Цари как и перводвигатели

Мемфорд - Миф о машине. Новая социальная организация

В течение третьего тысячелетия до н.э. в культуре человечества произошли глубокие изменения. Возникла история в виде передаваемых от поколения к поколению письменно зафиксированных событий; в некоторых местах в долинах больших рек образовалась новая сеть общественных институтов, которую мы и называем цивилизацией. Археологи пытались объяснить эту трансформацию главным образом как результат технологических изменений — изобретения письменности, гончарного круга, ткацкого станка, плуга, способов изготовления оружия и орудий труда из металла, крупномасштабной культивации зерновых на открытых полях. Гордон Чайлд даже ввел сомнительное понятие "городской революции", обозначающее кульминационный момент развития предшествовавшей "аграрной революции".

Все эти технические усовершенствования, играли весьма существенную роль, но за ними скрывалась куда более важная движущая сила, которой ученые пренебрегли: изобретение мощной социальной организации новою типа, способной повысить человеческий потенциал и вызвать изменения во всех аспектах существования — изменения, которые едва ли могли представить себе мелкие, привязанные к земле общины ран­нею неолита.

В попытке гипотетической реконструкции предыстории я стремился показать, что каждое техническое достижение было прочно сцеплено с необходимыми психосоциальными трансформациями, предшествовавшими технологическому прорыву и следовавшими за ним; с эмоциональным единением и неукоснительным следованием ритуалу, с началом коммуникации идей в языке, с морализующим упорядочением всех видов деятельности под контролем табу и строгих обычаев, обеспечивающих групповое сотрудничество.

На трех указанных фундаментальных камнях — единении, коммуникациии кооперации — была воздвигнута базовая де­ревенская культура. Но за пределами ограниченной территории племени или деревни эти основные способы социализации про­являлись лишь спорадически и неэффективно. Сама общинная культура была универсальной, но каждая группа оставалась социальным островом, отрезанным от других групп. Повсюду, где деревенская культура была предоставлена самой себе, она подвергалась окостенению и если впоследствии она вновь начинала развиваться) то это происходило либо благодаря принужде­нию со стороны более крупного сообщества, либо путем ассимиляции институтов, просачивавшихся в нее из более высоко­развитых цивилизаций.

Из раннего неолитического комплекса поднялась иная социальная организация, не рассеянная в мелких единицах, но объединенная в большую; уже не "демократическая", то есть основанная не на соседской интимности, обычаях и согласии, но авторитарная, управляемая из центра, контролируемая господствующим меньшинством; не прикованная более к ограниченной территории, но умышленно переходящая границы, чтобы захватить сырье, поработить более слабых, расширить свой контроль, наложить дань на покоренных. Эта новая культура способствовала не только росту богатства, но и экспансии кол­лективной власти. Усовершенствовав новые орудия принуждения, правители этого общества к третьему тысячелетию до н.э. достигли такой индустриальной и военной мощи, масштабы которой оставались непревзойденными вплоть до нашего времени. В этот период человеческие усилия перемещаются с горизонтальной плоскости деревни и семьи в вертикальную плоскость общества в целом. Новая общность сформировала иерархическую структуру, — социальную пирамиду, включающую от основания до вершины множество семей, множество деревень, множество занятий, нередко множество регионов, и не в последнюю очередь множество богов. Эта политическая структура была базовым изобретением новой эпохи: без нее ни ее монументы, ни ее города не могли быть построены — нужно добавить — без нее не происходило бы так часто их преждевременное разрушение.

Цари как и перводвигатели

К сожалению, большинство наших сведений о царской вла­сти почерпнуто из документов, написанных спустя столетия, даже тысячелетия после изначальных событий. Самые нижние слои раскопок в Иерихоне свидетельствуют, что еще до появления каких-либо видимых признаков царской власти экономика обеспечивала избыток средств, достаточный для строительства большого города и поддержания постоянной занятости его обитателей. Указанные обстоятельства с необходимостью пред­полагают, что «первобытная демократическая община», как называл ее Фрэнкфорт, достигла весьма высокого уровня раз­вития технической кооперации и мастерства без участия царской власти, возможно при какой-то более мягкой, опирающейся па убеждение форме правления, которая могла возникнуть, по гипотезе Кэтлин Кенион, в более благоприятных климатических условиях, преобладавших в этом регионе после таяния ледников. Недавнее открытие Чатал-Хююка в Турции подтверждает эту гипотезу. Новая форма могла возникать как социальная мутация в сельских общинах, где еще не было сколько-нибудь постоянного разделения труда или строгого деления на касты, а экономическая дифференциация членов сообщества через ихпрофессиональную специализацию, частную собственность и порабощение оставалась минимальной, и возникла до того, как полностью сформировались собственные специализированные институты царской власти, основанные на принуждении и наказаниях. Такое состояние более или менее соответствует гесиодовскому «золотому веку». Если сказанное верно, то этим может объясняться устойчивая черта ранних царств, различимая в более позднюю эпоху в культуре Нового Света, например у инков: а именно их авторитарный коммунизм, контролируемый государством, но благодетельный, воспроизводящий в большом сообществе совместный труд и осуществляющий совместное распределение его продуктов, что характерно для деревни. Те же самые благие намерения и та же принудительная организация лежат в основе современного коммунизма.

Когда царская власть сменила власть сельских общин, их локальные функции оказались сосредоточенными в храме пли во дворце. Общественная собственность оставалась общественной собственностью, но теперь она принадлежала богу, воплощенному в личности царя. И когда правитель распределял эту собственность или новую добычу среди своих приближен­ных, она становилась «частной собственностью» в ореоле царственной, если не божественной святости на протяжении всей истории. «Божья доля» плодов земных, назначаемая храму, выделялась первой — древний обычай, перешедший в форме десятины в средневековое христианство. Однако и каждый член сообщества имел установленную обычаем долю. Пока он служил богам и повиновался царю, он был в безопасности и пользовался определенной долей божественных даров. Нынешнее «государство благоденствия» сохранило — или, точнее сказать, "восстановило" — многие из указанных здесь характеристик. Этот государственно-административный коммунизм характерен, по-видимому, для наиболее ранней стадии царизма: земля, общие функции и общие права перешли под контроль царя, и в случае необходимости его эдикты и законы заменяли древние обычаи местной общины. Ибо через царя община пользовалась милостью богов, и пока народ платил повинности зер­ном и трудом, защита его была обеспечена. Этот базовый коммунизм засвидетельствован в Египте и Месопотамии, а затем в Перу. Видимо, царизм, опираясь на такие модели, расширяя и укрепляя их, обеспечивал лояльность к жестким элементам своей системы, в которую очень быстро проникло грубое неравенство между рабами, свободными и вельможами, сопровождавшее рост частной собственности.

Солидарность между царем и общиной ценилась выше лояльности к клану, семье и соседям. Это обстоятельство объясняет, почему цари, даже самозванцы, тираны, так часто получали народную поддержку, например, в борьбе против таких второстепенных претендентов на власть, как магнаты и вельможи. Под мистической аурой абсолютной власти ее уникальные институты осуществляли функции, впоследствии перешедшие к «машине».

Вначале такая власть ассоциировалась с идеей наместничества и ответственности перед богами. К 2000 году до н.э. ни один фараон не мог рассчитывать на бессмертие, если он не слу­жил делу праведности и справедливости. В одном из текстов эпохи Среднего Царства Атон заявляет: "Я сотворил вели­кий разлив, чтобы бедняк получал в нем свое, как и богатый. Яповелел каждому любить своего ближнего". В этой декларации можно увидеть признание постоянного давления с целью не только легализовать, но и морализовать власть: контролировать ее и внушить ей уважение к человеческому существованию.

Так божественный глава иерархии власти вернулся, по крайней мере в принципе, к эгалитарным социальным и моральным идеалам деревни. Правда, эта солидарность всегда отличалась двойственностью: доброта правителя, описанная в египетских текстах, соседствовала с подчеркнутой способностью вызывать ужас и сеять смерть. Однако память о древних общинных атрибутах царизма, быть может, частично смягчала повседневные напоминания о личном произволе и коллективной жестокости. И все же слишком часто, как свидетельствуют документы, чинов­ники, выполнявшие приказы царя, отождествляли себя с источником власти и, демонстрируя царское высокомерие, не компенсировали его проявлением царской милости.

Более примитивные типы общностей эффективно добивались единства действий, крепко держась устойчивых привычек и древних обычаев: ценой взаимной терпимости был конформизм, а самым суровым наказанием — остракизм. Но чтобы обеспечить исполнение царских приказов через длинную человеческую трансмиссию, оперирующую часто на огромных расстояниях от центра власти, царизм нуждался в более надежных средствах, гарантирующих покорность. Чтобы государственная организация работала слаженно, как единое целое, конформизм должен быть автоматическим и полным.

Но с идеями покорности и абсолютного повиновения, жиз­ненно важными дня организации человеческой машины, реальными становятся, однако, и возможности неповиновения, предательства и мятежа. Чтобы обеспечить необходимое уважение освященных небесами санкций царской власти, царизм в конце концов должен был быть готовым прибегнуть к силе, но силе в ее свирепых, садистских формах, постоянно доходящих до кошмарных эксцессов жестокости, столь же бесчеловечной, как невероятные ужасы, вызванные "цивилизованными" правительствами в Варшаве, Освенциме, Токио и Вьетнаме.

Первобытное общество признает в основном только два серьезных преступления: нарушение табу на инцест и убийство. По в новой системе управления и кодексах законов, введенных царизмом, число возможных преступлении возросло, а наказания приобрели более устрашающий характер. Неповиновение приказам начальника стало считаться худшим из грехов, даже препирательство причислялось к серьезным преступлениям. Если судить по практике индейцев чейеннов, это характерная черта охотничьих племен палеолита: у них одно из трех преступлений — неповиновение приказам вождя при охоте на бизонов.

Не считая убийства и изнасилования, самые ужасные преступления, караемые цивилизованной властью, восходят к «непростительному греху» эпохи царизма — неповиновению властителю. Бесчеловечное принуждение было формой установления царской власти, обеспечения покорности, сбора оброка,налогов и дани. Любой царский режим в основе своей есть режим террора. С распространением царизма эта террористическая основа сформировала некую интегральную часть новой технологии и новой экономики изобилия. Одним словом, за прекрасным сном скрывался кошмар, от которого цивилизация и но сей день неспособна избавиться.

Рождение мегамашины

Невидимая машина

Воздавая должное огромной мощи и размаху обожествленной царской власти как мифа и общественного института, я отложил для более тщательного исследования один ее важный аспект, ее величайший и самый прочный вклад в историю — изобретение архетипической машины. Это экстраординарное изобретение оказалось самой ранней рабочей моделью всех позднейших сложных машин, хотя детали из плоти и крови постепенно заменялись в ней более надежными механическими деталями. Собрать воедино рабочую cилy и дисциплинировать организацию, позволившую выполнять работы в масштабах, дотоленевиданных, — таково было уникальное деяние царской власти. Благодаря такому изобретению пять тысяч лет назад были решены грандиозные инженерные задачи, соперничающие с лучшими современными достижениями в массовом производстве, стандартизации и детальнейшем проектировании.

Данная машина оставалась нераспознанной и, естественно, безымянной вплоть до наших дней, когда в мире возник намного более мощный и современный ее эквивалент, использующий великое множество соподчиненных ему машин. Для удобства я буду называть архетипическую форму машины разными именами, в зависимости от конкретной ситуации.

Поскольку компоненты этой машины, даже когда она функционировала как полностью интегрированное целое, были по необходимости разобщены в пространстве, я буду в некоторых контекстах называть ее «невидимой машиной»; когда речь пойдет об использовании ее для высокоорганизованныхколлективных предприятий, я буду называть се «трудовой машиной»; в применении к актам коллективного принуждения и разрушения она заслуживает используемого по сей день понятия «военной машины». Но в том случае, когда в понятие включаются все компоненты — политические, экономические, военные, бюрократия и царская власть — я буду называть се «мегамашиной», упрощенно: большой машиной. Технические средства, почерпнутые из такой мегамашины, становятся «мегатехникой», в отличие от более скромных и специфических технологий, которые обеспечивали вплоть до нашего столетия выполнение (иногда с помощью энергетических машин) большей части повседневных работ в мастерских и на фермах.

Люди обычных способностей, полагаясь лишь на мускульную силу и традиционные навыки, могли выполнять широкую программу разнообразных задач, включая и ткачество, без какого-либо управления извне или научных рекомендаций, кроме тех, что черпались из общинной традиции. С мегамашиной дело обстояло иначе. Только цари, опираясь на религиозную санкцию и с помощью астрономической науки, оказались способными построить такую машину и управлять ею. То была невидимая структура, составленная из живых, по крепких человеческих элементов, каждому из которых предназначалась особая должность, роль и задача, что и обеспечило в конечном итоге громадную производительность и грандиозные проекты этой великой коллективной организации.

При зарождении мегамашины ни один второстепенный вождь не смог бы организовать ее и привести в движение. И хотя абсолютизм царской власти покоился на сверхъестественной санкции, сама эта власть не добилась бы столь широкого преобладания, если бы ее притязания не были в свою очередьподкреплены колоссальными достижениями мегамашины. Ее изобретение было наивысшим достижением ранней цивилизации; технологическим свершением, которое послужило образцом для всех позднейших форм механической организации. Эта модель передавалась — иногда целиком и в рабочем состоянии, иногда в упрощенной, приспособленной к обстоятельствам форме — через посредство сугубо человеческих агентов в течение пяти тысяч лет, прежде чем воплотилась в материальной структуре, более соответствовавшей ее характеристикам, и во всеобъемлющей институциональной структуре, охватывающей все стороны жизни.

Понять происхождение мегамашииы и ее наследие — означает бросить новый свет как на происхождение нашей современной сверхмеханизированной культуры, так и на судьбу и участь современного человека. Мы увидим, что первоначальный миф машины проецировал в будущее экстравагантные надежды и желания, которые в избытке осуществились в нашу эпоху. Однако в то же время миф навязал нам ограничения, лишения, угнетение и рабскую покорность, которые как непосредственно, так и в результате вызванных ими реакций угрожают нам сегодня последствиями еще более вредоносными, чем в век пирамид. Мы увидим, наконец, что все благодеяния массового производства с самого начала подрывались массовым уничтожением, которое стало возможным благодаря мегамашине.

Хотя впервые мегамашина была построена в период, когда для изготовления орудий производства и оружия начала использоваться бронза, она была независимым от них нововведением: механизация поведения людей в древних ритуалах значительно предшествовала механизации орудий труда. Возникнув, новый механизм быстро распространился, но не только путем подражания и не исключительно в целях самообороны. Он насильственно навязывался царями, действовавшими так, как могут действовать только боги либо их помазанные наместники. Повсюду, где создавалась мегамашина, она многократно умножала энергию и выполняла работы в масштабе, дотоле непостижимом. Вместе со способностью концентрировать громадные механические усилия в игру вступил новый динамизм, который уже одним импульсом своих достижений покончил с мертвящей рутиной и мелочными запретами мелкомасштабной деревенской культуры.

Энергия, ставшая доступной благодаря новой царской машине, широко раздвинула границы пространства и времени; работы, которые прежде оставались бы незавершенными в течение столетий, теперь выполнились менее чем за период жизни одного поколения. Па плоских равнинах поднялись, повинуясь царскому приказу, творения рук человека — горы из камня и обожженной глины — пирамиды и зиккураты. Весь ландшафт был преображен и отныне нес в своих четких границах и геометрических формах печать космического порядка и несгибаемой человеческой воли. Никаких сложных энергетических машин, сколько-нибудь сравнимых с этим механизмом, не существовало в мире вплоть до XIV века нашей эры, когда и Западной Европе стали появляться часы, ветряные и водяные мельницы.

Почему этот новый механизм остался незамеченным археологами и историками? По одной простой причине, уже подразумевавшейся в нашем первом определении: он состоял исключительно из человеческих деталей и сохранял определенную функциональную структурудо тех пор, пока религиозная экзальтация, магическая абракадабра и царский приказ, его создавшие, принимались всеми членами общества как нечто безусловно данное. Когда из-за смерти царя или поражения в битве, распространения скептицизма или восстания мстителей поляризирующая массы сила царской власти ослабевала, разваливалась и вся машина. Затем части ее либо перегруппировывались, образуя более мелкие единицы — феодальные или городские, либо полностью исчезали, как исчезает разгромленная армии, когда, рушится иерархия командного типа.

И сущности эти первые коллективные машины были столь же подвержены поломкам, столь же хрупки и уязвимы, как и теолого-магические концепции, жизненно необходимые для их работы. Поэтому те, кто повелевал машинами, постоянно пребывали в тоске и тревоге, опасаясь, не без оснований, ересей или предательства подчиненных и приближенных, мятежей и мщения угнетенных масс. Без смиренной веры и безоговорочного повиновения царской воле, обеспечиваемой губернаторами, генералами, бюрократами, надсмотрщиками, машина никогда не смогла бы работать. Когда подобные установки невозмож­но было более поддерживать, мегамашина рушилась.

Человеческую машину уже с момента ее создания характеризовали два фактора: один — негативный, принудительный и слишком часто разрушительный; другой — позитивный, жизнетворный, конструктивный. Однако факторы второго рода не могли как следует функционировать, если хоть как-то не давали о себе знать факторы первой группы. И хотя военная машина в своей примитивной форме с большой долей достоверности; возникла раньше трудовой машины, именно последняя достигла несравненного совершенства исполнения, не только в отношении количества производимых ею работ, но и в отношении качества и сложности своих организованных структур.

Называть эти коллективные целостности машинами не значит попусту играть словами. Если определять машину — с большей или меньшей степенью соответствия классическому определению Франца Рело — как комбинацию строго специализированных и способных к сопротивлению частей, функционирующих под человеческим контролем для использования энергии и выполнения работы, то эта великая трудовая машина оставалась истинной машиной во всех отношениях, тем более, что ее компоненты, хотя и сотворенные из человеческой плоти, нервов и мускулов, были сведены к чисто механическим элементам и жестко стандартизованы для выполнения ограниченных задач. Плеть надсмотрщика обеспечивала покорность. Такие машины уже были построены — если не изобретены — царями в ранний период века пирамид, в конце четвертого тысячелетия.

Именно благодаря отсутствию связи с какими-либо фиксированными внешними структурами эти трудовые машины обладали намного большей способностью к адаптации, чем их более жесткие механические аналоги — современные конвейеры. И строительстве пирамид мы находим не только первые неоспоримые свидетельства существования машины, но и доказательства ее поразительной эффективности. Повсюду, куда ни распространялась царская власть, «невидимая машина», в своей разрушительной, если не в созидательной форме, следовала за ней. Это так же истинно для Месопотамии, Индии, Китая, Юкатана, Перу, как и для Египта.

К моменту принятия мегамашиной окончательной формы все ее предварительные стадии стерлись, поэтому мы можем только гадать о том, как отбирались, назначались на места и обучались своим обязанностям ее члены. В какой-то момент в этом процессе изобретательный человек, или, вернее, ряд изобретательных людей, следуя первоначальным открытиям, должен был уловить сущность проблемы — мобилизацию большой массы людей и строгую координацию их деятельности во времени и в пространстве для достижения заранее определенной, ясно видимой и рассчитанной цели.

Трудность состояла в превращении случайного сборища человеческих существ, оторванных от семьи, общины и привычных занятий, имеющих собственную волю или, но меньшей мере, намять, в механизированную группу, которой можно было бы манипулировать с помощью команд. Секрет механического контроля заключался в том, чтобы поставить во главе органи­зации единственный мозг с четко определенной целью, а также в методе передачи приказов вплоть до мельчайших ее подразделений через ряд промежуточных функционером. Существенно важными были точное воспроизводство приказов и абсолютноеповиновение.

Эта грандиозная задача вполне могла быть впервые разработана в квазивоенных организациях, в которых относительно небольшая группа подручных, грубо приученных повиноваться вождю, решала задачу контроля над большой массой неорганизованных крестьян. Во всяком случае механизм данного типа никогда не работал без принудительной силы, стоящей за словом приказа. Его методы и структура перешли почти без изменении во все известные нам ныне военные организации. Через армию стандартная модель мегамашины передавалась от культуры к культуре.

Если и имелось единственное изобретение, необходимое для того, чтобы сделать этот механизм пригодным не только для уничтожения, но и для созидательных конструктивных задач, то им было, вероятно, изобретение письменности. Метод перевода речи в графические символы не только сделал возможным передачу импульсов и приказов через систему, но и позволял документально фиксировать случаи невыполнения приказов. Документирование и письменное слово исторически совпадают с овладением операциями с большими числами; и не случайно наиболее раннее использование письменности связано не с передачей идей, религиозных или иного рода, но с храмовым учетом зерна, скота, посуды, ремесленных изделий, хранимых и использованных. Этот процесс произошел рано: надпись на до-династическом жезле Нармера из Ашмолеанской коллекции в Оксфорде сообщает о захвате 120 000 пленников, 400 000 быков и 1 422 000 коз. Этот арифметический подсчет — едва ли не больший подвиг, чем сам захват добычи.

Воздействие на расстоянии, через писцов и скороходов, было одним из отличительных признаков новой мегамашины, и привилегированность профессии писцов объяснялась тем, что машина не могла эффективно использоваться без их постоянных услуг по кодированию и декодированию царских пове­лений. "Писец направляет каждую работу в этой земле", — говорится в одном из сочинений эпохи египетского Нового Царства. В сущности, писцы, вероятно, играли роль, довольно близкую роли политических комиссаров в Красной Армии. Они поддерживали постоянную связь с политическим штабом, существенно важную для централизованной организации.

Военная ли, трудовая ли машина возникла первой, организованы они были но одному и тому же принципу. Были ли египетские и месопотамские банды угонщиков скота и отряды горняков военными или гражданскими организациями? Вначале эти функции не различались, или, по меньшей мере, были взаимозаменяемы. В обоих случаях основной единицей выступал взвод под командованием взводного. Эта структура преобладала даже во владениях богатых землевладельцев Древнего Царства. Согласно Эрману, взводы объединялись в роты, маршируя или приводя смотры под собственным знаменем. Во главе каждой рабочей роты стоял главный рабочий, носивший звание вождя роты. Можно утверждать, что в ранней неолитической деревне ничего похожего никогда не наблюдалось. "Египетский чиновник, — замечает Эрман, — не мог воспринимать людей иначе, как в коллективе; отдельный рабочий существовал для него неболее, чем отдельный солдат существует для наших высших армейских офицеров". Совершенно верно, то был первоначаль­ный образец архетипической мегамашины, и он ни когда не подвергался радикальным изменениям.

Отмечая разницу между древней человеческой машиной и ее более эффективно дегуманизированными современными сопер­ницами, укажем на разницу как в методе, так и в лежащей в их основе цели. Каковы бы ни были реальные результаты их использования, все современные машины понимаются как трудосберегающие устройства: речь идет о выполнении максимального объема работ с наименьшей затратой непосредственных человеческих усилий. Но при учреждении древних мегамашин экономия труда не играла никакой роли. Напротив, они были трудоиспользующими устройствами, и их изобретатели имели основания торжествовать по поводу растущею числа рабочих, которых они могли — благодаря эффективному проектированию и организации — привлечь к выполнению любой поставлен­ной задачи, лишь бы эта задача была достаточно всеобъемлющей. Общая продуктивность обоих типов машины была одной и той же: они проектировались так, чтобы эффективно и с неуклонной точностью — при избытке мощности — выполнять задачи, которые никогда не могли быть выполнены индивидуальными работниками, использующими инструменты, но более свободно организованными. Оба типа машин достигли недостижимого дотоле уровня эффективности. Но вместо освобождения труда мегамашина царей его поработила и тем и гордилась.

Если бы возобладали чисто человеческие методы труда, к которым люди прибегали добровольно для удовлетворения своих непосредственных нужд, колоссальные достижения древ­них цивилизаций, вероятно, остались бы за пределами возможного. Это нужно признать. Возможно даже, что современнаянечеловеческая машина, использующая природную энергию и предназначенная для экономии труда, так и не была бы изобретена, ибо прежде чем могла появиться сама полностью механизированная машина, должны были быть «социализированы» механические агенты. Но в то же время, если бы коллективная машина не могла использовать принудительный труд — через периодические рекрутские наборы, либо рабство, — колоссальные неудачи, извращения и потери, столь постоянно сопутствующие мегамашине, могли бы не иметь места.

Исследуем^; теперь человеческую машину в ее архетипической форме. Как часто случается, первый ее образец отличался известной четкостью, утерянной, когда мегамашина получила распространение и была включена в более сложные структуры позднейших обществ, смешиваясь при этом с более скромными пережитками прошлого. И если мегамашина никогда не достигала таких высот совершенства, как в век пирамид, это объясняется, быть может, не только уникальными инженерными талантами людей, создавших первые машины и управлявших ими, но также тем, что миф, сплачивающий человеческие элементы машины, никогда более не мог иметь такой массовой объединяющей силы, не запятнанной вплоть до VI династии какими-либо серьезными разочарованиями и неудачами. Триумфы до того времени оставались неоспоримыми, хронические пороки — нераспознанными.

Среди всех конструктивных достижений, отличавших мегамашину, пирамида стоит особняком как архетипическая модель. В ее элементарной геометрической форме, в совершеннейшей точности, ее (размеров, в организации рабочей силы, просто в масштабах строительства пирамиды полнокровно проявляются уникальные свойства нового технического комплекса. Для описания этих свойств я остановлюсь на одной пирамиде — Великой Пирамиде в Гизе.

Первую каменную пирамиду, построенную в ступенчатой форме (которую мы позднее находим в Мезо-Америке), и крупнейшую пирамиду Хеопса, фараона IV династии — первое и самое долговечное из семи чудес древнего мира, разделяют менее полутора столетий — развитие, сравнимое но темпам с развитием каркасных стальных конструкций в наши дни На древней временной шкале изобретений самая примитивная форма и самая развитая, никогда более не повторившаяся, практически оказались современницами.

Великая Пирамида — один из наиболее колоссальных и совершенных образцов строительного искусства всех эпох и культур. Даже если не учитывать примитивный характер орудий третьего тысячелетия до н.э., можно сказать, что ни одно сооружение нашего времени не превосходит ее о технической виртуозности или смелости. И, однако, это великое предприятие было осуществлено культурой, только выходящей из каменного века и долго еще пользовавшейся каменными орудиями, хотя долота; и пилы, которыми обрабатывали массивные строительные блоки новых монументов, уже изготовлялись из бронзы. Все операции производились вручную.

Государственные рекрутские наборы, крепостная зависимость и рабство явились существенно важной частью данной системы — они давали необходимую энергию. Даже жрецы, говорит Эрман, не были избавлены от принудительного труда. Основные работы выполнялись специалистами-ремесленниками, которым помогала армия неквалифицированных и полуквалифицированных рабочих, раз в три месяца набираемых из деревень. Вся работа велась без помощи каких-либо механических устройств, за исключением двух "простых машин" классической механики — наклонной плоскости и рычага, ибо ни колесо, ни ворот, ни винт еще не были изобретены. Мы знаем из графических изображений, что огромные камни перевозились на повозках сотнями людей через пески пустыни. Заметим, что единственный блок, перекрывающий внутреннюю камеру Великой Пирамиды, где лежал фараон, весит пятьдесят тонн. Сегодня архитектор дважды подумал бы, прежде чем предпринять такой механический подвиг.

При этом Великая Пирамида — не просто внушительная каменная гора с основанием в 755 футов и высотой в 481,5 фута. Это сооружение со сложным интерьером, состоящим из серии коридоров на различных уровнях, ведущих в погребальную камеру. И все ее части выполнены с такой точностью, что, как справедливо подчеркнул Брэстед, она кажется скорее произведением часовщика, чем современного строителя мостов и небоскребов. Каменные блоки соединены швами значительной длины с точностью до одной десятитысячной дюйма, размеры сторон основания у сооружения, занимающего акры пространства, разнятся лишь на 7,9 дюйма. Одним словом, тончайшие измерения, скрупулезная механическая точность, безупречное совершенство исполнения — не монополия нынешнего века. Фараоновская социальная организация, перепрыгнув через пять тысячелетий, создала первую крупномасштабную энергетическую машину общей мощностью от 25000 до 100000 человеческих сил, что соответствует минимум 2500 лошадиных сил.

Это расширение масштабов во всех направлениях, этот рост верхнего предела человеческих сил, это подчинение чело­веческих склонностей и интересов механическим трудовым задачам, это объединение множества подданных вокруг единой цели вытекали только из одного источника божественной власти царя. Перводвигателем был царь, или, точнее, царизм. В свою очередь грандиозный, бросающийся в глаза успех цар­ских предприятий подтверждал эту власть.

Такой строгий и всеобъемлющий порядок начинался, нужно помнить, с неба: с осознания предсказуемости движений Солнца и планет или, если верна старая догадка Зелии Паттол, с еще более устойчивого и предсказуемого положения Полярной звезды. В гигантских коллективных работах, как и в храмовых церемониях, именно царь требовал абсолютной покорности и карал даже пустяковое неповиновение. Именно царь — и он один — имел богоподобную власть превращать людей в механизмы и собирать воедино эти механизмы в машине. Порядок, передававшийся на землю с неба через даря, доводился до каждой детали машины и со временем создал механическое единство, которое легло в основу других институтов и видов деятельности: в них начала проявляться та же регулярность,которая характеризовала движение небесных тел.

Монополия власти

Чтобы понять структуру и функционирование человеческой машины, недостаточно рассмотреть лишь вопрос о том, где она материализовалась. Даже наша нынешняя технология с ее обширной сетью реальных машин нe может быть понята только в этих рамках.

Чтобы заставить машину работать, необходимы были два средства: надежная организация знаний, естественных и сверхъестественных, и развитая система отдачи, исполнения и проверки исполнения приказов. Первое воплощалось в жречестве, без активной помощи которого институт царизма не мог бы существовать; второе — в бюрократии. Обе организации были иерархическими, на вершине иерархии стояли первосвященник и царь. Без их объединенных усилий институт власти не мог бы эффективно функционировать. Это условие остается истинным и сегодня, хотя наличие автоматизированных фабрик икомпьютеризированных цехов маскирует и человеческие компоненты, и религиозную идеологию, жизненно важную даже для современной автоматизации.

То, что теперь назвали бы наукой, с самого начала было интегральной частью новой машинной системы. Упорядоченное знание, основанное на космической регулярности, расцвело вслед за культом Солнца: наблюдение звезд и создание календаря совпали с установлением царской власти и укрепили ее, хотя немало сил жрецов и прорицателей посвящалось и толкованию уникальных событий — появлению комет, солнечным и лунным затмениям или таким изменчивым природным явлениям, как полет птиц или состояние внутренностей жертвенных животных.

Ни один царь не мог бы действовать эффективно и уверенно, не имея поддержки организованного "высшего знания", — не более, чем Пентагон мог бы действовать сегодня без поддержки своих экспертов: ученых и инженеров, специалистов но теории игр и компьютерам — новой иерархии, теоретически болеенадежной, чем гадатели по внутренностям, по практически, гудя по се грубым просчетам, — не слишком.

Чтобы быть эффективным, такое знание должно было оставаться тайной жреческой монополии. Если бы все имели равный доступ к источникам знаний и системе их интерпретации, никто не стал бы верить в их непогрешимость, поскольку ошибки невозможно было бы скрыть. Поэтому шокирующий протест Инувера против повстанцев, свергнувшихДревнее Царство, основан на том, что "тайны храма лежали о