Оглавление
01 Интро
02 Квест
Девочки едят мальчиков
03 Реанимация
Hard candy
04 Бордель
Создавая будущее
05 Православный госпиталь
Rpt until
06 Подземка
Sweet escape (Розовое болото)
07 Неудачная операция
Воплощение
08 Пир у мэра
Куда приводят мечты?
09 Вера
Вариации
10 Мир Антихриста
Мутация метафор
[Эпилог] Вскрытие
Интро
It's okay to eat fish
Cause they don't have any feelings
Во влажную от смазки скважину замка почти беззвучно проникает ключ, затвор щелкает и дверь открывается, пуская внутрь Артура, белокурого шестнадцатилетнего юнца. Сняв кеды в темноте, он идет по узкому коридору к себе в комнату, подсвечивая путь экраном смартфона. Старый потертый пол, свалявшаяся в комки пыль по углам. Его мать опять пьяна и уже спит — он не хочет ее будить, поэтому проходит мимо ее спальни тихо, чуть ли не на цыпочках. Он знает, что опьянение и посторонний шум не мешают ей сохранять чуткость во сне, и она часто просыпается от малейшего шороха, если причиной этого шороха является он. Свет от телевизора, который она забыла выключить, заставляет тень от люстры метаться по потолку, то влево, то вправо, растягиваясь и двоясь. Какой-то старый, снятый еще в начале века фильм. Запах перегара, раскатистый храп.
Он открывает окно в своей комнате, смотрит на оранжевый от уличных фонарей асфальт, на вывеску клуба Катулл, в котором он только что сидел с друзьями. Уютный подвал, тихий, психоделический джаз, кальян с гашишем, полумрак. Они вышли на улицу, чтобы посадить на такси парня из своей компании и сейчас стоят и курят на тротуаре в ожидании, когда подъедет машина. Они так молоды, импульсивны. Артуру даже кажется, что он видит себя на противоположной стороне улицы, видит, как его призрак делает последнюю затяжку и бросает окурок в забитую бутылками урну, прежде чем спуститься по лестнице вниз и вновь зайти в это злачное заведение. Красный уголёк на конце недокуренной сигареты вспыхивает в последний раз, рассекая воздух, и, врезавшись в зеленое стекло бутылки из-под пива, взрывается множеством искр, озаряя урну изнутри. Артур моргает: его зеленоватые глаза, его гладкая кожа. Разрозненные волокна табака еще какое-то время тлеют в темноте, но их уже не видно.
Придя в себя, он вспоминает, что принес оттуда пару пилюль и решает закинуться ими перед сном. Из соседнего квартала до его обостренного слуха долетают хлопки гранат со слезоточивым газом, похожие на звуки вылетающих из трубы зарядов фейерверка — полиция в очередной раз разгоняет толпу неонацистов или националистов, он точно не знает, как их правильно называть, и, к тому же, вечно путает похожие по звучанию слова.
Стянув узкие джинсы и футболку, оставив на себе только носки и трусы, он идет в ванную, чтобы умыть лицо и почистить зубы. Телевизор уже выключен и теперь в коридоре совсем нет света.
— Артур, все хорошо? Ты так поздно сегодня… — хрипловатый голос матери из темноты.
— Да, мам, все нормально, не волнуйся, спи — он стоит еще несколько секунд напротив двери в ее комнату, но она больше ни о чем не спрашивает его. Взгляд ее глаз, устремленный в потолок, чехарда образов прошлого.
Поставив стакан с водой на тумбу, он достает из джинсов пластиковый пакетик с двумя капсулами: их глянцевые оболочки тускло светятся в полумраке, ловя лучи оранжевых электрических ламп с улицы, концентрируя их на себе, и ему кажется, что продолговатые капсулы сияют изнутри так, словно наркотическое вещество, скрытое в них, само стало источником света. Вытряхнув их на ладонь, он еще несколько секунд мешкает, раздумывая, стоит ли глотать их перед сном, но не находит ни одного аргумента против. Испугавшись, что из-за его нерешительности желатин растает от тепла его кожи, он, наконец, закидывает капсулы в рот и запивает их водой. Эту смесь, микстуру, Артур пробует впервые, он даже не знает, какие именно химические соединения входят в ее состав, но то, что ему рассказали друзья, заставляет его почувствовать прилив возбуждения. Неопределенность приятно стимулирует его мозг, его воображение и он ложится в кровать, сняв промокшие в ванной носки и скинув на пол серебристое покрывало, — он полон предвкушением новых впечатлений. Прохлада постельного белья, уличный шум, чертежи теней на потолке… Искаженные проекции предметов, многократно отраженные звуки, синтетическая ткань, сплетенная полностью автоматическим станком.
Он пытается закрыть глаза, но его веки стали прозрачными. Из-под его по-монашески узкой кровати доносятся звуки, похожие на сдавленное хихиканье механических крыс. Мурашки пробегают по коже Артура, стягиваясь к стволу позвоночника и устремляясь по нему вверх, к головному мозгу. Он чувствует, что энергия накапливается в его теле, словно в аккумуляторе, приятно пощипывая холодом нервные окончания, искусно вшитые в неопытную плоть. Он улыбается, осознав комичность своего положения: он лежит ногами к раздвижным, зеркальным дверям большого платяного шкафа, которые вот-вот откроются, приглашая его в свое потустороннее нутро. Смех становится сильнее и Артур понимает, что это смеется он сам, а не бредовые крысы. Все его тело подрагивает от череды мелких спазмов. Продолжая хихикать, он встает с кровати и идет к шкафу. Подойдя вплотную, он останавливается на миг, разглядывая свое отражение. Ему кажется, что он похож на эльфа из детской красочной книги. Сноп соломенных волос на голове, заостренные кверху уши, гладкие голени, чуть оттопыренные трусы. Подросток в зеркале подмигивает ему, отворачивается и убегает в пустоту. «Это был я? Где я теперь?». Свалявшиеся перья внутри его подушки, старой, неудобной, пропахнувшей его потом… Их комки так сложно размять, сколько их не тряси, они всё равно остаются… Но эти перья внутри нужно хорошо взбить перед сном, иначе приснятся кошмары. Так ему говорила мать в раннем детстве. Металлический привкус во рту, забитом пеной, белки закатившихся глаз с красными прожилками. Центральная дверца шкафа резко отъезжает влево, почти как дверь в вагоне метро, с тем же звуком, с тем же запахом сырости и резины, и он, помимо своей воли, делает шаг навстречу тьме. Из-под кровати вслед за ним бегут большие юркие крысы с длинными розовыми хвостами, такими нежными и чувствительными на вид.
Он забыл закрыть дверь в комнату на шпингалет и поздним утром его мать, предчувствуя плохое, заглядывает к нему. Ее сын, которому она дала имя Артур еще до его рождения, лежит навзничь на расправленной кровати. Дверца платяного шкафа открыта, на полу рядом со стулом валяются джинсы. Она подходит ближе, чтобы лучше разглядеть его лицо: из приоткрытого рта мальчика стекает по щекам розоватая пена, глаза закатились так, что видны только полумесяцы белков. Она переворачивает его на бок. Начиная причитать, убирает с губ и языка липкую пену, и, вытерев ладонь об одеяло, несильно бьет его по щеке, пытаясь привести в чувства. Никакой реакции. Она отчетливо слышит, как удары её сердца становятся все сильнее, заставляя ее виски резонировать от боли. Больше не на что надеяться, если он умрет, нечего ждать. Она возвращается к себе в комнату, берет со стола для косметики телефон, набирает номер службы спасения. Оператор, задав ей несколько вопросов, говорит, что карета скорой помощи уже в пути.
Какое-то время она сидит на табурете в комнате сына, поглаживая его ладонью по голове. С укоризной и жалостью смотрит на его бледное лицо, на худой торс. Слёзы мерно капают с ее воспаленных век на щеки, она бормочет себе что-то под нос, разговаривая сама с собой, задавая себе и ему бессмысленные вопросы. Похмелье, стресс, разочарование, жалость к себе, чувство одиночества и обреченности. Наконец, в дверь звонят, и она идет встречать врача — коренастого мужчину средних лет, который заходит в квартиру вместе с женщиной-фельдшером, коротко остриженной, некрасивой, и молодым рослым санитаром. Женщина подходит к Артуру, меряет ему пульс, заглядывает с фонариком под веки, проверяя реакцию зрачков на свет — глаза закатились, но не до конца, суженные зрачки видны. Врач уже знает от диспетчера, что пациент, со слов его матери, пришел домой после вечера, проведенного в клубе, и, скорее всего, они имеют дело с отравлением наркотиками. Наркотический транс, или что-то в этом духе.
— Вы говорили сыну, что нельзя глотать всё подряд? — врач по инерции пытается шутить, но его голос такой ровный и бесстрастный, что сложно понять, серьёзен он или нет. Он обменивается парой фраз с помощницей, потом опять обращается к матери: — Ваш сын, возможно, в коме. Это очень серьезно, он может умереть. — Он подает знак санитару, чтобы тот готовил носилки, одновременно наблюдая за реакцией матери, которую он хочет испугать, чтобы в будущем она следила за ребенком лучше.
Женщина-фельдшер отмечает про себя, что мальчик мало весит и его будет легко нести до машины, не то что того пьяного борова, свалившегося с инфарктом, которого они отвозили в больницу часом ранее.
Мать Артура опять садится на табурет, смотрит, как эти чужие люди перекладывают тело ее сына с кровати на носилки, застегивают и затягивают ремни, дают ей подписать на планшете какой-то документ, что-то говорят ей, ждут от нее ответа и, не дождавшись, уходят. Пустая кровать, скомканное покрывало, следы от уличной обуви на полу. Головная боль и желание вновь напиться.
— Жестко сопляк обжабался, да? — хохотнув, говорит санитар. Про себя он думает, что и ему самому нужно быть осторожнее с новыми наркотиками. — Ублюдки-барыги продают черт знает что, им насрать на госпрограмму «Здоровье молодежи», а, Алексей Геннадьевич?
Пропуская его слова мимо ушей, врач проверяет, плотно ли прижата кислородная маска. Он вспоминает постаревшее лицо жены, что-то новое, появившееся в её глазах после того, как она, наконец, осознала, что у них никогда не будет детей. К своему удивлению, Алексей Геннадьевич испытывает нечто вроде отеческого чувства к этому юнцу, но оно быстро исчезает и он не успевает его просмаковать. Словно улавливая его мысли, женщина-фельдшер произносит с искренней жалостью в голосе, придавая ситуации оттенок мелодраматизма:
— Бедный мальчик. Мать даже не поехала с ним в больницу. Я не понимаю, как так можно, — она протыкает кожу и оболочку вены Артура толстой иглой от капельницы, холод раствора бежит по руслу его руки.
— Ты его ай-ди карту взяла? — подняв брови так, что по лбу идут глубокие морщины, спрашивает врач. Он имеет в виду электронную карту идентификации личности — кусок пластика с чипом, по которому можно узнать о человеке почти все. Женщина чертыхается, жалость на её лице сменяется раздражением. Она мало спит, много работает, часто берет ночные дежурства. Всё из-за подружки, с которой она живет и в которую так влюблена, что готова жертвовать собой ради нее.
— Сейчас схожу, — усталый голос, несколько грубых ругательств, произнесенных беззвучно, одними губами: кажется, она проклинает мать мальчика, его самого и свою горькую судьбу.
— Мы же договаривались! Черт, сколько раз повторять! Не можешь запомнить простые вещи! — Врач чувствует, как накопившиеся раздражение и усталость прорываются из него вовне, заставляя говорить не так медленно и спокойно, как обычно, но он все равно не может избавиться от ощущения своей искусственности, фальшивости эмоций, даже таких мелких, как эти. Жизнь блекнет, отупляет однообразием.
Его помощница-лесбиянка выпрыгивает из машины и идет обратно к дому. Врач смотрит ей вслед, потом на наручные часы, зевает. Возвращается мыслями к жене, думает, не стоит ли первому подать на развод.
— Куда мы его повезем? В токсикологическое отделение сороковой? Там нормальная столовая, можно зайти поесть, а то я с утра не успел — санитар после ночи, проведенной со студенткой из медицинской академии, не услышал будильник, проспал, и, чтобы не опоздать на утреннюю смену, не стал завтракать — теперь из его желудка то и дело доносится утробное урчание. Но он бодр и полон сил, в отличие от коллег.
В приемном покое у регистрационной стойки токсикологического отделения миловидная медсестра берет идентификационную карту Артура и вставляет её в карт-ридер. На экране перед её глазами появляется красное окно с предупреждением об отсутствии медицинской страховки. Не меняя положения головы, она переводит взгляд на врача скорой помощи и смотрит на него исподлобья:
— У него нет страховки, — невозмутимо, но с легкой угрозой говорит она.
— И что? — грубо отвечает врач. Ему не хочется ехать в другую больницу, и он готов на многое, чтобы у него приняли пациента здесь.
— Вы же знаете, по закону мы сможем продержать его тут не более двух дней. Потом его перенаправят в одну из больниц для граждан без страховки. Может быть, избавите нас от заполнения кучи документов и сразу отвезете его в один из православных госпиталей? — она подкрепляет просьбу милой улыбкой, с помощью которой ей так легко манипулировать мужчинами.
— А мне-то что — говорит врач, думая о сытном обеде в столовой и не обращая внимания на уловки медсестры (она не в его вкусе) — оформляйте его, а там делайте что хотите. У вас хоть тут нормальная диагностика есть. Бог знает, какой наркотой он отравился и что у него с мозгом. — В конце он тоже растягивает губы в ухмылке и добавляет: — Вы же не хотите, чтобы мальчик стал овощем из-за вашей лени?
Медсестра фыркает и начинает набирать что-то на клавиатуре. Через несколько минут, сдав пациента, Алексей Геннадьевич идет по длинному коридору в столовую, чтобы взять там большую тарелку горячего борща, говяжий язык с пюре и кусок сладкого пирога с чаем. Чем ближе он подходит к дверям столовой, тем лучше становится его настроение. Наконец, он распахивает их навстречу запахам еды и гулу людских голосов.
Заведующий отделением, холеный высокий мужчина с проседью в густых, идеально подстриженных и уложенных волосах, похожий на адвоката из мыльной оперы, с недоумением смотрит на распростертого на носилках пациента — шестнадцатилетнего мальчика без медицинской страховки, потом переводит взгляд на медсестру из регистратуры.
— Ты на кой хрен его приняла? Они не должны были везти его к нам! — говорит он строгим, не терпящим возражений голосом, — Надо было послать их к чертям, в госпиталь Саровского!
— Да, но по закону мы можем его продержать два дня… — мямлит медсестра, — У него что-то с мозгом.
— Мы? Можем? Ты смеешься что ли? — он действительно зол, и быстро входит в роль циничного мерзавца, одну из своих любимых, — С мозгом что-то у тебя! Ты еще не занесла его в нашу базу данных?
— Занесла…
— Твою мать, — в сердцах произносит заведующий, поворачивается и, уже идя по коридору, добавляет, достаточно громко, чтобы она услышала: — Пусть осмотрят его и попытаются привести в себя, а ты готовь документы для передачи в госпиталь.
«Парень просто так не очнется. Я таких пациентов за версту чую. Сплошной геморрой. Сбыть его с рук, сдать в Саровского. С Божьей помощью его там вылечат. Звякну их главврачу, пусть возятся, с ними-то проблем не будет, примут с распростертыми объятиями. Проблемы вечно с этой молодой дурой, не помню, как ее зовут. Память ни к черту. Но внешне она ничего, нужно пригласить ее пообедать вместе, загладить вину. Предложить подвести домой вечером. Знаете, у меня столько ответственности, столько стрессов. Иногда становится невозможно держать себя в руках, но я не хотел вас обидеть ». Он заходит в свой кабинет, опускается в мягкое кожаное кресло, потягивается, смотрит на экран монитора, потом на фотографию жены с детьми. Берет трубку телефона и звонит главврачу госпиталя им. Серафима Саровского, своему давнему, еще со студенческих времен, другу.
В палату к Артуру заходит лечащий врач, молодой, совсем недавно закончивший интернатуру. Изо рта Артура торчат гофрированные трубки, подключенные к аппарату искусственной вентиляции легких, в вену на его руке воткнута игла катетера: тонкая пластиковая трубка тянется от него к подвешенному на стойке полупустому пакету с раствором лекарств.
— Так, что у нас тут, — нудным голосом отличника бормочет себе под нос врач, берет карточку с информацией от бригады скорой помощи, читает вслух: — «Утрата сознания с частичным сохранением рефлексов: реакция зрачков на свет резко ослаблена, зрачки сужены; роговичный и глоточный рефлексы сохранены, кожные — отсутствуют», хм-хм. Sopor? Coma?
Врач подходит к пациенту и сильно щипает его, чуть ниже левого соска, но тот не приходит в сознание. Тогда вместе с медсестрой он проводит тесты, оценивая работоспособность мозга по его реакциям: закрывает веки на глазах пациента, потом громко произносит несколько фраз — веки остаются сомкнутыми; берет у медсестры иглу, распаковывает ее, пронзает кожу над грудиной — глаза открываются. С силой сжимает ногтевое ложе на указательном пальце правой руки Артура — рука слегка сгибается в локте. Осторожно ощупывает шею, убеждаясь, что она не повреждена и сохранила гибкость, потом берет голову в ладони и поворачивает ее из стороны в сторону — глазные яблоки синхронно двигаются, сохраняя вертикальное направление взгляда. Врач смотрит на зрачки, оценивая их размер, потом достает из нагрудного кармана маленький фонарик и по очереди светит в глаза Артура. Зрачки, и без того похожие на точки, еще чуть-чуть сужаются, правый немного сильнее.
— Дай мне ваты, проверим роговичный рефлекс, — говорит он медсестре и та с готовностью извлекает из кармана упаковку хирургической ваты, отрывает от мотка синтетических волокон небольшой клок, протягивает его врачу.
Скрутив вату в жгутик, врач медленно опускает его кончик к глазу Артура, пока он не коснется роговицы. Глаз моргает.
Сосчитав в уме баллы, врач делает вывод, что пациент находится в умеренной коме, вызванной сбоем в работе коры головного мозга. Он смотрит на результаты анализов крови и мочи. С чего они решили, что его нужно направить в токсикологическое отделение? Ничего, кроме алкоголя и алкалоидов конопли, да и то в безобидной концентрации, у больного не обнаружено. Хотя, не все современные наркотики определяются стандартными медицинскими тестами. Врач жестом дает понять медсестре, что они закончили осмотр, и теперь она может идти. Тихое пиликанье датчика ЭКГ, шум поршня искусственной вентиляции легких, прикроватный монитор с множеством красочных графиков и цифр. Какое-то время врач сидит рядом с кроватью, размышляя о возможном диагнозе, потом решает глянуть на глазное дно пациента, проверить, нет ли там отека дисков зрительного нерва или кровоизлияний.
— Того парня в коме еще не забрали? — спрашивает заведующий на следующий день, — За ним должны приехать из госпиталя…
— Нет, а что, у него что-то со страховкой? — отвечает лечащий врач Артура, — я ему назначил МРТ, скоро будут результаты. Думаю, кома вызвана не наркотиками.
— У него нет страховки, — говорит заведующий, — Его мать в последние десять лет не имела официального трудоустройства. Оказываем ему только неотложную помощь, чтобы он не умер, а лечить его будут в Саровского.
— Понятно, но в коматозном состоянии с неясной причиной МРТ обязательно. Да ведь?
— Да, — кивает заведующий, его лицо мрачнеет, — Но ты мог оставить в силе предварительный диагноз — наркотическое отравление. МРТ не дешевая услуга, а мы не занимаемся благотворительностью.
Заведующий смотрит на молодого, еще не опытного врача с немым вопросом, как бы говоря всеми мышцами лица «Ты меня понял?» и тот виновато опускает взгляд долу, отвечая таким образом начальнику «да». Заведующий раньше не замечал, какие длинные у его нового работника ресницы.
Массивное кольцо томографа источает бледно синий свет, оно похоже на портал в иной мир. Белая комната, гудение трансформаторов. Тело Артура кладут на подвижной стол, макушкой к магниту, так, что его голова оказывается чуть приподнятой на пластиковом лотке с жёлобом для затылка. Стройная молодая медсестра надевает ему на голову, чтобы зафиксировать ее в правильном положении, специальную маску-каркас с отверстиями для глаз и носа, вставляя ее в пазы в столешнице и закрывая на замок. Его голова теперь заключена в некое подобие клетки, похожей на череп экзоскелета или на квадратный шлем робота-трансформера из японских мультфильмов для детей. Все готово. Стол с автоматическим приводом плавно поднимает Артура вверх, затем заезжает внутрь цилиндра, пока голова не окажется в его центре. С легким щелчком реле катушки томографа включаются, получая необходимую энергию и генерируя очень мощное магнитное поле — его волны омывают голову Артура со всех сторон. Врач МРТ, сидя за стенкой, управляет томографом, попеременно фокусируя его на разных структурных зонах головного мозга и заставляя компьютер формировать все более детальные трехмерные модели. Довольно быстро врач находит патологию и начинает ее описывать, мыча себе под нос мелодию La donna è mobile из «Риголетто».
Лечащий врач смотрит результаты МРТ Артура: на распечатанной картинке отчетливо видна опухоль в районе левого полушария и три ветви метастаз. В Православном госпитале, скорее всего, у этого пациента не будет шансов. Он выходит из ординаторской, идет по коридору к кабинету заведующего, чтобы поговорить с ним и попытаться убедить прооперировать мальчика в их больнице, современной, с хорошим нейрохирургическим отделением. Уже придумав в уме речь со ссылками на законы и возможность толкования некоторых неясных мест в них в пользу пациента, он распахивает дверь в кабинет заведующего. Тот выглядывает из-за алюминиевого корпуса большого монитора, потом, оттолкнувшись ногой, немного откатывается на кресле в сторону, чтобы было удобнее говорить.
— Я посмотрел МРТ, у того парня новообразование, нужно срочно переводить его в нейрохирургию… — начинает свою речь врач, но заведующий его перебивает:
— Его уже увезли из нашей больницы. Если хочешь сделать доброе дело, можешь переслать результаты МРТ в Православный госпиталь им. Серафима Саровского. Его будут оперировать там. Если будут.
Врач с трудом скрывает разочарование, криво улыбается, бормочет себе под нос: «Ммм, понятно…», кивает, извиняется и выходит из кабинета, осторожно закрывая за собой дверь.
Во время перевозки в старой, плохо оборудованной машине скорой помощи, состояние Артура ухудшается. Его давление падает, дыхание сбивается и фельдшерам, двум молодым мужчинам славянской внешности, приходится попотеть, чтобы он не умер на полпути к госпиталю. Один из них впрыскивает пациенту в вену необходимые медикаменты, другой вентилируют легкие, мерно сжимая и отпуская правой рукой упругий дыхательный мешок Амбу. Эти меры помогают, и им удается, преодолев несколько дорожных пробок, довести его до пункта назначения живым. Старое здание, облупившаяся штукатурка, ржавые сточные трубы с выбитыми суставами.
Они вытаскивают носилки и спешно заносят Артура в двери приемного покоя госпиталя, где их встречает санитар реанимации, родом из Чечни, их ровесник. Они довольно дружны и иногда вместе ходят в расположенные поблизости бары и другие заведения, чтобы снять девиц на ночь. Из них троих он самый искушенный. Они здороваются, перешучиваются, вспоминая последнюю попойку, потом, пожелав друг другу удачи, расходятся по своим делам.
Квест
Мягкий влажный мох под ногами. Мертвый лес, покрытые черной плесенью стволы. Здание торгового центра вдалеке, реклама на его крыше со словами, составленными из гигантских разноцветных букв: «Радуга парк… Рай есть… Он рядом…». Он часто бывает в этом центре на окраине города, но он никогда не видел его с такого необычного ракурса. Блеклый свет из-за туч, затянувших все небо. Застывшее колесо обозрения, справа от него — две пологих горы, выглядывающих одна из-за другой. Артур постепенно приходит в себя. Не понятно, сколько сейчас времени — еще утро и не до конца рассвело или уже вечереет. Он пытается сделать шаг, но спотыкается о болотную кочку и падает на четвереньки. Сгустки тумана медленно расползаются от него в разные стороны, паря в нескольких сантиметрах над влажной землёй, обволакивая кочки, струясь по их травянистым краям. Он чувствует, как в ступню тычется чья-то мокрая подвижная морда, обнюхивая его, щекоча усами. Обернувшись, он встречается взглядом с внушительных размеров крысой: та улыбается, оголяя острые мелкие зубы и качая головой то влево, то вправо. Она разглядывает его под разными углами, гипнотизируя мерными движениями, блеском глаз. Артур резко вскакивает на ноги и крыса, испугавшись, бежит вперед, прочь от нервного юнца.
Артур осматривается. Позади него лес становится все плотнее: покосившиеся деревья лишены листьев, некоторые совсем завалились на бок, показывая отравленные болотом корни, которые торчат над землей, словно гигантская черная паутина. Он замечает, что вслед за первой, по земле бегут, подволакивая задние лапы, еще несколько крыс: их вытянутые тела юрко огибают кочки, розовые хвосты скользят по мху и сгнившей траве. Слева от него, метрах в пятистах, виднеется неправдоподобно высокая насыпь шоссе или железнодорожной ветки — с такого большого расстояния ему сложно разглядеть, едут ли там машины, но поезд по ней точно не идет, он бы его заметил даже отсюда. Возможно, эта дорога заброшена, так как он не слышит никакого шума с той стороны. Ему представляется ржавчина на рельсах, растрескавшийся асфальт. Искаженные пропорции, сбившееся с ритма время. Металлический привкус во рту, легкая изжога, выступивший между лопатками пот.
Он решает идти прямо, в сторону торгового центра. Внимательно смотря под ноги, боясь напороться босой ногой на осколок пивной бутылки, он осторожно ступает между большими кочками, чувствуя прикосновения прохладной скользкой гнили к коже, то и дело взмахивая руками и балансируя, чтобы снова не упасть. Спустя полчаса Артур понимает, что напрямик к центру не выйти — пока он шел вперед, болотная вода становилась все глубже, вначале скрывая его ноги по щиколотки, потом по колено, и, наконец, его путь преградила большая глубокая лужа, перебраться через которую можно было только вплавь.
Артур чертыхается, прикидывает, сможет ли обойти эту топь с правой стороны, и, так как лезть в лужу, несмотря на жару, ему не хочется, а других вариантов он не видит, он тащится в обход. Он думал, что доберется до торгового центра за пятнадцать-двадцать минут, но, по его ощущениям, прошло уже больше часа, а расстояние все еще не сократилось на сколько-нибудь заметный отрезок: буквы продолжали мерцать вдалеке, на фоне серого неба, совсем не приблизившись к нему. Никаких звуков, кроме чавканья и урчания болота, как будто переваривающего в своей утробе проглоченных жертв. Никакого движения, никаких примет живых людей. Артур закрывает глаза и перед его внутренним взором проносятся несколько сценок, словно вырезанных из фильма. Крысиная возня и писк. Они, эти живучие твари, проникают внутрь через канализационные трубы, выпрыгивая друг за другом из унитазов, и разбегаются по зданию, стуча когтистыми лапками по зеркалистому полу из глянцевой керамической плитки. Горы тухлых трупов в галереях торгового центра. Тела детей нежнее и крысы начинают трапезу с них. Артур массирует веки большим и указательным пальцами левой руки, несколько раз моргает. Ждет, когда эти образы поблекнут и исчезнут из его головы. «Чертовы наркотики, нужно быть с ними осторожнее, а не то можно — одним прекрасным днем! — очнутся в дурке в окружении бормочущих шизофреников и пускающих пузыри дебилов». Когда наваждение отпускает его, он идет дальше, думая, не мираж ли его цель и не придется ли ему вечно скитаться по этому гиблому месту, словно призраку, застрявшему в чистилище, но спустя еще полчаса, описав дугу вокруг центра, он замечает грунтовую дорогу из глины, булыжников и гравия и вздыхает с облегчением, думая, что она выведет его к живым людям.
Куски щебня врезаются острыми краями в его ступни, заставляя его морщиться от боли, но он не обращает на это внимание и даже ускоряет шаг. Дорога идет по направлению к двум большим холмам с необычной текстурой, и Артур не сразу понимает, что это огромные горы мусора и он сейчас находится на территории свалки. По мере того, как он подходит к ним, эти груды хлама закрывают собой горизонт и большую часть неба. Оказавшись у их подножия, он видит, что и здесь не сможет выйти: свалка отгорожена от пустыря перед ней, за которым начинается парковка торгового центра, трехметровым сетчатым забором с кольцами колючей проволоки на верху. Кажется, что забор уходит влево и вправо до самого горизонта, насколько видит глаз. Цинковый блеск сетки, сплетенной из сцепленных друг с другом зигзагов стальной проволоки, такой крепкой, прохладной на ощупь. Он мог бы вскарабкаться по ней, продевая пальцы рук и ног в ее ячейки, но на трехметровой высоте его бы ждали заросли металлического терновника, свернувшегося в причудливую тройную спираль. Их он не сможет преодолеть, ведь на нем нет ничего, кроме трусов. Артур подходит к сетке вплотную, не веря глазам, до последнего надеясь найти проделанную кем-нибудь дыру, но её нет — забор абсолютно новый и сделан на совесть: никаких дыр, никаких щелей, сквозь которые смог бы пролезть человек. «Никто не сможет выбраться отсюда, кроме крыс», вспоминает он строчку из популярной песни и усмехается: «Они бы ещё ток пустили по периметру, чтобы никто не спёр их мусор!».
Уловив шорох за спиной, Артур резко поворачивается, скользя ступнями по влажной илистой почве, похожей на смоченный сигаретный пепел. Старые холодильники, стиральные машины, диваны с прорванной обивкой и торчащими ржавыми пружинами… У подножия правой из двух огромных, высотой с пятиэтажное здание гор из ставшего ненужным скарба лежит куча тряпья. Вороны беззвучно реют в небе, выискивая гнилое мясо или другую испорченную еду. Приторно-сладкий запах разложения, тяжелые взмахи черных крыльев. Куча тряпья начинает шевелиться и Артур понимает, что это человек. Подернутые белесой пеленой глаза, кратеры язв по всему телу, ампутированные выше колен ноги. Артур подходит ближе, чтобы лучше рассмотреть встрепенувшегося бомжа.
Культи ног гниют, кажется, как будто он сам отпилил их прямо здесь, на свалке, ржавым зазубренным куском металлического листа, оторванного от кузова машины: раны так и не затянулись и влажно поблескивают в тусклом солнечном свете. Старик подползает на руках к Артуру, падает перед ним чуть не лицом в грязь, плачет в голос, целует ему ступни, голени, тянется, приподнявшись и подобрав под себя культи, трясущимися грязными руками к его трусам. Артур отшатывается.
— О, Господь Вседержитель! Наконец ты послал его к нам, наконец, все изменится. Ты должен объединить раздвоенный мир, должен вернуть нам наши подлинные тела! — По морщинистым щекам старика, покрытым волдырями и язвами, катятся слезы. Голова запрокинута назад, глаза устремлены ввысь. Проговорив всё это, он опять с размаху падает ниц, в ноги к Артуру — Дай я поцелую тебя, юнец! Дай насладится твоим запахом, это настоящая плоть… Я так устал от этой фальшивой оболочки, верни мне мое подлинное тело, молодость моей души… — произнося слова в начале очень громко и четко, к концу речи старик переходит на еле слышное бормотание, почти шепот.
— Е..ный старик, ты безумен! — Артур смотрит на бомжа с недоумением и ухмылкой. Привстав на руках, тот садится на землю, выставив обрубки ног вперед. Он опустил серые глаза долу и уставился на ступни и голени Артура, лишь изредка позволяя себе поднять взгляд выше. Из кучи тряпья вслед за стариком выныривает крыса, бежит к нему, словно ручной зверь, останавливается у правой культи. Старик гладит ее облезшую шкуру, доставляя ей этим удовольствие: крыса прикрывает бусинки глаз, тихо попискивает.
— Тебе лучше выслушать меня, сопляк, — старик перестает гладить крысу и та вновь начинает суетливо крутить головой, обнюхивает его сморщенное грязное бедро, озираясь по сторонам. Теперь старик говорит ровным спокойным голосом.
— Ты должен сделать то, что я тебе скажу! — Артур с отвращением замечает, что крыса теперь лакает гной из культи бомжа. — Или ты спасешь себя и нас всех, или — старик проводит рукой перед собой, предлагая полюбоваться на окрестности — останешься здесь навечно, в компании живых мертвецов, крыс и тараканов.
— Е..ный безумный старик… — уже не обращаясь к нему, повторяет ругательство Артур и делает ещё один шаг назад. — Какого хера я тут делаю…
Он чувствует, как кровь в его голове начинает пульсировать всё сильнее: его левый висок пронзают стальные иглы боли, он морщится, дыхание сбивается с ритма. Старик ползет следом, скользя в илистой грязи обрубками ног, пристально смотрит в лицо Артура, ловит его взгляд и, когда их глаза встречаются, растягивает рот в довольной улыбке.
— Слушай меня, у тебя нет другого выбора. Лучше слушай меня. Ты должен пройти сквозь город, должен найти выход, когда ты пройдешь сквозь него, свет поглотит тебя и этот мир обретет завершенность. Ты должен его найти, юнец, ты должен. — Старик опять начинает плакать, продолжая бормотать как одержимый. Артур отворачивается от него и уходит, решив, что лучше вернуться назад, к луже. Переплыть ее — не такая уж и сложная задача.
По пути назад, Артур вспоминает, что, прежде чем оказаться на территории свалки, он не проходил через ворота, и, следовательно, забор не огораживает свалку с левой стороны, там, где распростерлось болото. Решив сократить обратный путь, он идет влево вдоль линии забора и минут через двадцать замечает, что земля под ногами становится все более влажной, постепенно переходя в болотистую податливую почву. Каждая следующая секция забора становится чуть ниже, уходя под небольшим углом во влажное раскисшее нутро земли. Он испытывает прилив дурноты, когда наконец осознает масштаб поглощения: новый трехметровый забор, продолжая блестеть оцинкованной проволокой, постепенно исчезает под землей так, что еще через пятьсот метров от него на поверхности остается только спираль колючей проволоки, зацепившаяся шипами за лохматые пожухлые кочки, но и она, несмотря на своё сопротивление, через несколько десятков метров вынуждена исчезнуть в трясине. Артур представляет, как болото сделало это за одну ночь, и он испытывает благоговейный страх: раздается громкий рокот болотной утробы и высоченный забор начинает, позвякивая и скрипя, стремительно погружаться в топь прямо на глазах, слабо светясь в последних лучах закатившегося солнца. Ветхозаветный бомж, его исступленное в отчаянии лицо, его безумные пророчества… Мурашки начинают роиться у Артура между лопаток, переползают на шею, опоясывают голову, волнами прокатываясь по ней, словно перед оргазмом — он вдруг понимает, насколько серьезно он влип.
Наконец добравшись до той точки, где он решил свернуть направо, Артур останавливается в нерешительности. Озерцо болотистой стоячей воды, его зеркальная гладь, по которой снуют туда-сюда крупные клопы-водомерки. Глубины должно быть достаточно, чтобы он смог плыть, но он боится, что зацепится ногой или причиндалами за колючую проволоку, ведь забор, вполне возможно, огораживает не свалку, а торговый центр. Тогда он повернул вместе с Артуром налево, и все ещё не кончился — он лишь скрыт мутной илистой жижей. Из леса за его спиной доносится треск упавшего дерева — его ветви ломаются, цепляясь за соседние, еще наполовину живые деревья и выбрасывая в воздух темные облака из мириадов болезнетворных спор. Артур несколько секунд смотрит на лес и ему начинает казаться, что дерево уронило некое огромное невидимое существо, которое пробирается через чащу в его сторону. Деревья стонут, кряхтят, когда оно отодвигает их, чтобы пройти. Треск и скрипы приближаются и Артур, с трудом заставив себ