Я, Бароненко Татьяна Анатольевна, родилась 4.01.1938 года в городе Харьков.
Моя мать Вериженко Надежда Парфеньевна. Во время войны была медсестрой в тифозных бараках в тылу за Уралом. В Харьков вернулась в 1943 после освобождения города от фашистов.
Мой отец, Бароненко Анатолий Никифорович. До войны был педагогом и работал воспитателем в Куряжской колонии вместе с Макаренко Антоном. Воевал на фронте.
Тётя моего отца, Валенти́на Степа́новна Гризоду́бова – советская лётчица, участница одного из рекордных перелётов, участница ВОВ, первая женщина Герой Советского Союза, Герой Социалистического Труда.
Двоюродная сестра отца, Богданова Ироида Васильевна – прошла всю войну, майор медицинской службы. Её о тец был участником харьковского подполья, расстрелян фашистами в 1942 году.
Сестра бабушки Галина Ивановна тоже медицинский работник, прошла всю войну. Её муж Аладжанов тоже прошёл всю войну, заслуженный врач.
Я жила в городе Харьков на улице Мельникова.
Войну встретила в посёлке Высоком в 1941 году: мне было около 4-х лет, когда немцы вошли в Харьков. Мама и папа были уже на фронте.
В Высоком я осталась с бабушкой Сашей и дедушкой Пашей – родителями мамы. Когда немцы вошли в посёлок, к нам в дом ворвалось несколько немецких солдат с закатанными по локоть рукавами. Они смеялись, а нам было страшно. Бабушка держала меня на руках, а я держала в руках большую банку с широким горлышком, полную варенья. Мы собирались идти в блиндаж, который вырыли в саду под яблонями, но не успели. Один немец выхватил у меня из рук банку, засунул в нее кулак по самый локоть, начал облизывать и хохотать – дразнить меня. Немцы хохотали, а я плакала.
С бабушкой и дедушкой я уехала в Ахтырку, чтобы как-то прокормиться. Когда туда вошли немцы, полицаи собрали жителей, и нас в том числе, погрузили в крытые конные подводы и погнали в Германию. Дедушку мы всё время накрывали подушками и периной, а меня садили сверху. Нас везли в Германию, а с Германии возвращались бывшие помещики и занимали свои поместья.
Была осень 1941? года. Наш обоз сопровождали немцы и полицаи. По пути нас останавливали возле поместий этих бывших украинских помещиков и заставляли работать на токах и в поле – убирать урожай. Дети, и я тоже, работали со всеми.
По дороге в Германию нашу подводу остановили в одном из сёл. Кто-то донёс, что наш родственник, мой отец – офицер Советской армии, коммунист. Это был смертельный приговор для нас! Бабушку и меня повели на расстрел, а дедушка остался спрятанным. Нас поставили к стене кирпичного строения рядом с комендатурой, где расстреливали людей. Кроме нас никого не было, вышли автоматчики. С комендатуры выбежала женщина – переводчица. В ней мы узнали мамину подругу по институту – Клаву! Она увидела случайно в окно нас, готовящийся расстрел и побежала к офицеру конвоя. Сказала, что это наговор, неправда, и что она нас хорошо знает. Немцы поверили ей. Нас отвели в дом. Пришел офицер, выхоленный, поставил по центру комнаты стул, достал с кармана белоснежный платок, вытер стул и сел. Бабушка Саша знала немного немецкий язык. Немец разговаривал с ней по-немецки, он сказал, что поверил переводчице Клаве. Нас отпустили, и мы поехали в Германию под конвоем со всеми. После войны мы узнали, что Клава, работая у немцев переводчиком, была нашей разведчицей и помогала подпольщикам. Её кто-то предал, и она была расстреляна немцами.
Мы проехали Украину, Молдавию. Пока ехали, у меня отнялись ноги. Доехали мы до границы Румынии. При оформлении документов на границе, бабушка, со мной на руках, обратилась к коменданту: сказала, что паралич ног... Комендант, наверное, пожалел меня, а скорее всего, решил не отправлять инвалида в Германию: там были нужны здоровые работники. Весь обоз ушёл дальше в Германию, а нам разрешили вернуться назад домой в Украину.
Шли пешком: я, бабушка и дедушка. По пути, не знаю где и за что, бабушка выменяла корову и повозку. Дальше мы ехали уже на повозке, в которую впрягли корову. Корова была белоснежная, звали её Зорька. Иногда в пути для развлечения меня садили к ней на голову, и я ехала, держась за рога.
В одном из сёл, где мы останавливались, хозяйка дома, у которой мы ночевали, пекла плач и нды – молдавский хлеб: мука с гарбузом (тыквой). Мы, дети – хозяйские и я, сидели на тёплой русской печи, и ели этот сладкий хлеб. Мне дали меньше, чем своим детям, и я потом пожаловалась бабушке. Она сказал: «Так и должно быть. Ты должна быть благодарна за то, что тебе дали».
В другом селе мы попали ночевать в дом вместе с эсэсовцами. Мы с бабушкой спали возле духовки на полу, а в этой же комнате на полу, но на одеялах, спали эти два немца.
Один из них – Ганс, был большой, рыжий. Спать сам боялся, ложился рядом с русским денщиком Иваном. По комнате ходил только голый, нас с бабушкой за людей не считал, говорил «швайне» – свиньи.
Второй немец тоже Ганс, но был интеллигентным, добрым к нам. Любил детей, у него была в Германии маленькая дочка. Меня он часто угощал шоколадкой, но так, чтобы никто этого не видел.
В это время немцы уже начинали отступление. Хозяин этого дома и наш дедушка Паша скрывались в ямах-колодцах, которые были специально вырыты заранее и скрытно. Размер каждого колодца рассчитан на одного человека, были накрыты сверху деревянными досками и присыпаны мусором, чтобы не было заметно. Колодцы были прямо среди большого двора, потому что немцы и полицейские прощупывали штырями всё вокруг, а здесь не догадывались. Во двор заезжали на стоянку большие тентованые машины. Мы боялись, чтобы колесо тяжелой машины не наехало на крышку ямы. Однажды машина наехала на яму, где сидел хозяин, и он мог там задохнуться. По просьбе хозяйки моя бабушка, которая знала немецкий язык, под каким-то предлогом попросила, чтобы машину переставили дальше. Так хозяева помогли нам, а мы – им.
Перед отступлением Иван-денщик подарил бабушке целый парашют. Шёлк парашюта был в те времена отличной тканью для платья, рубашек. Он подарил ещё ящик с пчелиными рамками полными мёда.
Немцы двинулись на запад, а мы – на восток.
Голодали. В сёлах меняли на еду всё, что могли. Поменяли даже мои игрушки: пупсика и детский утюжок.
В одном из сёл мы попали под обстрел, в этом селе шёл бой. После окончания боя на земле везде лежали трупы наших и немецких солдат, а также жителей села и беженцев. Кто-то сказал, что видел женщину в ботах, по описанию – такие боты были у моей мамы. Мы, я и бабушка, пошли по трупам искать маму. Мы нашли эту женщину, но это была не моя мама. В это день бабушка впервые пошла в церковь: до этого она никогда не ходила в церковь, а молилась дома.
В другом селе на нашем пути, где мы остановились на отдых, началась бомбардировка. Все побежали в походной погреб, который был в 20-ти метрах от дома. Дедушка сидел там под перинами – прятался, бабушка понесла ему что-то в погреб. В доме остались я с хозяйкой: мы стояли на пороге и хотели тоже побежать в погреб. В это время бомба с самолета попала прямо в дом! Взрыв страшной силы уничтожил весь дом!.. Всё разрушено, осталась только одна стена и дверной проём в ней, в котором стояли мы – я и хозяйка. Моя бабушка стояла у дверей погреба и пыталась побежать ко мне, а её удержали несколько человек, потому что бомбежка продолжалась.
Как ни странно, у меня, маленького ребенка, никаких прямых последствий после хождения по трупам, после этого взрыва и других увиденных ужасов войны – сразу не было. Позже, когда мы и ещё несколько подвод ехали уже по освобожденной Украине по местам прошедших боев, вдоль дорог лежали трупы. Взрослые люди шли рядом с подводами и всё это видели. Одна из женщин, увидев при дороге почти голого убитого немца, сказала: «А его же тоже ждёт мать …» Мне стало интересно, кого ждёт мать, и я выглянула с крытой кибитки… и увидела этого немца. Когда мы приехали в село и остановились на ночлег, ночью я проснулась и начала кричать. Тогда мне было 5-ть лет. Видно, это было последней каплей: я периодически кричала по ночам, пока это не прошло само со временем…
Домой возвращались долго. В посёлок Высокий приехали только в 1944 году. Когда мама узнала, что мы вернулись в Высокий, она бежала пешком к нам с Харькова.
Помню, что корова Зорька, которую выменяла бабушка, жила в одной из комнат нашего дома. Она была очень умной коровой: никогда не пачкала в комнате, всегда просилась, чтобы её вывели – стучалась рогами о спинку кровати, которая закрывала окно и к которой она была привязана. Бабушка выводила её из дома по ступенькам и вела к куче навоза. Зорька разворачивалась хвостом к этой куче и только тогда справляла все свои коровьи нужды. Не каждая собака или кот приучены к этому! Все плакали, когда Зорька сильно заболела… и умерла. Дедушка даже ушёл из дому, когда это случилось.
Мы купили другую корову – красную, немецкой породы. Я считала, что она такая же добрая, как и моя Зорька. Однажды бабушка пошла в магазин, а я осталась дома. Я всегда кормила Зорьку веточками с листиками, и она была благодарна мне. Когда я подошла к этой корове с веточкой, чтобы покормить, она погналась за мной по огороду, подцепила рогами меня за платье, подняла вверх и побежала по огороду. Я висела на её рогах и кричала. Выскочили соседи и отбили меня у коровы.
В день провозглашения Победы 9 Мая мы все выскочили на улицу возле нашего дома – дети, соседи: прыгали, кричали, радовались.