Чонин не считает себя хорошим человеком. Он знает, что он жадный и эгоистичный, знает, что он ленивый и иногда грубый, и он знает, что у него много странных привычек, которые пугают людей, когда они понимают, что он не такой уж мальчик-цветочек, каким они его себе представляли.
Но лучше всего он знает, что боится.
А самое забавное то, что он даже не может сказать, чего именно. Будущего, говорит он Кёнсу. Отказа, говорит он Сехуну. Ким Чонина, говорит он отражению в зеркале и смеётся, потому что оно не может изображать выражение лица, которое он привык носить.
~~~
Лето, первый день дружбы, которая включает в себя больше, чем уютную тишину и смех, больше, чем поверхностную доброту и дружелюбные взгляды. Это такая дружба, что Чонин мечтает о том, чтобы он мог останавливать время, потому что кажется, что слова, вылетающие изо рта старшего, создают мягкую комнату спокойствия в воздухе. Такая дружба, что Чонин на мгновение забывает, что он боится и смущается, и просто отпускает себя.
До Кёнсу – первый человек, который, вместо того чтобы отодвинуться, подходит ближе с каждым слогом, повисающим между ними.
До Кёнсу – первый человек, который замечает эти странные, маленькие привычки и вместо того, чтобы обозвать его ненормальным, указывает на них с весёлой улыбкой на лице.
– Почему ты так много смотришь на людей? – однажды спрашивает Кёнсу, пока Чунмён с книгой в руках сидит, облокотившись спиной на стену спортивного зала. Чонин чувствует, как травинки танцуют танец между его пальцами, и в его сердце зарождается внезапное желание путешествовать. Они сидят в метре друг от друга и разглядывают пешеходов, пока ждут следующую пару.
– Я однажды прочитал статью о прозопагнозии, – бездумно говорит Чонин, окидывая взглядом кампус в поисках профессора, в то время как его рука уже возится в рюкзаке, пытаясь найти сигареты. Он почти пропускает любопытство в глазах Кёнсу, потому что не привык к этому. Обычно люди не хотят слушать продолжение истории.
– Люди внезапно больше не могут распознавать лица, это должно быть чертовски ужасно, – зажигалка, зажатая между пальцев, кажется тяжелой, в то время как маленький огонек окрашивает белый в оранжевый, а потом в красный. – Представь, что ты упал с лестницы в западном крыле и ударился головой, и внезапно ты больше не узнаёшь лица своего парня. Или других друзей. Или твоих родителей, семьи.
Глаза Кёнсу широко раскрыты, на секунду он глубоко погружается в собственные мысли, прежде чем встать на ноги и велеть Чонину продолжить.
– Я думаю, что мы забываем, как много лица на самом деле для нас значат, как сильно мы с ними связаны. Как много воспоминаний, связанных с ними, храним.
Тишина массирует их плечи и спины, пока слова впитываются, а глаза Чонина прикованы к лицу Кёнсу. Кёнсу изображает его, смотря на лица людей, к нему приходит понимание.
– И какой вывод? – спрашивает Кёнсу, когда Чунмён показывает, что пора идти, а Чонин решает дать отдых своему мозгу еще на час-два.
– Как ты сам думаешь?
– Только потому, что это никуда не пропадает, не принимай все как должное? Цени даже самые малые вещи?
Чонин чувствует, как его душа тонет в матрасе равных длин волн.
– Это, а еще мне очень нравится смотреть на красивые лица.
На секунду Чонин думает, что мог бы смотреть в глаза Кёнсу вечно.
~~~
Приятное чувство единения, приходящее с вечерами за просмотрами фильмов и мягкими подушками, сопровождается ноющим чувством, что Чунмёну он не нравится. Вместе с пепельницей, которую Кёнсу ставит на краю балкона, ощущение того, что его не желают видеть, въедается под кожу в присутствии Чунмёна.
– Он просто не понимает тебя, – говорит Кёнсу, когда Чонин озвучивает свои мысли. – И ему не нравится, когда есть что-то, чего он не может объяснить.
– А ты можешь? – воздух ударяет Чонина в лицо, когда Кёнсу стоит рядом с ним и теплыми пальцами прослеживает белый дым.
– Нет, – улыбается он. – Но я никогда и не пытался.
~~~
Лето, первый день июля, и О Сехун такой, каким и должен быть подросток в его возрасте, понимает Чонин, когда стоит перед худым парнем.
О Сехун такой, каким должен быть Ким Чонин, но он не такой.
О Сехун чувствует всё, но только не страх, когда признаётся Чонину, смотря прямо в глаза и прикусывая губу.
– Я знаю, что не нравлюсь тебе. Я знаю, что ты влюблён в Чунмёновского мелкого парня-пингвина. Я просто хотел избавиться от этого признания, – говорит он и предлагает Чонину сигарету, которую, тот знает, он не должен брать. Но из-за раздражения делает это.
– Я не влюблён в Кёнсу, – Чонин пытается поджечь сигарету, но пальцы начинают дрожать. – Я даже не гей.
– Ага, нет. Ты не шутишь, – Сехун поджигает сигарету Чонина опытными и уверенными движениями пальцев. – Мне интересно, почему я все время влюбляюсь в слепых.
Не то чтобы Чонин никогда об этом не думал – это было бы удивительно, учитывая все сценарии, все «что если» в его голове – но влюбиться в Кёнсу означает конец дружбы, которой он слишком дорожит, чтобы что-то менять. Влюбиться в Кёнсу было бы саморазрушением. Даже если Чонин закроет глаза на проблему, которой является существование Чунмёна, и связь, которую они разделяют, Кёнсу никогда не полюбит того, кого не понимает.
– Я не гей, – пытается сказать он Кёнсу, уставший от бессонницы.
– Я не гей, – пытается сказать он себе, щекой прижимаясь к бедру Кёнсу, чувствуя горячую и успокаивающую ладонь старшего на затылке. Тепло распространяется по коже и разливается по венам, и к тому времени, когда он просыпается, он больше не может смотреть в лицо Кёнсу.
С Сехуном приходит друг, который наслаждается присутствием Чонина на другой основе, нежели Кёнсу.
Сехуну не нравится, когда Чонин начинает говорить о том, что думает, потому что ему это кажется неинтересным или просто ненужным.
– Вернись на землю, – говорит он, когда Чонин слишком долго остается в одном положении и с одним выражением лица, трясет его, когда он задумывается о чем-то, о чем не должен. Сехун не смеётся над его шутками, потому что не понимает их, и это ранит Чонина сильнее всего, потому что он скучает по широкой улыбке и реакции, любой реакции, только чтобы она была положительной.
Но Чонин боится видеться с Кёнсу.
(На самом деле Чонин боится себя).
Но, несмотря на то, как плохо всё это звучит, быть с Сехуном, оказывается, намного легче, чем он ожидал, когда младший делает ему предложение, от которого Чонин не может отказаться.
– Мы оба слишком эгоистичные, чтобы хотя бы не попробовать это, – говорит Сехун с сигаретой, все еще зажатой между зубов, и Чонин знает, что решимость в глазах Сехуна не допустит никаких нет. – Давай будем одинокими вместе.
Лицо Сехуна превращается в спасительный камень, потому что Чонин не чувствует ничего, абсолютно ничего, когда они встречаются взглядами. Даже когда щеки Сехуна розовеют, а Чонин пытается улыбнуться, но нечему улыбаться, нечего чувствовать. Ни любви, ни привязанности, ни даже вины. Но самое главное – никакого страха. (А Чонин трус).
Но Купидон – эгоистичный бог, потому что он использует людей как оружие и игрушки. Он не спрашивает, когда позволяет людям влюбиться, и они всё падают и падают, и это не редкость, когда маленькое решение со скуки и желание развлечься уничтожает душу и разбивает её на тысячи осколков.
Неудивительно, что у Купидона за спиной стрелы, украшенные золотыми перьями, потому что не важно, насколько прекрасной может казаться любовь – неправильный выстрел может принести огромную боль.
~~~
Осень, первый день октября, первый поцелуй, который Чонин разделяет с Сехуном под тусклым светом лазерных огней, синий и чёрный размывает его зрение до такой степени, что всё, что он чувствует, это губы Сехуна на его губах и язык Сехуна под его, и на какой-то момент ему приятно.
В этот момент он думает, что мог бы привыкнуть к этому. Но привыкать к поцелуям Сехуна – значит привыкать не чувствовать ничего, стать личностью без сердца, отказаться от себя самого. Потому что Чонин не Сехун, а Сехун не Кёнсу, и они не могут быть еще более разными. Это факт, впивающийся в Чонина день за днём, с каждой секундой, и хотя он и видит различия, он никогда не должен их касаться даже кончиками пальцев.
Не должен, но делает это.
Потому что Сехун кричит, когда замечает очевидное, и всё, что Чонин может делать – это кричать в ответ, потому что не то чтобы Сехун не знал этого изначально. И не то чтобы Чонин когда-либо притворялся. Ненастоящие намерения за прикосновениями, несуществующий жар под кожей, когда они прижимаются друг к другу, но когда он кричит, ему не нужно притворяться. Ему не нужно притворяться, что он злится.
(Ему не нужно притворяться, что он больше не любит Кёнсу).
(Ему не нужно притворяться, что ему нравится чувствовать губы Кёнсу на своих).
Там, где Сехун острый и твёрдый, Кёнсу мягкий, и Чонин лежит, уткнувшись в шею Кёнсу, и думает, что это то самое место, для которого предназначен его подбородок. Как незаконченный паззл, слишком сложный, чтобы собрать его до конца. Свали всё на алкоголь, говорит он себе. Всего лишь раз. Эгоистично и жадно, но Чонин не готов остаться один в ловушке, которую он строит, руками прижимаясь к бёдрам Кёнсу.
С этого момента Чонин слишком боится открывать рот в присутствии Кёнсу, слишком боится, что все эмоции, всё разочарование в самом себе, которые он держал внутри, могут выплеснуться наружу. Кёнсу никогда не пытался понять его, но люди хотят понять вещи, с которыми они связаны. Даже Кёнсу.
(Он надеется, что не Чунмён).
~~~
Отчаяние – это эмоциональный наркотик.
Чонин слышит, как стрелки часов бегут за его горлом, выталкивая холодный осенний воздух и сигаретный дым из его лёгких, когда пальцы Кёнсу сжимаются у него на шее. Это тяжело, не смотреть на него, но было бы ещё тяжелее, если бы ему на самом деле пришлось смотреть в лицо Кёнсу, когда они кожа к коже, смотреть ему в глаза, потому что он думает, что в такие моменты они самые хрупкие.
Взгляд ему в глаза на секунду дольше, и простота секса превратится в наготу другого уровня, более болезненную и голую, чем любая другая подлость.
Несмотря на то, насколько он скучает по глазам Кёнсу и материнской привязанности в них, несмотря на то, насколько он скучает по губам, расплывающимся в улыбке, обнажающей дёсны, он не хочет разрушать что-то, что на самом деле никогда не существовало. Но люди говорят правду: любовь слепа, потому что эмоции отключают мозг.
(Кёнсу наполовину прав, когда выталкивает Чонина за дверь, потому что да, Чонин берёт Кёнсу. Но он любит его достаточно, чтобы возвращать его Чунмёну).
– Знаешь, я тоже должен оставить тебя, – говорит Сехун в день, когда Чунмён больше не сидит рядом с Кёнсу, приветствует его не поцелуем, а словами в лицо и холодным плечом. (Извиняющийся взгляд, который Кёнсу больше не видит).
Они сидят на террасе за домом Сехуна, где растут две большие ивы, обнимающиеся в темноте, и у Чонина больше нет сил ругаться.
– Я знаю, – говорит он, положив ногу на ногу, сигаретный дым светится в тусклом свете, льющемся из гостиной. Ему не нужно спрашивать, почему Сехун остаётся, потому что причина та же, по которой его собственные костяшки вдавливаются в дерево двери Кёнсу.
Когда он двигается, чтобы размешать холод, в котором он топит свои лёгкие, Сехун не смотрит на него. Чонин наблюдает за тем, как он пытается выдохнуть кольца, чтобы разрушить их пальцами, и это забавно, думает Чонин, как часто именно рот уничтожает что-то созданное руками, а не наоборот. Но это выглядит так безнадежно потерянно и, самое главное, так не похоже на Сехуна. Сехун должен был светиться и кричать, а не тихо сидеть в тени деревьев, нависающих над ними.
– Прости.
Это извинение без причины, но Чонин чувствует острое желание принести его, он бездумно тащил Сехуна вниз. Себя он тоже тащил вниз. Но Сехун не отвечает, вместо этого он спрашивает:
– Ты никогда не думал о том, что могут чувствовать другие люди?
Он не дает ему подумать об этом.
– Уверен, что нет. Уверен, что ты даже никогда не осмеливался спросить. Потому что ты слишком боишься, что это каким-то образом может быть связано с тобой, что все может стать сложным, а так все проще. Разве нет?
Сехун оставляет их одну на двоих пачку сигарет лежать на столе и тушит свою сигарету о его поверхность.
– Ты такой трус, Чонин. Ты даже не знаешь, что делаешь, и я не говорю о себе.
Чонин не может найти в себе силы, чтобы ответить.
~~~
– Ты не настолько поврежден, насколько сам думаешь, Чонин. Ты романтизируешь самого себя.
Сехун ждет его в их обычном месте, в тени двух высоких зданий. Сегодня первый день декабря и первый снег, первый день вопросов и смелости.
– Нет, – говорит Чонин. – Ты просто не понимаешь меня.
Сехун смотрит на него с раздражением, теребя сигарету между пальцами, и сплевывает на землю, но Чонину кажется, что у младшего под ногами его лицо, а не асфальт.
– Бред. Я, скорее всего, единственный человек, который видит всё как есть.
Они заканчивают все там, и Чонин не может сказать, что полностью счастлив от этого. Одна его часть всегда знала, что это неправильно, но некоторые неправильные вещи все равно приносят радость, и все было лучше, чем одиночество, постоянно ползущее вверх по лёгким Чонина с каждым шагом Сехуна, сделанным в не том направлении.
– Возможно ли, что ты влюблен в меня?
Чонин не знает, почему спросил это. Чонин не знает, почему он делает то, что делает, но проблеск такой же привязанности, что и в глазах Кёнсу, которая держала их вместе с первого дня, та же привязанность, что заставляла их смотреть дурацкие американские сериалы и проводить ночи в тёмных барах с неудобными кожаными диванами и дешевым пивом, выворачивает Чонина наизнанку. Потому что неважно что они делали вместе, пока они были вместе.
«Нет» причиняет большую боль, чем он ожидал.
Его руки трясутся, когда он стоит у здания, в котором живет Кёнсу, последний огонёк собственного достоинства пытается не позволить ему войти внутрь. Его сердце колотится, когда он это делает, потому что холодный дождь замораживает последние еле слышные голоса, которые пытаются остановить его. Кёнсу почувствует запах алкогольного отчаяния и будет жалеть его, потому что это всё, что он когда-либо делал: жалел. Жалел, потому что знал, насколько сильно Чонин боится, жалел, потому что знал, насколько повреждён Чонин. Не спрашивая причин, потому что так лучше.
– Там дождь, – пытается оправдаться он, забрасывая ботинки за деревянную дверь, по крайней мере одна часть него нашла постоянное место в квартире Кёнсу. Как он и предполагал, Кёнсу не спрашивает, поэтому Чонин ничего не говорит, подходя к старшему пьяными шагами и с тихим скрипом мокрых носков по полу.
В конце концов Кёнсу ничем не лучше Чонина. Потому что он не любит, а берёт сердце Чонина и растирает его между ладонями, как пот между их телами.
~~~
Чонин пытается сконцентрироваться на чем-либо, кроме Кёнсу, но осознание является врагом ситуации и именно это осознание заставляет его потерять самоконтроль, который у него все еще остался, и проглотить по крайней мере несколько шотов Баккарди в качестве оправдания, чтобы он мог подойти к Кёнсу.
И оставшееся в нем чувство вины, отходит на второй план, когда Кёнсу сам полностью целует его в губы, проводит по губам горячим языком, оставляя его ошарашенным, но довольным. Кёнсу отталкивает его и снова притягивает, и это приятно, думает Чонин, потому что по их венам течет алкоголь, и они могут свалить всё на него.
(Глубоко в сердце, Чонин надеется, что Кёнсу не сделает этого).
В этом мире есть люди, которые не хотят, чтобы их разум контролировали. Писатели, поэты, романтики, разбиватели сердец. Революционисты, борцы за свободу и даже преступники, заключённые за решетки. И Чонина тоже можно отнести к ним, потому что они все имеют одну общую черту: они чувствуют, может, даже слишком сильно, чтобы гарантировать себе безопасное существование.
Напор Кёнсу под толкающими его ладонями и злыми словами рождает внезапный вопрос в голове Чонина – является ли он одним из них. Романтик ли он, не знающий о чём мечтает, борец ли за свободу, без знания её значения.
– Почему внезапно нет? – спрашивает он, и глаза Кёнсу размытые с чистым пятном посередине. Знает место назначения, но не видит пути.
– Я нужен тебе только тогда, когда что-то беспокоит тебя.
Он вообще ничего не знает.
– Меня всегда что-то беспокоит, – говорит Чонин, но это лишь половина правды. – Ты всегда мне нужен.
Первый день; Мы
Всё остальное неважно.
Проблема чувств в том, что они делают многие вещи намного сложнее, заставляют тебя видеть вещи, в которые твой суперсознательный мозг хочет верить. Благоразумие в голове одного обычно заставляет людей проснуться раньше, чем они столкнутся и выкопают свои собственные могилы между песком и жалостью из тех же рук, что держат лопаты, однако есть люди, чье сознание лениво, потому что за ним недостаточно хорошо следили последние годы. И, когда двое таких встречаются и влюбляются, этот подаренный шанс забирает свою плату в любом месте и в любое время.
– Почему ты ничего не сказал? – спрашивает Кёнсу, когда их разумы очистились, в то время как память осталась, память о признании между извиняющимися поцелуями и недоверчивыми глазами. Между воспоминаниями, которые тяжело закрыть, потому что они огромные, такие огромные на его стенах.
– Ты не спрашивал, – пытается объяснить Чонин между вдохами дыма, потянувшись через стеклянный стол, чтобы погладить мягкую кожу.
Кёнсу вздыхает, но встречает его руку на полпути этой короткой дистанции.
– Иногда ты должен просто говорить, а не ждать, пока я спрошу.
Но в конце концов, это не важно, потому что Кёнсу никогда не чувствовал себя лучше, ведь у лжи, стыда, страха, сожаления, отчаяния и боли есть одна общая черта: они могут быть прощены.
Не забудьте оставить свой отзыв: https://ficbook.net/readfic/1177633