Однако, нужно признаться, этот громадный парень был мне интересен. А после того, что произошло со мной в его камере, он стал мне еще интереснее.
4.
Прежде чем уйти домой в тот день, я договорился с Брутом, что он заменит меня утром, если я задержусь, а когда проснулся, то сразу же отправился в городок Тефтон графства Трапингус.
– Что-то мне не очень нравится, что ты так беспокоишься об этом Коффи, – сказала жена, протягивая мне пакет с приготовленным завтраком (Дженис не доверяла гамбургерам из придорожных забегаловок, она говорила, что в каждом из них – расстройство желудка). – Это на тебя не похоже, Пол.
– Я не беспокоюсь о нем, – объяснил я. – Мне просто интересно, вот и все.
– Опыт мне подсказывает, что одно с другим всегда связано, – язвительно заметила Дженис и крепко поцеловала меня в губы. – Я бы сказала, что ты стал лучше выглядеть. А то я уже стала волноваться. Твои «водные артерии» прошли?
– Да, все прошло, – ответил я и уехал, всю дорогу напевая песенки вроде «Приходи, Джозефина, покатаемся в машине» или «Мы богачи».
Сначала я зашел в редакцию тефтонской газеты «Интеллидженсер», и там мне сообщили, что парень, которого я ищу, – Берт Хэммерсмит, скорее всего в здании суда графства. В здании суда мне сказали, что Хэммерсмит был, но ушел, после того как прорвало трубу и заседание суда отложили. Рассматривалось дело об изнасиловании (на страницах «Интеллидженсера» преступление будет упоминаться как «нападение на женщину», именно в таком стиле описывались подобные дела, пока на сцене не появлялись Рикки Лейк и Карни Вильсон). Вероятнее всего, он пошел домой, объяснили мне. Я узнал, в каком направлении нужно ехать по грунтовой дороге, такой разбитой и узкой, что я с трудом осмелился направить на нее свой «форд», и там наконец нашел нужного мне господина. Хэммерсмит написал большую часть очерков о суде над Коффи, и именно от него я узнал многие подробности преследо-вания, которое и привело к поимке Коффи. Подробности, которые в «Интеллидженсере» посчитали слишком ужасными, чтобы напечатать.
Миссис Хэммерсмит оказалась симпатичной молодой женщиной с усталым лицом и покрасневшими от стирки руками. Она не спросила, по какому я делу, а просто провела через весь дом, пахнущий выпечкой, на заднее крыльцо, где сидел ее муж с бутылкой ситро в руке и нераскрытым номером журнала «Либерти» на коленях. За домом был небольшой, уходящий углом двор. В дальнем конце двое маленьких детей то смеялись, то ссорились из-за качелей. С крыльца было трудно различить, какого они пола, но мне показалось, что это мальчик и девочка. Возможно, даже двойняшки, что придавало участию их отца в суде над Коффи особую личную окраску. Чуть поближе, посреди вытоптанного, усыпанного пометом участка земли, айсбергом возвыша-лась собачья конура. Но никаких признаков ее хозяина; день был опять не по сезону жарким, и я подумал, что он, вероятно, храпит внутри.
– Берт, вот тебе и компания, – сказала миссис Хэм-мерсмит.
– Хорошо. – Он взглянул на меня, затем на жену, а потом опять стал смотреть на детей, и стало ясно, что сердце его с ними. Он был очень худ, даже болезненно худ, словно только стал выздоравливать после тяжелой болезни, его волосы начинали редеть. Жена робко положила ему на плечо покрасневшую, распухшую от стирки руку. Он не взглянул и не дотронулся до нее, и она убрала руку. Мне вдруг показалось на секунду, что они похожи больше на брата и сестру, чем на мужа и жену: у него ум, у нее – внешность, но в обоих просматривается некое фамильное сходство, наследство, которого трудно избе-жать. Позже, уже по дороге домой, я понял, что они совсем не похожи, такими их сделали следы пережи-того стресса и давней печали. Так странно, боль оставляет следы на наших лицах и делает похожими друг на друга.
Она спросила:
– Хотите выпить чего-нибудь холодного, мистер...
– Эджкум, – подсказал я. – Пол Эджкум. Спасибо. Что-нибудь холодное – это отлично, мадам.
Она снова вошла в дом. Я протянул руку, Хэммерсмит ответил кратким рукопожатием. Оно было вялым и холодным. Взгляд его оставался прикован к детям в глубине двора.
– Мистер Хэммерсмит, я работаю старшим надзира-телем блока "Г" в тюрьме «Холодная Гора». Это...
– Я знаю, что это такое, – перебил он и посмотрел на меня с чуть большим интересом. – То есть главный надзиратель Зеленой Мили стоит на моем крыльце собственной персоной. Что привело вас за пятьдесят миль для разговора с единственным штатным репортером местной газетенки?
– Джон Коффи, – ответил я.
Наверное, я ожидал какой-то сильной реакции (ассоциации с детьми-двойняшками вертелись у меня в голове... да еще собачья конура; у Деттериков была собака), но Хэммерсмит только поднял брови и отхлебнул из бутылки.
– Теперь проблемы с Коффи у вас, так? – уточнил Хэммерсмит.
– С ним не так много проблем, – сказал я. – Он не любит темноты, почти все время плачет, но эти проблемы не мешают работать. Бывает и хуже.
– Много плачет, да? – спросил Хэммерсмит. – Да, я бы сказал, ему есть над чем поплакать. Учитывая то, что он сделал. Что бы вы хотели узнать?
– Все, что расскажете. Я читал ваши очерки в газетах, так что, наверное, мне бы хотелось знать все, что не попало туда.
Он смерил меня острым сухим взглядом.
– Как выглядели девочки? Что именно он с ними сде-лал? Вас интересуют такие подробности, мистер Эджкум?
– Нет, – ответил я, стараясь говорить мягко. – Меня интересуют не девочки Деттерик, сэр. Бедные малыш-ки мертвы. А Коффи жив – еще жив, – и меня ин-тересует он.
– Хорошо, – кивнул он. – Берите стул и садитесь, мистер Эджкум. Простите, если говорю сейчас слишком резко, но мне приходится часто сталкиваться со стервятниками. Боже, меня самого в этом обвиняли. Я просто хотел вас проверить.
– И как, проверили?
– Думаю, что да, – сказал он почти безразлично. То, что он мне рассказал, очень похоже на уже описанное мной ранее: как миссис Деттерик обнаружила, что на веранде никого нет, дверь сорвана с верхней петли, одеяла скомканы в углу, кровь на ступеньках; как ее сын и муж пустились в погоню за похитителем девочек; как отряд догнал сначала их, а потом чуть позже Джона Коффи. Как Коффи сидел на берегу реки и выл, держа в своих громадных руках тела девочек, словно больших кукол. Репортер – худой, в белой рубашке с расстегнутым воротом и серых брюках – говорил спокойным бесстрастным голосом... а его взгляд не отрывался от детей, которые ссорились и смеялись, и качались по очереди на качелях в тени в дальнем конце двора. Где-то посередине рассказа пришла миссис Хэммерсмит с бутылкой домашнего пива – холодного, крепкого и изысканного. Она постояла и послушала немного, а потом отвлеклась, чтобы спуститься к детям и сказать им, чтобы пришли к дому, потому что будет вынимать печенье из духовки. «Мы сейчас, мама!» – прозвенел голос маленькой девочки, и женщина вернулась на крыльцо.
Когда Хэммерсмит закончил, он спросил:
– А почему, собственно, вам все это нужно знать? Ко мне никогда не приходили из охраны Большого дома, вы первый.
– Я ведь говорил вам...
– Понятно, любопытство. Народу любопытно, я по-нимаю, Слава Богу, а не то я бы остался без работы и пришлось бы действительно трудиться, чтобы прожить. Но пятьдесят миль слишком много, и вряд ли стоило их преодолевать из чистого любопытства, особенно, если последние двадцать миль идут по плохой дороге. Почему вы не говорите мне правды, Эджкум? Я удовлетворил ваше любопытство, теперь ответьте и вы мне.
Я мог бы, конечно, рассказать, что у меня была «мочевая» инфекция, а Джон Коффи положил на меня руки и вылечил ее. Это сделал человек, который изнасиловал и убил двух маленьких девочек. И меня это, конечно, удивило, как удивило бы любого. Я даже подумал, а не могло ли случиться так, что Хомер Крибус и помощник Роб Макджи поймали не того человека. Несмотря на все улики против него, я сомневался. Потому что образ человека, чьи руки обладают такой удивительной силой, обычно не ассоци-ируется с типом, который насилует и убивает детей.
Нет, пожалуй, это не пойдет.
– Меня интересуют две вещи, – сказал я. – Во-пер-вых, совершал ли он что-нибудь подобное раньше.
Хэммерсмит повернулся ко мне, в его глазах засветился неподдельный интерес, и я понял, что он очень сообразительный человек. Может даже блестяще умный, но по-своему незаметный.
– Почему? – спросил он. – Что вы знаете, Эджкум? Что он сказал?
– Да ничего. Но если человек сотворил такое, то обычно он делал подобное и раньше. Эти люди входят во вкус,
– Да. Так и бывает. Действительно так и бывает.
– И мне показалось, что будет несложно проследить его путь и все узнать. Такой большой человек, да еще негр – фигура довольно заметная.
– Вы так думали, но вы ошибались, – сказал он. – Во всяком случае насчет Коффи. Я знаю.
– Вы пытались это сделать?
– Да, и ничего не нашел. Пара железнодорожников, которые вроде бы видели его в Кноксвил-Ярдзе за два дня до убийства девочек Деттерик. Неудивительно, ведь его схватили за рекой как раз напротив Большой южной магистрали, и, наверное, он там проходил по пути из Теннесси. Я получил письмо от человека, который написал, что нанял огромного чернокожего лысого мужчину переносить корзины ранней весной того года, это было в Кентукки. Я отправил ему фотографию Коффи, и он опознал его. Но кроме этого... – Хэммерсмит пожал плечами и покачал головой.
– Вам не показалось это странным?
– Это показалось мне более чем странным, мистер Эджкум. Он словно свалился с неба. И от него никакой пользы: он не может вспомнить, что было на прошлой неделе, когда наступает следующая.
– Да, не может, – согласился я. – А как вы это объясняете?
– Мы живем в эпоху депрессии, – сказал он. – Вот так я это объясняю. Все куда-то едут. Оклахомцы отправляются в Калифорнию собирать персики, бедные белые из лесов хотят собирать автомобили в Детройте, чернокожие из Миссисиппи желают переехать в Новую Англию и работать на обувной фабрике или на ткацкой. И все они – и черные, и белые – думают, что на новом месте им будет лучше. Такой вот американский образ жизни, черт бы его побрал. Даже такой великан, как Коффи, может остаться незамеченным... пока, да, пока он не решит убить пару маленьких девочек. Маленьких белых девочек.
– Вы верите в это? – спросил я.
Он ласково посмотрел на меня:
– Иногда.
Его жена высунулась из кухонного окна, как маши-нист из кабины локомотива, и закричала: «Дети, печенье готово! – Потом обратилась ко мне: – Не хотите ли овсяного печенья с изюмом, мистер Эджкум?».
– Я уверен, что оно превосходно, мадам, но я воздержусь.
– Ну ладно, – сказала она и исчезла из окна.
– Вы видели его шрамы? – вдруг спросил Хэммерсмит. Он все еще наблюдал за детьми, которые никак не могли оторваться от качелей, даже ради овсяного печенья с изюмом.
– Да. – Я был удивлен, что он тоже заметил. Он увидел мою реакцию и засмеялся.
– Одной из побед защитника было то, что ему удалось заставить Коффи снять рубашку и показать свои шрамы присяжным. Обвинитель Джордж Петерсон, протестовал как мог, но судья разрешил. Старый Джордж зря сотрясал воздух: здешние присяжные не придержи-ваются всех этих психологических бредней о том, что люди, с которыми плохо обращались в детстве, просто не могут себя контролировать. Они верят в то, что люди всегда за себя отвечают. Я тоже во многом разделяю эту точку зрения... но все равно, эти шрамы были ужасающими. Вы рассмотрели их, Эджкум?
Я видел Коффи раздетым в душе и понял, о чем он говорил.
– Они все словно размазаны, расплывчатые такие.
– Вы знаете, что это означает?
– Кто-то избил его до полусмерти, когда он был маленьким, – сказал я. – До того, как он вырос.
– Но им не удалось изгнать из него дьявола, так, Эджкум? Лучше бы поберегли палку и утопили его в реке, как слепого котенка, правда?
Я подумал, что, наверное, следует просто согласиться и уйти, но не смог. Я видел его. И я также ощутил его. Ощутил прикосновение его рук.
– Он... странный, – произнес я. – Но в нем нет при-знаков агрессивности и склонности к насилию. Я знаю, как его нашли, это не согласуется с тем, что я вижу каждый день на блоке. Мне известно, что такое агрес-сивные люди, мистер Хэммерсмит. – Я подумал, конечно, об Уортоне, душившем Дина Стэнтона цепью и оравшем: «Эй, ребята! У нас сегодня праздник или что?»
Теперь он смотрел на меня пристально и слегка улыбался недоверчивой улыбкой, которой я не придал большого значения.
– Вы приехали не для того, чтобы понять, мог ли он убить других девочек в другом месте, – проговорил он. – Вы приехали узнать, думаю ли я, что он этого вообще не совершал. Ведь так, правда? Признайтесь, Эджкум.
Я допил свое холодное пиво, поставил бутылку на столик и сказал:
– И что, вы согласны?
– Дети! – позвал он детей снизу, наклонившись вперед. – Идите сейчас же сюда есть печенье! – Потом откинулся снова на стуле и посмотрел на меня. Слабая улыбка, которой я не придал значения, появилась снова.
– Я вам расскажу кое-что, – сказал он. – Слушайте внимательно, потому что, вполне возможно, вы услышите то, что вам надо.
– Я готов.
– У нас была собака по кличке Сэр Галахад. – Он показал пальцем на будку. – Хорошая собака. Беспо-родная, но ласковая. Спокойная. Готовая лизать руки или принести палку. Таких помесей очень много, правда?
Я, пожав плечами, кивнул.
– Беспородная собака во многом напоминает негра-раба, – продолжал он. – Его узнаешь и зачастую начинаешь любить. Пользы от такой собаки не много, но ее держат потому, что вам кажется, будто она вас любит. Если повезет, мистер Эджкум, то вам не придется никогда узнать, что это не так. А вот нам с Синтией не повезло.
Он вздохнул – протяжно и с печальным звуком, словно ветер, перебирающий осенние опавшие листья. Он снова показал на собачью будку, и я подумал, как это я раньше не заметил запустения, мог бы догадаться и по кускам помета, уже побелевшим и рассыпающимся.
– Я обычно убирал за ним, – сказал Хэммерсмит, – и чинил крышу будки, чтобы не протекала в дождь. И в этом Сэр Галахад походил на южного негра, который тоже этого для себя не делал. Теперь я не прикасаюсь к ней, я даже не подходил туда после несчастья... если то, что случилось, можно назвать несчастьем. Я подошел к собаке с винтовкой и застрелил ее, но с тех пор туда не подходил. Не могу. Может быть, со временем... Тогда я уберу всю эту грязь, а будку снесу.
Явились дети, и мне вдруг очень захотелось, чтобы они не подходили, – больше всего на свете. Девочка была нормальной, а вот мальчик...
Они затопали по ступенькам, глядя на меня, хихикая, а потом направились к двери в кухню.
– Калеб, – позвал Хэммерсмит. – Подойди сюда на секунду.
Девочка – точно его двойня, они были одного возраста – отправилась на кухню. Мальчик же подошел к отцу, глядя себе под ноги. Он знал, что уродлив. Ему было года четыре, наверное, но в четыре года уже можно понять, что ты уродлив. Отец взял мальчика пальцами за подбородок и попытался поднять его лицо. Сначала мальчик сопротивлялся, но когда отец попросил его: «Пожалуйста, сынок», с нежностью и теплотой в голосе, он сделал, как просили.
Громадный полукруглый шрам шел от волос, пересекая лоб и один безразлично сощуренный глаз, и дальше к уголку рта, исковерканного и застывшего в отвратитель-ной гримасе. Одна щека была гладкой и прелестной, а другая – шероховатой, как древесный ствол. Наверное, там была рана, но теперь она наконец зажила.
– У него один глаз, – сказал Хэммерсмит, погла-живая изуродованную щеку мальчика любящими паль-цами. – Слава Богу, что он не остался совсем слепым. Мы на коленях его благодарили. Эй, Калеб?
– Да, сэр, – застенчиво сказал мальчик – мальчик, которого будут немилосердно бить словами, смехом, прозвищами в течение всех лет учебы, которого не будут приглашать поиграть в бутылочку или в почту и который вряд ли будет спать с женщиной, когда наступят времена мужских надобностей, если только не заплатил за нее, мальчик, который всегда будет вне теплого и светлого круга своих ровесников, – мальчик, который, глядя в зеркало в ближайшие пятьдесят или шестьдесят лет своей жизни, будет думать: урод, урод, урод.
– Ну иди, иди ешь свое печенье, – сказал его отец и поцеловал искривленные губы мальчика.
– Да, сэр, – проговорил Калеб и бросился внутрь. Хэммерсмит достал платок из заднего кармана и вытер глаза, они были сухие, но, я думаю, он привык, что они всегда влажные.
– Собака здесь уже была, когда они родились. Я привел пса в дом, чтобы он их понюхал, когда Синтия принесла детей домой из больницы, и Сэр Галахад лизнул их ручки. Их крошечные ручки. – Он кивнул, словно подтверждая это самому себе. – Пес с ними играл, обычно лизал лицо Арден, пока она не начинала хихикать. Калеб таскал его за уши, а когда учился ходить, то иногда ковылял по двору, держась за хвост Галахада. Пес никогда даже не рычал на них. Ни на кого.
Теперь действительно выступили слезы. Он вытер их автоматически, уже привычным движением.
– Просто не было причины, – сказал он. – Калеб не делал ему больно, не кричал на него, ничего такого. Я знаю, я присутствовал там. Если бы меня не было, мальчик, скорее всего, погиб бы. А ведь не случилось ничего, ничего, мистер Эджкум. Мальчик просто сел так, что его лицо оказалось напротив морды собаки. И что взбрело Сэру Галахаду – кто его знает, – но он бросился и схватил малыша. Он бы его загрыз, если бы смог. То же самое случилось с Коффи. Он там был, увидел девочек на веранде, схватил, изнасиловал и убил. Вы сказали, что должно быть какое-то объяснение, что он, вероятно, делал что-то подобное в прошлом, и я понимаю вас, но, может быть, он ничего такого раньше и не делал, а этот первый раз. Может, если Коффи отпустить, он никогда такого не совершит. Может, и мой пес больше никого бы не укусил. Но я не смирился с этим. Я просто вышел с винтовкой, взял его за ошейник и отстрелил голову.
Он тяжело дышал.
– Я достаточно просвещенный человек, как и все, мистер Эджкум, я закончил колледж в Баулинг Грине, изучал историю, журналистику, немного философию. Я привык считать себя интеллигентным. Не думаю, что северяне согласны со мной, но я себя считаю интеллигентным. Я не соглашусь, чтобы вернулось обратно рабство, даже за весь чай Китая. Уверен, мы должны быть гуманными и добрыми при решении расовой проблемы. Но нам следует помнить, что такой, как ваш негр, способен укусить при первом удобном случае, как беспородный пес может укусить, если это взбредет ему в голову и представится случай. Вы хотите знать, сделал ли он это, ваш плачущий мистер Коффи со шрамами по всему телу?
Я кивнул.
– Да, – произнес Хэммерсмит. – Он это сделал. Не сомневайтесь и не отворачивайтесь от него. С этим можно смириться раз или сто раз, даже тысячу... но в конце концов... – Он поднял руку перед моими глазами и резко постучал сложенными пальцами по большому пальцу, изображая кусающуюся пасть. – Понимаете?
Я кивнул снова.
– Он изнасиловал их, убил, а потом пожалел об этом... но девочки остались изнасилованными, остались мертвыми. Вы ведь разберетесь с ним, правда, Эджкум? Через пару недель разберетесь так, что он больше никогда такого не сделает. – Он поднялся, подошел к перилам и посмотрел на собачью конуру в центре вытоптанной полянки, посреди старого дерьма. – А теперь извините меня, – сказал он. – Раз уж я не должен быть в суде после обеда, то думал, что смогу побыть немного со своей семьей. Ведь дети только раз бывают маленькими.
– Да, конечно, – согласился я. Мои губы словно онемели и казались чужими. – И спасибо за то, что уделили мне столько времени.
– Да не за что, – сказал он.
Из дома Хэммерсмита я поехал прямо в тюрьму. Дорога была долгой, и на этот раз я не мог сократить ее пением песенок. Казалось, все песни на какое-то время ушли из меня. Перед глазами стояло изуродованное лицо бедного мальчика. И рука Хэммерсмита, его пальцы, сложенные в кусающуюся морду.
5.
Свой первый поход в смирительную комнату Буйный Билл Уортон совершил на следующий же день. Все утро, да и днем тоже он выглядел смирным и кротким, словно барашек Мэри, и, как потом мы поняли, это состояние было для него неестественным и означало: что-то не в порядке. Потом где-то в половине восьмого вечера Харри вдруг почувствовал теплые капли на манжетах форменных брюк, которые он надел первый раз после стирки. Это была моча. Вильям Уортон стоял в своей камере и, оскалив почерневшие зубы, мочился на брюки и башмаки Харри Тервиллиджера.
– Этот сукин сын, наверное, терпел весь день, чтобы побольше набралось, – говорил Харри позднее все еще с отвращением и омерзением.
Да, вот так и было. Настала пора показать Вильяму Уортону, кто заказывает музыку в блоке "Г". Харри позвал Брута и меня, я поднял Дина и Перси, которые тоже находились на блоке. У нас было трое заключенных, если вы помните, и мы работали в полном составе: моя группа с семи вечера до трех ночи – время, когда чаще всего возникают нештатные ситуации, – и две другие смены в остальное время суток. Те смены состояли в основном из временных охранников, обычно под руководством Билла Доджа. В конце концов это неплохо, я это чувствовал, и, если бы мог назначить Перси в дневную смену, было бы еще лучше. И все же я этого так и не сделал. И до сих пор иногда спрашиваю себя: изменилось бы что-нибудь, переведи я его тогда?
В помещении склада был пожарный кран, чуть в стороне от Олд Спарки, Дин и Перси привинтили к нему длинный пожарный шланг и стояли около клапана, чтобы, если понадобится, сразу его открыть.
Мы с Брутом поспешили к камере Уортона, он все еще стоял, скалясь, и его хозяйство по-прежнему болталось из штанов. Я принес смирительную рубашку и положил ее на полку в кабинете еще перед уходом домой вчера, думая, а вдруг она понадобится для нашего новенького «трудного мальчика». Теперь я держал ее в руках, просунув указательный палец в одну из петель. За нами шел Харри, держа наконечник шланга, который извивался в мой кабинет, а оттуда в помещение склада, где Дин и Перси изо всех сил быстро разматывали барабан.
– Ну как, нравится? – спросил Буйный Билл. Он смеялся, как ребенок на карнавале, смеялся так, что почти не мог говорить, слезы текли у него по щекам. – Вы пришли так быстро, что я даже не ожидал. А я вам готовлю какашки на закуску. Теплые и мягкие. Завтра выдам...
Он увидел, что я открываю дверь его камеры и прищурился. Он заметил, что Брут держит в одной руке револьвер, а в другой – дубинку, и глаза его сузились еще больше.
– Только попробуйте сюда войти, вас отсюда вынесут, Крошка Билли вам это гарантирует, – объявил он нам. Его взгляд снова остановился на мне. – А если ты попытаешься напялить на меня эту рубашку для шизиков, то увидишь, что будет, старый кобель.
– Здесь не ты командуешь, понял? – сказал я ему, – А если ты настолько туп, что не понял, то придется тебя слегка подучить.
Я открыл второй замок и отодвинул дверь в сторону. Уортон отступил к койке, его пенис все еще высовывался из штанов, протянул руки ко мне и поманил пальчиками:
– Ну давай, давай, мерзкий козел. – Они меня будут учить, а этот старикашка так и рвется в учителя. – Он перевел взгляд на Брута и одарил его гнилозубой улыбкой. – Ну давай, верзила, начинай. Только теперь тебе не удастся зайти мне за спину. И опусти свою пушку, все равно ведь стрелять не будешь. Давай поборемся один на один и посмотрим, кто из нас лучше...
Брут шагнул в камеру, но не к Уортону. Он отошел влево, пройдя через дверь, и Уортон вытаращил глаза, увидев направленный на него пожарный шланг.
– Нет, не надо, – пробормотал он. – Не надо, нет...
– Дин, – закричал я. – Включай! На полную!
Уортон, рванулся вперед, и Брут нанес ему сильнейший удар дубинкой – я уверен, что о таком ударе мечтал Перси, – поперек лба как раз меж бровей. Уортон, считавший наверное, что до его прихода у нас не было неприятностей, осел на колени с широко открытыми невидящими глазами. Когда пошла вода, Харри отошел на шаг под ее напором, а потом, сжимая наконечник шланга, нацелил его, как автомат. Струя ударила Буйного Билла Уортона прямо в середину груди, сбив на пол и загнав под койку. Ниже по коридору Делакруа прыгал с ноги на ногу, издавая резкие звуки и крича Джону Коффи, чтобы тот рассказал, что там происходит, кто побеждает и как этому новенькому шизику нравится душ по-китайски. Джон не отвечал, просто тихо стоял в своих слишком коротких брюках и тюремных шлепанцах. Мне удалось лишь один раз бросить на него взгляд, и я успел заметить прежнее выражение его лица – печальное и отрешенное.
– Отключай воду! – крикнул Брут через плечо и быстро вбежал в камеру. Он просунул руки под мышки Уортона, находящегося почти в бессознательном состоя-нии, и выволок его из-под койки. Уортон кашлял и издавал булькающие звуки. Кровь стекала на его помутневшие глаза из раны на лбу, где дубинка Брута рассекла кожу.
Процесс надевания смирительной рубашки мы с Брутом отработали до автоматизма, проделывая это, как пара водевильных танцоров, разучивающих новый танец. И всякий раз оставались довольны собой. Как и в этот раз. Брут посадил Уортона и вытянул его руки ко мне, как дети тянут руки к новой кукле. Сознание только начало возвращаться к Уортону, в глазах забрезжило понимание того, что, если он не начнет сейчас же бороться, потом может быть поздно, но связь между мозгом и мышцами еще не восстановилась, и пока он ее не починил, я натянул рукава рубашки ему на руки, а Брут застегнул пряжки на спине. Пока он справлялся с застежками, я схватил завязки манжет, перекинул рукава крест-на-крест за спину и связал вместе холщовой завязкой. После этого стало казаться, что Уортон сам себя обнимает.
– Черт тебя подери, истукан, ну как там они с ним управляются? – восклицал Делакруа. Я слышал также писк Мистера Джинглза, которому будто тоже было интересно.
Появился Перси в мокрой, облепившей тело рубашке от долгой борьбы с вентилем, лицо его пылало от возбуждения. За ним шел Дин с ожерельем багрового синяка на шее, и гораздо менее взволнованный.
– Ну давай. Буйный Билл, – сказал я и поднял Уортона на ноги. – Немножко сделай топ-топ.
– Не называй меня так! – резко выкрикнул Уортон, наверное, впервые обнаружив свои настоящие чувства, скинув маску умного зверя.
– Буйный Билл Хайкок не был крутым! Он не ходил на медведя с ножом! Он был таким же бродягой, как Джон Лоу! Тупой сукин сын сидел у двери, и его убил алкаш!
– Боже ж ты мой, целый урок истории! – восклик-нул Брут и вытолкал Уортона из камеры. – Попадая сю-да, никто не знает, что получит, но все будет здорово. Особенно когда здесь такие славные ребята, как ты, это похоже на правду, И знаешь что? Скоро ты сам станешь историей, Буйный Билл. А сейчас пойдешь по коридору, там для тебя приготовлена комната. Освежающая.
Уортон издал яростный, нечленораздельный вопль и бросился на Брута, хотя был запакован в смирительную рубашку и рукава завязаны за спиной. Перси схватился уже за свою дубинку – рецепт Уэтмора на все случаи жизни, – но Дин перехватил его руку. Перси взглянул на него недоумевающе и возмущенно, словно хотел сказать: «После всего того, что Уортон сделал, с тобой, ты еще хочешь меня удержать?»
Брут оттолкнул Уортона назад. Я поймал его и тол-кнул Харри. А Харри толкнул его по Зеленой Миле мимо ликующего Делакруа и безучастного Коффи. Уортон побе-жал, чтобы не упасть лицом на пол, и всю дорогу изрыгал ругательства. Проклятия сыпались, словно искры с элект-рода сварщика. Мы втолкнули его в последнюю камеру с правой стороны, пока Дин, Харри и Перси (который впер-вые жаловался на то, что все время перерабатывает) вы-носили всякий хлам из смирительной комнаты. Пока они это делали, я коротко поговорил с Уортоном.
– Ты думаешь, что крутой, – сказал я, – может, сы-нок, так и есть, но здесь это не имеет значения. Твои дни все равно сочтены. Если нам с тобой будет легко, то и тебе будет легко с нами. Если ты нам добавишь проблем, ты все равно умрешь, только мы тебя сначала заточим, как карандаш.
– Вы будете счастливы, когда мне придет конец, – хрипло проговорил Уортон. Он дергался в смирительной рубашке, даже зная, что ничего из этого не выйдет, его лицо стало красным, как помидор. – А пока я не уйду, я попорчу вам крови. – И он обнажил свои зубы, как злобный бабуин.
– Если ты только хочешь попортить нам крови, то тебе это уже удалось, можешь перестать, – вмешался Брут. – Но пока идет твое время на Миле, Уортон, нам плевать, можешь весь срок просидеть в комнате с мягкими стенами. И носить эту рубашку до тех пор, пока от недостатка кровообращения твои руки не сгниют от гангрены и не отпадут. – Он перевел дух. – Сюда ведь никто не приходит. И если ты думаешь, будто кого-то волнует, что творится с тобой, то ошибаешься. Для всего мира ты уже мертвый.
Уортон внимательно вглядывался в Брута, и краска медленно сползла с его лица.
– Выпустите меня, – сказал он миролюбиво – слиш-ком серьезно, чтобы поверить. – Я хорошо буду себя ве-сти. Честное слово.
В дверях камеры появился Харри. Конец коридора стал похож на блошиный рынок, но мы привыкли все быстро приводить в порядок, раз уж начали. Мы и раньше это делали, мы знали, как надо.
– Все готово, – объявил Харри. Брут схватил за выступ холщовой рубашки, где находился правый локоть Уортона и поднял его на ноги.
– Пошли, Буйный Билл. И постарайся посмотреть на все с хорошей стороны. В твоем распоряжении по мень-шей мере сутки, чтобы запомнить, что нельзя сидеть спи-ной к двери и никогда не стоит откалывать такие номера.