История русской литературы 19 века в 3-х частях. – Валентин Иванович Коровин. М., 2005.

Люди двадцатых годов, «отцы», рожденные эпохой общественного подъема и национального единения, были энтузиастами и практическими деятелями. «Прыгающая походка» – знак их вечного движения, нетерпения, ожидания социальных и нравственных преобразований.

Люди тридцатых годов, «дети», стали нерешительными мечтателями или скучающими скептиками именно потому, что реальные возможности практического действия были для них закрыты. Выбирая путь карьеры, надо было жертвовать убеждениями и честью.

С Александровской эпохой окончательно ушли в прошлое времена, когда поэты искренне писали оды в день восшествия на престол, становились министрами (как Державин) или государственными историографами (как Карамзин). К середине XIX века государственная служба (например, в цензуре или министерстве) стала для многих писателей уже вынужденной, противостояние государству, пусть не прямое, а духовное, – нормой. Катастрофический разрыв не только между верхами и низами, но и непримиримые противоречия внутри одного класса или общественного слоя обычно оказываются предвестием революционных изменений.

«Многие большие люди русской культуры не хотели революции, осуждали революцию. Но несогласие с существующим было опытом всей русской культуры. Все мыслящие были против так или иначе – и славянофилы, и Достоевский, и Владимир Соловьев. <…> Русский интеллигент находил комплекс несогласия в себе готовым, вместе с первыми проблесками сознания, как непреложную данность и ценность», – говорит Л. Я. Гинзбург («Поколение на повороте»).

В тридцатые годы в русской культуре окончательно расходятся слово и дело, причем слово представляется более важным и значительным, воспринимается как подлинное дело. Поэтому огромную роль приобретает литература, заменяющая многие отсутствующие социальные институты и формы деятельности. О роли литературы будем говорить чуть позже с вами.

Тридцать лет царствования Николая I были первой тупиковой эпохой русской истории XIX века. Она тоже начиналась с крови и насилия. После восстания на Сенатской площади пятеро декабристов были казнены, несколько сотен отправлены в Сибирь, откуда выжившим удалось вернуться лишь после смерти императора.

Испытавший страх в дни восшествия на престол, Николай пытался задушить всякое проявление свободной мысли, «подморозить» Россию, оградить ее от «заразы» идей европейского свободомыслия. Министр народного просвещения С.С. Уваров вместо французской триады «свобода, равенство, братство» выдумал свою формулу «православие, самодержавие, народность», ставшую лозунгом официальной идеологии николаевского царствования.

В заботах о сохранении этого единства свирепствовала цензура, за малейшие провинности закрывались журналы. Многие правительственные решения вызывали ропот даже у преданных государству, служащих ему, самых благонамеренных людей.

«Истекший год вообще принес мало утешительного, – подводит в дневнике итоги профессор Петербургского университета, цензор А.В. Никитенко 30 декабря 1830 года. – Над ним тяготел унылый дух притеснения. Многие сочинения в прозе и стихах запрещались по самым ничтожным причинам, можно сказать, даже без всяких причин, под влиянием овладевшей цензорами паники. <…> В образованной части общества все сильнее возникает дух противодействия, которое тем хуже, чем оно сокровеннее: это червь, подтачивающий дерево. Якобинец порадуется этому, но мудрый человек пожалеет о политических ошибках, конец которых предвидеть нетрудно.

Внутренние условия нашей жизни, промышленность, правосудие и проч. тоже не улучшились за этот год… Да сохранит Господь Россию!»

Дальше утешений становилось все меньше. Особенно осложнилась общественная атмосфера после европейских революций 1848 года. Последний период николаевского царствования получил у историков название мрачное семилетие. В это время даже дворянам был запрещен выезд за границу, к прежним цензурным придиркам добавились новые, речь шла уже не просто о притеснениях, а о политических преследованиях за самые невинные поступки. Ф. М. Достоевский, в сущности, был приговорен к смертной казни за публичное чтение письма В. Г. Белинского к Н. В. Гоголю.

25 апреля 1848 года по-прежнему усердно ведущий дневник А.В. Никитенко записывает: «Ужас овладел всеми мыслящими и пишущими. Тайные доносы и шпионство еще более усложнили дело. Стали опасаться за каждый день свой, думая, что он может оказаться последним в кругу родных и друзей…»

Прошло восемнадцать лет – а в России если что и изменилось, то только к худшему. Безотрадное настоящее заставляет мыслящих людей усомниться даже в прошлом.

Прочитаем еще одну горькую запись в дневнике А. В. Никитенко: «Я начинаю думать, что 12-й год не существовал действительно, что это – мечта или вымысел. Он не оставил никаких следов в нашем народном духе, не заронил в нас ни капли гордости, самосознания, уважения к самим себе, не дал никаких общественных благ, плодов мира и тишины. Страшный гнет, безмолвное раболепство – вот что Россия пожала на этой кровавой ниве, на которой другие народы обрели богатство прав и самосознания. Что же это такое? Действовал ли в самом деле народ в 12-м году? Так ли мы знаем события? Не фальшь ли все, что говорят о народном восстании, патриотизме? Не ложь ли это, столь привычная нашему холопскому духу?» (21 октября 1845 года).

Но парадоксально, что эпоха горьких разочарований в прошлом и настоящем, эпоха скептицизма одновременно была эпохой мысли и великой литературы. В николаевскую эпоху завершилось творчество Пушкина, написали все свои произведения Лермонтов и Гоголь.

Под влиянием Белинского сформировалась натуральная школа, в рамках которой начали литературную деятельность крупнейшие авторы русского реализма второй половины XIX века.

В 1836 году в журнале «Телескоп» публикуется «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева, блестящего гвардейского офицера, участника Отечественной войны, дошедшего до Парижа, который вдруг вышел в отставку, превратился в отшельника, потом – в украшение московских салонов и вдруг выступил в роли свободного мыслителя. Мысль Чаадаева строилась на четком и резком противопоставлении русской и европейской истории.

Народы Европы, утверждал Чаадаев, «имеют общую физиономию, некоторое семейное сходство», которое заключается в последовательном и неуклонном развитии цивилизации, в утверждении идей «долга, справедливости, правды, порядка».

Взгляд же Чаадаева на Россию был скептичен и беспощаден: «Сначала – дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть, – такова печальная история нашей юности. Этого периода бурной деятельности, кипучей игры духовных сил народных, у нас не было совсем. Эпоха нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была заполнена тусклым и мрачным существованием, лишенным силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, нечто не смягчало, кроме рабства».

Такова в кратком чаадаевском изложении история государства Российского. Она продолжается столь же безотрадной современностью. «В нашей крови есть нечто, враждебное всякому истинному прогрессу. И в общем мы жили и продолжаем жить лишь для того, чтобы послужить каким-то важным уроком для отдаленных поколений, которые сумеют его понять; ныне же мы, во всяком случае, составляем пробел в нравственном миропорядке».

Пушкин признал точность и смелость чаадаевских оценок современности. «Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь – грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, что равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству – поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко».

Но он не согласился с Чаадаевым в главном: оценке прошлого и будущего России как государства и России как нации. «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с Вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы – разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие – печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, великая драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, – как, неужели все это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел вас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите Вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли Вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человека с предрассудками – я оскорблен, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал ».

Чаадаевской беспощадности и однозначности оценок русской цивилизации Пушкин противопоставляет трезвый патриотизм и осторожную надежду.

Примечательно, что поэт, словно доказывая ложность резкого противопоставления России Западу, пишет Чаадаеву по-французски в знаменательный лицейский день 19 октября 1836 года.

В оценке современного состояния дел прав, однако, оказался скептик. Ответом на горькие размышления Чаадаева было государственное преследование. После публикации «Философического письма» он был официально объявлен сумасшедшим и лишен возможности публиковать свои литературные труды. Узнав о постигших бывшего наставника и оппонента репрессиях, свое письмо Пушкин так и не отослал.

«Письмо Чаадаева, – напишет потом Аполлон Григорьев, – было тою перчаткою, которая разъединила два дотоле если не соединенные, то и не разъединенные лагеря мыслящих и пишущих людей. В нем впервые неотвлеченно был поднят вопрос о значении нашей народности, самости, особенности…» («Народность и литература», 1861). В сороковые годы полемику о России и Западе, сравнительных достоинствах и недостатках их истории и современного государственного и общественного устройства продолжат западники и славянофилы. Споры между этими идеологическими лагерями определили дальнейшее развитие русской мысли и многообразно отразились в русской литературе.

Чаадаев и Пушкин начали великий – до сих пор не оконченный – спор о судьбе России, ее месте в культурном человечестве.

2. Русская литература всегда играла совершенно особую роль в духовном развитии нации. Об этом говорил еще в 1829 году Иван Васильевич Киреевский (религиозный мыслитель, философ, литературный критик и публицист, один из главных теоретиков славянофильства): "…в других государствах литература есть одно из второстепенных выражений образованности,… у нас она главнейшее, если не единственное". Кроме того, в силу общественных и политических особенностей развития, русская литература была единственной трибуной, с высоты которой, по словам А.И. Герцена, народ "может заставить услышать крик своего негодования и своей совести".

Все это способствовало тому, что в России сложилось совершенно особое отношение к литературе. Читатель ждал от нее ответов на все вопросы, волновавшие его, хотел услышать правду о своей жизни. Семен Афанасьевич Венгеров (литературный критик, историк литературы начала 20 века) говорил: "В чем очарование русской литературы 19 века? Русская литература всегда была одной из тех святынь, в общении с которой он (читатель) становился и чище и лучше, к которой относился всегда с чувством поистине религиозным". Попытаемся определить основные проблемы, к которым неизменно обращались писатели 1\3 19 века, что, собственно, и позволило говорить о Золотом веке русской литературы.

- Проблема личности. При решении этой проблемы основное внимание обращалось на изображение трагической судьбы русского человека, не имеющего возможности осуществить идеал "человечного человека".

- Проблема народа. Постановка была обусловлена огромными потенциальными возможностями народа и полным его бесправием и нищенским существованием.

- Проблема Родины. Заставляла обостренно воспринимать судьбу России, ее настоящего и будущего.

-Проблема совести - важнейшая проблема всей русской литературы, и не только. По наличию или отсутствию этого качества судили о человеке. Еще Н.Гоголь говорил: "Есть совесть - есть человек. Нет совести - скотина". И дальше продолжает: "Нет. Человек не материальная скотина, а высокий небесный гражданин небесного гражданства". И, наконец, это жалость и сострадание к человеку, любовь к ближнему, страдание за ближнего, сознание своей нравственной ответственности за другого.

РЛ 1\3 19 века - абсолютная вершина и РЛ, и мировой литературы. Истоки этого феномена, во - первых, в глубочайшем внимании и любви поэтов и писателей к традициям предшествующей литературы и культуры. Во - вторых, в тесном взаимодействии с европейской и мировой литературой.

РЛ 1\3 19 века исследователи, ученые называли Русским Ренессансом, периодом высочайшего культурного расцвета нации (Борис Томашевский, Дмитрий Благой, Лидия Гинзбург). Это определение нельзя считать исчерпывающим. РЛ при своем активном взаимодействии с мировой литературой "всегда возвращалась к христианской идее, всегда соотносила себя с христианскими нормами, даже когда с ней спорила" (Н. Бердяев).

М. Дунаев в работе "Православие и русская литература 18 - 19 веков" писал: "РЛ отразила свое понимание добра и зла, она отразила смятенность человеческой души, она сумела приобщить читателя к таким внутренним терзаниям совести, погрузить в такие бездны души, о каких имела весьма малое представление литература европейская".

Восемнадцатый век, как мы помним, считал себя «Веком Просвещения». Поиски формулы нового века начались довольно рано.

Поэтическое определение одним из первых предложил поэт пушкинской эпохи Е. А. Баратынский в стихотворении «Последний поэт» (1835):

Век шествует путем своим железным.

В сердцах корысть, и общая мечта

Час от часу насущным и полезным

Отчетливей, бесстыдней занята.

Исчезнули при свете просвещенья

Поэзии ребяческие сны.

И не о ней хлопочут поколенья,

Промышленным заботам преданы.

Определения практического, промышленного характера наступившего столетия стали привычными. Их, как общее мнение, часто повторяют не только авторы, но и герои многих произведений русской литературы.

«…Наш XIX век давно уже приобрел скучную физиономию банкира» (Н. В. Гоголь. «Портрет»).

«Одно осталось серьезное для человека – это промышленность, ибо для него уцелела одна действительность бытия: его физическая личность. Промышленность управляет миром без веры и поэзии» (И. В. Киреевский).

«…B наш век реформ и компанейских инициатив, век национальности и сотен миллионов, вывозимых каждый год за границу, век поощрения промышленности и паралича рабочих рук…» (Ф. М. Достоевский. «Идиот»).

«Но теперь, после всех благодетельных реформ, в наш промышленный век, почему же дворяне не могут обратить свое внимание, свои способности, наконец, на подобные предприятия?» (И. С. Тургенев. «Новь»).

«Все эти кислые толки о добродетели глупы уж тем, что непрактичны. Нынче век практический» (А. Н. Островский. «Бешеные деньги»).

«Довольно, отцы, нынче век либеральный, век пароходов и железных дорог» (Ф. М. Достоевский. «Братья Карамазовы»).

Технический прогресс, пусть пока и не очень заметный в России, вел к важным социальным последствиям.

Роль науки, знания резко увеличивалась. Следовательно, уменьшалась прежняя роль религии в человеческой жизни. Теряя религиозную веру, человек чувствовал себя одиноким перед внезапно возникшей пустотой. Значит, возрастала роль самостоятельного размышления и поиска идеалов. Лирический субъект Тютчева, герои Тургенева и Достоевского постоянно будут сталкиваться с этими проблемами.

Разнообразие идеалов и философских поисков провоцировало новые социальные и психологические конфликты. Человеческая жизнь словно ускорилась и расслоилась. Люди в гораздо большей степени, чем раньше, потеряли общий язык, перестали понимать друг друга.

Об этом в николаевскую эпоху, успели одновременно подумать славянофил И. В. Киреевский и западник А. И. Герцен.

«Внизу и вверху разные календари. Наверху XIX век, а внизу разве XV…» – заметил А. И. Герцен в книге «Былое и думы», сравнивая жизнь своего, дворянского, круга и существование простонародья. В другом месте «Былого и дум» он применил эту мысль уже к себе и к людям своего круга: «Человек, проживший лет пятьдесят, схоронил целый мир, даже два…»

Сходную мысль развивает И. В. Киреевский в статье с обобщенным заглавием «Девятнадцатый век» (1832).

«Прежде характер времени едва чувствительно переменялся с переменою поколений; наше время для одного поколения меняло характер свой уже несколько раз, и можно сказать, что те из моих читателей, которые видели полвека, видели несколько веков, пробежавших пред ними во всей полноте своего развития. <…> Взгляните на европейское общество нашего времени: не разногласные мнения одного века найдете вы в нем, нет! Вы встретите отголоски нескольких веков, не столько противные друг другу, сколько разнородные между собою. Подле человека старого времени найдете вы человека, образованного духом французской революции; там человека, воспитанного обстоятельствами и мнениями, последовавшими непосредственно за французскою революциею; с ним рядом человека, проникнутого тем порядком вещей, который начался на твердой земле Европы с падением Наполеона; наконец, между ними встретите вы человека последнего времени, и каждый будет иметь свою особенную физиономию, каждый будет отличаться от всех других во всех возможных обстоятельствах жизни, – одним словом, каждый явится пред вами отпечатком особого века».

В девятнадцатом столетии несколько «веков», образов жизни стали тесниться, сосуществовать друг с другом в одной семье, сталкиваться в светском салоне, студенческой аудитории или редакции журнала. Конфликты «отцов» и «детей», «старых» и «новых» людей, людей двадцатых и тридцатых годов, сороковых и шестидесятых годов, «шестидесятников» и «семидесятников», западников и славянофилов, революционеров и либералов, классиков и романтиков, романтиков и реалистов, реалистов и декадентов определили как общественную и частную жизнь, так и своеобразие многих произведений русской литературы XIX века, которая никогда не стремилась давать готовые ответы на сложнейшие вопросы бытия, но всегда искала эти ответы. Эта «пестрота» - некий образ эпохи 19 века.

РЛ 1\3 19 века называют Золотым веком в истории русской и мировой культуры, давший импульс к дальнейшему развитию РЛ последующих эпох. Ну и связано это, конечно, и с кругом писателей, которые творили в это время. Прежде всего, с А.С. Пушкиным, поэтами его круга, М.Ю. Лермонтовым, Н.В. Гоголем и др.

3. Итак, литературное движение этого периода представляло собой картину необычайно сложную и противоречивую.

В самом начале века важное место в литературном процессе занимали произведения классицистов. Но классицизм, хотя и внес в нашу литературу много ценного как в области поэтики (четкость, гармония, многообразие жанров), так и содержания (гражданский пафос, разрыв со средневековой схоластикой, преклонение перед величием человеческого разума), постепенно изживал себя. Рационалистический характер художественного мышления классицизма, риторика, дидактизм, отрицание индивидуального начала в искусстве тормозили развитие литературы. И хотя в это время еще жили и творили Державин и Херасков, ничего нового, по большому счету, они не сказали, а другие приверженцы этого направления были всего лишь эпигонами.

Более прочные позиции в начале века имели представители сентиментализма: их произведения пользовались популярностью. Писатели и поэты - сентименталисты пытались изобразить в своих произведениях интимную жизнь человека, его душу и сердце. Провозглашали право художника на свою индивидуальность. Стремились преодолеть просветительский рационализм с его культом разума, противопоставив ему чувство как основной критерий ценности человеческой личности. Вот этот культ чувства способствовал более глубокому раскрытию внутреннего мира человека и его индивидуальности. Кроме того, сентименталисты по - новому подходили к изображению природы - пейзаж у них становился созвучным личному переживанию. Все это влекло за собой

-выработку новой лексики, живого, образного слова,

-введение новых жанров: сентиментальную повесть и сентиментальное путешествие.

Авторы, с одной стороны, изображали психологические переживания человека, сложные состояния его души, а с другой, - изображали повседневную жизнь обыкновенных людей. Всё это оказало влияние на развитие романтической и реалистической прозы.

Кроме того, большое значение придавалось личности автора, который через своё "чувствительное сердце" помогал читателю проникнуть в сущность событий, обычаев, нравов, понять характер героев и пр. Напомню, что главой русского сентиментализма был Н. М. Карамзин. Но в начале века он уже отошел от активной писательской деятельности, целиком посвятив себя "Истории государства Российского". Поэты и писатели - сентименталисты в начале века ничего стоящего не создали. Выступали как подражатели Карамзина (Н.П. Брусилов, Н. Свечинский, В.В. Измайлов, И. Дмитриев и др.)

Примечательным явлением в литературном процессе начала 19 века был просветительский реализм. В нем отразились очень полно взгляды просветителей:

-вера в решающую роль разума и образования,

-материалистическое объяснение поведение человека условиями среды и воспитания,

-представление о положительном герое как выразителе свойств "естественного человека".

Просветительский реализм многое унаследовал от классицизма - рационализм и дидактизм. Кроме того, они обращались в своих текстах к реальной жизни, включали в них быт, нарушали жанровую замкнутость и стилистическую иерархию классицистов. Разрабатывали такие жанры как роман, повесть, очерк, рассказ. Но раскрытию внутреннего мира человека они не придавали большого значения. Представители - И.Крылов, В. Нарежный, А. Измайлов и др.

Однако в первой трети XIX века стремительно сменяются два литературных поколения и два художественных метода: романтизм и реализм. Русская литература окончательно догоняет другие европейские, и последующие литературные направления в России и Европе возникают практически синхронно. Не осуществленная до конца в общественной жизни, экономике, политике, петровская идея сближения с Европой наиболее полное воплощение нашла именно в литературе.

Родоначальником русского романтизма считается В. А. Жуковский, первые произведения которого появляются в самом начале нового века. Однако, во-первых, многие его романтические произведения были переводами, во-вторых, они изображали жизнь человеческой души в спокойном, меланхолическом тоне.

Характерная для Жуковского поэзия «чувства и сердечного воображения» была еще весьма близка карамзинской чувствительности (о чем мы еще поговорим). В истории романтизма замечательный поэт и переводчик Жуковский считается предтечей, его метод иногда определяют как предромантизм.

Новое искусство оказалось очень трудно определить. «Романтизм как домовой, многие верят ему; убеждение есть, что он существует; но где его приметить, как обозначить его, как наткнуть на него палец?» – пошутил П. А. Вяземский как раз в письме В. А. Жуковскому (23 декабря 1824 г.).

Подлинный романтизм начинается с протеста, вызова, бунта, борьбы с предшествующим искусством. «Ударим молотом по теориям, поэтикам и системам! Собьем эту старую штукатурку, скрывающую фасад искусства! Нет ни правил, ни образцов, – утверждал вождь французских романтиков В. Гюго в предисловии к драме «Кромвель» (1827). – Поэт <…> должен советоваться только с природой, истиной и своим вдохновением, которое также есть истина и природа» (перевод Б. Г. Реизова).

Главным противником романтизма стал не ближайший по времени сентиментализм, а классицизм с его за два века разработанной поэтикой и системой. В спорах о классическом и романтическом искусстве проходит первая четверть века.

Романтизм наследует от предшествующей литературной эпохи интерес к внутренней жизни человека, но романтики интенсифицируют и гиперболизируют открытия сентименталистов. Романтизм понял Индивидуальное как Необычное, Экзотическое, Таинственное.

Фабула романтических произведений строится на таинственных, исключительных событиях.

Частный человек сменяется в творчестве романтиков человеком исключительным, странным. Жизнь души усложняется, приобретает широкий диапазон, особый размах, необычайную амплитуду колебаний. Герой романтизма предстает противоречивой, мятежной личностью, близким автору по характеру, отношению к миру, его alter ego.

В своем свободном исследовании романтики исследуют и нравственные границы между добром и злом, изображая героев преступающих привычные нормы: бродяг, разбойников, мятежников.

Естественным для них становится неприятие не просто быта, но и мира вообще, стремление куда-то вдаль. Поэтому в романтических поэмах и романах обычным становится мотив бегства и описание необычных, экзотических хронотопов (замок, лес и т. п.). Меккой, священным местом многих русских рома