Исследователями современной русской литературы неоднократно отмечалось, что одной из определяющих особенностей русской литературы конца XX века является опора на культурные тексты русской классики с одной стороны и создание своей художественной модели, которая отличается от классических эстетических форм литературы с другой. Постмодернизм современной российской литературы включает в себя процесс осмысления, возвращения к тому, что уже "наработано" мировой художественной практикой.
Проблема традиций и новаторства приобретает особую остроту на переломном этапе развития искусства, каковым явился период 1980-1990-х годов XX века.
Поэтому, в творчестве современных писателей, в частности В. С Маканина, происходит возврат к традициям гуманистического искусства, утверждение нравственных основ, и в этом немалую помощь писателю оказывает обращение к русской классике. Исследователь А.М. Марченко, обращая внимание на концепцию личности в произведениях Маканина, отмечает важный для понимания творчества писателя момент, а именно на связь героев Маканина с историей, с классической литературой, писатель "умеет видеть коренное, вечное под обманчивым обличьем сиюминутного" [4;]. Это сближает прозу Маканина с творчеством классиков русской литературы - Ф.М. Достоевского, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя. Считая роман В.С. Маканина классическим образцом русского постмодернизма, исследователь К.А. Степанян в то же время уточняет, что постмодернистским делает это произведение не обилие скрытых явных цитат из русской и мировой литературы последних двух столетий, не широкое использование иронии, игры с авторским "я", а переосмысливание героем мысли Достоевского о том, что "если нет Бога и бессмертия человека, то все позволено", которая в творчестве Маканина получает иное значение. Герой приходит к обратному заключению: "Если есть Бог, то все позволено". "Петрович не материалист, он признает существование Бога, - пишет исследователь. - Но Бог для него где-то там, под закрытыми Небесами, непонятная, загадочная и страшная сила... Петрович специально подчеркивает, что не верит ни в какой "отчет", - тогда подсознательная уверенность в вечном существовании означает полную вседозволенность: все позволено в бесконечном перемещении по пространству-времени". [7; с. 206]
4.2 Роман "Андеграунд, или Герой нашего времени" - продолжение русской классической литературы
Владимир Маканин в романе "Андеграунд, или Герой нашего времени" поднимает вечные философские вопросы о трагедии творческого человека, не находящего себя в современном мире, о его свободном осознанном выборе и ответственности за этот выбор. Сам роман во многом перекликается с сюжетными мотивами и образами русской классической литературы XIX века.
Одно только название романа заставляет читателей обратиться сразу к произведениям великих русских писателей: к роману М.Ю. Лермонтова "Герой нашего времени" и к романам Ф.М. Достоевского.
Так же как и Федор Михайлович Достоевский, В.С. Маканин изображает человека "подполья". Повествование ведет человек, у которого нет своего дома: он живет в комнатах общежития тех людей, которые просто просят его присмотреть за этими комнатками. Вот это и есть современный тип "лишнего человека" русской классики - Петрович, герой-повествователь, - сторож "общаги".
Однако в этом чувствуется еще больший трагизм, чем в романах Ф.М. Достоевского, заключающийся в самообмане людей, в их неверном представлении уже о том, что есть зло, а что добро, что есть нравственно, а что нет. Ужасающе звучат слова Петровича о том, что "ничего высоконравственного в нашем не убий не было. И даже просто нравственного - не было" [1; с.156].
Представленный Владимиром Семеновичем Маканиным монолог повествователя в главе "Кавказский след" отсылает читателя не просто к роману Ф.М. Достоевского "Преступление и наказание", но и к библейским заповедям. В его понимании "литература - это великий вирус", на страницах которого "не убий еще не есть не убий на снегу" [1; с.156]. Вот она и проступает, мораль современного человека: в книгах могут написать самое разное, писатели лишь предупреждают читателей о подлинной нравственности, сами не давая себе ясного представления о том, что это такое. Писатели убеждают людей в необходимости нравственного становления человека лишь на страницах своих книг, но не внутри каждого из них, и не внутри "я" того же Петровича. Его жизненный выбор выглядит очень простым: убил - и нет в твоем сердце теперь места для покаяния. Да и зачем? "Время целить в лбешник и время стоять на перекрестке на покаянных коленях. Мы, дорогой (говорил я ему-себе), скорее в первом времени, чем во втором" [1; с.157]. У Ф.М. Достоевского "подполье - изнанка человеческой души, те потаенные желания, в которых он стыдится признаться самому себе. Петрович близок Раскольникову тем, что разработал оригинальную жизненную философию - философию удара - права на преступление. Философия эта возникла как средство самозащиты от властей, постоянно подавляющих волю самостоятельно мыслящего человека, от КГБ и послушных ему издательств и психиатрических больниц. Вот что по этому вопросу пишет Р. С.И. Семыкина в статье "Локусы подполья в романе В. Маканина" "Андеграунд, или Герой нашего времени" [10; с.87]: "В формуле своей эта философия не агрессивна, не опасна, в интровертном значении это напряжение и прорыв паутины обволакивающих человека чужих рутинных "режимных мыслей", духовное пробуждение, прозрение и достигнутая свобода от всех догм; внешне это похоже на аналогичную философию Ивана Карамазова: жить по принципу "все позволено", т.е. независимо от обветшалых традиций, от "несостоятельной" веры. В повседневной житейской практике философия удара оборачивается рукосуйством, иногда примитивным (как удар в челюсть милиционеру отделении), а в другой раз и прямо убийственным: двух человек убивает Петрович, вдохновленный этой философией."
Разумеется, Петрович помнит о заповеди "не убий", но, в отличие от Раскольникова, он житель XX века воспринимает ее как социальную, а не религиозную заповедь. Современный человек, по его мысли, давно не руководствуется Словом Божиим, и он в этом отношении - как все.
В современном обществе, полагает он, право на убийство - привилегия немногих. Но эти немногие не одаренные благодетели человечества, а те, кто узурпировал власть: "… убийство было и есть всецело в их компетенции. Они (государство, власть, КГБ) могли уничтожать миллионами <…> Мне важны не столько они, сколько отдельный человек - не они, а я. Не они, а я, ты и он. <…> Размышлял о не убий. Конечно, литература нашего обманутого века в этом разделительном смысле не подскажет, одни жертвы. Зато ХІХ век… и предупреждение литературы (литературой) … и сам Федор Михайлович. Как же без него?!. Но ведь только оттуда и тянуло ветерком подлинной нравственности. А его мысль о саморазрушении убийством осталась почти как безусловная" [1. с156]. Не случайно после второго убийства в Петровиче наконец пробудилась совесть. Его все больше угнетает, обессиливает мысль, "что, убив человека, ты не только в нем, ты в себе рушишь" [1. с 254]. Новое отношение к нему общежитских сожителей - вытеснение из общаги, вызванное боязнью его претензий на квадратные метры, сам Петрович склонен объяснять тем, что "эта нынешняя и всеобщая ко мне перемена (общажников, их жен, женщин), их вспыхнувшая нелюбовь инстинктивно связана у людей как раз с тем, что я сам собой выпал из их общинного гнезда. Сказать проще - я опасен, чинил самосуд, зарезал человека, оставил детей без отца" [1. с.250-251]. Словом, Петрович начал, наконец, чувствовать то же, что испытал Раскольников после убийства старухи-процентщицы - свою разобщенность с людьми. Его терзает невозможность рассказать другому о своем преступлении (не встречает он человека, который мог бы выслушать его исповедь с сочувствием, оттого он захвачен психическим приступом, заставившим его кричать и метаться самым бесноватым образом и в итоге оказаться в той самой психушке, где уже много лет пребывает его несчастный брат. Петрович не раз потом думает о том, что если бы ему удалось выговориться, пусть даже перед ничего не понимающей флейтисткой Натой, не было бы этого срыва, не было бы психушки.
Глава, посвященная Зыкову, называется "Двойник", что является прямой отсылкой к одноименной петербургской поэме Ф.М. Достоевского. Зыков по отношению к Петровичу - классический вариант Другого. В этом смысле его жизнь можно рассматривать как некий вариант жизни самого Петровича.
Писатель Зыков, преуспевает в этой жизни: он богат, успешен, знаменит. И здесь возникает вопрос: а может ли быть такой вариант судьбы у "подпольного человека" Достоевского? Но вопрос этот остается в романе без ответа. Писатель избегает окончательных решений, ставит многоточие.
Глава "Маленький человек Тетелин" ориентирует нас на гоголевскую традицию описания маленького человека в русской литературе. Образ маканинского Тетелина - это образ Акакия Акакиевича Башмачкина, героя "Шинели" Н.В. Гоголя. Можно говорить о том, что введение в повествование такого персонажа, как Тетелин, и ориентация на гоголевскую традицию дополняет образ главного героя Петровича и время, в котором он живет. Время маканинского романа по сравнению с воспроизведенным в гоголевской повести гораздо более цинично и жестоко: смерть жалкого, всеми забитого существа уже почти не вызывает сочувствия. Да и само это существо значительно изменилось. Через отношение к Тетелину определяется во многом и отношение Петровича к классической литературе. Сожалея о маленьком человеке, он понимает, что литература не сделала его ни лучше, ни сильнее. Потому и у "героя нашего времени" Петровича маленький человек способен вызвать лишь брезгливую жалость и презрение: "Этот маленький умудрялся своей липкой духовной нищетой испортить жизнь себе - заодно мне" [1; с.63].
"Как тип Акакий для нас лишь предтип и классики в ХIХ рановато поставили на человечке точку, не угадав динамики его подражательного развития - не увидев (за петербургским туманом) столь скороспелый тщеславный изгибец. Мелкость желаний обернулась на историческом выходе мелкостью души. Недосмотрели маленького." [1; с.64].
Не менее сложная система ассоциаций возникает и при сравнении романа Владимира Маканина с романом М.Ю. Лермонтова "Герой нашего времени". Проблематика лермонтовского романа, сам тип героя имеют прямое отношение к маканинскому тексту. У Маканина "я"-повествователь, Петрович, то же, что "я"-повествователь, Печорин, в "Тамани", "Княжне Мери" и "Фаталисте".
Главный герой романа, как и Печорин, человек внутренней жизни, мучительной рефлексии, сознательно отказывающийся от участия в социальной жизни. Но в отличие от Печорина, он теряет смысл своего существования, когда лишается любви и приязни "своей общаги".
Использованный В.С. Маканиным в качестве эпиграфа к своему роману отрывок из произведения М.Ю. Лермонтова: "Герой... портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии." [1; с.2], связывает два этих произведения. Вставив цитату из лермонтовского текста, автор дает понять, что для него важен показ "героя нашего времени" как некий обобщенный образ человека, обладающего чертами, характерными для людей определённой эпохи.
Пороки всего лермонтовского поколения составляли сущность человека как во времена М.Ю. Лермонтова, и до сегодняшних дней они сосуществуют в людях с добродетелью, проявляясь только в некоторых ситуациях.
Для Печорина вся жизнь - это эксперимент. Эксперимент с чувствами людей ради неосознанного выявления собственных пороков и слабостей. Драма Печорина не только в том, что царский режим не давал выхода его активности, а в том, что герой стремится творить самого себя, владеть внутренней свободой, сознавать свою полную раскрепощенность, а зависимость - только от собственной воли, ответственности перед самим собой.
Основным различием героев произведений М. Ю Лермонтова и В.С. Маканина, становится их отношение к смерти. Персонаж Лермонтова умирает, так и не найдя своего место в мире. Для маканинского Петровича смерть принципиально не существует.
Перед читателями Печорин предстает как человек, в душе которого борются силы добра и зла. Как сам он признается, с течением времени он "стал злопамятен", "сделался завистлив", "выучился ненавидеть", "начал обманывать". Но вместе с тем мы сочувствуем этому герою, глубоко переживаем за него, так как немало видим в нем и добрых человеческих качеств, видим его стремление к настоящей и искренней любви. Второй "живой половинки души" Печорина нет ни у кого из персонажей "Андеграунда", потому что все их души уже давно мертвы нравственно.
Пороки и слабости людей - это вполне закономерная вещь. Но закономерной ее можно считать, например, в рамках романа М.Ю. Лермонтова "Герой нашего времени" (хотя и так эти слабости приобретают "нелицеприятные" формы). Но в произведении Владимира Маканина "Андеграунд, или Герой нашего времени" все пороки и слабости человечества представлены с еще большей силой и мощью, они доведены до предела, до грани, что порой кажутся фантастическими и вместе с тем вполне реальными. В.С. Маканин смотрит на реальный мир глазами Петровича и реальность эта печальна.
4.3 Человек андеграунда - "подпольщик", или Герой нашего времени?
Так кто же такой Петрович, "подпольщик" агешник, неудачник или герой нашего времени. В рецензиях и откликах на роман было немало интересных предложений. И вопрос о герое нередко переводился в план обсуждения тех преступлений, не просто преступлений - убийств, которые он совершил. Наше нравственное чувство в этих ситуациях восстает и выносит неизбежный суровый приговор, отторгая героя от людского сообщества. И в самом романе есть этот сюжетный ход: уже первое убийство героем кавказца обозначило пропасть между общежитием и Петровичем, его перестали любить, изгнали и даже не пускали в бесконечные и столь любимые им коридоры общаги. Никто ничего не знал, но отчуждение произошло.
Об истинном смысла этих кульминационных событий исследователь А. Немзер высказал такую точку зрения: "Петрович - голос общаги, чужие и часто отталкивающе низменные, примитивные чувства, страдания, помыслы, грезы становятся его собственными, "мычание" социума (недаром писателю ходят исповедоваться) превращается в его "речь". Потому невозможна исповедь Петровича Нате... Его покаяние - весь роман, как его грехи - общие грехи "нашего времени"... Нам предъявлен не журнал (исповедь для себя) и не стороннее - с позиции всеведущего автора - свидетельство о преступлении и наказании, но книга (рассказ от первого лица в отчетливой литературной форме - с эпиграфами, названиями глав, композиционно-хронологической игрой). Чтобы осознать такую книгу, должно осознать свое то зло, что было уделом низменной толпы или одинокого больного героя" [5; с.210].
Посмотрим на двойника Петровича - писателя Зыкова, который всплыл на поверхность из подполья андеграунда. А почему не захотел всплывать Петрович? В отличие, например, от преуспевающего Зыкова, недоумевающего по поводу того, как может человек, одаренный даром писателя, отказаться от этого дара своей волей.
И тут мы понимаем, что главный фактор, побуждающий Петровича остаться в андеграунде, - его собственная воля. Высшей человеческой ценностью Петрович полагает свободную волю, личностное самоутверждение, стремление сберечь сохранить свое "Я" и ради этого "Я" готов на любые жертвы, готов отказаться от благоденствия богатства, покоя ради сохранения своего "Я". Сопротивление Петровича, таким образом, - мощное духовное напряжение человека, не желающего жить под гнетом дискредитирующего строя, вне зависимости от его природы, тоталитарный социализм это или "дикий капитализм". Для него главное сберечь свою личность, свой свободный дух.
Зыков скорее приспособленец, пассивный борец. Петрович из другого "подполья" андеграунда, которое жило по иным принципам: никакого заигрывания с властью, бескорыстное служение искусству. Для них очень важно было сохранить свою индивидуальность, свой внутренний мир. Остальные ценности общества для них были ложны, иллюзорны. Петрович противопоставляет себя прежним и новым "товарищам" и "господам", сумевшим приспособиться к общему строю. Он гордится тем, что его не меняют времена, потому что он сам себя делает: "Сторож, приживал общажник, никакой не учитель с уроками (Зыков знал, знал!), никакой уже не писатель, никто, ноль, бомж, но... но не отдавший свое "я". Не отдавший, вот что его царапало." [1; с.244]. Главный фактор, побуждающий его остаться в андеграунде, не явления общественного быта, не слабость российской демократии, не бедность и одичание масс, а его собственная воля
Вот слова В.С. Маканина о своем герое: "В моем романе мелькнул образ юродивого на паперти. Этот образ соответствует тому андеграунду, который меня интересовал. Юродивые в России могли пророчествовать, кликушествовать, одеваться в лохмотья, но ни при каких условиях они не могли стать священниками, официальными служителями Бога. У большинства из настоящего андеграунда жизнь не удалась: кто спился, кто сгинул в психушках, кто покончил с собой. А те, кто вышел из подполья на поверхность во времена перестройки, вдруг стали удивительно неинтересны. Их жизнь имела значение только в советском силовом поле: когда напряжение исчезло, они погасли." [11]
Как и Ф.М. Достоевский, В.С. Маканин обратил внимание на сложность человеческой личности, содержащей две "бездны", которые поглощают человека с одинаковой силой и одинаковой страстью. С одной стороны это стремление человека любить ближнего как самого себя и жертвовать собою для другого, а с другой стороны, неистребимое стремление человека к преступлению, к восстанию против святынь. Воля человека становится подлинно свободной, когда она проявляет себя в служении другому, но та же свободная воля может сказаться в нарушении высшей абсолютной духовности, и тогда она становится индивидуалистическим произволом.