После насильственного открытия страны можно выделить три основных идеологических течения: конфуцианские ультра-консерваторы, стоящие на позициях «виджон чхокса »; сторонники «тондо соги », которых поддерживали ван и клика королевы Мин (1851-1895), и просветители, группировавшиеся вокруг Прогрессивной партии (Кэхвадан или кэхва ундон [19]), которую точнее было бы назвать «партией цивилизаторства»[20].
Консерваторы активно выступали против реформ. Так, накануне подписания Канхваского договора знаменитый конфуцианский ученый Чхве Ик Хён (тот самый, что поспособствовал отстранению Тэвонгуна), пал ниц перед воротами дворца, заявляя, что Япония ничем не отличается от варваров-европейцев и заключение с ней договора приведет к гибели государства. Похожим содержанием обладала петиция Хон Чжэ Хака, который требовал наказания слуг вана, выступающих за реформы, и сожжения иностранных товаров и книг. Участники демонстраций против курса на открытие страны нередко шли с топорами в руках в знак готовности каждого быть казненным за свои убеждения[21]. В чем-то им пошли навстречу, и все обращающиеся были репрессированы и сосланы, - Чхве Ик Хёна сослали на о. Чечжудо а Хон Чжэ Хак даже был казнен за оскорбление величества.
Автором концепции тондо соги был видный ученый Ю Сон Хак[22]. «Восточный путь, западная техника» означало умеренное движение вперед, похожее на китайское «самоусиление»: заимствованию подлежали технические новшества, но не социальные институты. Ван Кочжон склонялся к этой точке зрения.
Что же до королевы, то по данному вопросу есть несколько мнений. Некоторые ученые, например, Хан Ён У, пытаются сделать королеву и ее клан сторонниками цивилизаторства, но на взгляд автора, для этого не хватает оснований. И. А. Толстокулаков, наоборот, считает королеву опорой традиционалистов, вокруг которой собирались все недовольные политикой Тэвонгуна[23].
Но он же обращает внимание на то, что позиции различных представителей придворных группировок были менее устойчивыми, чем это представляет традиционная историография. Политические взгляды как вана, так и представителей высшего чиновничества, довольно сильно менялись, и рискну предположить, что в условиях корейской традиции фракционной борьбы поддержка той или иной идеологии в большей степени была связана с желанием победы над противоборствующей группировкой[24].
Тот же Кочжон был разве что последовательным антияпонистом, а в остальном поддерживал то консерваторов, то прогрессистов, опирался то на Россию, то на Америку. В результате режим наибольшего благоприятствования был у представителей клана Мин, которые грамотно использовали эти противоречия между реформаторами и традиционалистами для лавирования и личной выгоды. Так что правильнее будет считать, что королева Мин (и/или клика вокруг нее) активно использовала ситуацию для того, чтобы расставлять на ключевые посты представителей своего клана.
Оговорка насчет клики связана с тем, что, учитывая положение женщины в традиционной корейской семье, роль королевы как главы группировки кажется автору преувеличенной. Самостоятельным политиком королева стала скорее к концу своей жизни, а до того многое определялось представителями клана[25].
Лидером прогрессистов был Ким Ок Кюн, умный и талантливый человек (государственные экзамены он сдал в 21 год, что, безусловно, признак выдающихся способностей), происходивший, кстати, из того самого рода Андонских Кимов, которых отстранил от власти Тэвонгун. По роду своей деятельности он неоднократно (впервые в1881 г.) посещал Японию и учился у такого видного идеолога модернизации, как Фукудзава Юкити[26]. Ван чрезвычайно доверял ему и считал его одним из четырех самых близких ему людей (трое других были консерваторами). Все остальные члены Прогрессивной партии (Хон Ён Сик, Ан Гён Су, Ким Хон Чжип, Со Гван Бом, Юн Чхи Хо и др.) тоже неоднократно посещали Японию или Соединенные Штаты. Большинство из них имело средний возраст 25 лет и ранг, обеспечивающий право доступа к монарху.
Иной источник идей группы Ким Ок Кюна – воззрения Пак Кю Су, выдающегося просветителя 1807 г. рождения, которого можно назвать последним сирхакистом. Именно он был губернатором Пхеньяна на момент потопления «Генерала Шермана» и именно он после отстранения Тэвонгуна от власти присоветовал двору начать заключать договоры с внешним миром. Правда, ко времени начала действий прогрессистов «кэхва ундон » он уже умер[27].
Главным лозунгом прогрессистов был: «Цивилизованное просветительство, богатая страна и сильная армия». Программу же можно свести к основным принципам: заимствование передовых технологий Запада; тотальная реформа административной системы для внедрения новых социально-экономических отношений; замена традиционной монархии на конституционную; развитие торговых и экономических связей с Европой; отказ от разделение общества на янбанов и простой люд и развитие корейской культуры на западной, а не китайской, основе. Особая роль при этом уделялась просвещению. Ким Ок Кюн был знаком с сочинениями французских просветителей, переведенными на японский язык.
Следует, однако, отметить один важный момент. Если мы внимательно рассмотрим классовый состав ранних реформаторов, мы обнаружим среди них очень много сооль [28]. После открытия страны именно они как технические специалисты чаще других ездили за рубеж и общались с иностранцами у себя на родине, так как профессия переводчика также относилась к числу их традиционных занятий. Чунъин было куда менее зазорно общаться с иностранцами, они были более открыты для впитывания внешних знаний, и при этом очень хорошо понимали, что в условиях традиционной системы их карьерный рост абсолютно невозможен. Для большей части таких «Хон Гиль Донов » коренное изменение ситуации было единственным способом войти во власть.
Во-вторых, значительная часть молодых реформаторов была христианами, обучавшимися за границей, что наложило на их мировоззрение дополнительный отпечаток. Отправиться учиться за границу означало также вырваться из привычного круга и подышать воздухом свободы. Естественно, это только подстегивало их желание превратить Корею в «азиатскую Францию» или хотя бы конституционную монархию по японскому образцу.
К сожалению, именно с этого времени в корейской истории начался очень печальный процесс, в результате которого демократы и патриоты как бы оказались в разных лагерях. Те, для кого на первом месте были патриотизм и национальный суверенитет, под влиянием конфуцианской политической культуры связывали их с безусловным следованием традиции, часто скатываясь на позиции ретроградов. Те же, кто хотел для Кореи цивилизации и прогресса путем скорейшей (я бы даже сказал форсированной) модернизации, не видели возможности самостоятельного развития страны и полагали, что этого можно достичь только с помощью влиятельной сверхдержавы, будь то Россия, Америка или Япония. Это понятно, так как большинство корейских политических деятелей этой группы получало свой опыт за пределами страны. К ним можно отнести как студентов Фукудзавы Юкити, так и деятелей типа Со Чжэ Пхиля и (впоследствии) Ли Сын Мана, долгое время проживших в Америке. Заметим, что при этом мало кто из них был осознанным «национальным предателем» или «платным агентом вражеского влияния». Хотя некоторые историки вешают такой ярлык на не нравящихся им прогрессистов, более точным определением был бы заимствованный из уголовного права термин «добросовестно заблуждавшиеся».
Положение осложняется еще и тем, что выбор политиком той или иной фракции или ориентация на ту или иную страну очень часто были следствием не идеологической позиции, а логики фракционной борьбы. Так, политические взгляды королевы Мин всегда являли собой прямую противоположность текущим политическим воззрениям Тэвонгуна.Известная цитата из И. Бродского – «Если Евтушенко против, то я за» [29] - очень хорошо отражает суть расстановки сил.
В эту ловушку попал и Ким Ок Кюн. Он и его последователи не видели возможностей самостоятельной модернизации Кореи и во многом рассчитывали на помощь Японии, которая стала для них примером того, как азиатская страна может сравняться с европейцами. Впрочем, Г. Тягай очень верно отмечает сходство контактов корейских и японских просветителей с японскими связями Сунь Ятсена[30]. Дело в том, что, во-первых, идеи паназиатизма были достаточно привлекательными, и Япония рассматривалась как страна, лишь недавно сбросившая иностранный гнет и как бы помогающая своим младшим братьям развиваться. Во-вторых, агрессивные цели преследовали все же не все представители японских либеральных кругов. Во всяком случае, сам Фукудзава в этом замечен точно не был.