Вот как описывает свое психологическое состояние бессмертная (в буквальном смысле) героиня пьесы Чапека “Средство Макропулоса” Эмилия Марти:
“Все кругом так глупо, ненужно, бесцельно!.. <…> Невозможно любить триста лет. Невозможно надеяться, творить или просто глазеть вокруг триста лет подряд. Этого никто не выдержит. Все опостылеет. Опостылеет быть хорошим и быть дурным. Опостылеет небо и земля. И тогда ты начнешь понимать, что, собственно, нет ничего. Ровно ничего. Ни греха, ни страданий, ни привязанностей, вообще ничего.”
А вот такой текст я нашел в интернете на страничке специалиста в области геронтологии, доктора биологических наук А. Москалева:
“Интересно отметить, что большинство живописных "возражений" против бессмертия, обнаруживаемых у Свифта, Чапека, Борхеса и Стругацких (обострение негативных черт характера, распад личности, потеря интереса к жизни "бессмертных") чрезвычайно напоминает признаки старческого слабоумия (сенильной деменции), которая могла наблюдаться авторами у значительной части реальных долгожителей. Однако борьба с истинными причинами старения, без которой немыслимо радикальное продление жизни, неизбежно снизит вероятность возникновения этого нежелательного побочного эффекта долголетия и данные "возражения" самоустранятся.”
При всем уважении к коллеге все же позволю себе встать на сторону писателей. Не думаю, что “Фауст” и “Средство Макропулоса” были задуманы как пособия для студентов-медиков по курсу психиатрии, а секрет мучительных раздумий доктора Фауста и Эмилии Марти наконец-то разгадан благодаря критериям Международной классификации болезней 10-го пересмотра.
В детстве каждый день — вечность, к старости время ускоряется. Это неприятное открытие ускоряющегося времени рано или поздно делают для себя все. И причина тут не в старческих изменениях личности, а просто в том, что в жизни остается все меньше и меньше нового. “Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем” — это положение Екклесиаста не удалось пока опровергнуть никому. Между тем человеческое ощущение времени — это ощущение событий. Нет событий — идут одинаковые секунда за секундой. “Все опостылеет”, по словам Эмилии Марти, и в какое-то время останется единственный интерес к жизни — это ее продление ради нее самой. Более отвратительного, трусливого животного чувства трудно себе придумать. «Представляются жалкими те люди, которые всегда и везде цепляются за саму жизнь как за панацею счастья» — это, кстати, слова акад. В.М. Бехтерева, а не (при всем искреннем уважении) сельского батюшки.
Но, может быть, в бессмертии человек найдет утешение в “сильной, как смерть” любви? Однако вечная любовь — это уже из тех категорий, которыми, на мой взгляд, живут думающие о Вечности, а не цепляющиеся за земную жизнь. А альтернатива — все ускоряющаяся смена партнеров (не помню, кому принадлежит мысль — “мы любим один раз, все остальные разы мы любим переживания, связанные с любовью”), переходящая в банальный секс. Даже исходя из самого небогатого личного опыта можно представить, насколько увлекательна будет такая постоянная череда партнеров за вечную жизнь... Поистине, „природа...отняла у нас бессмертие и взамен его дала нам любовь” (Е. А. Шульц "О молодении". Новые идеи в биологии. СПб. №3. Спб., 1914.).
Остаются, правда, высшие проявления человеческого духа — поиск истины в науке, бесконечное творчество в искусстве. Но это для Фаустов, а даже не для Вагнеров (ученик Фауста, разумеется, а не композитор), и, увы, не для подавляющего большинства землян. Будем реалистами: главные жизненные удовольствия для очень и очень многих довольно бесхитростны. Даже на какую-нибудь пару тысяч лет их явно не растянешь, а превратить все человечество в Фаустов как-то не представляется реальным: попытку реализовать третий пункт «Триединой задачи построения коммунизма» — воспитание нового человека — многие из нас очень недурно помнят, ну, а кто не помнит и хоть немного думает, осознает ее результаты. Но даже если бессмертие будет уделом Фауста — кто может предсказать, сможет ли он действительно произнести “Остановись, мгновение”, когда жизнь будет исчерпана? Не начнет ли он по-животному цепляться за жизнь, найдет ли силы достойно уйти? Вспоминается страшное Кирилловское “Сейчас, сейчас, сейчас, сейчас...” из “Бесов” Достоевского. Но Кириллов преждевременно оставлял временную жизнь, а Фаусту придется отказаться от жизни вечной. Может ли мы себе представить, какой страшный внутренний конфликт будет между “мортидо и либидо”, желанием смерти и желанием жизни?
Я думаю, что на этой Земле есть некий предел для человеческого делания, а не для человеческого срока. Когда все сделано — надо уходить. Умереть, как Иов, “насыщенным днями”. Впрочем, для этого надо уметь эти самые дни не проживать, а насыщать, чтобы действительно успеть все положенное сделать.
Справедливости ради нельзя не сказать, что жизнь человеческая действительно порой трагически рано обрывается, не давая “насытиться днями” даже самым активным, самым творческим, самым, по словам Шварца, нетерпеливым...
“Боже мой, как коротка человеческая жизнь! <…> Посудите сами: человеческая душа, жажда познания, мысль, труд, любовь, творчество, все, все… И на все – шестьдесят лет! Ну что успевает человек за шестьдесят лет?! Чем насладится? Чему научится? Не дождешься плодов с дерева, которое посадил. Не научишься всему, что человечество узнало до тебя. Не завершишь своего дела, не покажешь примера… Умрешь, будто не жил! Не успел ни порадоваться, ни поразмыслить, ничего, ничего не успел, кроме погони за хлебом насущным <…> Наделим всех людей трехсотлетней жизнью. Это будет величайшим событием в мировой истории, освобождением, новым и окончательным сотворением человека. Господи, чего только не успеет добиться человек за триста лет! Пятьдесят лет быть ребенком и школьником. Пятьдесят – самому познавать мир и увидеть все, что в нем есть. Сто лет с пользой трудиться на общее благо. И ещё сто, все познав, жить мудро, править, учить, показывать пример. О, как была бы ценна человеческая жизнь, если б она длилась триста лет!” (“Средство Макропулоса”, монолог архивариуса Витека).
О цифрах можно спорить, но продление активной человеческой жизни — прямой долг врача и исследователя в области научной медицины. Дать человеку возможность “насытиться днями” — вот, на мой взгляд, истинная мечта и конечная цель медицинской науки. Но это уже не бессмертие, а совсем другая тема.
С атеистических позиций
Тут все совсем просто. Атеизм вообще чрезвычайно прост, если, конечно, не юлит, а доводит сам себя до логического конца. Человек — такое же случайное, не имеющее смысла сочетание атомов, как стол. Просто у человека есть шизофренический страх смерти, уродливая издержка эволюции сложных систем. Достаточно убрать это кривое чувство, и не надо никакого бессмертия. Тогда, впрочем, и сам человек будет без особой надобности — мало того, что случайное сочетание атомов, да еще и самому себе не интересное. Все остальное — восторженные призывы к построению тех или иных обществ и городов-садов, формированию нового гордого человека, высшему призванию в служении тому-сему и все остальное, что признает за жизнью ХОТЬ КАКИЕ-ТО смысл и цель, это уже либо не атеизм, либо какие-то странные уступки, за которые в принципе раньше надо бы, строго рассуждая, партбилет на стол.
С позиций веры
Для верующего человека, казалось бы, все должно быть еще проще: зачем нужно бессмертие, если есть вечность? Но тот, кто “без всяких условий” предлагает бессмертие, совсем не глуп. Он ставит перед нами другой, хотя внешне и похожий вопрос: “Зачем нужна вечность, если есть бессмертие?” И вот тут хочется вернуться к положению, высказанному в самом начале статьи: в вопросе “Если бы дьявол предложил вам бессмертие без каких-либо условий, приняли бы?” слова “дьявол” и “без всяких условий” — лишние. Бессмертие в смысле отказа от смерти как неизбежного условия перехода в иную жизнь может предложить только дьявол и никто другой. И никаких “всяких условий” ему не нужно, ни росписи кровью, ни клятв на перевернутом кресте — принявший бессмертие уже бесповоротно променял Царствие Небесное на владения князя мира сего.
На мой, возможно не очень канонический (хотя, кто знает? вопрос о греховности бессмертия, насколько мне известно, официально пока не поднимался в связи с кажущейся абстрактностью этого понятия) взгляд, бессмертие как грех, как отступление от Бога, может быть тяжелее самоубийства и эвтаназии. Ни один честный врач, если больные для него не материал для диссертации, не сможет без малейших колебаний отрицательно ответить на вопрос об эвтаназии. Просто потому, что врачу слишком хорошо известно, насколько нечеловеческими могут быть страдания, как они ломают психику, полностью поглощая все мысли и чувства и не оставляя уже никакого места для последних раздумий о вечности, как до сих пор бессильна может быть перед такими страданиями медицина... То же касается самоубийства — поставим, с одной стороны, прекрасно знакомые психиатрам неописуемые психические страдания при депрессии (не той, которая “депресняк”, а той самой, большой депрессии, при приступах которой примерно 15% (!) больных совершают самоубийства), потерю детей, наивность и растерянность прыгающих с крыш подростков, физические страдания при неизлечимых болезнях, — а с другой стороны, слабость, немощь, маловерие, все, что есть в избытке у каждого из нас — неужели по-человечески ничего не дрогнет? Да и, как говорится в некоей притче, между мостом и водой самоубийца может пожалеть о своем решении... Не нам судить согрешивших, справедливо говорим мы, но часто забываем, что не судить — это прежде всего не осуждать. А легкость, с которой порою “стоящие в твердой вере” безапелляционно судят об этих вещах, часто объясняется либо незнанием, либо, что гораздо хуже, высокомерным равнодушием.
Но бессмертие, будучи, казалось бы, прямой противоположностью эвтаназии и самоубийства, — это сознательный, рациональный и холодный выбор в сторону полного отказа от Бога и Его вечности. Это предпочтение того мира, который принадлежит его князю и лежит во зле. Самоубийство — это уход от предначертанного Богом пути, это акт отчаяния, отсутствие надежды, высшая степень уныния, но все же — это отказ от временной земной жизни. Бессмертие — отказ от божественной вечности.
Почему же, несмотря на такие очевидные вещи, бессмертие не вызывает у нас полного и решительного отторжения, почему оно все равно продолжает нас манить, почему мы не можем, как при Святом Крещении, решительно плюнуть в сторону сатаны? Почему такие странные результаты содержатся в приведенной в самом начале сводке ответов на превдопрустовский вопрос? Ответ, как мне кажется, очевиден.
Страх смерти — результат раздвоенности человека. Лучшим из живших на этой Земле он был чужд. Апостол Павел говорил: “Для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение” (Филип. 1:21), митрополит Антоний Сурожский — “Смерть надо ждать, как невесту”. Даже таким высказываниям, не говоря уже о такой вере, нет числа. Да и чисто логически — может ли бояться смерти (подчеркну — самого акта смерти, а не Суда) истинно верующий человек? Почему же мы готовы отказаться от “дара смерти” (по удачному выражению) Дж.Р.Р.Толкиена) и предпочесть земное существование Небесному Царствию? Наверное, потому, что для второго не хватает веры, а в первом находится сокровище наше, а потому и сердце наше. Царствие Небесное, как нам кажется, где-то далеко и совсем незнакомо, а кто-то внутри подло шепчет — да и есть ли оно вообще, а бессмертие может оказаться здесь и сейчас, со всеми прелестями этого мира, в том числе и вполне достойными... Таков механизм любой зависимости: сигарета под рукой, а рак легкого — в отдаленной перспективе; удовольствие от блуда прямо сейчас, а опустошенность и раскаяние — потом, потом; стакан на столе, а похмелье — утром. А ведь, казалось бы, рецепт для познания Царствия Небесного так просто и ясно сформулирован: будем чистыми сердцем — и узрим Бога, а уж если узрим Бога — так не ослабнем в вере, и уж точно не будем бояться смерти. Но ведь, чтобы быть чистым сердцем, надо отказаться от многих таких хороших, приятных вещей...а вера слаба, да и трудна, так что как-нибудь потом, потом...
Конечно же, я (умеренно) боюсь смерти. Потому что веры у меня — неизмеримо меньше, чем с горчичное зерно, а жажды мирских удовольствий — несдвигаемая гора. Но только я знаю, что сдаться этому чувству, принять смерть как конец жизни, а не как ее начало — значит, отказаться от всей моей веры сполна и без исключения, вычистить все ее ростки из самых отдаленных уголков психики, навсегда закрыть Евангелие, любым способом заглушить мысли о смысле жизни, а главное (главное!) — вычеркнуть из памяти те редкие моменты, когда Тот, к Кому я обращался в самые трудные минуты, вдруг оказывался так ощутимо рядом... Тут, как говорится, флаг в руки одному из Его бывших учеников, я — пас.
Послесловие
Многие приведенные здесь рассуждения могут показаться чистой фантастикой. Но мне как физиологу, по долгу профессии следящему за развитием современной науки, представляется, что бессмертие в один прекрасный день может вдруг оказаться гораздо ближе, чем мы себе представляем.
Атомной бомбы еще не было даже в проекте, но об ее опасности уже говорили. Эта опасность была очевидна всем, но все же атомную бомбу уже успели два раза применить против мирных жителей. Бессмертия тоже пока нет, но идея его витает в воздухе, и, в отличие от атомной бомбы, она кажется прогрессивной и привлекательной. Даже если бессмертие так и не будет достигнуто, сама эта идея, уже вброшенная и пускающая все более глубокие корни (посмотрим еще раз результаты познеровского анкетирования, где лишь примерно половина опрошенных ответили четкое “нет”) абсолютно тлетворна и смертельна для души. Но в то же время она служит для нас высшим испытанием, ставя вопрос с предельной жесткостью: что для нас Бог — защита от страха смерти (реальная или психологическая, это даже и не самое главное) или наш Создатель и Спаситель, Которого надо любить “всей крепостию своею и всем разумением своим”? И если мы выбираем второе, объявляем себя верующими, то манящая идея бессмертия должна стать для нас поводом бесповоротно решить: жизнь — это шанс сделать из себя ответный дар Богу, а смерть — способ наконец с Ним встретиться, и уже навсегда. Помни о смерти, говорили древние, и не мечтай о бессмертии, добавим мы — и это путь не только к вечности, но и, в конечном счете, к душевной гармонии на Земле.
Может быть, когда-нибудь, как в фильме “Матрица”, нам будут предложены две таблетки. Одну из них протянет кощунственно облаченная в белый халат услужливая рука того, о ком со своей интеллигентной улыбкой говорит В.Познер, и на ней будет написано “Бессмертие”. На другой не будет написано ничего, но внутри будет Вечность. Мы, незаслуженно счастливые, не доживем до этого высшего, последнего искушения — никто не сможет поручиться за себя в этот предельный момент, когда достаточно будет лишь сказать “да” — и конец сомнениям и вековечному ужасу смерти. Но доживут наши дети, или внуки, и правнуки, да просто люди, которых нам заповедано любить, как самих себя. Что мы может для них сегодня, как передать им через поколения то мужество, которого в помине нет и у нас самих?
Каждый (если захочет) найдет свой ответ и выбор.