От открытия до аннексии
В 1864 г. правителем Кореи стал молодой ван Коджон, но реальная власть оказалась в руках его отца – регента Тэвонгуна. Осознав, что административная система нуждается в радикальном улучшении, Тэвонгун провел серию реформ. Одновременно его правительство стремилось спасти традиционные порядки изоляцией страны. Корея успешно отразила нападение военных кораблей Франции (1866) и США (1871), пытавшихся силой открыть корейские порты.
В 1873, в связи с совершеннолетием Коджона, Тэвонгуна вынудили отказаться от выполнения регентских обязанностей, и фактическая власть перешла к королеве Мин и ее родственникам, которые в рамках фракционной борьбы взяли курс на расширение внешних контактов. В 1876 г. Корея подписала первый неравноправный договор с Японией, в 1882 – с США, позднее с иными странами, включая Россию.
Открывшаяся Корея оказалась на пересечении интересов четырех сверхдержав: Китая (традиционный сюзерен), России и Японии (ближайшие соседи, не без оснований рассматривавшие Корею как стратегический плацдарм в грядущем региональном соперничестве) и Соединенных Штатов, также имевших в Корее свои интересы.
Желая «уничтожать варваров руками варваров», Китай рекомендовал корейскому двору активно дружить с Америкой, полагая, что находящиеся далеко Соединенные Штаты не будут иметь по отношению к Корее захватнических устремлений, но будут способны сдерживать такие стремления остальных держав. Однако вплоть до Второй мировой войны во внешней политике США преобладал изоляционизм, и несмотря на то, что большое количество рядовых американцев (главным образом, протестантских миссионеров) много сделало для развития в Корее здравоохранения, университетов, школ и т. п. Правительство США палец о палец нет ударило для того, чтобы защитить Корею согласно принятым на себя обязательствам, когда угроза стала очевидной.
|
|
Под влиянием новых веяний корейский двор начал отправлять в Японию и Китай, а затем - в Европу и США, «ознакомительные» миссии, состоящие из молодых дворян, в задачи которых входило изучение процесса модернизации. Способные молодые люди учились западным наукам в европейских школах Китая. Многие из этих юношей впоследствии стали видными политическими деятелями - как традиционалистами, так и сторонниками прогресса. В результате в Корее появились свои просветители, группировавшиеся сначала вокруг Прогрессивной партии (Кэхвадан), которую точнее было бы назвать «партией цивилизаторства»[3], а затем – вокруг Общества Независимости (Тоннип Хёпхве), руководимого Со Чжэ Пхилем.
Открытие страны дало толчок новому витку борьбы фракций, спровоцировав трагический раскол между «патриотами» и «модернизаторами». Первые почти не представляли себе самостоятельное развитие страны без обращения лицом к корням, стремясь сделать внешние заимствования минимальными. Под влиянием конфуцианской политической культуры они связывали патриотизм и национальный суверенитет с безусловным следованием традиции, часто скатываясь на позиции ретроградов.
Вторые были настолько уверены в неспособности соотечественников самостоятельно провести модернизацию, что дискуссировали в основном о том, под чьим патронажем и по чьему образцу она должна проходить. Это понятно, так как большинство корейских политических деятелей этой группы получало свой опыт за пределами страны, хотя мало кто из них был осознанным «национальным предателем» или «платным агентом вражеского влияния».
|
|
Под данным углом зрения нам следует рассматривать и деятельность прояпонской группы прогрессистов Ким Ок Кюна и К, и деятелей более позднего времени, на которых повешен однозначный ярлык коллаборационистов. Но дело в том, что идеи паназиатизма были достаточно привлекательными, и Япония, оказавшаяся примером того, как азиатская страна может сравняться с европейцами, рассматривалась как страна, лишь недавно сбросившая иностранный гнет и как бы помогающая своим младшим братьям развиваться.
Положение осложняется еще и тем, что выбор политиком той или иной фракции или ориентация на ту или иную страну очень часто были следствием не идеологической позиции, а логики фракционной борьбы. Так, политические взгляды королевы Мин всегда являли собой прямую противоположность текущим политическим воззрениям Тэвонгуна, а Ли Ван Ён, вошедший в корейскую историю как главный национальный предатель, какое-то время был активным членом прорусской партии.
Также стоит отметить один важный момент. Если мы внимательно рассмотрим классовый состав ранних реформаторов, мы обнаружим среди них очень много незаконнорожденных. Коренное изменение ситуации было для них единственным способом войти во власть. Христианское вероисповедание и обучение за границей тоже наложило на их мировоззрение дополнительный отпечаток, подстегивая их желание превратить Корею в «азиатскую Францию».
|
|
Борьба за модернизацию страны и соперничество фракций во власти довольно подробно описаны нами в первом томе и потому здесь мы ограничимся кратким перечнем основных событий.
23 июля 1882 в Сеуле вспыхнуло крупное антияпонское и антиправительственное восстание солдат и горожан. Восставшие напали на дома чиновников, а также разгромили японскую дипломатическую миссию. Тэвонгун, воспользовавшись обстановкой, вновь захватил власть. Коджон и его сторонники обратились за помощью к Китаю. Восстание было подавлено, китайские войска сосредоточены в Сеуле, Тэвонгун был увезён в Китай, а власть возвращена клану Мин.
В начале декабря 1884 во время так называемого «Мятежа года Капсин» прояпонски настроенные реформаторы во главе с Ким Оккюном захватили дворец, казнили видных министров правящей клики и создали своё правительство, продержавшееся всего 2 дня. Оставшиеся в Корее после событий 1882 китайские войска разгромили реформаторов, которые или погибли, или бежали за пределы страны, не получив поддержки народа, так как пришедшие к власти на чужих штыках и посмевшие взять монарха в заложники, были восприняты не как реформаторы, а как национальные предатели. Поскольку в традиционной ментальности отсутствовало понимание того, что результаты какой-либо деятельности далеко не всегда демонстрируют ее первоначальную идею, был сделан вывод, что Ким просто хотел захватить власть столь «нетрадиционным» и неприемлемым способом.
В апреле 1885 между Японией и Китаем был подписан Тяньцзиньский договор, который, формально уравнял обе стороны: китайские и японские войска были выведены из Кореи., но Китай продолжал играть доминирующую роль в корейских делах, а его представителю Юань Шикаю были даны чрезвычайные полномочия. В течение десяти последующих лет Корея попала в жесткую зависимость от Китая, и проникновение в нее новых идей было в основном связано с деятельностью протестантских миссионеров, в первую очередь, американских. Влияние, которое они оказали на Корею, действительно можно назвать огромным.
Политика протестантов в чем-то была близка иезуитским методам культурной адаптации. Они выдвигали на первый план не пропаганду религии, а строительство школ и больниц, знакомство корейцев с достижениями европейской науки и культуры. Кроме того, их система организации и управления во многом совпадала с корейской общинной традицией[4].
Протестантизм оказал влияние и на изменения в ментальности. Христианские ценности, построенные на любви к ближнему, внесли в корейскую ментальность определенные идеи, связанные с гуманизмом. Однако ярый национализм протестантских миссионеров и дух фанатизма и дисциплины, который воспитывала их пропаганда, как бы продемонстрировал корейцам отношение граждан к своей стране и стал косвенным источником развития корейского национализма по относительно «жесткому» пути. Так начала формироваться и укрепляться проамериканская партия.
В 1894 г. секта Тонхак, которая еще в 1860-х годах начала бороться с чуждым «западным учением» католицизма, инспирирует крупнейшее в истории страны крестьянское восстание, следствием которого стала японо-китайская война 1894-1895 гг. Когда в ответ на призыв Сеула о помощи в Корею были направлены китайские войска, Япония развязала войну с Китаем и одержала быструю победу. Согласно Симоносекскому договору 1895, обе державы признали независимость Кореи, но Япония оставила за собой преимущественное право управления страной. Так Китай утратил способность оказывать влияние на корейские дела, и у власти в Корее при поддержке Японии оказалась группа старых соратников Ким Ок Кюна (сам Ким к этому времени был убит агентами королевы).
В ходе так называемых «реформ года Кабо» был официально введен корейский государственный флаг с изображением Великого Предела и четырех триграмм (нынешний флаг Республики Корея), созданы новая государственная структура по европейскому образцу, новая армия, введены школы европейского типа. Были отменены дворянские привилегии, конфуцианская практика государственных экзаменов чиновников, пытки, рабство (в конце XVIII в. свыше 35 % населения были рабами), передвижение чиновников в паланкинах и практика наказания всей семьи за преступление, совершенное одним из ее членов.
Однако честолюбивая королева Мин не желала быть заложницей японцев и бросилась в объятия России, которая была больше обеспокоена усилением Японии и предприняла ряд дипломатических шагов, направленных на ее ослабление. В правительственных кругах начали набирать силу прорусская и проамериканская фракции.
Опасаясь утраты всех политических завоеваний, и воспользовавшись тем, что логика фракционной борьбы сдвинула такого старого врага королевы, как Тэвонгун, в прояпонский лагерь, 8 октября 1895 г. японцы организовали налет на дворец и королева была убита.
Разогнав прорусскую партию, японцы провели второй блок реформ, который некоторые историки даже специально отделяют от реформ года Кабо (называя их «реформами года Ыльми»), отличавшийся более быстрыми темпами и более силовыми методами.
Но 11 февраля 1896 г. под влиянием членов прорусской и проамериканской партий Кочжон бежал из дворца и укрылся в российской миссии в Сеуле, где провел почти год, до марта 1897 г. На следующий день после бегства ван издал эдикт о роспуске кабинета министров и назначении премьером члена прорусской партии.
В западной историографии эти два события иногда пытаются приравнять друг к другу, заявляя, что речь идет о равнозначном грубом вмешательстве во внутренние дела страны. Однако это не так. Исторические документы неопровержимо свидетельствуют о том, что ван не находился там на положении униженного заложника, а Россия не строила каких-либо планов относительно аннексии Кореи и включения ее в состав Российской империи. Бегство в русскую миссию было инициативой корейской стороны, а впоследствии ван неоднократно обращался к российскому двору с просьбой о политическом убежище. Более того, даже находясь в миссии, Кочжон продолжал общаться со своими американскими друзьями, являясь больше японофобом, чем русофилом.
Следующий виток реформаторского движения был связан с деятельностью «Общества Независимости» (1896-98 гг.), духовный лидер которого, Со Чжэ Пхиль активно выступал как против низкопоклонства перед Китаем, так и против русского влияния.
Но члены Общества Независимости не были адептами демократии и современного гражданского общества: если первая группа находилась под влиянием японского реформизма, то Со Чжэ Пхиль и его последователи «находились в плену американского прогресса, понося и критикуя при этом достижения своего собственного народа»[5]. Просветительство понималось ими как простое копирование западных обычаев.
Тем не менее действия Со Чжэ Пхиля и его соратников были очень важны для укоренения в Корее нового типа политической культуры. Это попытки сформировать интеллектуальную элиту, политическая пропаганда через прессу и использование газеты как средства политической борьбы вообще, массовые демонстрации и публичные выступления европейского образца, апеллирование к националистическим чувствам народа через лозунг «Корея для корейцев». Новым элементом политической культуры были и частые дискуссии на тему развития в Корее демократии, в ходе которых корейцы овладевали европейской техникой парламентских дебатов. Общество имело устав и прокламацию (программу), а его члены платили членские взносы. Можно сказать, что это движение впервые в корейской истории выглядело как политическая партия с европейским фасадом, а не придворная группировка, не имеющая формальных признаков.
Под влиянием Общества Независимости в 1897г. Кочжон вновь начал править «самостоятельно» и даже принял императорский титул. Однако попытки Общества ввести в Корее парламентаризм встретили негативную реакцию двора и Общество было разогнано.
После разгона «Общества независимости» произошел резкий откат назад, по сути, к дореформенным временам, и ХХ век Корея встретила с довольно неприглядным имиджем бедной, нецивилизованной и насквозь коррумпированной страны. писал российский дипломат А.Н. Шпейер, «То безобразное состояние, в котором находится в настоящее время Корея, высшие классы коей, не исключая короля, возводят взятки на степень необходимого, если не единственного фактора внутренней политики, тот поголовный обман и та беспросветная ложь, которые царят ныне во всех слоях корейского общества, приводят меня к тому грустному убеждению, что никакие старания наши не смогут поставить нашу несчастную соседку на ту нравственную высоту, ниже которой самостоятельное существование государства немыслимо и не может быть допущено его соседями»[6].
На фоне русско-японской войны 1904-1905 гг. в Корее снова активизировалась прояпонская фракция, которая сформировала «Общество Единения и Прогресса» («Ильчинхве»), направленное на привнесение в страну прогресса через потворство деятельности Японии. Эти настроения были усилены тем, что в русско-японской войне «Азия одержала победу над Европой». Хотя Общество, безусловно, спонсировалось японцами и имело японских советников, его, похоже, следует воспринимать не как небольшую группу предателей или агентов влияния, как считали у нас раньше, а как достаточно массовую организацию, состоящую из сторонников идеи «Азия для азиатов».
Политические методы «Ильчинхве» были далеки от чистоты, го техники массовых демонстраций, террора и запугивания придерживались представители всех корейских политических организаций, являвшихся помесью политической организации европейского типа с классическим дальневосточным тайным обществом наподобие небезызвестной китайской «Триады».
С точки зрения Г. Хендерсона, «Ильчинхве» была первая успешно действующая политическая партия, активно использующая такие техники современной политической культуры, как массовые митинги, публичные выступления, листовки, организация широкомасштабной финансовой поддержки своей деятельности, лоббирование и т. п.
Поражение царизма дало японским милитаристам возможность фактически захватить страну. 17 ноября 1905 г. японцы установили в Корее свой протекторат, что подразумевает сохранение правящей династии и внутренней структуры государства при уничтожении структуры внешней, то есть расформировании армии, отсутствии самостоятельно проводимой внешней политики и т. д.
Борьба против протектората осуществлялась по нескольким направлениям. Первым была вооруженная борьба в форме отрядов «Армии Справедливости» («Ыйбён»). Вторым – просветительское движение, направленное на создание частных школ, издание книг, всяческую пропаганду корейского национализма. Третьим - действия по дипломатической линии: Корея рассчитывала на помощь США, однако американские власти оказались глухи к ее просьбам.
Что было причиной такого безразличия Америки к судьбе Кореи? Во-первых, в то время в Америке была принята «Доктрина Монро», согласно которой основным направлением американской экспансии должна была стать не Азия, а Латинская Америка. К тому же президент Теодор Рузвельт, который получил Нобелевскую премию мира за посредничество между Россией и Японией при заключении Портсмутского мирного договора, считал, что если корейцы не могут помочь себе сами, Америке нет смысла вступать из-за них в конфликт с Японией, резкий прогресс которой казался Штатам образцом модернизации азиатской страны[7].
Во-вторых, работала японская пропаганда, представлявшая корейцев варварами, не способными к самостоятельному управлению страной и срочно нуждающимися в том, чтобы их цивилизовать. На фоне Японии и пытающегося модернизироваться Китая Корея казалась европейцам чем-то совсем архаичным и срочно нуждающимся в привнесении туда света цивилизации. При этом такой позиции придерживались как консерваторы, так и представители более прогрессивных организаций вроде Фабианского общества[8]. А Джордж Кеннан, известный писатель и хороший знакомый Теодора Рузвельта называл Корею и корейцев «прогнившим продуктом разложившейся восточной цивилизации», считая японский контроль над Кореей естественным и логичным[9].
В-третьих, международное право того времени было построено на несколько иных принципах. Господствовавшая тогда концепция легитимизма говорила о том, что если государство настолько слабо, что не может навести порядок на своей территории, то нет ничего плохого в том, что иностранные государства начинают внедряться в него и наводить там свои порядки, окончательно разрушая государственный суверенитет этой страны[10]. Поэтому когда, выиграв русско-японскую войну, основным итогом которой для Японии стал окончательный переход Кореи под ее сферу влияния, Страна восходящего солнца установила там протекторат, это не было воспринято как вопиющее нарушение международного права. Даже не смотря на то, что с точки зрения южнокорейских историков при этом были попраны традиционные юридические нормы.
Во время отчаянных попытках корейского двора избегнуть своей участи на корейской исторической сцене впервые возникает человек по имени Ли Сын Ман, которому далее будет уделено много внимания. Дальний родственник правящей династии и член «Общества независимости» (где он руководил дружиной погромщиков, избивавших политических противников и собиравших средства на нужды «Общества»), он был приговорен к пожизненному заключению еще до разгрома этого общества[11] он был освобожден и отправлен в Америку с тайным посланием от государя. Однако эта идея не встретила понимания ни в корейском посольстве в США, которые ничего не знали об этой миссии, ни у американских дипломатов. В итоге не выполнивший задания Ли остался в США, став там одним из видных лидеров корейской диаспоры.
В 1907 г. после неудачной попытки отправить делегацию «ходоков-жалобщиков» на международную конференцию в Гааге японцы вынудили Кочжона отречься от престола в пользу его сына Сунчжона, а новый договор 24 июля 1907 г., существенно расширяющий права Генерального Резидента, сделал его фактическим правителем страны.
Заметим, что к немедленной аннексии страны стремились не все японцы. Генеральный Резидент Ито Хиробуми был за постепенное присоединение, считая, что форсированные темпы повлекут за собой большие протесты, и боролся с «ястребами». Однако в 1909 г. Ито Хиробуми был застрелен «генералом армии Ыйбен» Ан Чжун Гыном, после чего судьба страны была решена. 22 августа 1910 г. корейский император «отрекся от престола в пользу японского» и Корея была официально включена в состав Японской империи.
Дальнейшая трансформация корейской политической культуры в период японского колониального ига
В целом корейское общество первой половины ХХ в. в значительной степени оставалось традиционным. Невзирая на отмену наиболее явных пережитков феодализма, общественная ментальность сохраняла многие черты феодальной конфуцианской, ибо японцы закономерно поддерживали те элементы традиционной структуры («пятидворки», круговая порука, письма узников с клятвами верности императору, без которых их просто не выпускали на свободу даже по истечении определенного законом срока заключения и т. п.), которые были направлены на сохранение иерархической структуры и облегчение контроля за народом. Европеизация затронула только небольшую прослойку либеральной интеллигенции, которая после аннексии оказалась или среди коллаборационистов, или вытесненной за пределы страны.
На протяжении 35 лет Корея оставалась японской колонией. Аннексировав страну, японцы довольно быстро навели на территории полуострова порядок столь жесткий, что его закономерно назвали «сабельным режимом». Управление страной осуществлялось генерал-губернатором, верхний слой чиновничества формировался также из японцев. Хорошо обученные полицейские силы, дополняемые крупными военными гарнизонами, следили за порядком, создав жесткую военно-полицейскую систему насилия и угнетения. Малейшее сопротивление властям каралось арестом или тяжким наказанием.
С точки зрения общего развития политической культуры правление японцев только усилило авторитарные черты режима. Японцы привнесли в Корею значительное количество современных методов контроля и бюрократии, которые повысили эффективность системы подавления, что позволило некоторым историкам квалифицировать японский режим до 1945 г. как фашистский и тоталитарный.
Более того, корейцев принуждали говорить на японском языке и менять фамилии и имена, школьников приобщали к синтоизму. Эта тенденция особенно усилилась во время второй мировой войны, когда можно было говорить о сознательной политике этноцида, направленной на утерю корейцами своей национальной идентичности.
Важным следствием этого оказалось то, что развернуть на территории Кореи серьезное национальное сопротивление было крайне опасно. Поэтому корейское национально-освободительное движение оказалось как бы выдавленным за пределы полуострова, а это, в свою очередь, усилило его зависимость от внешних сил. В итоге представители национально-освободительного движения становились осознанными или неосознанными агентами этой третьей стороны, будучи ориентированными на ее вариант развития так же, как старые конфуцианцы - на традиционный Китай. Это касается как националистов, так и коммунистов. Впрочем, их обращение за поддержкой к внешним силам совсем не означало, что они были готовы согласиться с марионеточным характером будущего государства[12].
В результате такой политики националистическая или просветительская деятельность на территории самой Кореи часто осуществлялась под иностранным прикрытием, чаще всего – миссионерским. Когда в 1911 г. лидеры христианского сообщества были схвачены по ложному обвинению в подготовке покушения на генерал-губернатора, их уже не смогли просто убить или посадить без суда и следствия. Японцам пришлось соблюдать нормы международного права.
Последнее стимулировало христианизацию корейской либеральной интеллигенции, причем испытавшие влияние «протестантской этики» фиксировали внимание не столько на первородном грехе и самоотречении, сколько на упорстве, равенстве всех перед богом и мессианских идеях, а само христианство, таким образом, оказалось не религией захватчиков, а религией гонимых. Более того, корейские христиане того времени больше напоминали христиан времен Римской империи или английской буржуазной революции с точки зрения их религиозного рвения, мессианских комплексов и т. д[13].
Важной вехой в формировании политической культуры было Первомартовское движение 1919 г., набравшее мощь под влиянием Октябрьской революции в России и итогов Первой мировой, породивших идею права наций на самоопределение. Его движущими силами были, с одной стороны, христиане-протестанты, а с другой – деятели новой религии Чхондогё (Небесный Путь), представлявшей собой модернизированный и более либеральный вариант Тонхак. Г. Хендерсон специально подчеркивает это единство и отмечает, что Первомартовское движение было первым опытом объединения «за», а не объединения «против», когда представители разных социальных групп были объединены одной идеей и даже не пытались вести внутреннюю борьбу за власть.
Ключевым моментом Первомартовского движения было объявление 1 марта 1919 г., «Декларации Независимости Кореи», текст которой знаменует собой очередной этап развития политической культуры и является интересным примером синтеза старого и нового. С одной стороны, оформление в духе традиционной прокламации и ссылки на волю Неба, с другой – название документа и многие элементы содержания позаимствованы у США[14]. Ключевым моментом было и то, что руководители Первомартовского движения видели будущую Корею уже не монархией, а республикой.
Последовавшие массовые демонстрации протеста были жестоко подавлены японской полицией. Тысячи демонстрантов были арестованы, сотни убиты, но напуганные событиями 1919 г. японские империалисты в августе того же года провозгласили начало т. н. эры культурного управления. Однако реформы сводились к созданию ограниченных совещательных органов при японских административных управлениях, состоявших из прояпонских элементов. При этом корейцев практически не допускали не только на должности чиновников среднего и высшего уровня, но и на места высококвалифицированных рабочих – практически все технические и инженерные кадры были японского происхождения.
Единственной областью, в которой колониальные власти пошли на некоторые уступки национальной буржуазии, была сфера предпринимательской деятельности. За 1919—28 корейский акционерный капитал удвоился (с 23 млн. до 48 млн. иен).
Естественно, что это сформировало довольно специфическую прослойку корейской буржуазии, - чтобы быть богатыми и успешными, они были вынуждены сотрудничать с оккупантами и закономерно воспринимались всеми остальными как т.н. чхинильпха (букв. «прояпонская фракция»), - коллаборационисты и негодяи.
Идеологией чхинильпха был так называемый национал-реформизм, суть которого заключалась в том, что на данный момент корейцы по своей природе не готовы к независимости. Сначала требуется накопление реальных сил, в том числе промышленного потенциала, и моральное обновление, связанное с перестройкой национального характера. Процветание Кореи эта группировка видела в составе Японской империи, выступая за просвещение и развитие куьтуры. Однако надо помнить, что все сформированные национал-реформистами политические движения и организации были чрезвычайно зависимы от японской власти, а рамки дискуссии определялись японской цензурой.
Напряжение между чхинильпха и массами усиливал аграрный вопрос, который стоял в корейской деревне очень остро. К 1944г. социальная структура корейской деревни стала жестко полярной. С одной стороны, - огромная масса полунищих крестьян-арендаторов, с другой, - крупные земельные японские компании и корейские землевладельцы[15].
Богатство Кореи минеральными ресурсами (и их ограниченность в самой Японии) заставило колонизаторов развернуть там горнорудное производство, транспортное строительство, а также создать различного рода вспомогательные предприятия, выпускающие полуфабрикаты для метрополии. Приоритетное внимание уделялось также транспорту, связи и гидроэнергетике.
Вообще, экономический аспект японской колониальной политики в Корее достаточно сильно отличался от той классической модели разграбления ресурсов колонии, которую мы помним, изучая действия стран Запада. Это было связано с тем, что Корея не рассматривалась Японией как колония в чистом виде, и то, что они там делали, можно назвать своего рода «расширением метрополии» и созданием там того уровня промышленности и инфраструктуры, который был бы достаточен в ситуации, когда Корея и Япония действительно станут «одним целым».
Период «оттепели» закончился, когда Япония активно вступила в войну за гегемонию в регионе, и Корея стала ей нужна не просто как сырьевой придаток, но как «вторая Япония», - гайки стали закручивать настолько жестко, что даже попытка создать словарь корейского языка стоила его авторам тюремного заключения.
Однако, хотя статус корейцев в рамках «Великой восточноазиатской сферы сопроцветания» был ниже японского, он был выше всех остальных народов, «накрытых этой сферой». Япония действительно пыталась превратить корейцев в «японцев второго сорта», и оОб этом говорит очень характерная деталь. Синто, равно как индуизм или иудаизм, не включает в себя прозелитический компонент. Для того, чтобы исповедовать синто, нужно быть именно японцем, а «ояпонивание» корейцев включало в себя распространение на территории их страны «Пути богов».
Насколько реальной была перспектива растворения корейского этноса в японском? За 30 лет японского господства произошла смена поколений, и те, кому в 1945 г. уже исполнилось 30-40 лет, фактически выросли уже при Новом Порядке. Так как во времена аннексии они еще не родились или были слишком малы, базой, на которой сформировалось их мировоззрение, была японская система правления и менталитета, и некоторые из них говорили по-японски лучше, чем на родном языке. Отмечу – речь идет не столько об уже упомянутой прослойке коллаборационистов, значительная часть которых продолжила свою карьеру и после окончания Второй мировой войны, сколько о целом поколении корейцев, учившихся в японских школах по японским правилам. Ведь по некоторым сведениям, количество корейцев, которые добровольно шли в японскую армию или полицию (что предполагает не только высокий уровень лояльности, но и желание защищать режим), было сравнимо с числом активныхз участников сопротивления.
Поэтому можно сделать грустный вывод о том, что если бы Вторая мировая война окончилась иначе или по иной причине у японцев было больше времени на реализацию этой программы, они вполне могли бы преуспеть.
Оппозиция здесь и там.
Что же до деятельности оппозиции, то после 1919 она стала действовать главным образом из-за рубежа, четко разделившись на коммунистов и националистов. При этом оба лагеря были поражены фракционизмом, и я присоединяюсь к мнению Г. Хендерсона, который считает, что к 1945 г. ни коммунисты, ни националисты не смогли создать единую руководящую силу. Кроме этого, как отмечает Н. Ким-Плотникова, многие политические лидеры меняли свои политические взгляды в зависимости от ситуации, или вообще не имели устойчивой политической позиции.
На волне первомартовского движения националисты создали в Шанхае Временное правительство Кореи, каковое обозначили теми же словами «Тэхан Мингук», которыми сейчас называют Республику Корея (японцы продолжали использовать для обозначения корейского генерал-губернаторства название «Чосон»).
Президентом этого образования стал Ли Сын Ман, который к этому времени защитил докторскую диссертацию на тему «Америка и нейтралитет», обучаясь международной политике у экс-президента США Вудро Вильсона[16]. Считается, что именно с его подачи в конституции Шанхайского правительства нашли отражение американские концепции свободы вероисповедания, охраны собственности и предпринимательской деятельности.
Первый этап деятельности временного правительства проходил под знаком борьбы за власть между Ли Сын Маном и «местными националистами», составлявшими там большинство. Связано это было с тем, что Ли, проживая в Америке, уделял крайне мало времени деятельности правительства, но при этом «активно тянул одеяло на себя». Окончательно его изгнали после того, как он попытался обратиться к американским властям с предложением превратить Корею в свою подмандатную территорию.
После изгнания Ли руководство в правительстве постепенно перешло к Ким Гу, человеку старой закалки, который принимал участие ещё в восстании Тонхак и был ярым националистом «классического типа». Если Ли был сторонником ориентации на США, Ким Гу был более серьезным националистом, отчасти находившимся под влиянием идей Сунь Ятсена. Жесткий и волевой, он сумел реанимировать деятельность Временного правительства. Благодаря его лидерским талантам и жёсткому характеру правительство как-то пережило безвременье 20-30х годов, а ближе к концу Второй Мировой войны ему удалось объединить под своим началом практически всех корейских националистов некоммунистической ориентации. Под водительством Ким Гу националисты занимались в основном террористической деятельностью.
Во внешней политике Ким Гу выступал за независимую Корею и пользовался поддержкой гоминдановского Китая(в годы Второй мировой войны временное правительство Кореи переместилось в Чунцин), который активно лоббировал временное правительство, как законное правительство в изгнании. Впрочем, Ким Гу пытался дружить с Америкой, и американские инструктора даже помогли ему создать небольшую армию, однако, Вторая Мировая война кончилась раньше того момента, когда она успела войти в войну с Японии в качестве отдельного субъекта. Понятно, что в этом качестве претензии временного правительства на власть в Корее после войны были бы больше, однако случилось то, что случилось.
К тому же, кроме Китая, никто из других великих держав временное правительство не поддерживал. В Советском Союзе их считали буржуазными националистами, а для Соединённых Штатов Ким Гу был слишком независим и слишком традиционен,- как и некоторые другие политические деятели похожего происхождения, он больше напоминал босса мафии или атамана китайских благородных разбойников, нежели политического деятеля европейского образца [17]. Если Ли носил европейский костюм и выглядел как человек, отвыкший от всего корейского, то Ким предпочитал национальное одеяние из белого шелка, из-под которого сбоку выпирала кобура кольта (даже несмотря на постоянное присутствие нескольких телохранителей, Ким Гу не расставался с оружием).
Ли Сын Ман же всё это время продолжал обитать в Америке, позиционировать себя как харизматического лидера Корейского Националистического движения, и написать книгу, в которой он предсказывал войну между Японией и США. И хотя, к моменту окончания Второй Мировой войны Ли уже был весьма пожилым человеком, говорившим по-английски лучше, чем по-корейски, в Госдепартаменте и среди военных у него было много влиятельных друзей.
Теперь перейдём к коммунистам. К сожалению, фракционная борьба в коммунистическом движении кажется мне даже более острой, чем борьба у националистов. Сначала это был раскол между так называемыми Шанхайской и Иркутской фракциями (левые националисты, исповедовавшие коммунистическую идеологию против членов ВКП(б) корейской национальности, желавших распространить своё влияние на всех корейских коммунистов). Потом борьба функционеров, подвизавшихся в аппарате Коминтерна и занятых тем, что на современном жаргоне называется «освоением грантов». А затем свара внутри собственной компартии, закончившаяся тем, что в 1928 году Компартию Кореи (единственную в своём роде) даже не выгнали из Коминтерна, а официально ликвидировали. Точнее, Коминтерн указал, что ни одна из фракций, претендующих на то, чтобы представлять корейских коммунистов, которые больше борются друг с другом, чем с японцами и даже не гнушаются выдавать им «идейных противников», не может и не имеет морального права называться партией в классическом, марксистко-ленинском смысле этого слова. Закончилось все плохо – к 1937 г. все так старательно рыли друг другу яму, что на фоне поисков врагов народа из них получился общий расстрельный ров.
Реальный опыт борьбы с японскими оккупантами был в основном у корейских коммунистов, локализовавшихся в Северном Китае и Маньчжурии. Вместе со своими китайскими товарищами они организовывали в этом регионе, где проживало более 1 млн. корейцев, партизанские отряды, которые противостояли японцам более-менее успешно. Одним из молодых командиров таких отрядов был человек по имени Ким Сон Чжу, взявший в середине 30-х годов псевдоним Ким Ир Сен.