Подъем продолжался около десяти лет. В 1931 г. Япония начала крупномасштабную войну с Китаем, причем, что интересно, формальным поводом к агрессии послужил не только известный взрыв на дороге, но и конфликт между корейским и китайским населением в деревне Ваньбаошань (уезд Чанчунь провинции Цзилинь). Корейские переселенцы начали обрабатывать целину и строить оросительные сооружения, отчего возник конфликт с местными китайскими крестьянами, которые а) воспринимали корейцев как «пятую колонну» японцев; б) опасались, что ирригационные работы, начатые корейцами, вызовут наводнение. В результате в июле 1931 г. около 500 крестьян ворвались со стрельбой в корейские селения и разрушили плотины и каналы. Данный факт послужил основанием как для «разрешения маньчжурского вопроса» в выгодном японцам ключе, так и для китайских погромов, которые прошли почти во всей Корее. Было убито и ранено несколько сот китайцев, корейцев, а также полицейских.
Ведение войны превратило Корею в сырьевой и тактический плацдарм на материке, а это, естественно, повлекло за собой новый виток «завинчивания гаек» и форсированной модернизации. Если в 1933 г. число рабочих составляло 210 тыс. человек, то к моменту поражения Японии во Второй мировой войне их численность возросла до 2 млн. чел., в том числе более 600 тыс. представителей фабрично-заводского пролетариата[20]. При этом зарплата корейских рабочих была вдвое меньше, чем японских.
Показная индустриализация страны шла быстро, но более 70-80 % промышленных предприятий в важнейших отраслях принадлежало немногочисленным японским капиталистам. В 1940 г. японцы владели 94 % корейской промышленности и составляли от 81 до 89 % инженеров и технических специалистов[21]. Среди редких компаний с корейскими владельцами - Нефтяная акционерная компания (Ким Сон Су, Пак Хын Сик), Ханганская гидроэнергетическая акционерная компания, Корейская черно-металлургическая компания (Ким Ён Су), Корейское деловое акционерное общество (Ким Ён Су, Пак Хын Сик, Хан Сан Нён, Мин Гю Сик), Корейская авиационная акционерная компания (Пак Хын Сик) и др.
Несмотря на то, что под предлогом защиты арендаторов японцы начали так называемое «движение по развитию деревни» и издали ряд законов о регулировании аренды (1932 г.), пахотных землях (1934 г.) и т. п., регулирование арендных отношений было фактически передано помещикам, а установление сроков аренды пахотных земель и запрещение передачи арендных прав, хотя и принесли некоторую выгоду мелким крестьянам, оказались крайне невыгодными для крестьян в целом.
Из-за необходимости поставки риса в качестве армейского провианта было введено нормированное потребление риса и система государственного распределения риса и других зерновых культур. Таким образом, крестьяне должны были в принудительном порядке продавать японским властям произведенный ими рис, а сами получали необходимое продовольствие по карточкам, причем норма составляла 150 г зерна на человека в день[22], а сахар, рыба или иные продукты были доступны только колониальным чиновникам[23]. Из-за такого активного экспорта риса в Японию стандарты питания самих корейцев сильно упали[24].
Много людей было отправлено на работы в Японию или в «колонии», причем мобилизация была «добровольно-принудительной». В 1941 г. в Японии находилось около 1,5 млн. корейцев, а до 1945 г. туда отправили еще полмиллиона. Большая их часть работала на угольных шахтах[25], где они были низкооплачиваемыми рабочими[26], не меньше - мобилизовано в стройбаты и вспомогательные части армии, работавшие на строительстве шахт, аэродромов, военных заводов и железных дорог. В результате численность корейского населения в Маньчжурии возросла до 1400 тыс. человек, в Японии – до 700 тыс. человек.
Одновременно поощрялось активное участие корейцев в деятельности на благо государства посредством участия в разнообразных патриотических ассоциациях, включая женские и молодежные. Употреблялся даже термин «пионер»[27].
Ф. И. Шабшина в своих мемуарах пишет о принудительных займах и принудительной сдаче в казну изделий из золота[28]. Ряд корейских авторов упоминают изъятие колоколов из буддийских храмов для последующей переплавки[29].
Отдельная больная тема - «группы комфорта» для обслуживания бойцов на передовой. Такие группы формировались из молодых женщин, преимущественно кореянок, что чрезвычайно задевает корейцев, и они очень любят приводить это явление как пример унижений, которым подвергался корейский народ. Однако должен заметить, что девушек в солдатские бордели набирали не только в Корее, а в многочисленных мемуарах бывших работниц этой секс-индустрии, похоже, несколько сгущены краски. Так, наиболее известные мемуары повествуют о том, как недавняя школьница была вынуждена обслуживать по 15 клиентов за ночь и до 50-ти человек в течение выходных, и так продолжалось несколько лет. С точки зрения биологических возможностей человека эти данные сомнительны[30].
Следует отметить и то, что тема «женщин для удовольствий» возникла в антияпонской пропаганде достаточно поздно – только в 1990-е гг., когда на общем фоне борьбы за права человека активисты корейских гражданских групп уговорили несколько пожилых женщин публично выступить с воспоминаниями об этом периоде своей жизни[31].
Параллельно выжиманию соков усиливался и репрессивный аппарат. В 1941 г. численность оккупационных войск в Корее возросла до 35 тыс. чел., а к концу войны на Тихом Океане в Корее находилось 230 тыс. японских солдат.
В 1941 г. на 400 мирных жителей приходился один полицейский[32], не считая агентов тайной полиции и жандармерии, и членов охранных отрядов (кёнбандан), которые формально находились в нише «отрядов самообороны».
К 1940 г. были прикрыты последние издания корейской прессы[33], а в 1942 г. свадьбы, похороны и обрядовые шествия допускались только с разрешения полиции[34].
Правда, в обязанности полицейского при японцах входило не только прямое поддержание порядка или борьба с коммунистами. Полиция наблюдала за сбором налогов, за внедрением в жизнь санитарных программ, за ирригационными работами и за соблюдением государственной монополии на соль, камфару, опиум и т. д.[35]
Важно отметить, что полицейские кадры на 40-50 %. состояли из корейцев. О том, что корейцами была примерно половина полицейских, верность которых новой власти была очень велика, говорит и М. Брин[36], а Б. Камингс приводит достаточно свидетельств о корейцах в полиции и контрразведке, которые допрашивали и пытали корейских борцов за свободу страны от оккупантов с не меньшим рвением, чем японцы. Мобильные отряды, преследовавшие партизан в Маньчжурии и Китае, очень часто состояли как из японских гангстеров, призванных наводить ужас на местное население, так и из корейских деклассированных элементов (французы, замечу, использовали для этой же цели во Вьетнаме алжирцев и африканцев)[37].
Заметим, что представители низших классов шли в полицию относительно добровольно, так как видели в этом хороший способ сделать карьеру и возвыситься (что было им недоступно в рамках традиционного общества)[38]. Г. Хендерсон замечает, что ими двигали те же мотивы, которые ранее толкали людей в тонхак или Ильчинхве, а В. П. Ткаченко отмечает, что в составе японских вооруженных сил и полицейских подразделений служило больше корейцев, чем их было в антияпонских партизанских отрядах, базировавшихся на территории Маньчжурии и советского Дальнего Востока.
Страна была покрыта патриотическими группами, которых в 1940 г. насчитывалось 438 тыс. общей численностью членов 7.080 тыс. человек (учитывались только главы семей). Члены таких групп, с одной стороны, отвечали за выполнение обязательств, возложенных властями на корейское население, с другой – должны были оповещать власти о «подозрительных настроениях». По сути, речь шла о возрождении системы круговой поруки, которая должна была охватить все население страны. Кроме подобных групп действовали молодежные организации, организации по борьбе с коммунизмом и т. п. [39]
В 1942 г. Корея перестала рассматриваться как колония и была приравнена японским министерством внутренних дел к остальным административным единицам страны. Это очень важно, так как теперь в рамках Великой Восточно-Азиатской сферы сопроцветания корейцам отводилась роль промежуточного звена между собственно японцами и всеми остальными. Более того, японцы использовали корейцев для укрепления своих позиций в Китае, воспринимая их как помощников, достаточно японизированных для того, чтобы проводить в жизнь политику Токио. Можно сказать, что в структуре Сферы сопроцветания корейцы должны были занимать более низкое положение, чем японцы, но более высокое, чем все прочие народы на остальной части подконтрольной японцам Азии.
На корейцев была даже распространена обязательная военная служба, а ко времени поражения Японии в японских войсках насчитывалось 200 тыс. мобилизованных корейских юношей[40]. Корейцам доверяли служить и в таких элитных войсках, как авиация и ВМФ, в том числе и на командных должностях в звании старших офицеров[41]. Заметим при этом, что добровольцев из числа корейцев в японскую армию принимали с 1938 г., - В. П. Ткаченко говорит о 250 тысяч корейцев, выразивших желание служить в императорской армии, а А. Н. Ланьков называет имена корейских камикадзе, некоторые из которых шли в свой последний полет с пением «Арирана»[42].
Какое-то сопротивление оставалось. Можно вспомнить восстание корейских рабочих на военно-воздушной базе на о. Чечжудо, когда строительные рабочие подожгли ангары, уничтожили около 70 самолетов и убили 170 пилотов и механиков[43].
Отдельно – об этноциде
Итак, из корейцев начали ударными методами делать «японцев второго сорта», но в отличие от «сабельного режима», акцент был сделан не на «второй сорт», а на «японцев». Эта форсированная ассимиляция под лозунгом «Япония и Корея в одном теле», которой подвергались корейцы, справедливо воспринимается многими историками как своего рода культурный геноцид, целью которого было полное уничтожение корейской этнической культуры и растворение корейского этноса в японском. При этом, по мнению японцев и японофилов, корейцев не отлучали от «высшей расы», а, наоборот, поднимали до своего уровня, делая из них «белых людей», постепенно двигаясь в сторону равенства (и чем большими были геополитические успехи японцев - тем скорее шел бы процесс).
В 1935 г. было введено обязательное посещение студентами и госслужащими синтоистских церемоний. При этом отказ от участия в обрядах, направленных на почитание ками и японского императора, считался преступлением. В 1940-е годы в Корее было 58 больших и 322 малых синтоистских храмов, раскиданных по всей стране, начиная с главного храма на горе Намсан в Сеуле. В каждом доме тоже должен был быть алтарь.
Синтоизация затронула даже христианскую конфессию. Американцам и иным миссионерам разрешали вести христианскую пропаганду при условии, что в школах будут проводиться синтоистские обряды, направленные на почитание императора. В 1938 г. власти распустили Корейский христианский союз и создали вместо него организацию, подчиненную японским христианским структурам[44]. А когда ученики христианских школ Сунсиль и Суный отказались поклоняться синтоистским богам, японские власти тут же закрыли школы.
Такая политика стала источником постоянного напряжения между Японией и США, и в декабре 1940 г. Государственный Департамент США отправил в Корею специальный корабль, на котором ее покинули все находящиеся там американские граждане. Корейские христиане были предоставлены собственной судьбе.
Однако попытка внедрить в Корее синто заслуживает отдельного внимания: ведь, подобно иудаизму, синто не включает в себя прозелитическую деятельность и рассчитано именно на то, что его исповедует избранный народ. Поэтому попытка приобщить корейцев к исконно японской религии может быть истолкована и как то, что корейцев действительно пытались превратить в японцев, даже приобщая их к сокровенной религии Ямато[45].
С 1937 г. было объявлено, что Япония и Корея окончательно являются одним целым, так что всем надо перейти на японские имена[46]. Обычно к фамилии добавлялся второй иероглиф (отчего Ким превращался в Канэяму), а имя читалось по-японски.
К 1940-1942 гг. около 80 % корейцев сменили фамилии, хотя свои японские имена они употребляли не в повседневной жизни, а в официальном делопроизводстве или в присутственных местах[47]. Это было связано с тем, что отказ сменить имя обычно влек за собой дискриминацию при приеме на работу[48].
С 1938 г. корейцев обязали давать клятву имперского подданного, суть которой сводилась к словам: «Мы являемся подданными Великой Японской Империи. Соединив наши помыслы, мы выражаем преданность Тэнно ».
К 1938 г. было запрещено употребление корейского языка в школьном образовании и в государственной документации. Также были запрещены все упоминания об историческом, культурном и расовом различии японцев и корейцев, разрушено большинство строений дворцового комплекса[49], а в качестве «родной речи» школьники изучали японский язык и японскую историю. За разговор на родном языке в ряде мест (особенно в школах) взимался штраф, а за знание японского полагалась надбавка к заработной плате. В 1940 г. за попытку создать словарь корейского языка члены Корейского лингвистического общества были арестованы[50].
В результате игнорирование японского языка и стремление говорить по-корейски стало одной из форм пассивного сопротивления, как и использование своих национальных фамилий[51].
Велась даже серьезная кампания по переходу корейцев на японскую систему питания.
Все это, естественно, сочеталось с пропагандой антикоммунизма. В 1937 г. была основана Корейская лига генеральной мобилизации национального духа, активно занимавшаяся политической индоктринацией, в рамках которой люди должны были участвовать в осуждающих коммунизм «духовных дискуссиях». Те, чьи идеи были недостаточно чисты, подвергались коллективной критике, должны были писать покаянные письма и принимать участие в специальных группах по реформированию мышления. Подобная практика, конечно, напоминает китайские собрания времен Культурной революции, но, оказывается, она, как и «письма верности», которые должны были подписать перед освобождением из тюрьмы политзаключенные, является японским наследием[52].
С антикоммунизмом сочеталась пропаганда идеи об общности предков корейцев и японцев в рамках «единства Японии и Кореи» (Найсэн иттай)
Такая практика дала свои плоды. За 30 лет японского господства произошла смена поколений, и те, кому в 1945 г. исполнилось 30-40 лет, выросли при Новом Порядке, уже не воспринимая его как нечто ужасное и духопротивное. Основой, на которой сформировалось их мировоззрение, была японская система управления и менталитета, а некоторые из них говорили по-японски лучше, чем на родном языке[53]. Мы столкнемся с этим несколько позже, когда в руках представителей этого поколения окажется судьба страны.
К 1945 г. сформировалась достаточная прослойка коллаборационистов, значительная часть которых продолжила свою карьеру и после окончания Второй мировой войны. Б. Камингс приводит пример с Ким Дон Чжо, который при японцах был полицейским и шпиком, а на момент окончания войны – офицером-интендантом. В этом же качестве он работал и при американцах, а затем в правление Ли Сын Мана поднялся до поста замминистра. После 1961 г. он был советником по внешней политике в южнокорейском ЦРУ, а затем – первым послом РК в Японии[54].
Обращая внимание на это, хочется завершить данную главу кратким «размышлением историографа», более похожим на обращенный к аудитории вопрос.
Вопрос этот касается «цены сытости» - того, где пролегает грань приемлемой платы за определенный/высокий уровень материального процветания. Автору, чье мировоззрение испытывает сильное влияние конфуцианства, кажется, что полная потеря собственной идентичности не окупается ничем. Однако ряд его оппонентов полагает, что устроенный японцами этноцид был страшен скорее своей жесткой принудиловкой и требованием полного отказа корейцев от «корейскости» здесь и сейчас, в то время как растворение корейской диаспоры в стране пребывания и отказ молодого поколения от традиционной культуры – довольно просматриваемый тренд[55]. В большинстве случаев (об «идейном меньшинстве» речь не идет) люди готовы разменять «национальную идентичность» на жизненный комфорт и высокий статус.
Ассмимляция, в процессе которой традиционную культуру заменяет «культура общечеловеческих ценностей», ныне подпитывается глобализационными процессами и сегодня потеря идентичности или формирование новых конструктов типа «советского» или «американского» народа (оба были выстроены на идее государства как плавильного котла) кажется страшным злом с точки зрения националиста, которому язык дороже жизни, но не среднего индивида данной национальности.
Так ли это, автор не уверен. Во-первых, даже правильная гармония строится на единстве в разнообразии (вспомним разъяснения Конфуция о «хэ » и «тун »). Во-вторых, глобализация работает только тогда, когда те, кто управляет работой «плавильного котла», действительно могут сплавлять культуры, избегая той ситуации, которая, к примеру, сложилась с «ракаями» во Франции, где налицо отказ от даже минимальных требований к ассимиляции и неспособность государства что-то с этим поделать. В-третьих, воплощение «единого культурного поля» возможно только в обществе, достаточно гомогенном с точки зрения исходной культуры или господствующих систем ценностей. В обществе, где нет ярко выраженных «заинтересованных групп» (неважно, расы это, классы, клики и т. П.) с взаимно непересекающимися интересами.
А если говорить о неполной потере идентичности, грань оказывается еще более размыта. Что «размениваем» - знание языка? Историческую память? Какие-то элементы национальной культуры или менталитета? Обычаи, не все из которых однозначно выглядят пережитками прошлого? На этот вопрос автор пока не знает ответа…
[1] При замене жандармерии полицией было в три раза увеличено число полицейских учреждений и личного состава, хотя в каждой волости было всего по одному полицейскому участку.
[2] Впоследствии Сайто стал премьер-министром Японии и в 1936 г. был убит во время путча «молодых офицеров».
[3] Cumings B. Korea’s place... Р. 157. Внимание! Это первое упоминание подобной формулировки, с которой мы еще столкнемся, разбирая события, произошедшие в Корее после 1945 г.
[4] Cumings B. Korea’s place... Р. 173.
[5] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том II. С. 57-58.
[6] Там же. С. 82.
[7] Cumings B. Korea’s place... Р. 125.
[8] Там же. С. 173.
[9] С середины 1930-х годов Ким Сон Су и его брат Ким Ён Су были текстильными королями Кореи.
[10] Choong Soon Kim.Tradition… Р. 59
[11] Cumings B. Korea’s place... Р. 156.
[12] Курбанов С. О. Курс лекций по истории Кореи с древности до конца ХХ века. СПб., 2002. С. 399.
[13] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том II. С. 86.
[14] Henderson. Р. 314.
[15] Там же. Р. 84-85.
[16] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том II С. 118.
[17] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 282.
[18] Choong Soon Kim.Tradition… Р. 62.
[19] История Кореи (Новое прочтение). С. 299.
[20] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том II С. 132
[21] Tradition and Transformation in Korea. Choong Soon Kim. Р. 67.
[22] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том II. С. 137.
[23] История Кореи (Новое прочтение). С. 309.
[24] Choong Soon Kim.Tradition… Р. 63.
[25] Breen М. The Koreans… Р. 113.
[26] Cumings B. Korea’s place... Р. 177.
[27] Henderson. Р. 103.
[28] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 316.
[29] Korean War and Modern History. Р. 97.
[30] Cumings B. Korea’s place... Р. 180.
[31] Breen М. The Koreans… Р. 113.
[32] Korean Politics in Transition. Р. 37
[33] Henderson. Р. 103.
[34] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том II. С. 139.
[35] Cumings B. Korea’s place... Р. 153.
[36] Breen М. The Koreans… Р. 107.
[37] Cumings B. Korea’s place... Р. 178.
[38] Henderson. Р. 79-80.
[39] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том II. С. 120-121
[40] По Хан Ён У, 8 мая 1942 г. правительство Японии объявило о введении в Корее с 1944 г. всеобщей воинской повиннности. В октябре 1942 г. был издан указ генерал-губернатора о том, что корейцы в возрасте от 17 до 21 года должны проходить подготовительное военное обучение на специальных площадках. Уклоняющиеся от обучения, говорилось в указе, будут арестовываться или подвергаться штрафу. Уже в начале 1943 г. в Корее действовали около 3 тыс. спецплощадок, где около 120 тыс. корейских допризывников проходили военную и «идеологическую» подготовку. По указу о добровольной военной службе студентов от 20 января 1944 г. в армию стали призывать студентов колледжей.)
[41] Известный деятель национально-освободительного движения Ли Гап служил в японской армии в звании майора, а экс-наследный принц Ли Ын дослужился до командующего армией ВВС.
[42] https://www.fidoshnik.ru/forum/topic/94148/
[43] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том II. С. 142.
[44] Там же. С. 122.
[45] Cumings B. Korea’s place... Р. 182.
[46] Korean War and Modern History. Р. 98.
[47] Курбанов С. О. Курс лекций… С. 407
[48] Tradition …. Р. 66.
[49] Breen M. The Koreans… Р. 105.
[50] Там же. Р. 114.
[51] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том II. С. 139.
[52] Cumings B. Korea’s place... Р. 177.
[53] Некоторые авторы обвиняют в этом и Пак Чжон Хи.
[54] Cumings B. Korea’s place... Р. 172-173
[55] Автору знакома презрительная кличка «банан», которой в 1990-е годы в Южной Корее называли корейцев США: желтые сверху, белые внутри.