– Убийца‑Призрак, – проворчал Ингтар. – Тоже порождение Темного, вроде Мурдрраала? Встречались мне в Запустении твари, которых можно назвать убийцами‑призраками, но… Больше они ничего не видели?
– Они не подходили к нему близко. Это не Исчезающий. Говорил же я. Исчезающего они убьют куда быстрее, чем троллоков, даже если при этом потеряют полстаи. Ингтар, видевшие это волки передали другим, потом еще раз другим, пока сообщение достигло меня. Я могу лишь пересказать тебе, что они передали, и после стольких пересказов…
Перрин умолк. К нему и к Ингтару подъехал Уно.
– В скалах айилец, – тихо промолвил одноглазый.
– Так далеко от Пустыни? – недоверчиво сказал Ингтар. Уно каким‑то образом умудрился, не изменяя выражения лица, выглядеть оскорбленным, и Ингтар добавил: – Нет, я не сомневаюсь в твоих словах. Я просто удивлен.
– Этот треклятый захотел, чтоб его увидели, иначе навряд ли бы я его заметил. – Уно явно было неприятно подобное допущение. – И его проклятое лицо не под повязкой, этой их вуалью, – значит, не убивать он вышел. Но раз увидел одного проклятого айильца, то можно быть уверенным – найдется куда больше, которых не видно. – Вдруг глаз у него широко раскрылся: – Чтоб мне сгореть! Дело обстоит так, будто он, проклятый, сам очень хочет, чтоб его увидели! – Уно указал вперед: из‑за скалы шагнул мужчина.
Масима тут же уронил пику наперевес и вонзил шпоры в бока коню, который в три шага перешел на галоп. И не один Масима; четыре стальных острия неслись на пешего.
– Стоять! – гаркнул Ингтар. – Стоять, я сказал! Отрежу уши каждому, кто не остановится!
Масима со злобой, чуть не оборвав поводья, осадил лошадь. Другие, окутавшись облаком пыли, тоже остановились, не далее десяти шагов от айильца, их пики по‑прежнему смотрели ему в грудь. Тот поднял руку, разгоняя пыль, подплывшую к нему; это было его первое движение.
|
|
Он был высок. Кожа его потемнела от солнца, а рыжие волосы коротко подрезаны, кроме свисавшего до плеч хвоста на затылке. Его одежда – от мягких сапог на шнуровке по колени и до полосы ткани, свободно обернутой вокруг шеи, – была коричневых и серых тонов, которые сливались бы с землей или скалами. Над плечом выглядывал кончик короткого рогового лука, а колчан сбоку на поясе щетинился стрелами. На другом боку висел длинный нож. В левой руке незнакомец сжимал небольшой круглый щит из шкур и три коротких копья, в длину не больше половины его роста, но наконечники у них не уступали по длине наконечникам пик шайнарцев.
– Со мной нет дудочников, которые сыграли бы мелодию, – заявил с улыбкой мужчина, – но если вы желаете танца… – Он не двинулся с места, стойка осталась прежней, но Перрин уловил в нем мгновенную готовность ко всему. – Меня зовут Уриен, из септа Два Копья, из Рийнских Айил. Я – Красный Щит. Запомните это имя.
Ингтар спешился и, сняв шлем, зашагал вперед. Перрин замешкался всего на миг, потом тоже слез с лошади и пошел с шайнарцем. Не мог же он упустить шанс поближе посмотреть на айильца. Действовать, как Айил в черной повязке. Из предания в предание переходили смертоносные и опасные, как троллоки, айильцы – некоторые даже утверждали, что все они, мол. Друзья Темного, – но улыбка Уриена как‑то не выглядела опасной, несмотря на то что в любой момент он был готов к броску. Глаза айильца отливали голубизной.
|
|
– На Ранда похож. – Перрин оглянулся и увидел рядом Мэта. – Может, Ингтар и прав, – тихонько добавил Мэт. – Может, Ранд – айилец.
Перрин кивнул:
– Но это ровным счетом ничего не меняет.
– Да, не меняет. – Мэт будто говорил совсем не о том, что имел в виду Перрин.
– Мы оба далеко от своих родных краев, – сказал Ингтар айильцу, – и, по крайней мере, мы явились сюда не сражаться. – Перрин изменил свое мнение об улыбке Уриена; вид у того был огорченный.
– Как хочешь, шайнарец. – Уриен повернулся к Верин, только что спрыгнувшей с лошади, и отвесил странный поклон: вонзил острия копий в землю и протянул правую руку ладонью вверх. Голос его стал почтительным: – Хранительница Мудрости, моя вода – ваша.
Верин отдала поводья одному из солдат. Подойдя ближе, она принялась рассматривать айильца:
– Почему ты назвал меня так? Ты принял меня за айил?
– Нет, Хранительница Мудрости. Но у вас обличье тех, кто проделал путь до Руидин и остался в живых. Годы не касаются Хранительниц Мудрости, как прочих женщин, или так, как они оставляют свой след на мужчинах.
На лице Айз Седай отразилось волнение, но нетерпеливо заговорил Ингтар:
– Мы преследуем Приспешников Темного и троллоков, Уриен. Ты не видел каких‑нибудь их следов?
– Троллоки? Здесь? – Глаза Уриена вспыхнули. – Это одно из знамений, о которых говорится в пророчествах. Когда троллоки вновь выйдут из Запустения, мы покинем Трехкратную Землю и вернем свои древние, исконные, места. – Среди сидящих верхом шайнарцев пробежал шепоток. Уриен обвел их гордым взглядом – он словно свысока взирал на них.
|
|
– Трехкратная Земля? – сказал Мэт. Перрину показалось, что вид у друга еще бледнее – не больной, а, если точнее, такой, будто Мэт слишком долго не был на солнце.
– Вы зовете ее Пустыней, – сказал Уриен. – Для нас она Трехкратная Земля. Камень, придающий облик, – дабы создать нас; земля испытаний – дабы проверить нас; и наказание – за грех…
– Какой грех? – спросил Мэт. Перрин затаил дыхание, ожидая, что сейчас сверкнут копья в руке Уриена.
– Так давно это было, что никто не помнит. Кроме Хранительниц Мудрости и вождей кланов, а они не говорят о нем. Должно быть, грех был крайне тяжек, если им не заставить себя рассказать о нем нам, но Создатель воздает нам сполна.
– Троллоки, – не отступал от своего Ингтар. – Ты не видел троллоков? – Уриен покачал головой:
– Тогда бы я убил их, но я не видел ничего, кроме скал и неба.
Ингтар качнул головой, явно утратив всякий интерес, но заговорила Верин, в голосе ее слышались настойчивость и сосредоточенность.
– Этот Руидин. Что это такое? Где он? Как выбираются девушки, которые туда идут?
Лицо Уриена превратилось в бесстрастную маску, он прикрыл веки.
– Я не могу говорить об этом, Хранительница Мудрости.
Против воли, ладонь Перрина обхватила топор. Что‑то такое было в голосе Уриена. Ингтар тоже напрягся, готовый потянуться к мечу, зашевелились и верховые. Но Верин сделала несколько шагов к айильцу, пока не подошла вплотную, почти касаясь его груди, и подняла взор, всматриваясь ему в лицо.
– Я – не Хранительница Мудрости, каких ты знаешь, Уриен, – с настойчивостью произнесла она. – Я – Айз Седай. Расскажи мне, что можешь, о Руидин.
Мужчина, готовый только что сразиться с двадцатью латниками, вдруг как‑то неловко сник и выглядел теперь так, словно испытывал огромное желание убежать от одной этой полной и седоволосой женщины.
– Я… могу сказать только то, что известно всем. Руидин находится в землях Дженн‑Айил, тринадцатого клана. Я ничего о них не знаю, кроме названия. Туда никому нельзя ходить, кроме женщин, желающих стать Хранительницами Мудрости, и тех мужчин, кто хочет быть вождем клана. Возможно, Дженн‑Айил и выбирают кого‑то среди них. Но я не знаю. Многие уходят; немногие возвращаются, и они мечены, они несут знак того, кем они стали… Хранительницами Мудрости или вождями кланов. Большего я не могу сказать, Айз Седай. Не могу.
Верин продолжала разглядывать айильца, поджав губы. Уриен посмотрел на небо, словно пытаясь его запомнить.
– Теперь вы убьете меня, Айз Седай?
Та заморгала:
– Что?
– Вы убьете меня теперь? Одно из пророчеств гласит: если когда‑нибудь мы вновь обманем ожидания Айз Седай, они убьют нас. Я знаю, ваше могущество превышает силу Хранительниц Мудрости. – Неожиданно айилец рассмеялся, совсем без радости. В глазах сверкал дикий огонь. – Давайте свои молнии, Айз Седай. Я буду с ними танцевать.
Айил думает, что умрет, и не боится. Перрин понял, что стоит с раскрытым ртом, и поспешил его закрыть.
– Что бы я не отдала, – пробормотала Верин, глядя на Уриена снизу вверх, – чтобы заполучить тебя в Белую Башню. Или чтобы ты захотел говорить. Успокойся, воин. Ничего я тебе не сделаю. Если ты мне ничего худого не сделаешь, раз заговорил о танце.
Уриен был поражен до крайности. Он посмотрел на шайнарцев, сидящих вокруг на лошадях, и будто пытался разгадать какой‑то обман.
– Вы – не Дева Копья, – медленно произнес он. – Как я смею ударить женщину, которая не повенчана с копьем? Это запрещено, кроме как для спасения жизни, но и тогда я должен быть ранен.
– Почему ты здесь, так далеко от своей земли? – спросила она. – Почему ты вышел к нам? Остался бы в скалах, и мы никогда не узнали бы о твоем присутствии. – Айил замялся, и Верин прибавила: – Расскажи только то, что желаешь сказать. Я не знаю, что делают ваши, но неволить или обижать тебя не буду.
– Так и Хранительницы Мудрости говорят, – с холодком заметил Уриен, – однако даже у вождя клана должны быть крепкие нервы, чтобы не сделать того, что они хотят. – Казалось, он тщательно подбирает слова. – Я ищу… кое‑кого. Человека. – Его взгляд обшарил Перрина, Мэта, шайнарцев, отвергая всех. – Того, Кто Приходит С Рассветом. Сказано, к приходу его будут великие знамения и чудеса. По доспехам вашего эскорта я определил, что вы из Шайнара, и внешность у вас Хранительницы Мудрости, вот я и решил, что вы везете весть о великих событиях, событиях, которые могут возвещать о нем.
– Человека? – Голос Верин был мягок, но глаза стали остры, как кинжалы. – Что за знамения?
Уриен покачал головой:
– Сказано, что мы узнаем их, когда услышим о них, так же как узнаем его, когда увидим его, ибо он отмечен. Он придет с запада, из‑за Хребта Мира, но будет он нашей крови. Он пойдет к Руидин и выведет нас из Трехкратной Земли. – Айилец взял копье в правую руку. Заскрипела кожа, звякнули доспехи – солдаты потянулись за мечами. Перрин сообразил, что тоже взялся за свой топор, но Верин, раздраженно глянув на всех, взмахом руки пресекла попытки обнажить оружие. На земле острием копья Уриен начертил круг, потом провел в нем линию в виде волны. – Сказано: под этим знаком он победит.
Ингтар хмуро глядел на символ, ни единой черточкой лица не показывая, что узнает его, но Мэт что‑то нехорошее пробурчал под нос, а Перрин почувствовал, как пересохло во рту. Древний символ Айз Седай.
Верин ногой стерла рисунок.
– Я не могу сказать тебе, где он, Уриен, – промолвила она, – и я не слышала ни о каких знамениях или чудесах, которые направили бы тебя к нему.
– Тогда я продолжу свой поиск. – Это был не вопрос, но Уриен подождал, пока она кивнет, с вызовом обвел шайнарцев гордым взглядом, затем повернулся к ним спиной. Мягкой походкой, не оглядываясь, он зашагал прочь и вскоре исчез среди скал.
Кое‑кто из солдат зароптал. Уно заметил что‑то об «этих проклятых сумасшедших айильцах», а Масима прорычал, что им нужно было оставить айильца воронам.
– Мы теряем драгоценное время, – громко объявил Ингтар. – Чтобы наверстать упущенное, придется скакать быстрее.
– Да, – согласилась Верин, – мы должны скакать быстрее.
Ингтар взглянул на нее, но Айз Седай смотрела на растертую землю, где ее нога уничтожила нарисованный Уриеном символ.
– Спешиться, – приказал Ингтар. – Доспехи – на вьючных лошадей. Теперь мы в Кайриэне. Не хотим же мы, чтоб кайриэнцы подумали, будто мы явились воевать с ними! Поживее с этим!
Мэт нагнулся к Перрину:
– Ты не?… Ты не думаешь, что это он про Ранда толковал? Это безумие, знаю, но даже Ингтар считает, что он – айилец.
– Я не знаю, – сказал Перрин. – Все обратилось в безумие с тех пор, как мы связались с Айз Седай.
Совсем тихо, словно беседуя сама с собой, заговорила Верин, по‑прежнему уставившись в землю.
– Это должно быть частью Узора, однако каким образом? Неужели Колесо Времени вплетает нити в Узор, о котором нам ничего не известно? Или Темный вновь касается Узора?
Перрин ощутил, как его обдало морозом. Верин подняла взор на солдат, снимающих с себя доспехи.
– Поторопитесь! – приказала она с большей резкостью, чем Ингтар и Уно вместе взятые. – Мы должны спешить!
Глава 29
ШОНЧАН
На чад горящих домов и на распростертые в уличной пыли тела Джефрам Борнхальд не оглядывался. Следом за ним в деревню въехали Байар и облаченная в белые плащи охранная сотня. Борнхальду не нравилось, что его легион распылен, что Вопрошающие забрали слишком много власти, но приказы, отданные ему, не оставляли места для сомнений: следовало подчиняться Вопрошающим.
Здесь сопротивление было совсем слабым; столбы дыма вились лишь над полудюжиной жилищ. Борнхальд увидел уцелевшую гостиницу: такое же каменное с белой штукатуркой здание, как и почти все на Равнине Алмот.
Натянув поводья возле гостиницы, Борнхальд скользнул взглядом мимо пленных, согнанных его солдатами к деревенскому колодцу, к длинной виселице, уродовавшей центральную площадь. Сооруженная наспех – просто длинный столб на опорах, – но на ней болталось тридцать тел. Одежду повешенных трепал ветерок. Среди взрослых висели и маленькие тела. На такую картину даже Байар взирал с неверием.
– Муад! – рявкнул Борнхальд. От солдат, охраняющих пленников, отделился седой мужчина. Когда‑то Муад угодил в руки Друзей Темного, и теперь его покрытое шрамами лицо приводило в трепет даже самых стойких. – Муад, твоя работа или Шончан?
– Ни то ни другое, милорд Капитан. – Голос Муада звучал хриплым шепчущим ворчанием – еще одна памятка от Друзей Темного. Больше Муад не добавил ничего.
Борнхальд нахмурил брови.
– Наверняка не эти учинили такое, – сказал он, ткнув пальцем на пленников. Дети Света выглядели не такими опрятными, с иголочки, как тогда, когда он повел их через Тарабон, но по сравнению с тем сбродом, который ежился и прятал глаза под их бдительными взорами, они хоть сейчас готовы к параду. Мужчины в лохмотьях и с уцелевшими кое у кого деталями доспехов, с угрюмыми лицами. Остатки тарабонской армии, отправленной против захватчиков на Мыс Томан.
Муад помедлил, потом осторожно сказал:
– Селяне говорят, на них были плащи тарабонцев, милорд Капитан. Среди них был один здоровенный детина, сероглазый, с длинными усами, – по описанию близнец чаду Эрвину. И молодой парень, который пытался скрыть миловидное лицо за золотистой бородой. Этот бился левой рукой. Очень похоже на чадо Вуана, милорд Капитан.
– Допросчики! – чуть ли не выплюнул Борнхальд.
Эрвин и Вуан были в числе тех, кого он передал под командование Вопрошающих. Прежде ему доводилось сталкиваться с тактикой Вопрошающих, но впервые он собственными глазами видел тела ребятишек.
– Если так говорит милорд Капитан. – Тон Муада говорил о готовности согласиться со словами командира.
– Срежьте их, – устало распорядился Борнхальд. – Срежьте их и дайте понять селянам, что больше убийств не будет.
Если только какой‑нибудь дурень не воспылает храбростью из‑за того, что на него смотрит его женщина, и в назидание прочим я должен буду наказать его. Борнхальд спешился, вновь оглядывая пленников, а Муад тем временем заторопился к солдатам, выкрикивая требования о лестницах и ножах. Борнхальду было о чем поразмыслить и кроме сверхрьяности Вопрошающих; ему очень хотелось напрочь выкинуть Вопрошающих из своих мыслей.
– Они не лезут в сражения, милорд Капитан, – сказал Байар, – ни эти тарабонцы, ни то, что осталось от Домани. Огрызаются, точно загнанные в угол крысы, но бегут, когда что‑то кусает в ответ.
– Неизвестно еще, как мы, Байар, справимся с захватчиками, поэтому не стоит пока смотреть на этих людей свысока, хорошо? – На лицах пленников застыло то же выражение – разгром, рухнувшие надежды, – какое было и до того, как появились Белоплащники. – Пусть Муад подберет для меня одного. – Взгляда на лицо Муада обычно хватало, чтобы поколебать упорство и самых храбрых, не говоря уже про большинство людей. – Лучше офицера. Кого‑нибудь потолковее с виду, посмышленее, чтобы рассказал об увиденном без прикрас, но помоложе, у которого хребет еще не окостенел с возрастом. Скажи Муаду, чтоб не очень церемонился, хорошо? Пусть тот парень поверит: я готов допустить, что с ним случится кое‑что похуже, чем он даже думать смеет, если не сможет убедить меня в своей полезности.
Борнхальд кинул поводья одному из Детей и зашагал в гостиницу.
Как ни странно, там оказался ее содержатель. – заискивающий, обильно потеющий мужчина, грязная рубашка так натянулась на животе, что красная вышивка в виде завитков готова была распуститься. От него Борнхальд отмахнулся; он едва заметил прячущихся в дверном проеме женщину и нескольких ребятишек, да и то только тогда, когда толстый содержатель вытолкал их вон.
Борнхальд стащил латные перчатки и уселся на стол. Мало что ему было известно о захватчиках, о чужаках. Так их окрестили почти все, кто не нес ерунды об Артуре Ястребиное Крыло. Борнхальд знал, что себя они называют Шончан и Хайлине. Он достаточно знал Древний Язык, чтобы понять, что последнее значит «Те, Кто Приходят Раньше», или «Предвестники». Еще они называли себя Райагел, «Те, Кто Возвращаются Домой», и говорили о Коринне, о Возвращении. Таких сведений было почти довольно, чтобы он поверил сказаниям о возвращающихся армиях Артура Ястребиное Крыло. Никто не знал, откуда явились Шончан, кроме одного – они прибыли на кораблях. Все вопросы Борнхальда к Морскому Народу натыкались на глухую стену молчания. Ата'ан Миэйр были не в чести у Амадора и теперь платили за подобное отношение той же монетой, и с лихвой. Все, что Борнхальд разузнал о Шончан, – крохи, которые он выудил у таких же людей, что стояли сейчас на площади. Сломленная, разбитая толпа – вытаращив глаза, истекая потом, они лопотали о людях, идущих в битву верхом на монстрах, как на лошадях, сражающихся бок о бок с монстрами и для которых Айз Седай раскалывают землю под ногами их врагов.
Стук сапог у дверей заставил Борнхальда изобразить волчий оскал, но Байар вошел один, Муада с ним не было. Рядом с ним замер навытяжку, шлем на сгибе руки, Джерал. Чадо Света, который, по предположению Бронхальда, должен находиться в сотне миль отсюда. Поверх своих доспехов молодой мужчина носил не белый плащ Детей, а плащ покроя Домани с голубой отделкой.
– Милорд Капитан, Муад беседует сейчас с молодым человеком, – сказал Байар. – Чадо Джерал только что Прискакал с посланием.
Борнхальд жестом приказал Джералу приступать к рапорту.
Молодой Белоплащник ничуть не расслабился.
– Приветствия от Джайхима Карридина, – начал он, глядя прямо перед собой, – который направляет Длань Света в…
– Мне не нужны приветствия от Вопрошающих, – рыкнул Борнхальд и заметил изумление во взгляде юноши. Да, Джерал совсем еще юн и зелен. С другой стороны, и Байар вроде как смутился. – Ты должен передать мне послание, да? Не слово в слово, не надо, если я не потребую. Просто перескажи мне, чего он хочет.
Посланец, сглотнув, принялся за ответ:
– Милорд Капитан, он… он говорит, вы перемещаете излишне много людей чересчур близко к Мысу Томан. Он говорит, что Приспешников Тьмы на Равнине Алмот должно вырвать с корнем и вы… простите меня. Лорд Капитан, вы обязаны немедленно повернуть обратно и отправиться в центральные области равнины.
Молодой Белоплащник недвижно замер в ожидании.
Борнхальд изучал его. Степная пыль запорошила лицо Джерала, лежала на его плаще и сапогах.
– Иди и поешь, – сказал Борнхальд посланцу. – Где‑то в домах, если захочешь умыться, найдется для этого вода. Через час возвращайся ко мне. У меня будут для тебя послания, отвезешь их. – Взмахом руки он отпустил юношу.
– Милорд Капитан, Вопрошающие, может, и правы, – сказал Байар, когда ушел Джерал. – По равнине разбросано много деревень, а Приспешники Тьмы…
Обрывая его, ладонь Борнхальда с силой хлопнула по столу.
– Какие Приспешники Тьмы? Ни в одной деревне, которую он приказал захватить, я не видел никого, одних только фермеров и ремесленников, встревоженных тем, что мы оставим их без средств к существованию, да несколько старух, которые ухаживают за больными. – На лицо Байара стоило посмотреть, на нем отсутствовало всякое выражение; он всегда с большим рвением готов был выискивать Друзей Темного, чем Борнхальд. – А дети, Байар? Тут что, дети стали Приспешниками Тьмы?
– За грехи матери воздается до пятого колена, – процитировал Байар, – за грехи отца – до десятого.
Но выглядел он смущенным. Даже Байар детей никогда не убивал.
– Байар, тебе никогда не приходило в голову поинтересоваться, почему Карридин отобрал знамена и плащи у тех, кого возглавили Вопрошающие? Даже сами Вопрошающие сняли белое. Наводит на кое‑какие мысли, да?
– У него должны быть свои резоны, Лорд Капитан, – медленно произнес Байар. – У Вопрошающих всегда есть свои причины, даже если они и не говорят о них остальным.
Борнхальд напомнил себе, что Байар – хороший солдат.
– Байар, Дети, находящиеся к северу от нас, носят плащи тарабонцев, а те, кто к югу, – доманийские. Мне не нравятся мысли, на которые меня наводят эти факты. Здесь есть Друзья Темного, но они в Фалме, а не на равнине. Когда Джерал отправится в путь, он поскачет не один. Послания пойдут в каждый отряд Детей, которые я знаю, где найти. Байар, я намерен собрать легион и повести его на Мыс Томан, проверить, что замышляют настоящие Друзья Темного, эти Шончан.
Байар выглядел встревоженным, но не успел заговорить – появился Муад с одним из пленников. Взмокший от страха юноша в полосатой изысканно украшенной кирасе кидал испуганные взгляды на отталкивающее лицо Муада.
Борнхальд вытащил кинжал и принялся подравнивать ногти. Он никак не мог понять, почему такой прием заставлял некоторых нервничать, но охотно пользовался подобной уловкой. Перепачканное лицо пленника побледнело еще больше при виде по‑отечески доброй улыбки Борнхольда.
– Итак, молодой человек, ты расскажешь мне обо всем, что знаешь про этих чужаков, да? Если тебе нужно обдумать, что говорить, я отошлю тебя обратно, поразмышлять, а Чадо Муад поможет.
Пленник метнул на Муада перепуганный взор. Затем слова хлынули из него водопадом.
* * *
Длинные накатывающие волны Аритского Океана качали «Ветку», но Домон, крепко утвердившись на палубе широко расставленными ногами и припав глазом к подзорной трубе, которую держал в руках, наблюдал за большим кораблем, что преследовал их. Преследовал и мало‑помалу настигал. Там, где бежала «Ветка», ветер не был ни лучшим, ни самым сильным, но там, где второй корабль разбивал валы в пенные горы своим крутым носом, он не мог дуть лучше. Береговая линия Мыса Томан смутно обрисовывалась на востоке – мрачные утесы и узкие ленты песка. Домон не удосужился отвести «Ветку» мористее и теперь опасался, что за промашку может дорого заплатить.
– Чужаки, капитан? – В голосе Ярина слышались нотки тревоги, если не испуга. – Это корабль чужаков?
Домон опустил подзорную трубу, но перед глазами по‑прежнему стоял огромный, высокий, массивный с виду корабль с какими‑то необычными полосатыми парусами.
– Шончан, – сказал он и услышал стон Ярина. Домон побарабанил по поручню толстыми пальцами, затем сказал рулевому: – Подверни ближе к берегу. Этот корабль не осмелится идти на мелководье, а «Ветка» там пройдет.
Ярин проорал команды, забегали матросы, перекладывая паруса, а рулевой повернул румпель, направив нос «Ветки» ближе к побережью. Ход «Ветки» замедлился – корабль оказался слишком круто к ветру, но Домон был уверен: он сумеет добраться до мелкой воды, прежде чем второй корабль нагонит его. Будь трюмы полны, «Ветка» все равно имела бы осадку меньше, чем тот корабль с пустыми трюмами.
Его судно сидело в воде чуть выше, чем при отплытии из Танчико. Треть принятого там на борт груза фейерверков распродали в рыбачьих деревеньках на Мысе Томан, но вместе с потоком серебра, вырученного за фейерверки, пришли тревожные слухи. Люди рассказывали о появлениях высоких, коробкообразных кораблей чужаков. Корабли Шончан бросали якоря у берега, небольшие шлюпки переправляли захватчиков на берег, а тех селян, кто решал защищать свои дома, гвоздили с неба молнии, и земля под их ногами извергала из себя огонь. Домон со здоровым скептицизмом счел, что ему приходится выслушивать несусветную чушь, но после ему показали почерневшую развороченную землю, и вскоре сомнениям не осталось места – в очень многих деревнях он увидел похожие следы и услышал похожие рассказы. Чудовища, говорили жители деревень, сражались вместе с Шончан, и те не встречали особого сопротивления, если оно и было, а кое‑кто утверждал, будто эти Шончан сами были чудовищами, с головами как у гигантских насекомых.
В Танчико никто даже не слыхал, как называют себя чужаки, а тарабонцы уверенно и самонадеянно заявляли, что их солдаты вытесняют, а то и уже сбросили захватчиков в море. Но во всех прибрежных городках дела обстояли по‑иному. Шончан объявляли изумленному люду, что все должны вновь принести клятвы, которые позабыли. Правда, они никогда не снисходили до объяснений, когда люди их позабыли или что означают эти самые клятвы. Молодых женщин по одной уводили для проверки, некоторых отвозили на корабли – их больше не видели. Исчезли также несколько женщин постарше, несколько Целительниц и Советчиц. Шончан назначили новых мэров, выбрали новые Советы. Тех, кто смел протестовать по поводу исчезновения женщин или возмущался навязанным выбором, могли повесить, несчастные могли вдруг взорваться в пламени, или их могли пинком, как тявкающую собаку, отбросить прочь. Заранее сказать было нельзя, а потом оказывалось слишком поздно.
И когда жители городка были уже основательно запуганы, когда их заставляли встать на колени и, приведенных в смятение, поклясться повиноваться Предвестникам, ожидать Возвращения и жизнью служить Тем, Кто Возвращается Домой, после этого Шончан отплывали и больше обычно не появлялись. Говорили, что Фалме – единственный город, который они удерживали.
В некоторых деревнях, откуда Шончан уходили, мужчины и женщины потихоньку налаживали житье‑бытье по прежней колее, до того даже, что в голос начинали предлагать заново выбрать Совет, но большинство нервно косили в сторону моря и, бледнея как полотно, возражали, твердя, что станут держаться клятв, которые их заставили принести, пусть они и не понимают их смысла.
В намерения Домона встреча с кем‑нибудь из Шончан, если того можно избежать, вовсе не входила.
Капитан поднимал подзорную трубу, собираясь разглядеть, что удастся, на палубах приближающегося шончанского корабля, когда не далее сотни шагов по левому борту море взметнулась ревущим фонтаном воды и пламени. Не успел Домон удивиться невиданному прежде явлению, как по правому борту море рассекла другая огненная колонна, а когда он крутанулся взглянуть на нее, еще одна взорвалась впереди. Разрывы опали столь же быстро, как возникли, пену от них ветер швырнул на палубу. Там, где были столбы, над булькающим пузырями морем кружился пар.
– Мы… мы будем на мелкой воде раньше, чем они сблизятся с нами, – вымолвил Ярин. Казалось, он старался не смотреть на бурлящую под туманными облачками воду.
Домон мотнул головой:
– Они запросто разнесут нас в щепки, даже загони я «Ветку» в буруны. – Он содрогнулся, подумав о пламени внутри водяных фонтанов и о своих трюмах, набитых фейерверками. – Направь меня Удача, но мы и утонуть не успеем. – Он подергал за бороду, потер бритую верхнюю губу, не желая отдавать единственно возможный приказ: кроме судна и его груза, у него не было в целом мире ничего, – но в конце концов заставил себя произнести скрепя сердце: – Лечь в дрейф, Ярин, и спустить паруса. Живо, живо! Пока они не решили, что мы по‑прежнему хотим убежать.
Пока команда суетилась, торопливо спуская треугольные паруса, Домон, повернувшись, наблюдал за приближением шончанского корабля. «Ветка» потеряла ход и закачалась вверх‑вниз на волнах. Корабль чужаков, с деревянными башнями на носу и корме, возвышался над водой и над Домоновым судном. Матросы возились с такелажем, скатывая странные паруса, на верхушках башен стояли фигуры в доспехах. Спустили баркас, и он на десяти веслах устремился к «Ветке». На нем были закованные в латы фигуры, и – Домон удивленно сдвинул брови – на корме скорчились две женщины. Баркас тяжело стукнулся о корпус «Ветки».
Первым на борт вскарабкался один из людей в доспехах, и Домон незамедлительно сообразил, почему некоторые селяне утверждали, будто Шончан сами монстры. Шлем выглядел очень похожим на голову чудовищного насекомого, тонкие красные перья смахивали на усики; носитель шлема будто взирал на мир через жвалы. Впечатление усиливали раскраска шлема и его позолота, и остальные доспехи чужака были искусно окрашены и позолочены. Грудь покрывали перекрывающиеся пластины – черные и красные, отделанные по краям золотом, – и они же свисали на плечах и спереди бедер. Даже сталь тыльной стороны латных перчаток была черной и красной. Там, где чужака не закрывал металл, одежда его являла собой темную кожу. Ножны и рукоять двуручного меча у него на боку – тяжелый изогнутый клинок – были обтянуты черно‑красной кожей.
Затем облаченный в броню человек снял свой шлем, и Домон выпучил глаза. Чужак оказался женщиной. Коротко остриженные темные волосы, суровое решительное лицо, но ошибиться было нельзя. Домон никогда не слыхал о таком, разве что у Айил, но про Айил всем хорошо известно, что они те еще сумасшедшие. Не в меньшей степени сбивало с толку, что лицо незнакомки ничем особенным не отличалось, по нему никак нельзя было сказать, что она – Шончан. Голубые глаза, все верно, и чрезвычайно светлая кожа, но и то и другое Домону доводилось видывать. Если эту женщину обрядить в платье, никто не взглянет на нее дважды. Домон присмотрелся к ней и передумал: этот холодный взор и эти твердые скулы выделят ее везде.