Глава семнадцатая, в которой японцы сначала несколько откручивают гайки, потом закручивают их обратно, а аудитория учится выговаривать слово «этноцид»
Культурная политика адмирала Сайто и реакция на нее
И все же движение достигло цели. Хотя оно было утоплено в крови, японцев поразил его размах и они поняли, что кроме кнута стране нужен и пряник. Новым генерал-губернатором 2 сентября 1919 г. был назначен адмирал Сайто Макото, который был умным и образованным человеком, бегло говорил по-английски и был на короткой ноге с американскими миссионерами. Сайто находился на этом посту до июня 1931 г. и повел так называемую «культурную политику»: стал привлекать больше корейцев в государственный аппарат, разрешил корейские газеты, частные компании и политические организации (правда, одновременно создав серьезный полицейский аппарат[1]), упразднил институт жандармов, отменил публичные порки и ношение мечей школьными учителями[2]. В 1924 г. был основан Сеульский (Кэйдзё) императорский университет, где треть всех обучавшихся должны были составлять корейские студенты.
Кроме того, в рамках постепенного предоставления корейцам права участвовать в управлении страной при административных органах провинций, округов и волостей были учреждены совещательные собрания, куда назначались прояпонские чиновники. По словам японского премьер-министра Хара Кэйи, целью культурной политики была подготовка Кореи к независимости, которую ей обещали предоставить «в должное время»[3].
Таким образом, внутри страны наступил определенный идеологический ренессанс, сопровождавшийся повышением общего культурного уровня. В 1930-е годы корейский средний класс уже одевался по последней европейской моде, слушал радио, ходил в кино и пользовался современной косметикой[4].
Расширение сфер деятельности корейской буржуазии и иллюзия местного самоуправления увеличивали число людей, поддерживающих режим японцев[5], и национально-освободительное движение внутри Кореи охватило состояние некоего кризиса. Не случайно авторы учебника 1974 г. ввели термин «национал-реформизм», который понимался ими как «соглашательство»[6].
Однако сами национал-реформисты называли себя приверженцами теории «реальных сил» (кор. силлёк). Они выступали за искоренение отрицательных черт корейской нации, развитие национальной промышленности, перерождение корейцев в современных граждан западноевропейского типа и их активное участие в созданных японцами органах самоуправления (а в перспективе – достижение Кореей автономии/самоуправления в рамках все той же «ирландской модели»). Наиболее типичными представителями этого направления среди интеллигенции были корейцы, обучавшиеся в Японии– Чхве Нам Сон, Ким Сон Су и Ли Гван Су.
Чхве Нам Сона мы помним как основного автора текста Декларации независимости, а затем – изобретателя «культуры Пурхам ». Однако дальнейшие штудии в этом направлении привели к тому, что он отнес Корею и Японию к одной религиозной и культурной сфере. Более того, он начал активно критиковать такие отрицательные черты корейского национального характера, как преклонение перед старшим/сильным, подверженность внешнему влиянию, слабая способность к организации, болезнь формализма и склонность к фракционизму. С его точки зрения, корейцы могли двигаться дальше, только осознав свою неполноценность.
Ли Кван Су, известный писатель-романтик, автор Декларации независимости, принятой корейскими студентами в Токио, говорил очень похожее. Ему принадлежит примечательная статья «О реформе корейского национального характера», в которой он утверждал, что этот характер плох, и народ попросту не готов к независимости и восприятию европейских культурных ценностей. В качестве недостатков национального характера он выделял лживость (неправдивость), отсутствие общественного начала, эгоизм, леность, недоверчивость и считал необходимым принимать меры для развития промышленности и подъема образования.
Заметим, что сходные взгляды в менее резкой форме высказывало значительное количество реформаторов, объяснявших свое сотрудничество с японцами именно постепенной подготовкой народа к восприятию демократии.
Юн Чхи Хо, соратник Со Чжэ Пхиля, основатель Корейской христианской ассоциации молодых людей, один из пострадавших по делу 105-ти, тоже активно сотрудничал с японцами и получил от них дворянское звание. Перед войной он даже стал одним из руководителей корейского аналога Патриотической партии великой Японии. В 1945 г. вернулся в Корею и вскоре после этого умер от инсульта, хотя некоторые историки утверждают, что Юн совершил самоубийство[7]. Другой лидер Первомартовского движения, Чхве Рин, в 1938 г. произносил речи во славу народа Ямато и его императора[8].
Конечно, сложно пытаться установить, что заставило таких китов движения за независимость и прогресс оказаться в лагере японцев. Возможно, сыграло свою роль осознание того, что за годы японского господства страна развилась больше, чем если бы она все эти годы была независимой. Возможно, под влиянием фракционной борьбы в своем собственном лагере и успехов Японии люди просто утратили волю к сопротивлению. Возможно, Япония по-прежнему рассматривалась как та страна, которая способна привести корейский народ к прогрессу, все-таки сохраняя дальневосточную традицию.
Некоторые лидеры движения (такие, как Нам Гун Ок), ушли «во внутреннюю эмиграцию», отправившись в провинцию и занимаясь разведением цветов, символизирующих Корею. Иные же, из числа новых хозяев предприятий (Сон Чжин У и Ким Сон Су[9]) повели политику так называемого «культурного национализма», начав программы поощрения национального производства, создания национальных университетов, покупки корейских товаров и уплаты внешних долгов страны. Они неплохо сосуществовали с японским режимом и стояли за постепенное движение страны к независимости[10].
Движение по поощрению промышленного производства началось стараниями Ким Сон Су и Чо Ман Сика, который в 1920 г., организовал в Пхеньяне Пхёнъян мульсан чаннёхве (Общество по поощрению промышленного производства). В 1923 г. это Общество стало общекорейским и начало движение за самообеспечение (чагып чаджок), преимущественное пользование изделиями внутреннего производства («Одеваться, есть и пользоваться только тем, что произведено корейцами»), экономные расходы и запрещение пьянства и курения.
А бывший активист Тоннип хёпхве Ли Сан Чжэ, который руководил Обществом независимости после отъезда Со Джэ Пхиля в Америку, при японцах занимался развитием университетского дела, пытаясь в 1923 г. создать в Корее частный университет. Однако из-за плохого управления финансовыми фондами, фракционной борьбы в руководстве и жесткой критики со стороны радикальных националистов дело не выгорело, несмотря на очень большие ожидания.
Ли Сан Чжэ приложил свою руку и к созданию Общества новых корней (Синганхве), создав его 15 февраля 1927 г. как способ избавиться от фракционной борьбы в рамках единого фронта. Попытка объединить представителей Чхондогё, коммунистов и либеральных националистов, ориентированных на модернизацию, удалась, и к 1929 г. Синганхве имело 138 отделений и почти 37 тыс. членов. Общество поддерживало изучение корейского языка, выступало за свободу прессы, но, с точки зрения ряда историков, было недостаточно эффективно[11], а Б. Камингс считает, что японцы даже способствовали деятельности Синганхве, полагая, что таким образом они смогут контролировать националистическое движение.
Синганхве выступало против эксплуатации корейцев, переселения японцев в Корею и откровенно коллаборационистских движений. Оно поддерживало создание системы национального образования и нередко возглавляло забастовки рабочих, арендные конфликты крестьян и выступления учащихся, вело лекционную и просветительскую работу в разных частях страны. Соперничество правых и левых оставалось, но было менее окрашено идеологией, и слово «товарищ», например, было распространено не только в левой среде[12].
Однако в 1928 г. Ли Сан Чжэ умер, и последующий разлад, который привел к роспуску Общества, был, как мне кажется, связан с тем, что среди новых лидеров не нашлось такой личности, которая обладала бы запасом легитимности в глазах и коммунистов, и националистов.
В июне 1929 г., в связи с расширением участия социалистов и представителей массовых организаций, Синганхве избрало председателем исполнительного комитета левого националиста Хо Хона, а в качестве метода борьбы – организацию крупных митингов. Это вызвало репрессии со стороны японцев, и в следующем году Синганхве перешло к умеренным действиям в рамках законности. Новое руководство Общества во главе с председателем исполнительного комитета Ким Бён Но установило связи с автономистами, что вызывало протесты левых. В ответ националисты предложили распустить компартию, чтобы движение было общенациональным и единым, а не состояло из многочисленных организаций и союзов, которые де-факто были самостоятельными[13].
В 1931 г. не сумевшие подчинить себе организацию покинули коммунисты ее[14], а националисты окончательно перессорились между собой, и 16 мая 1931 г. Синганхве было распущено. Многие считают, что провал Общества был связан именно с сектантской деятельностью коммунистов, которые придерживались директив Коминтерна.
«Новый виток внутрикорейского единства» наступил только после освобождения[15], но огромное значение Синганхве состояло в том, что это был первый шаг в движении за создание единого фронта националистов и коммунистов, когда сторонники консолидации выступали против радикалов и с одной, и с другой стороны.
Иные направления движения за независимость внутри страны включали в себя также создание корейских газет (Чосон Ильбо Чо Ман Сика в 1920 г. и Тона Ильбо Пак Ён Хё в 1920 г.); возрождение национального высшего образования; деятельность молодежи (выступления студентов и школьников) и религиозных организаций – как корейских националистов, так и христиан. Впрочем, те же газеты находились под постоянным контролем японской цензуры, - изъятия текстов, конфискации и штрафы происходили постоянно.
Так как преподавание истории Кореи было запрещено, следует выделить в отдельное направление деятельность историков-националистов, чьи книги или иная форма просветительской активности не только способствовали развитию национального самосознания, но и, разрабатывая тему сопротивления Кореи внешней агрессии, выполняли важную индоктринирующую функцию.
Что же касается организованных и массовых протестных выступлений, то их было немного. Следует отметить серию демонстраций в июне 1926 г. по поводу смерти последнего корейского государя, студенческие волнения в Кванджу в 1929 г., политическую стачку в Вонсане в том же году и крестьянские выступления в Мёнчхоне в мае 1934 г[16].
Демонстрации по поводу смерти Сунчжона планировались (особенно, левыми) как аналог событий 1919 г., однако незадолго до начала акции план стал известен полиции, и операция провалилась. Митинги были, но по размаху они существенно уступали тому, что было за 7 лет до того. Зато нам известны их лозунги, где левая фразеология сочетается с требованиями национал-реформистов:
· Да здравствует независимость Великой Кореи!
· Корея для корейцев!
· Вон из пределов Кореи японцев – девятихвостую лисицу! (да, именно так!)
· Долой Восточное Колониальное Общество (Тотаку)!
· Долой японские уездные земледельческие общества!
· Долой законы об эмиграции японцев в Корею!
· Образование корейцев есть дело самих корейцев!
· Обязательный язык в школах 1-ступени – корейский!
· Заведующие школами – корейцы!
· Свобода собраний для студентов!
· Промышленность – дело рук самих корейцев!
· Грабительское генерал-губернаторство Кореи в кандалы![17]
Выступление учащихся в Кванджу было связано с инцидентом 30 октября 1929 г., который начался из драки между учащимися старшей средней школы (иными словами – десятиклассниками): японские ребята стали издеваться над корейскими девушками и таскать их за косы, корейские ребята вступились, драка быстро стала массовой, но от властей досталось только корейцам. Столкновения учащихся быстро переросли в требования демократизации учебных заведений и политических свобод, протест распространился на 194 школы, и всего в демонстрациях принимало участие около 54 тыс. учащихся[18]. Синганхве всячески поддерживало это движение, планируя подготовку комиссии для расследования и массовый митинг протеста, но японцы провели репрессии раньше.
Осенью 1928 г. в Вонсане на принадлежащем американцам нефтеперегонном заводе началась стачка, превратившаяся затем во всеобщую забастовку в январе-апреле 1929 г. Она длилась почти три месяца и переросла в крупное политическое событие. Забастовщики требовали введения 8-часового рабочего дня, восстановления на работе уволенных руководителей забастовки и пр. Стачка. была поддержана забастовками солидарности почти во всех крупных городах Кореи и была с трудом подавлена полицией[19].