«Чёртов эльф! Грёбаный упрямый до мозга костей дурень, у которого существуют исключительно его правила и ничто больше! Тьфу…» - именно с этими мыслями Гермиона, губы которой были плотно поджаты, с подушкой и пледом направлялась в спальню Малфоя. Хотелось проклинать всех и вся за то, что этот неугомонный Монтий сослал её к Малфою, причём подняв среди ночи с возмущением на тему того, что с самого утра к господину придут важные люди. А она, понимаете ли, будет спать в гостиной, создаст плохое впечатление об их важном хозяине, нарушит интерьер зала, перебьёт всю работу Монтию и к тому же вдруг вовсе будет похрапывать либо же посапывать! И из-за неё он, опять же, не успеет привести жилище в порядок – можно подумать, диван являлся центральным местом всей здешней обители Малфоя! Из-за слов же про храп или громкое посапывание возмущённая до глубины души Гермиона в этот раз совершенно не стерпела и послала эльфа открытым текстом куда подальше, хотя и держалась в рамках относительного приличия. Однако Монтий, округлившиеся глаза которого напомнили маленькие, бездонные блюдца, не думал замолкать: он ответил Гермионе ещё более пламенной и гневной речью, и тем самым напрочь лишил её покоя в стенах зала. Плюнув в результате на всё, она забрала подушку с пледом и направилась в единственную существующую здесь спальню. Войдя туда и убедившись, что, даже к сожалению, они не разбудили Малфоя, который, быть может, хотя бы немного осадил своего несносного и излишне зарвавшегося слугу, Гермиона тоскливо посмотрела на дверь. Затем негодующе взглянула на свободный участок пола, на котором эльф вновь посоветовал ей разместиться, как и подобает простой прислуге, а после со злостью отшвырнула на комод свою ношу. Ну уж нет! Так опускаться и ложиться на пол она ни за что не станет, она им не комнатная собачка, ошивающаяся у ног хозяина. Чёрт с ними, с их охладевшими, натянутыми взаимоотношениями, она ляжет с Малфоем на кровать. В конце-то концов, она его любовница и может позволить себе хотя бы находиться рядом с ним. Аккуратно разместившись на постели, она накрыла ноги одеялом и вся съёжилась. Холодно здесь не было, отнюдь нет, в комнате было даже жарче и душнее, чем следовало бы – занимающийся прогреванием спален эльф явно перестарался. Просто Гермионе было некомфортно снова вернуться к Малфою в кровать, ведь это весьма неоднозначно могло выглядеть со стороны, особенно его глазами. Однако ничего поделать Гермиона не могла, уже несколько ненавистный ей Монтий не оставил ей выбора, и потому всё, что ей оставалось, так это, вопреки собственному желанию, разделить сейчас с Малфоем его постель. Некоторое время ей не спалось, сон не шёл, и потому Гермиона лишь всматривалась в темноту. После того разговора, что состоялся накануне полуночи между Малфоем и Тауром, ей стало не по себе. Обстановка и эти новшества в виде стремительного побега из замка и размещения здесь, на птичьих правах в его палатке, ощутимо угнетали. Хотя Гермиона и старалась, насколько могла, держаться молодцом и больше не срываться, не кричать, не плакать, ей всё равно было паршиво, даже слишком. На душе «скребли кошки», состояние было апатичное, ничто не радовало – лишь ещё больше тяготило. А в особенности то, что единственный человек, в котором ещё пару дней назад она нуждалась, был теперь так далеко от неё в моральном плане, ведь и самой ей не хотелось больше лишний раз видеть и слышать его… Как бы ни складывались теперь обстоятельства, именно Драко был виновником её нынешних, совершенно нешуточных бед, из-за него над ней нависла угроза жестокой расправы и дальнейшей смерти, из-за чего она потеряла всякое спокойствие и уверенность в том, что вообще сумеет пережить собственное девятнадцатилетие… Было даже занятно и оттого весьма печально, что через каких-то пару дней у неё должен быть День рождения – светлый и позитивный праздник, которого она всегда ждала с улыбкой на лице и колоссальным воодушевлением. Теперь же ей совершенно не хотелось, чтобы эта дата вовсе приближалась, ведь ничто не обещало перемен в лучшую сторону, а проводить свой праздник в одиночестве и горьких слезах вдвойне не хотелось, это будет ещё обидней. Поразмыслив над этим какое-то время и поняв, что ей стало ещё хуже, Гермиона зажмурила глаза и постаралась погрузиться в сон, да только удалось ей это далеко не сразу.
Раннее утро для них обоих началось с чего-то удивительного. Драко неожиданно для себя обнаружил, что Гермиона всё-таки решила спать с ним на одной постели и лежала совсем рядом, тогда как сама Гермиона, стоило ей раскрыть глаза, почувствовала, что расположилась на его вытянутой руке и спиной прижата к его полуобнажённому телу… Такого она сейчас уж точно не хотела, никакой близости с ним, и потому, поспешно поднявшись с кровати и даже не глядя в его сторону, поспешила отправиться в ванную комнату. А перед уходом на его же глазах без лишних слов забрала с собой его палочку, и противиться этому Малфой не стал – он вообще никак не прокомментировал её действия. Злость на него, проявление которой она тщательно блокировала, предпочитая холодное молчание и полное его игнорирование, вспыхнула с новой силой… Он снова взялся за своё! Притянул её среди ночи к себе, захотел помириться через близость, что было уже привычно для них обоих. И хотя раньше этот метод почти всегда срабатывал, теперь Гермиона не намеревалась идти у него на поводу. Ей было слишком паршиво, чтобы хотеть с ним реальной, а не надуманной близости, прижиматься к этому человеку и со всей самоотдачей целовать его губы… На такое она вовсе не была сейчас способна, она слишком сильно намучилась и поникла за последнее время. Потому Гермиона, что было ей – весьма эмоциональной, даже огненной по натуре своей особе, непривычно, предпочла уйти в тень и пересекаться с ним как можно реже, а уж говорить и хоть как-то контактировать – тем более. Ругаться, спускать на него всех собак после того, что они пережили накануне этого конфликта, когда она едва не потеряла его и сама чуть не лишилась жизни вслед за ним, уже не хотелось. Высказать ему она могла многое – выплеснуть на него свои гнев, невероятных размеров обиду и не проходящую боль, даже зияющие в душе рану и пустоту. Но что бы это решило? Как бы могло подействовать на сложившуюся ситуацию? Она не была слепой неблагодарной невеждой и видела, что сейчас он делал всё возможное, чтобы защитить её, уберечь от Люциуса и его неутихающей ярости, а на большее при всём своём искреннем желании не был способен. Драко без того сцепился с родным отцом, дабы помочь ей сбежать и выжить. И потому, беря эти его благие поступки в расчёт, но также не будучи в состоянии избежать крайне депрессивного, подавленного состояния, она предпочла ничего больше не говорить Драко – просто отойти от него в сторону и, насколько это возможно, забыть про него. Да только так ли это было легко, особенно с учётом того, что теперь им снова предстояло просыпаться на одной кровати?!..
На этот раз она вернула Малфою палочку, когда он вошёл в ванную. Не обращая на него особого внимания, но видя, что он отвечает ей в этом плане абсолютной взаимностью, Гермиона, даже не глядя в его сторону, быстро покинула санузел. Она просто на ходу сунула палочку ему в руки, и Малфой, точно также даже не бросив в её сторону хоть какого-то взгляда, прошёл мимо. Он старался держаться не менее отстранённо, хотя правда сильно переживал за неё и всё то, что вообще произошло, и это, к его неудовольствию, она могла прочесть в его глазах. Пожалуй, впервые он в полной мере ощущал, насколько виноват перед ней, как ошибся с тем браком и как сильно… действительно подставил её. Всё это он видел, всё понимал и потому пока также решил взять перерыв, освежить голову и вернуться в строй своей армии, сосредоточившись исключительно на её делах. Что до Гермионы… Она, по совести говоря, волновала его сейчас больше всего, как и её дальнейшая судьба, однако он также предпочитал держать нейтралитет и не беспокоить её, пока она хотя бы немного не придёт в себя. Её же спокойствия ради, он наказал Монтию подливать ей в чай довольно простое, но вполне действенное успокоительное зелье, которое помогало ей хоть как-то держать себя в руках и не срываться на слёзы. Драко подмечал, насколько ей было плохо, и оттого паршиво делалось ему самому – ведь он и впрямь в данной ситуации стал виновником всех бед как для собственной семьи, так и для Гермионы Грейнджер. Да только если конфликт в семье с течением времени можно было как-то разрешить, уладить его, то вот с сохранностью жизни Гермионы всё обстояло намного сложнее… Эту неделю она вообще могла не пережить, и лишь когда такая угроза нависла над ней, Драко со всей ответственностью осознал и признал для себя, что он натворил, сколько дел наворотил. Этот брак, этот запретный по всем параметрам брак… Так ли он на деле был нужен? Надо было найти в себе силы, выдержку, мудрость и как-то договариваться с матерью, чтобы та не порола горячку, дала ему спокойно жить, не мешала ему сейчас. А что вместо этого? Он не выдержал больше её ультиматумов, нескончаемых нападок и потащил Гермиону Грейнджер, ныне уже Малфой, к алтарю. Наговорил ей кучу наиболее гадких вариантов шантажа, ставил такие условия, за которые сам бы убил на месте. И она была вынуждена, ей пришлось ради спасения своих друзей и даже многих других людей из северных городов принять их, а он… получил своё. К своему же горю. И вот теперь ему приходилось расплачиваться за то, за что он некогда боролся. Большую часть предыдущего и этого дня они провели бок о бок в гостиной, и Драко приходилось мириться с её ледяным молчанием и полнейшим безразличием к нему, тогда как на деле хотелось страсти, её прикосновений. Хотелось прижать к себе эту несносную девчонку и впиться в её губы поцелуем, обнять её так крепко, чтобы даже рёбра её захрустели. Это была не сопливая романтика, это была жизнь: он полюбил её, сердце уже не врало, и поступки его говорили сами за себя. И теперь он всерьёз боялся потерять Гермиону, да ещё и позволить той, кто всерьёз коснулась его души, умереть из-за него. Думать о том, как он переживёт её гибель, если до такого всё дойдёт, он уже не хотел, он стал бояться таких раздумий. Более того, в голову пару раз закрадывались мысли о том, что если такая участь настигнет её, даже он – жестокий, уверенный в себе, крепко стоявший на ногах Драко Малфой уже не смирится со случившимся, не выдержит и наглотается однажды воспрещённых зелий, либо же бросится на поле боя под Аваду врага. И пошло оно всё к чертям! Во всяком случае, он был вполне уверен, чувствовал и целиком осознавал, что чем-то таким всё вполне может закончиться для него. Он этого не потянет, не в этот раз.
Было даже не по себе от осмысления того, что он стал таким, что готов был пойти на подобные отчаянные безумства ради Гермионы. Но ведь это действительно было так… Потерять её он не мог, а жить с осознанием, что довёл до могилы и страшной погибели девушку, которая стала как никто другой дорога ему, которая сама едва не поплатилась жизнью, лишь бы помочь ему выкарабкаться из лап смерти, ответила взаимностью на его признание, простила ему всё, что он только с ней ни делал раньше, каким он являлся – это было для него непосильной ношей. Их серьёзная, настоящая и запретная любовь только зарождалась, набирала обороты, завоёвывала своё право на существование в их сердцах, но уже сейчас Драко с немалым удивлением отмечал, насколько она была уникальной, какой она была нетипичной и не имеющей прецедентов! Гермиона Грейнджер, являвшаяся всего лишь рабыней в его доме, воспылала страстью ни к его громкому имени, статусу и положению в обществе, широкому карману или же собственной роскошной, может даже престижной жизни подле него. Нет, ей был нужен он сам! Все её чувства и виды распространялись исключительно на него, просто на человека в его лице. Лишь когда Люциус отчитывал его в бежевом зале, Драко отчего-то запоздало понял эту простую истину. Ему было не привыкать, что практически все девушки, что попадались на его пути и в тот или иной период жизни были с ним, смотрели на него в первую очередь, как на выгодную и блестящую партию, более чем достойного внимания жениха. Но Гермиона совершенно не думала об этом, она никогда не придавала таким вещам значения и даже раньше, ещё в школьные годы, являлась такого склада человеком. Она влюбилась в него самого: в его характер, взгляд, ласку, заботу, переменившееся отношение к ней. Ей был нужен он сам, а не то, что он мог дать, случись ей задержаться подле него на долгие годы в статусе полноправной любовницы. Всё это стало для Драко не просто открытием – это встряхнуло его с новой силой и подтолкнуло ещё больше начать ценить эту хрупкую, несчастную и всё-таки немного наивную девушку, которая по-прежнему, даже после всего пережитого, продолжала оставаться чистой, словно утренняя роса, и светлой, будто первые лучи восходящего солнца. Вокруг него всегда было много прелестных особ, он никогда не был обделён женским вниманием, но подобных Гермионе мог пересчитать по пальцам одной руки. Драко всегда называл её изнеженной, даже избалованной той жизнью, которая, в отличие от судеб многих пленных, выпала ей. А на деле она просто была нежной, именно мягкой, преданной и верной. Но понял, всё это он понял, вопреки попыткам Люциуса донести до него с точностью противоположное, только сейчас. Их чувства, сама эта любовь и их взаимоотношения были запретными, они убивали их обоих, губили, но он сам же, чего никогда бы не ожидал от себя, вцепился в них, будто утопающий в спасательный круг. Драко пошёл против воли матери, неоспоримых приказов авторитарного отца, против всего своего рода – он только хотел всеми мыслимыми и немыслимыми способами добиться того, чтобы быть с ней. Чтобы Гермиона была с ним, была его, просто осталась рядом, и её никто уже не мог забрать, а уж тем более попытаться убить. Хотелось отставить всякое охлаждение между ними, стереть любые преграды и прижать её к себе. Так непривычно для себя, вдохнуть аромат её волос, уткнуться в них носом и почувствовать, что ни ей, ни ему ничто больше не угрожает; ощутить, физически ощутить спокойствие, а не то ужасающее шаткое положение, в котором оба они оказались. Глядя по утрам на собственное отражение в ванной комнате, Драко пытался рассмотреть того, нового человека, внезапно ожившего в нём, будто бы пробудившегося от векового сна. Этот человек был способен на небывалую самоотдачу, на огромнейшую жертву, но куда важнее было иное – он умел просто любить. Такого себя он не помнил ещё с тех, детских времён, можно даже сказать – себя такого безжалостный во многих вопросах Драко уже не знал. Перед ним будто стоял незнакомец, и гнать его прочь больше не хотелось. Его следовало разве что принять, ведь этот безумец, готовый пойти против всей системы их мироздания, против собственного многовекового великого рода и даже Волдеморта с его чёртовыми принципами и запретами – этот безумец был намного лучше его самого, и таким он стал только с ней, с Гермионой Грейнджер. Она изменила его – не обстоятельства!
Драко злила, неимовернейшим образом злила та несправедливость, которой они подверглись. Два дня подряд он выплёскивал свой неистовый, буйный гнев на своих врагов, отправляясь с армией на поле боя, пусть недолго, но присутствуя в Хартпуле вместе со всеми. Таким агрессивным и безжалостным он, пожалуй, не был ещё никогда: его враги без оглядки бросались от него врассыпную, ведь он не просто убивал – при помощи самых изощрённых темномагических заклятий истреблял одного вражеского солдата за другим, стоило тем только появиться в поле его зрения или же встать на его пути. Даже его бойцы и тем более приятели с огромным поражением отмечали, что такого агрессора, настолько буйного и беспощадного Драко Малфоя им прежде ни разу не доводилось видеть. По незнанию все они списывали такое его поведение на чувство мести, всерьёз проснувшееся в нём после того, как он едва не умер под завалами от страшной силы вируса и дальнейшего отказа Клариссы Ванточ спасать его. На деле же всю собственную боль, обиду, ненависть за всю ту несправедливость, что творилась в их с Гермионой жизнях, он выплёскивал там, на поле брани, превосходя не просто своих лучших бойцов, но и себя прежнего. В его действиях чувствовались отчаяние и неудержимый гнев, ему хотелось крушить и ломать всё на своём пути, и именно это он делал, хотя при Гермионе старался создавать видимость, будто ему едва ли не всё равно. Во многом это происходило из-за того, что его терзало, душило, разрывало длинными острыми когтями на части самое отвратительное чувство на свете – чувство вины. И сильней всего оно проявляло себя, когда Гермиона была совсем близко, почти под боком. Она упрямо молчала, делая вид, что его не существует, она не на шутку хотела, чтобы Драко оказался теперь как можно дальше от неё, и с таким холодным, болезненным равнодушием, исходящим от неё, он сталкивался впервые… Пожалуй, уж лучше бы она кричала, вопила ему в лицо, откровенно голосила, изрядно надрывая горло, о своей обиде на него, но только не молчала! Но именно это она делала. Он словно бы переставал для неё существовать, тогда как Драко готов был уже сотрясти весь этот мир, вывернуть себя наизнанку, лишь бы она вспомнила о том, насколько он дорог ей, лишь бы снова дала понять, что он нужен ей, всё также небезразличен. Он ведь и прежде терзался от возникших чувств к ней, вспыхнувших, подобно спичке – резко, стремительно и буйно, поглощая его своим жарким пламенем с головой. И тут он узнал, увидел, почувствовал всем своим нутром, что также стал небезразличен ей, что всё то же самое теперь жило в её душе и сердце. Но свершилась такая несправедливость, произошёл такой раскол! Вновь они не хотели смотреть друг на друга. Неожиданно для себя Драко даже дал себе безмолвную клятву, что подобных выходок с его стороны больше не повторится: он никогда больше не станет использовать её таким образом, не будет относиться к ней, как к какой-то вещи, бесправной и не имеющей права голоса его персональной палочке-выручалочке, как именовала себя однажды Гермиона. Но что толку со всех этих обещаний, если они не могли решить возникшую проблему и спасти ей жизнь? Слушать его Люциус не желал, уступать – тем более! Исходя из этого, всё, что мог сейчас Драко, так это держать оборону и, насколько сможет, стараться защитить Гермиону, оберегать её и потихоньку заботиться.
Ради этого он даже вызвал Иримэ и дал ей тайный наказ незаметно доставить сюда прямиком из мэнора весь шкаф с нарядами, принадлежностями, косметикой, книгами Гермионы – принести ей всё то, что было в её распоряжении. А также захватить с собой зелья, к помощи которых она чаще всего прибегала, причём зелье, подавляющее возможность беременности, в этот раз не стояло на первом месте. Преданная ему больше других Иримэ пообещала всё выполнить, но, быть может, не сразу. Подставлять эльфийку Драко не желал и потому дал ей время. Однако перед уходом Иримэ, глаза которой наполнились слезами, озвучила ему всё те же слова Люциуса, даже взяв на себя обязанность извиниться перед ним под конец. Чувствительной, доброй и преданной эльфийке было до безумия жаль их обоих – что его, что Гермиону, и потому она без всяких раздумий согласилась помочь с гардеробом своей подруги, коей она, ни на секунду не колеблясь, стала считать Гермиону. Только после эльфийка ушла. Она была не первой, кто приходил к нему – напористости атаки эльфов мэнора можно было только поразиться. Под покровом ночи они неизменно появлялись рядом с его шатром и передавали Драко всё то же дословное и не меняющееся послание от отца, как и озвучивали угрозу, что если он не одумается в ближайшие дни, они пробьют его защитные чары, ведь магия эльфов в разы мощнее человеческой. И тогда у Гермионы не останется малейшего шанса на спасение, хотя бы какое-то возможное в дальнейшем существование – её доставят прямиком к Люциусу, и тот без лишних раздумий убьёт её. Не сдержав гнева, пару раз Драко даже огрел несчастных эльфов Круциатусом. Благо, территория вокруг палатки также его стараниями была заколдована, и никто не мог видеть ни его, ни корчащихся на земле эльфов, как и слышать их воплей и угроз в его адрес. И хотя Драко понимал, что они лишь выполняли приказ свыше – всё равно не мог сдержать своей ярости, поражённой в первую очередь действиями отца. Ведь даже на обещание Драко, на которое тот пошёл и передал ему на третий вечер со слугами, заключавшееся в том, что в ближайшие дни он разведётся с Гермионой, теперь уже Люциус ответил отказом от дальнейших попыток атаковать его и добраться до его, как он выразился, отвратительной грязнокровой пассии. Этим отказом он крайне возмутил и ошарашил Драко, понадеявшегося поставить, наконец, точку в этой истории и помириться с родными, как и сохранить своей… возлюбленной жизнь. Люциус обосновал своё неукротимое желание уничтожить её и раз и навсегда избавиться от любовницы Драко тем, что тот не счёл нужным вовремя дать отцу согласие на его условия и даже разумные просьбы, до которых он снизошёл, и тем самым доказал, что Гермиона Грейнджер стала небезразлична ему. Уже потому, спокойного будущего их семьи ради, Люциус намеревался обезопасить их от пагубной связи Драко, исключить всякую возможность будущих глупостей с его стороны, а также… Преподать ему самый безжалостный и наиболее важный урок, который достойный отец только может дать своему сыну: насколько опасно так оступаться, чем это может грозить и почему следует заставить своё сердце снова замёрзнуть и уступить место исключительно холодному разуму. В том же бесчеловечном ответе Люциус не поленился упомянуть, что давно мог наложить на Драко Империус и вынудить его против своей воли сдать ему Гермиону, однако он, полагаясь на благоразумие сына, дал ему право выбора, но Драко не оправдал его надежд. Именно потому Люциус поклялся в самых страшных мучениях, которые только способен причинить, уничтожить Гермиону и всякое напоминание о ней. И ни за что, ни при каких обстоятельствах не уступать сыну в просьбе сохранить ей жизнь, даже если своей слепой влюблённости ради он встанет перед ним на колени и смиренно попросит пощадить её.
Доставивший это послание поздним вечером эльф мучился от Круциатуса сильнее всех, Драко хорошенько выпустил на нём пар. Такого поворота событий он никак не мог ожидать! Он свято верил, что отец пойдёт ему навстречу, и расторжения этого брака будет достаточно, однако Люциус со всей уверенностью считал иначе. Почему отец так вёл себя, какими взглядами и убеждениями руководствовался, Драко, к своему сожалению, знал прекрасно. Для Люциуса это было не просто вызывающей выходкой со стороны сына, для него это было чем-то личным, ведь ровно также однажды крупно оступился его родной отец, дед Драко, Абраксас Малфой. Уже потому воспитанный в благородных традициях чистокровных семей Люциус, по рождению, однако, являвшийся полукровкой и имеющий биологическую мать в лице магглорождённой служанки, на протяжении своей жизни всей душой презирал волшебников такого происхождения. С годами его неистовый гнев, отторжение, даже отвращение и подсознательное желание всеми силами доказать окружающим, что он не имеет к магглам и их отродью никакого отношения, поутихли. Он чётко знал для себя, кто он есть, кем был воспитан и стал для окружающих, ведь практически никому не была известна тайна его рождения. Люциус женился на прекрасной аристократке из рода с практически безупречной на тот момент репутацией, обзавёлся сыном, в чьём статусе чистоты крови никто и никогда не мог усомниться, жил, как подобает истинному представителю высшего общества. А также находился в тесном содружестве с теми, кто не меньше его самого презирал магглорождённых колдунов и придерживался схожих с ним взглядов, что их следует изгнать из этого мира, либо поработить. С возрастом его душа немного успокоилась, он старался не вспоминать о самом позорном для него знании, закрыть глаза на собственное прошлое, которое он никоим образом не мог изменить. И даже когда Гермиона появилась в их доме, Люциус не выражал по отношению к ней глобального пренебрежения, его руки уже не чесались извести её просто за то, кем она является. Но тут его собственный сын воспылал чувствами к их же служанке и грязнокровке по совместительству, наступил на те же грабли, что некогда его родной дед... Для Люциуса, который, несомненно, клялся себе, что никогда его потомки не пойдут по этой кривой дорожке и не повторят ошибок своих предков, это было худшим вариантом из того, как всё вообще могло сложиться! Так же, как и отец, Драко старался не вспоминать про статус своей и его крови, и так было до того дня, пока Люциус не узнал о его союзе с Гермионой. Пусть не сразу, не в ту же ночь, но Драко осмыслил и понял, отчего тот так бушевал… И точно также понял, почему Люциус уже не отступится. Будь этот брак исключительно формальностью, не связывай Драко и Грейнджер сильные чувства, пусть даже к бракосочетанию они не имели прямого отношения, Люциус, возможно, ещё согласился бы уладить дело миром. Но не после того, как он уловил в поведении сына, что тот всерьёз стал неравнодушен к Гермионе Грейнджер. Ещё много месяцев назад, когда Драко всего лишь изводил Гермиону, Люциус смог заметить перемену в его поведении, уже тогда он понял, что сын стал неровно дышать по отношению к ней. Но в тот период Драко сам не осознавал, что такое для него возможно, и клятвенно обещал отцу, что возьмёт ситуацию под контроль, подомнёт под себя эту несносную грязнокровку, а самое наибольшее, что их может связывать, это секс, в котором он также будет опускать её… Но чем дальше стала заходить эта история, тем больше Драко привязывался к Гермионе, пока окончательно не влюбился, и это чувство со всей стремительностью не стало перерождаться в нечто гораздо более сильное. Теперь же всё пришло к тому, что Люциус сумел увидеть главное между строк, понял, что происходит с Драко, и оттого ещё сильнее стал презирать Гермиону. Убить её стало его главной целью, но сначала – хорошенько потрепать их обоих, преподать им практически посмертный урок. Поселившееся в душе Драко чувство стало люто ненавистно Люциусу, а его возможные ошибки вызывали в том откровенный страх и потому производили на свет лишь желание уничтожить всё, что только способно подвести сына к фатальному выбору. Никого больше Люциус не желал ни видеть, ни слышать, он твёрдо решил претворить свою задумку в жизнь, но сделать это крайне изворотливо и жестоко. В данный момент он мастерски играл на натянутых нервах Драко и Гермионы, и у него это прекрасно получалось. Прекрасно и в то же время безмерно ужасно, ведь покой Драко мог теперь лишь сниться! И потому всё, что ему оставалось, так это охранять её в стенах своего шатра, не дать эльфам забрать Гермиону, а ей самой – умереть. Умереть из-за самой глупой и грубой его ошибки, из-за него самого...
* * *
Поднявшись из-за стола, Гермиона бросила взгляд на настенные часы. Было уже половина двенадцатого ночи, пора ложиться спать. Почти весь вечер она провела в столовой, стараясь не пересекаться лишний раз с Малфоем и не мешать ему в зале, потому как в течение дня у него действительно было немало посетителей из старших групп Пожирателей Смерти, попадаться на глаза которым Гермионе совершенно не хотелось. Помимо прочего, после утреннего происшествия, хотя то и было, если так подумать, сущей мелочью: когда Малфой во сне прижимал её к себе - она не хотела пересекаться с ним, как и не хотела баловать его возможностью скорой близости. Не после того, что с ней приключилось, какая угроза над ней нависла! А также потому, что её внутреннее состояние отвергало саму мысль об этом, хотя в первый день своего пребывания здесь даже Гермиону посещала такая идея, пусть она и была мимолётной. Устало потерев глаза и захлопнув книгу, она захватила её с собой и направилась в спальню. Но стоило ей зайти туда, как карие глаза порядком расширились, и она даже на мгновение открыла от изумления рот – по правую стену, которая прежде пустовала, стоял её собственный шкаф из мэнора со всем содержимым, разложенным по полкам. Даже стопка книг, которую она оставляла на столе, также находилась на одной из полок. Пожалуй, впервые за все эти дни её губ коснулась улыбка. Гермиона не могла не быть благодарной Малфою за то, что он распорядился доставить сюда целиком её шкаф со всем, что у неё имелось и могло быть ей необходимо. С немалым воодушевлением она открыла одну из створок, достала оттуда лёгкий шёлковый халат и сменное бельё и, отложив книгу к остальным, решительно двинулась в ванную комнату. Наконец выйдя из душевой кабины, она почувствовала себя человеком и с облегчением отложила поношенные вещи в сторону, пообещав себе, что с утра вручную всё выстирает. Распушив мокрые волосы, которые на этот раз у Гермионы не было возможности высушить при помощи магии, она по нормальному почистила зубы, порадовавшись уже тому, что такие обыденные, но необходимые в обиходе вещи теперь были при ней. Она почувствовала себя словно бы обновлённой и с более спокойной душой направилась в спальню. Однако стоило ей попасть в зал и заметить за столом задумчивого и смертельно побелевшего Малфоя, который прежде вообще отсутствовал в шатре, как она сразу поняла, что, скорее всего, его переменившееся состояние связано с её дальнейшей судьбой. Всякие проблемы на поле боя, за исключением разве что гибели тех мальчиков, не вызывали в нём столько искренних и сильных эмоций, которые он порой не был способен скрыть. Думать о том, какие конкретно известия он получил, кто, вероятно, приходил по её душу, и что будет дальше, уже даже не хотелось. Она ничего не могла ни поделать, ни изменить, и потому, стараясь сохранить остатки хоть сколько-то нормального, сносного душевного состояния, Гермиона быстрым шагом направилась в спальню. Малфой не спешил присоединиться к ней, и она, укутавшись в одеяло, постаралась уснуть. Сон пришёл не сразу, долгое время она смотрела перед собой, с хмурым видом бесцельно пытаясь различить в тусклом свете какие-либо узоры на обоях, шкафу, либо потолке. Чего ей всерьёз не хватало в этом месте, так это хотя бы одного окна, рядом с которым можно было бы встать, широко распахнуть створки и освежить голову, а также побыть одной и хорошенько, отвлекаясь на нечто постороннее, на жизнь за пределами четырёх стен, поразмыслить. В мэноре она любила это: все те многочисленные большие окна и балкончики, они были почти в каждой гостевой комнате. Лишь её каморка была лишена таких прелестей жизни, даже малейшего окошка, через которое можно было бы наблюдать по утрам мягкий солнечный свет, а по вечерам – серебристое сияние звёзд на небосводе. Но если в каморке ей просто недоставало этого, то здесь – катастрофически не хватало! Она вновь чувствовала себя пленницей, даже заложницей, хоть и понимала, что иначе нельзя, ей даже нос из шатра высовывать непозволительно.
За всеми этими тягостными и напряжёнными раздумьями Гермиона не заметила, как погрузилась в крепкий сон. Она была настолько измучена происходящим, в особенности в моральном плане, что хороший отдых был ей просто необходим. Что было иронично, в палатке Малфоя она была совершенно свободна от всяких бытовых хлопот: Монтий предпочитал заниматься насущными делами самостоятельно и опережал её практически во всём, потому у неё было достаточно времени на себя саму. Да только Гермиону это ничуть не радовало, да и сон к ней нередко не шёл и с недавних пор был не в меру беспокойным. Просыпалась же она здесь даже раньше, чем могла позволить себе отдохнуть, будучи прислугой в мэноре, ведь Малфой чаще всего вставал уже в пять часов утра, иногда немного позднее. Также случилось и в этот раз. Малфой рядом с ней зашевелился, и Гермиона открыла глаза. Вновь она ощутила, что лежит на его руке, прижата к нему всем телом, и он, что примечательно, приобнимает её вокруг талии. Злость на него пробудилась с новой силой, опять он взялся за своё! Гермиона уже собралась скинуть его руку и, мысленно хорошенько выругавшись на него, покинуть спальню, как вдруг от понимания ошибочности собственных предположений широко распахнула глаза. Лишь сегодня, на второй день она заметила, что это не Малфой придвинулся к ней и притянул её к себе, а она сама переместилась на его сторону кровати и прислонилась к нему. Её же довольно приличная половина широкой постели пустовала и была холодной, тогда как Гермиона жалась к нему и купалась в его тепле. От понимания этого ей стало не по себе – такого она никак не ожидала, что сама потянется к нему, да ещё и сделает это неосознанно. Но именно так всё и получилось, причём у Малфоя в том числе, ведь даже сквозь сон он обнимал её. С небольшой нервозностью закусив нижнюю губу, Гермиона аккуратно приподняла его руку и повернулась к Малфою, намереваясь отодвинуться в сторону и опустить её уже на свободное место, создав видимость, словно ничего такого не было. Это было немного глупо, но именно таким образом, незаметно, не засветив того, что она сама же жалась к нему, Гермиона намеревалась улизнуть от Малфоя. Она неспешно обернулась и так и замерла, держа его руку в воздухе, что вышло ещё более несуразным: Драко уже не спал, с заспанными полуоткрытыми глазами он лежал на левом боку позади неё и наблюдал за её весьма забавными со стороны действиями. Поджав губы, Гермиона отпустила его запястье… Теперь она окончательно считала себя идиоткой. Шумно выдохнув и лёжа на спине, она вглядывалась в его лицо, хотя всё ещё планировала вскоре уйти. Малфой точно также безмолвно посматривал на неё. Казалось, на какое-то неловкое мгновение время замерло – они ничего не говорили, не выясняли, лишь находились совсем рядом и смотрели друг на друга. Тут взгляд Малфоя переместился на её губы и чуть дольше, чем следовало бы, задержался на них. Сразу после он посмотрел уже в её глаза, и по его взгляду Гермиона поняла, что Малфой собирается поцеловать её, именно к этому всё идёт. Она замешкалась, даже замерла на какую-то секунду – не пыталась бежать, но и не тянулась к Малфою, просто лежала. И потому не успела заметить, как сама стала смотреть на его губы и в тайне ждать, когда он поцелует её и снова, причём уже более решительно, прижмёт к себе. Это желание проснулось стремительно, моментально, будто вспыхнув в её душе, и потому поразило Гермиону. Она на самом деле страстно захотела его поцелуев, былой страсти с ним… нежности. Душа будто просила возмещения всего того, чего они лишились, когда замок парой дней назад встретил их отнюдь не былым радушием, а новыми кошмарами, которые не просто перевернули с ног на голову их жизнь, но также и лишили их возможности побыть рядом, наедине, а также насладиться долгожданным воссоединением. Но всё это при желании они могли наверстать сейчас и прекрасно осознавали это. Почувствовав и поняв, что она даже задержала дыхание, а их лица стали ближе, нежели прежде, Гермиона резко вскочила с кровати, отвернулась от Малфоя и быстро покинула спальню. Она будто бы вышла из какого-то гипноза, состояния транса: сердце бешено стучало, дыхание совершенно сбилось, а сама она была потерянной…
«Святой Мерлин! Занимаешься с ним развратным сексом, спасаешь ему жизнь, прячешься от самосуда Люциуса за его спиной, признаёшься Драко Малфою в любви… но тут испугалась простого поцелуя с ним! Даже, словно зажатая и неопытная школьница, сбежала от него в кульминационный момент. Что за глупость, Гермиона-мать-твою-Грейнджер! Что с тобой вообще происходит?!» - в сердцах справедливо ругая себя, она не заметила, как дошла до входа в шатёр. Она всё ещё была в тонком шёлковом халате, её волосы были растрёпаны и потому, приблизившись к зачарованному навесу, Гермиона заставила себя опомниться и задаться вопросом, куда она вообще идёт и что намеревается сделать. Переведя дыхание, она поняла, что хочет хотя бы глотка свежего воздуха, которого ей так сильно не хватает в этих стенах. Совсем слегка отведя в сторону навес, так, чтобы солдаты Малфоя не заметили её, Гермиона так и замерла с поднятой рукой, а сама поникла: прямо перед ней, с другой стороны от прохода, стояла Иримэ. Её улыбка была грустной, эльфийка даже не придала значения тому, во что Гермиона одета – она смотрела лишь в её лицо.
- Здравствуй, Гермиона, - негромко ск