточно. Здесь, кажется, собралась большая компания.
– Скорее малая, чем большая. Хотелось бы видеть рядом с собой тех, по чьей вине я влип в эту историю. Проигрыш в игре надо делить поровну.
– Не слушайте капитана Самохина! – вмешался маленький кругленький человечек с такими бесцветными волосами, что они казались просто белыми. Он либо вливает в себя шнапс, джин, виски, бренди, либо выливает на первого, кто подвернётся под руку, излишек желчи! Перманентное состояние!
– А твоё перманентное состояние, остолоп, подхрюкивать каждому, с кем сведёт судьба. Просто так, на всякий случай, – вдруг перепадут объедки.
Тот, к кому относились эти слова, покраснел так, что даже кожа на голове, просвечивающая сквозь короткие и редкие волосы, стала розовой. Между припухшими веками, казалось совсем лишёнными ресниц, сердито блеснули маленькие, узко прорезанные, мутно‑серые глазки. Человек действительно напоминал откормленного кабанчика, который, проталкиваясь к кормушке, вот‑вот хрюкнет.
Капитан подмигнул Сомову.
– В жизни бывают странные совпадения. Рекомендую. Николай Николаевич Кабанец. Свинство, так сказать, унаследованное от далёких предков и увековеченное для потомков.
– Это… это… чересчур даже для вас… Я офицер, слышите, офицер, и я буду требовать… настаивать… пусть суд чести, да, суд чести… – слова срывались с дрожащих губ Кабанца беспорядочно, он словно захлёбывался ими, брызжа слюной и всхрапывая.
– Завели! – донеслось из глубины комнаты.
Только теперь, когда с одной из коек соскользнуло одеяло, Сомов заметил, что в комнате есть ещё один свидетель разговора. Его гигантская фигура мигом заполнила комнату и потому потолок сразу стал как бы ниже, проход между кроватями уже.
Богатырь стоял насупившись, ни одного слова не сорвалось больше с его губ. Но двое, затеявшие ссору, мигом притихли: капитан снова вытянулся на кровати, Кабанец, втянув голову в плечи, направился к двери.
Немного растерявшись, Сомов подыскивал слова, чтобы как можно проще поздороваться с этим новым соседом по казарме. Но тот скользнул по нему таким отсутствующим взглядом, что стало ясно: трогать его не следует, человек все равно сейчас ничего не увидит и не услышит.
В комнате воцарилась тишина. Капитан вытащил из‑под подушки флягу, отхлебнул из неё и, сладко зевнув, закрыл глаза. По тому, как обмякли черты его лица – вся кожа обвисла, словно стекая вниз между складками и морщинами,
– чувствовалось, что сон сморил его сразу, как только он закрыл глаза.
Искоса поглядывая на гиганта, всё ещё стоявшего в проходе, Сомов тоже стал готовиться ко сну. Фигура, высящаяся у него за спиной, чем‑то раздражала, сковывала движения. Ну, чего он торчит там посреди комнаты? Уставился глазами в пол, словно хочет чтото прочесть на нём… Ну и вымахал парень! А какие плечи! Недаром у этих гавриков сразу отнялся язык. Такому под горячую руку не попадайся… Всё‑таки зачем он стоит? Может, заснул стоя?.. Не очень‑то приятно раздеваться, когда кто‑то торчит у тебя за спиной!
Сняв туфли, Сомов нарочно изо всей силы швырнул их под кровать! Гуп! Гуп! Чудак, стоявший в проходе, вздрогнул, подобие улыбки промелькнуло у него на губах, плечи чуть опустились.
– Вы того… не обращайте внимания… спите себе! Я тихонько… только посижу минутку, а то голова у меня… А потом тоже лягу… Бывает, зовёшь, зовёшь сон, а его нет как нет… Мне бы хоть вздремнуть… – потирая лоб, здоровяк повернулся и потопал к своей кровати, так и не выпрямившись, бессильно свесив руки вдоль тела.
Укладываясь, Григорий подумал: как часто теперь сон бежит и от него. Раньше такого не бывало. Он мог заставить себя уснуть в любых обстоятельствах, просто как бы поворачивал выключатель и мигом отключался от забот, опасностей, волнений. Ведь сон – тоже оружие, помогающее быть в форме. Неужели он утратил эту способность? Но почему? Потому ли, что оказался один в логове врага? Но ведь так было и тогда, когда, перевоплотившись в Генриха фон Гольдринга, он в одиночку раскрывал тайну подземного завода и много других секретов коварного и хорошо подготовленного к войне врага. Оказавшись во вражеском логове в годы войны, он тоже был совершенно одинок. Так, да не так… Тогда он выполнял поручение Родины и, как далека она ни была, ощущал свою неразрывную с ней связь, считал себя бойцом многомиллионной армии своего народа. Да и был ли он действительно одинок? Тысячи незримых друзей – французских маки, итальянских партизан – протягивали ему руку помощи. А теперь? Нет даже уверенности, что правильно поступил, когда сам, на свою ответственность, вмешался в такое трудное и опасное дело… Без связи с Родиной, без единой дружеской руки! Как отнёсся бы к его решению Титов? Что подумает он, узнав о таинственном исчезновении Григория Гончаренко? Сочтёт его погибшим или, может… – по коже пробежал мороз. Нет, нет, этого не может быть! Слишком хорошо Титов знает его, да и другие сотрудники отдела тоже. Разве не доказал он всей своей жизнью, что во имя Родины, во имя светлых идей коммунизма он готов пройти сквозь самые страшные испытания, преодолеть, казалось бы, непреодолимые трудности, на каждом шагу, каждое мгновение заглядывая смерти в глаза.
Если б была хоть малейшая возможность подать весточку Титову! Проезжая через Мюнхен, он мог обратиться в советскую миссию по репатриации, и теперь всё было бы хорошо. Как ни внимательно стерегли его, а в большом городе всегда можно замести след, незаметно ускользнуть. Но имел ли он право думать только о собственном спасении? Узнав о планах Думбрайта и его хозяев, тихонько отойти в сторону – меня, мол, никто не уполномачивал вмешиваться в это дело? Ведь разумом, сердцем, всем существом своим Григорий чувствовал: он обязан до конца разузнать все о деятельности террариума вблизи Фигераса, найти способ обезвредить это гнездо. То, что один из шпионских центров расположен именно в Испании, во франкистской Испании, безусловно, очень выгодно врагу. Официально к школе «рыцарей благородного духа» придраться нельзя. Католическая организация, проповедующая католицизм в восточных странах, и только. Этот Нунке все предусмотрел. Но аппетит возрастает во время еды. Если раньше он думал только о том, как сберечь кадры бывших фашистских разведчиков для фатерланда, то теперь замахнулся шире: мечтает, что возглавляемая им школа станет международным центром агентурной борьбы с Россией – не менее.
В силу сложившейся ситуации попасть в это логово и бежать? О нет! Григорий не имеет права так поступить. Он будет Фредом Шульцем, Сомовым, чёртом, дьяволом, но весь свой ум, все способности, накопленный опыт употребит, чтобы изнутри взорвать этот змеиный рассадник вблизи Фигераса. Придёт время, он найдёт способ связаться с Родиной, подать о себе весточку, предупредить о планах, которые вынашивают хозяева Думбрайта и Нунке.
Надо только задание с вывозом власовцев выполнить с минимальным вредом для Родины, одновременно укрепив к себе доверие со стороны Нунке и Шлитсена.. Хитрец этот Шлитсен. Перед самым отъездом на аэродроме он как бы невзначай бросил: «Надеюсь, мы ещё увидимся» И улыбнулся. Явный намёк, что Сомов‑Фред может не возвратиться.
Вот и просчитался. Григорий вернётся! Обязательно вернётся. Но прежде…
Перевернув горячую подушку, Гончаренко закрыл глаза. Точка! Не смей сейчас думать! В самолёте ты имел право прикидывать так и эдак, составлять планы, обдумывать варианты. Теперь же, когда ты подошёл к делу вплотную, голова должна быть ясной. Давай лучше послушаем, что выстукивают колеса вагона, в котором ты как будто едешь: ты – Со‑мов, ты – Со‑мов, ты – Со‑мов…
Он очнулся. Кто‑то бесцеремонно тряс его за плечо.
– Сомов! Слышите, Сомов! Так можно царство небесное проспать, а ужин и подавно.. Благодарите судьбу, что я зашёл за папиросами и увидел вас…
– Я.. это вы, Домантович? Вы, кажется, неплохой товарищ. Неужто я столько проспал? Только сейчас понял, как проголодался…
– Поторопитесь, все наши уже поужинали. А бар из‑за этой проклятой лекции тоже закрыт.
Домантович присел на пустую уже кровать капитана и деликатно отвернулся, давая Сомову одеться.
– Я готов… Можем идти. Погодите, а как быть с этим малюткой? – Сомов кивнул в сторону кровати, на которой, отвернувшись к стене, лежал здоровяк… Он, верно, тоже не ужинал? А такому остаться без еды…
Домантович только махнул рукой.
– На Середу опять нашло, – пояснил он, уже стоя на ступеньках. – То парень как парень, правда, мрачноватый и не очень разговорчивый. Но людей не сторонится… А то – просто не подступись, такой бешеный. Повернётся ко всем спиной и лежит, уставившись в стену. Затосковал, верно. С такой силищей, и без дела! Ему бы топор в руки да лес валить… или саблю да в чисто поле… Эх, засунули нас в этот каменный мешок, черт бы их всех побрал, и сиди! Жди, пока тебя ещё куда‑то перебросят…
Когда Домантович и Сомов пришли в столовую, там уже было пусто. Остывшие бобы с тушёнкой вязли на зубах, оставляя на небе неприятную плёнку, и Сомов с удовольствием запивал их жидким, но ещё тёплым кофе.
– Ну, что, пошли на расправу? – обратился к нему Домантович.
– Вы думаете, будет расправа?
– А вы надеялись, что столкновение с Протопоповым на этом закончилось?
– Ну, будь что будет! – решительно бросил Сомов и направился к двери.
ВОРОНЬЁ СОБИРАЮТ В СТАИ
Выезжая в Мюнхен, Гончаренко довольно скептически относился к опасениям Нунке, что в группу бывших власовцев пробрался советский агент. Один процент против девяноста девяти, что это так. На то, что Гончаренко удастся с ним связаться, передать сведения о себе и проинформировать о деятельности школы вблизи Фигераса, шансов не больше. Впрочем, он учитывал и этот один процент, обдумывая по дороге план будущих действий, категорически заявив о своём намерении вернуться на Родину, он тем самым как бы подаст сигнал о себе и посеет смятение в группе. Во что бы то ни стало надо расколоть её и не дать школе «рыцарей благородного духа» получить такое значительное пополнение, как эти власовские головорезы.
И теперь, направляясь на лекцию какого‑то Бломберга, он радовался, что сможет увидеть всю группу сразу, а возможно, и поспорить кое с кем.
Гончаренко поглядел на северную сторону двора и увидел в открытом окне лицо Хейендопфа.
«Значит, в случае нового столкновения с Протопоповым помощь будет «– промелькнуло в голове.
– Добрый вечер! – поздоровался Гончаренко‑Сомов, подходя к толпе.
Ответило только несколько человек. Остальные неприветливо, исподлобья поглядывали на новичка. Тот с беззаботным видом прошёл мимо двух рядов скамеек и уселся на краешек последней.
Пересекая двор, к собравшимся на лекцию приближался Протопопов, пропуская вперёд долговязого человека, одетого в болтающийся, словно на вешалке, штатский костюм.
– Рекомендую, пан Черногуз. Герр Бломберг, выступление которого было объявлено сегодня, не смог прийти, – громко сказал Протопопов и, опустив голову, уселся на один из двух стульев, стоявших возле маленького столика.
Пан Черногуз не принадлежал к числу докладчиков, способных с первых же слов захватить аудиторию, умеющих меткой, к месту сказанной остротой пробудить у уставших слушателей угасший интерес. Он говорил гладко, свободно, но без подъёма. Видно было, что доклад этот он делает не впервые.
Уже после первых слов оратора стало ясно, куда он гнёт: Черногуз приехал вербовать добровольцев в отряды украинских националистов, собирающих силы для «небом благословенной борьбы» с большевизмом.
Докладчик подробно и туманно говорил об успехах, якобы одержанных отрядами, вступившими в борьбу, и всячески расхваливал население Западной Украины, готовое поделиться последним куском хлеба, снять последнюю рубаху ради своих «освободителей».
Сомов внимательно наблюдал за аудиторией. Позы присутствующих, откровенные зевки, приглушённое перешёптывание – все свидетельствовало, что слушают доклад краем уха, а то и вовсе не слушают.
Оживились слушатели только тогда, когда Черногуз заговорил о материальной стороне дела. По его словам выходило, что каждый офицер, в зависимости от звания, будет получать жалование такое же, как в немецкой армии. Половина – в долларах – кладёте на личный счёт в банке, а половина выдаётся советскими или немецкими деньгами прямо на руки. Тем, кто немедленно согласится вступить в отряд, выдаётся поощрительная премия в размере ста долларов.
Этот раздел доклада присутствующие слушали с напряжённым вниманием. Дело в том, что в казармах азартные игры приобрели размеры стихийного бедствия. Играли в карты, в домино, даже в городки и непременно на деньги. Поэтому от когда‑то награбленного, а затем проданного, кое‑что осталось лишь у немногих «счастливчиков», которым везло в игре. Остальные жили подачками, продажей обмундирования и иным мелким «бизнесом».
А тут обещают сразу же премию за согласие! И целых сто долларов! Было над чем призадуматься.
К концу доклада Черногуэ приберёг самый убедительный аргумент – напомнил о полной бесперспективности для перемещённых устроиться на приличную работу. Ссылаясь на собственный опыт, он рассказал, как во время коллективизации эмигрировал в Польшу, затем во Францию, как в погоне за счастьем объехал чуть ли не весь мир, и всюду его ждали лишь одни невзгоды.
– Что будет с вами здесь, за границей?! – патетически воскликнул Черногуз. – Даже если есть среди вас специалисты, например слесари, токари, возможно, даже инженеры, в лучшем случае они не помрут с голоду, перебиваясь с хлеба на воду. А у кого нет профессии? В Африку? На шахты? Бывал я там, знаю…