Майкл Полани (1891-1976) — британский философ науки, автор эпистемологической концепции «неявного знания». Основанием ее стало представление об укорененности всех форм познавательной деятельности, включая научную, в обыденном практическом опыте и телесной организации человека. Концепция неявного знания Полани — одна из плодотворных попыток осмысления целостности обыденно-практического знания, включающего опыт зрительного восприятия, телесно-двигательных навыков и инструментальной деятельности, естественно-научного, социогуманитарного и художественного познания. Поскольку науку делают люди, то получаемые в процессе научной деятельности знания, как и сам этот процесс, не могут быть деперсонифицированными. В личностном знании запечатлены и познаваемая действительность, и сама познающая личность, ее заинтересованное, а не безразличное отношение к знанию, личный подход к его трактовке и использованию. Личностное знание — это не только совокупность каких-то утверждений, явных, выраженных в понятиях, суждениях и теориях, но и переживания индивида. Это неявное знание, неартикулируемое в языке и воплощенное в телесных навыках, схемах восприятия, практическом мастерстве. Оно не допускает полной экспликации и изложения в учебниках, а передается из «рук в руки» в общении и в личных контактах исследователей.
В книге «Личностное знание» (1958) Полани утверждает, что абсолютная объективность представляет собой ложный идеал, поскольку любые умозаключения базируются на персональных суждениях. Он опровергает идею о механическом установлении истины путём использования научного метода. Любое знание является личностным и по этой причине основывается на индивидуальных суждениях.
Одной из ключевых идей М. Полани является представление о том, что любое знание субъекта содержит личностный компонент. Познавательный акт всегда выполняется конкретным индивидом с неповторимым личностным опытом, с определенными установками сознания и неявными предпосылками осуществляемой им деятельности. Особое внимание Полани уделяет сфере неявного, молчаливого знания, личностного по своему характеру и лежащего в основе индивидуального процесса познания. Неявное знание представляет собой сферу активности периферического сознания, т. е. на нем не сконцентрировано внимание субъекта, однако именно благодаря ему мы воспринимаем находящийся в фокусе предмет. Корни личностного знания можно обнаружить именно в периферической области сознания, выступающей фоном для сознания, сфокусированного на внешних объектах. Присутствующие на периферии сознания данные опыта оказываются теми элементами, взаимодействие которых порождает новую целостность, являющуюся объектом фокусного сознания.
Работа М. Полани стала значительным событием в истории постпозитивисткой философии науки. М. Полани провозгласил, что он стремится конструктивно преодолеть идею о возможности деперсонифицированного представления научного знания.
Поясняя словосочетание «личностное знание», вынесенное в заголовок его книги, Полани замечает: «Может показаться, что эти два слова противоречат друг другу, ведь подлинное знание считается безличным, всеобщим, объективным. Для меня знание – это активное постижение познаваемых вещей, действие, требующее особого искусства». По мнению Полани, термин «личностное знание» хорошо описывает этот своеобразный сплав личного и объективного.
М. Полани утверждает, что личность ученого играет огромную роль в процессе познания. Тот факт, что время одиночек в науке прошло, вовсе не отрицает личностного вклада в науку. да, современный ученый в основном работает в коллективе, современная наука — плод коллективного творчества. Но в то же время ничем нельзя заменить искусство и талант отдельного ученого. Необходимы личность, способности. Нельзя любого человека «с улицы» сделать ученым, необходимы особые качества интеллекта. Наука не продвигается вперед одними только методами. Важное значение имеют личность ученого, общение творческих личностей, непосредственное обучение ученика с учителем.
Основным стержнем концепции неявного знания является положение о существовании двух типов знания: центрального, или явного, эксплицируемого (внешнего), и периферического, неявного, скрытого, имплицитного (внутреннего).
Полани настаивает на том, что получаемая через органы чувств информация значительно богаче той, что проходит через сознание, и «человек знает больше, чем может сказать». Неосознанные ощущения и образуют эмпирический базис неявного знания. Неявное знание личностно по определению. Раскрыть содержание самого понятия неявного знания мешает, считает М. Полани, трудность семантического характера, обусловленная гносеологической природой этого типа знания как скрытого, имплицитного, подразумеваемого.
Нельзя не отметить, что концепция неявного знания расширяет наши представления о познавательных способностях человека, не сводя их только к работе вербального, фокусного сознания. Понятие периферического сознания отсылает к более глубоким слоям психики, чем привычное нам объектное сознание. Сфера неявного знания включает в себя автоматизмы, в результате длительной практики вытесненные из сознания в подсознание и ставшие условиями познавательной деятельности.
«Коперник лишил человека позиции в центре Вселенной, позиции, которую предписывала ему как система Птолемея, так и Библия. С тех пор всевозможные моралисты многократно и решительно призывали нас оставить сентиментальный эгоизм и взглянуть на себя объективно, в подлинной перспективе пространства и времени», - утверждает Полани.
Личное участие ученого присутствует даже в тех исследовательских процедурах, которые представляются наиболее точными. В научном исследовании всегда имеются какие-то детали, которые ученый не удостаивает особым вниманием в процессе верификации теории. Такого рода личностная избирательность является неотъемлемой чертой науки.
Основными положениями в труде «Личностное знание» являются:
1. Вероятность. Никакой ученый не может отказаться от того, чтобы отбирать данные в свете своих эвристических[1] ожиданий. Он часто вообще не может сказать, на каких именно данных основана его уверенность в правильности гипотезы. Нелепо рассматривать научный метод как процесс, зависящий от скорости накопления данных, автоматически возникающих для проверки случайно выбранных гипотез.
Выбор и проверка научной гипотезы — это личностные акты, но, как всякие такие акты, они предполагают определенные правила; теорию вероятностей можно рассматривать как систему таких правил. Их можно назвать максимами. Максимы — это правила, искусное применение которых составляет часть области мастерства, в которой они формулируются как некие регулятивные принципы. Но они сразу же становятся абсурдными, если мы попытаемся подменить ими мастерство. Когда другой человек использует мои научные максимы, чтобы руководствоваться ими в своем индуктивном умозаключении, он может прийти к совершенно иным выводам. Именно благодаря этой своей очевидной неопределенности максимы могут функционировать только в границах сферы личных суждений.
2. Порядок. Оценка упорядоченности является актом личностного знания, так же, как и оценка вероятности, оригинальность схемы упорядоченности (созданной намеренно или усматриваемой в природе) оценивается как ее невероятность.
Вероятностные суждения могут относиться как к случайным системам, так и к весьма упорядоченным системам, которые взаимодействуют со случайными системами. И хотя обнаружение значимого порядка может оказаться ненадежным благодаря случайным искажениям, такого рода эвристические предположения все равно существенно отличаются от простого угадывания исхода случайного события. Чистая случайность никогда не может породить значимого порядка, поскольку сама ее суть заключается в отсутствии такового. Поэтому не следует относиться к структуре случайного события как к схеме, обладающей осмысленным порядком.
3. Умение. Цель искусного действия достигается путем следования ряду норм или правил, неизвестных как таковые человеку, совершающему это действие. Например, решающий фактор, благодаря которому пловец держится на поверхности воды, — это способ дыхания; он сохраняет необходимую плавучесть за счет того, что не полностью освобождает легкие при выдохе и набирает воздуха больше обычного при вдохе. Однако пловцы, как правило, не знают об этом. Писаные правила могут быть полезными, но в целом они не определяют успешность деятельности; это максимы, которые могут служить путеводной нитью только в том случае, если они вписываются в практическое умение или владение искусством. Они не способны заменить личностное знание. Поскольку умения нельзя целиком объяснить аналитически, вопрос о мастерстве владения навыками может вызвать серьезные затруднения.
Еще одна ситуация, по существу безнадежная, возникает в том случае, если те, кто открыл какое-то новое умение, действенность которого на первых порах сомнительна, дают этому умению ложную интерпретацию. Это можно проиллюстрировать на примере трагических неудач, сопровождавших в течение столетия деятельность первооткрывателей гипнотизма от Месмера до Брэда.
Искусство, процедуры которого остаются скрытыми, нельзя передать с помощью предписаний, ибо таковых не существует. Оно может передаваться только посредством личного примера, от учителя к ученику. Даже в условиях современной индустрии неявное знание до сих пор остается важнейшей частью многих технологий. Искусство, которое не практикуется в течение жизни одного поколения, оказывается безвозвратно утраченным. Обычно эти потери невосполнимы. Жалко наблюдать бесконечные попытки — при помощи микроскопов и химии, математики и электроники — воспроизвести единственную скрипку, сделанную среди прочих скрипок полуграмотным Страдивари 200 лет тому назад. Общество должно придерживаться традиций, если хочет сохранить запас личностного знания.
Стать знатоком, так же, как и стать умельцем, можно лишь в результате следования примеру в непосредственном личном контакте; здесь не помогут никакие инструкции. Пока врач не научится распознавать определенные симптомы — например, определять вторичные шумы в легочной артерии, — не будет никакой пользы от чтения литературы.
4. Неявное знание: язык и интеллектуальные способности человека. Своим интеллектуальным превосходством человек почти всецело обязан владению языком. Но сам по себе человеческий дар речи не может быть результатом употребления языка и должен поэтому быть следствием некоторых преимуществ в доречевом периоде развития. Однако если исключить речевые средства, то человек оказывается лишь немногим способнее животных в решении задач того типа, какие ставятся перед ними в экспериментах. Отсюда следует вывод, что неартикулированные — потенциальные — способности, благодаря которым человек превосходит животных и которые, создавая речь, объясняют его интеллектуальное превосходство, сами по себе почти незаметны.
Существует, по-видимому, два рода операциональных принципов языка, объясняющих все интеллектуальное превосходство человека перед животными. Первые управляют процессом лингвистического представления, вторые— оперированием символами для обеспечения мыслительного процесса. Мы получили теперь следующий ряд научных дисциплин, расположенных в порядке снижения роли первого и возрастания роли второго операционального принципа языка: (1) описательные науки, (2) точные науки, (3) дедуктивные науки. Это последовательность, в которой возрастает символизация и манипулирование с символами, а параллельно уменьшается контакт с опытом. Высшие ступени формализации делают суждения науки более строгими, ее выводы — более безличностными; но каждый шаг в направлении к этому идеалу достигается путем все большей жертвы содержанием. Неизмеримое богатство живых форм, над которым царствуют описательные пауки, сужается в сфере точных наук до простого считывания указаний стрелок на приборах; а когда мы переходим к чистой математике, опыт вообще исчезает из нашего непосредственного поля зрения.
Предполагается согласовать концепцию истины со следующими тремя фактами: 1) почти все знания, которыми человек превосходит животных, приобретаются благодаря использованию языка; 2) операции, связанные с употреблением языка, основываются в конечном счете на наших бессловесных интеллектуальных способностях, родственных в своем генезисе соответствующим способностям у животных; 3) в нерасчлененных интеллектуальных актах заключено стремление к удовлетворению ими самими установленных нормативов, причем это стремление достигает цели благодаря сопровождающей эти акты уверенности в успехе.
Существуют три основные области знания, в которых возможны открытия: естествознание, техника и математика. Тот факт, что обучение математике в большой мере опирается на практические навыки, показывает, что даже эта наиболее высокоформализованная отрасль знания может быть освоена только путем овладения своего рода искусством.
Одержимость проблемой в сущности есть главная пружина любой творческой активности. Когда ученики в шутку спросили И.П. Павлова, что им делать, чтобы стать «такими же, как он», он ответил им вполне серьезно, что для этого они должны, вставая по утрам, иметь перед собой свою проблему, завтракать с ней, с ней же идти в лабораторию, там до и после обеда тоже удерживать ее перед собой, спать ложиться с этой проблемой в уме и сны видеть также о ней.
5. Страстность в науке — это не просто субъективно-психологический побочный эффект, но логически неотъемлемый элемент науки. Страстность ученого, делающего открытие, имеет интеллектуальный характер, который свидетельствует о наличии интеллектуальной, и в частности научной, ценности. Утверждение этой ценности составляет неотъемлемую часть науки.
Лишь небольшая часть известных фактов представляет интерес для ученых; и научные эмоции служат, в частности, ориентиром для оценки, что представляет больший интерес, а что — меньший, что имеет для науки огромное значение, а что — относительно небольшое.
Научные разногласия никогда не остаются всецело внутри науки. Когда дело касается новой системы мышления о целом классе фактических (как предполагается) данных, встает вопрос, следует ли в принципе принять или отвергнуть эту систему. Те, кто ее отвергнет на неопровержимых для них основаниях, неизбежно будут рассматривать ее как плод полной некомпетентности. Возьмите, например, такие предметы современных научных споров, как психоанализ Фрейда, априорная система Эддингтона или «Границы ума» Раина.
У каждого из упомянутых авторов была своя концептуальная схема, посредством которой он идентифицировал факты и в рамках которой он строил свои доказательства; каждый выражал свои концепции с помощью присущей только ему терминологии. Каждая такая схема относительно устойчива, ибо может объяснить большинство признаваемых ею данных; и она достаточно последовательна, чтобы оправдать, к радости своих сторонников, пренебрежение теми действительными или кажущимися фактами, которых она истолковать пока еще не в силах. Соответственно эта схема изолирована от всякого действительного или предполагаемого знания, базирующегося на других представлениях об опыте.
Две конфликтующие системы мысли отделены одна от другой логическим разрывом в том же смысле, в каком проблема отделена от разрешающего ее открытия. Формальные операции, основанные на одной интерпретирующей схеме, не могут доказать какого-либо утверждения тому, кто исходит из другой схемы. Приверженцы первой схемы не смогут даже добиться того, чтобы приверженцы второй их выслушали, поскольку для этого тех надо сначала обучить новому языку, а никто не будет учить новый язык, пока не поверит, что он нечто означает.
Интеллектуальная страстность содержит в себе момент активного утверждения. В науке она утверждает научный интерес и ценность определенных фактов, подчеркивая в то же время отсутствие такого интереса и ценности применительно к другим фактам. Автору не доставляет удовольствия видеть, как ученый старается сделать своего оппонента объектом интеллектуального презрения или заставить его замолчать, чтобы привлечь внимание к самому себе. Однако подобные средства ведения спора, возможно, являются трагически неизбежными.
Чтобы выявить допущения, лежащие в основе констатации фактов, в частности научных, необходимо занять определенную позицию по спорным проблемам. Автор отказывается присоединиться к традиции и авторитету науки, когда она стремится к объективистскому идеалу в области психологии и социологии и принимает существующее научное мнение как компетентный авторитет, но оно необходимо и для любого анализа исторического прогресса науки. Ибо ограничить термин «наука» применением его лишь к тем суждениям, которые мы считаем достоверными, а термин «предпосылки науки» применять лишь к таким предпосылкам, которые мы рассматриваем как истинные, — значит полностью исказить предмет своего исследования. Разумное понятие о науке должно включать конфликты между взглядами внутри нее и допускать изменения в фундаментальных убеждениях и ценностях, признаваемых учеными.
Драматичнейший случай самообмана, вызванного вмешательством неартикулированных способностей наблюдателя, произошел в истории с Умным Гансом. Это была лошадь, умевшая выстукивать своими копытами ответы на всевозможные математические задачи, которые записывали на стоявшей перед ней грифельной доске. Скептические эксперты по разным отраслям знания приходили и строго экзаменовали лошадь, но каждый раз ее непогрешимые интеллектуальные способности только снова и снова подтверждались. Однако наконец Оскару Пфунгсту пришла мысль задать лошади вопрос, на который он, Пфунгст, сам не знал ответа. На этот раз лошадь стучала копытами без остановки. Оказалось, что все строгие скептические эксперты невольно и бессознательно сигнализировали лошади, чтобы она перестала выстукивать, дойдя именно до того числа, на котором она и должна была остановиться (как того ожидали они, зная верный ответ). Так они и добивались неизменно верных ответов, и в точности так же философы добиваются того, чтобы их описания науки или их формализованные процедуры научного вывода оказывались правильными. Они никогда не используют их для решения какой-нибудь возникшей в прошлом пли в настоящем и все еще открытой научной проблемы, но применяют их лишь для анализа тех научных обобщений, которые считают с несомненностью установленными.
Наука есть система убеждений, к которой мы приобщены. Такую систему нельзя объяснить ни на основе опыта (как нечто видимое из другой системы), ни на основе чуждого какому-либо опыту разума.
6. Обоснование личностного знания. Если утверждение содержит критику, то ее предметом всегда является принятие определенной артикулированной формы. Тем самым нельзя согласиться с мнением А. М. Тьюринга, который сводит проблему «Может ли мыслить машина?» к экспериментальному вопросу: можно ли так сконструировать вычислительную машину, что она, подобно человеку, сможет ввести нас в заблуждение относительно своего устройства?
Термины «критический» и «некритический» не следует употреблять по отношению к неявному мышлению. Не говорим же мы о критическом или некритическом характере танца или прыжков в высоту.
Процесс изучения любой темы включает как ее собственно изучение, так и толкование тех фундаментальных убеждений, в свете которых мы подходим к ее изучению. В этом тезисе заключена диалектика исследования и толкования. В ходе такой деятельности мы постоянно пересматриваем наши фундаментальные убеждения, но не выходим при этом за рамки некоторых их важнейших предпосылок.
7. Критика сомнения. В продолжение всего критического периода философии считалось само собой разумеющимся, что принимать недосказанные мнения — это прямая дорога в тьму невежества, к истине же можно приблизиться лишь честным и трудным путем сомнения. Декарт провозгласил, что универсальное сомнение должно очистить ум от всех мнений, принятых просто на веру, и открыть его знанию, прочно основанному на разуме.
Поскольку нет такого правила, которое говорило бы нам в момент решения о следующем шаге в исследовании, что является подлинно смелым и что попросту опрометчивым, то нет и правила, как различать сомнение, сдерживающее опрометчивость (и потому определимое как истинное благоразумие), и сомнение, в корне подсекающее инициативу (и потому осуждаемое как лишенный воображения догматизм).
Не существует принципа сомнения, применение которого открывало бы нам, какая из двух систем имплицитных мнений истинна; не существует, кроме как в том смысле, что мы будем признавать решающими свидетельства против той системы, в истинность которой мы не верим, но не будем так поступать в отношении той, в которую верим. Здесь опять-таки допущение сомнения столь же явно оказывается актом веры, как и его недопущение.
8. Самоотдача. Всякий акт познания включает в себя молчаливый и страстный вклад личности, познающей все, что становится известным, и этот, вклад не есть всего лишь некое несовершенство, но представляет собой необходимый компонент всякого знания вообще.
Откладывание решений на основании их возможной ошибочности неизбежно навсегда заблокировало бы все решения вообще, в результате чего риск, связанный с колебанием, возрос бы до бесконечности.
Концепция неявного знания Полани – одна из плодотворных попыток осмысления целостности обыденно-практического знания (включающего опыт зрительного восприятия, телесно-двигательных навыков и инструментальной деятельности), естественнонаучного, социогуманитарного и художественного познания. Вместе с тем, она наносит удар по прежним представлениям, разделяющим (и противопоставляющим) субъективность и объективность в науке.
В эпистемологии М. Полани значительно усилена антропологическая ориентация, которую можно свести к следующим положениям:
– науку делают люди, обладающие призванием, опытом, мастерством;
– научно-познавательную деятельность нельзя освоить по учебнику (поскольку неявное знание не допускает полной экспликации и изложения в учебной литературе); поэтому требуется непосредственное общение начинающего ученого с мастером, что обеспечивает передачу его опыта «из рук в руки», т.е. необходимы личные контакты исследователей;
– люди, делающие науку, не могут быть заменены другими и отделены от производимого ими знания;
– в научно-познавательной деятельности очень важны мотивы личного опыта, переживаний, внутренней веры в науку, в её ценность, а также заинтересованность ученого, его личная ответственность.
М. Полани подчеркивает огромное значение феномена веры в познавательном процессе. По его словам, «вера была дискредитирована настолько, что помимо ограниченного числа ситуаций, связанных с исповеданием религии, современный человек потерял способность верить, принимать с убежденностью какие-либо утверждения, что феномен веры получил статус субъективного проявления, которое не позволяет знанию достичь всеобщности».
Настало время, считает Полани, снова признать, что вера является источником знания. Именно на ней строится взаимное доверие в обществе. Согласие (явное и неявное), интеллектуальная страстность, наследование культуры – всё это тесно связано с верой. Разум человеческий опирается на веру как свое предельное основание, но всякий раз способен подвергнуть её сомнению. Появление и существование в науке наборов аксиом, постулатов, принципов также уходит своими корнями в нашу веру в то, что мир есть совершенное, гармоничное целое, которое мы можем познать.
В концепции личностного знания Полани выделяют три области (или варианта) соотношения мышления и речи.
· Первая область – неявное знание, словесное выражение которого затруднено или недостаточно адекватно. Её можно назвать областью «невыразимого», ибо в ней компонент молчаливого неявного знания доминирует в такой степени, что его артикулированное выражение, по существу, невозможно. Данная область охватывает знания, основанные на переживаниях и жизненных впечатлениях.
· Вторая область знания содержит информацию, достаточно хорошо передаваемую средствами речи.
· Наконец, в третьей области «затрудненного понимания» имеется несогласованность между невербальным содержанием мышления и речевыми средствами, что мешает концептуализировать содержание мысли. Это область, в которой неявное знание и формальное знание независимы друг от друга.
В объем личностного, неявного знания погружен и механизм ознакомления с объектом, в результате которого последний включается в процесс жизнедеятельности, формируются навыки и умения общения с ним. Вместе с тем, навыки различны и индивидуальны. Задача копирования чужого навыка порождает собственный слой личностного знания.
Научный опыт у Полани внутренне переживаем, обусловлен страстным желанием исследователя достичь подлинно научной истины, т.е. явно личностно окрашен. Это основной вывод из концепции Полани.
Принципиальная новация концепции М. Полани состоит в указании на то, что сам смысл научных положений зависит от неявного контекста скрытого знания. При этом Полани утверждает, что смысл неотделим от той личной уверенности, которая вкладывается в провозглашаемое научное суждение.
В концепции личностного знания заложены и развиты принципы ставших популярными сегодня подходов к изучению сознания и познавательного процесса: феноменологического, системного, телесного. Кроме того, данная теория дает возможность учитывать разнообразные факторы познавательной деятельности, в том числе внерациональные и неосознаваемые в явном виде. Именно с их помощью можно понять такие сложные феномены когнитивной активности, как интуиция, озарение, кульминационные моменты творчества.
В заключение отметим, что М.Полани впервые ввел в научный оборот понятие «научное сообщество». В ряде работ он подчеркивал необходимость определенных социокультурных условий для поддержания свободной научной коммуникации и сохранения научных традиций.
[1] Эвристика (от др.-греч. εὑρίσκω — «отыскиваю», «открываю») — отрасль знания, изучающая творческое, неосознанное мышление человека