Твоя внешность, твои манеры, твои повадки, твои эмоции и то, как ты их выражаешь.




И, возможно, кто – то откроет эту дверь ровно тогда, когда дойдет до припева одна веселая песенка, которая провела бы меня в последний путь.

Я бы смотрела в небо... Через потолок... И в это время кровь медленно стекала бы по моим рукам и падала на пол.

Кап... Кап... Ахахахахахха!!! »

«Я бы могла сказать, что собираюсь к тебе приставать, отбирать у тебя вещи, не знаю, насиловать тебя посреди какого – нибудь очень людного места, но как только я вообще даже просто к тебе прикасаюсь, то ты начинаешь выглядеть так, словно готов помочь мне осуществить мою давнюю мечту и оказаться на Луне.

Ах, с удовольствием отправилась бы на Луну!

Но не с прогиба же... »

«Я зашла сюда, чтобы найти и жестко вытрахать тебя в туалете.

Эй, вы двое, возьмите этого пиздюка и отведите в мужской туалет, привяжите его к близлежащей раковине и оставьте нас с ним вдвоем.

В твоих же интересах излишне не копошиться. Хотя, может, тебе тоже это понравится. Кто его знает... »

«Кстати, это сегодняшний образ, появившийся у меня в голове, когда я протыкаю тебя ножом именно в живот. Вот. »

«Зачем? К чему всё это? Почему?! Ты ничего не рассказываешь о себе. Ничего!

Как проходят наши встречи? – Мы просто несём либо сплошную маниакальную хуйню, либо же сплошную маниакальную хуйню.

И лишь в некоторых моментах, когда я все же узнаю о тебе хоть что-нибудь. – ты всегда такой: “Ну что ж, теперь нам осталось общаться недельки две, а может и пару минут, кто знает?.. ”

Состояние: пойду убью себя, и всю свою семью, и всю твою семью. »

«Ты хватаешь меня за горло.

Одна моя сторона: “Боже, да как он, да что он себе позволяет, что это вообще такое? Он не следит за своими движениями. Ничего у него в голове нет!!! Да он вообще соображает, с кем он сидит, с кем он имеет дело в конце концов?!! ”

Тем временем другая моя сторона: “Ну, бери меня уже, придурок, бери! ”»

«В чем суть мазохиста? – Он подчиняет боль самому себе, и получает от этого кайф.

Я признаю себя мазохистом, но я не становилась им специально. Я терпеть не могу, когда мне причиняют физическую боль, но мне нравится ощущать свою неспособность взять ситуацию под контроль. »

«Так много искушающих знаков связано с тобой. Искушающих в прямом смысле этого слова, ибо я ясно понимаю, что ты – моё испытание, а на искушения я обычно клюю.

Клюю, как рррррыбка.

Твоя внешность, твои манеры, твои повадки, твои эмоции и то, как ты их выражаешь.

В моей голове ты ассоциируешься с медведем. С медведем, сука! А я люблю медвежат, медвежонок. »

«Я хочу тебя, но...

Странно говорить “но", раз я уже это сказала, но... Но мне бы хотелось тебя по – другому... »

 

[P.S. Текст выделенный красным содержит нецензурную лексику, поэтому при необходимости при озвучивании его можно исключить из произведения.]

 

Это была Поэтесса во всей её неповторимости.

Скажете, что она похожа на Харли Квин, но это Харли похожа на Поэтессу.

Скажете, что она похожа на Алису из «Конца Гребаного мира», но нет. Там где Алиса плакала, Поэтесса могла истерически смеяться.

 

Итак, после нежной встречи в кафе я во второй раз «попрощался» с Поэтессой навсегда. А вообще, мы расставались постоянно, иногда по два раза за день.

 

В тот день в кафе я признался себе внутри в том, что ей удалось пробудить во мне последние недоостатки чувств. Более того, она из самых недр моего внутреннего мира шаг за шагом доставала меня прежнего.

 

Ночью того же дня я так и не уснул. Я ходил туда и обратно по комнате без сигареты в руке и без капли алкоголя, цитируя в голове Асадова («Я встретил тебя в апреле») и держась за голову.

 

На дворе был конец апреля, и этот конец вещал мне и закат этой главы истории. По крайней мере, я пытался твердить это сам себе.

 

Я не любил Поэтессу. Нет, я никогда её не любил. Быть может, по этой причине она и тянулась ко мне. Нет, я нисколько её не любил, но в ту ночь я взялся за перо...

 

И в ту же ночь из под него вышло стихотворение «Я вспомнил, каков я был».

 

Стихи на самом деле пишутся очень быстро и очень легко, во всяком случае у меня, но только при одном необсуждаемом условии: поэт должен чувствовать.

 

Поэт должен летать. Поэт должен падать. Поэт должен жить.

 

Нет, я не любил Поэтессу. Но я был лишен сна и стал невольником рукописей. Если я её не любил, то что тогда это было?..

 

Я бегал от встречи и поединка со своим внутренним «я».

Когда – то я был себе другом, и минуты уединения были минутами счастливыми. Я грустил и

из – за этого писал, но/и это была счастливая грусть.

Это было.

Было...

 

Никогда, повторяю, никогда я не боялся своей любви!

И это не делало меня слабее – в этом как раз и заключалась сила.

Если человек обладает большим сердцем – то это сердце невозможно разбить. Стреляйте в него, жгите, швыряйте его, бл*ть, об стены, и оно все равно сможет открываться миру.

 

Я оказался прав в этом изречении, но эта правота в итоге чуть меня не убила.

Сердце никому не удалось разбить. Разбить – нет. Но один человек сумел его уничтожить.

Правда, Поэтесса говорила мне, что моё сердце на самом деле всего – лишь очень надежно спрятали.

 

Я бежал от себя. Бежал и бежал. День за днем. А Поэтесса, возможно, сама того не подозревая, взяла меня, как кота за шкирку, и вернула обратно на этот ринг.

 

С моего последнего боя на соревнованиях к тому времени прошло всего лишь два месяца, и в ту ночь я так же вспоминал и мою последнюю схватку.

 

Я был в самом низу весовой категории, и мне, как оказалось в конце, предстояло провести всего лишь один бой только с одним противником. Боец был тяжелее и выше меня на голову, мне было страшно. Да, страх получить по лицу, страх боли, страх деморализации, страх поражения. Адреналин изнашивал меня еще за долго до того, как я начал драться.

 

Но я вспомнил, что этот бой был мне нужен. Почти за год до него мне выключили лампочку и я потерпел одно из самых неприятных моих поражений.

Я хотел доказать себе, что во мне все равно течет кипяток вместо крови.

Увидев меня, мой противник даже усмехнулся.

 

Но когда судья объявил о начале боя, в противовес моим страхам пришла такая ярость, какой я с тех пор больше не испытал ни разу.

 

Я полностью погрузился в это состояние. Я позволил себе это сделать. И тогда я перестал думать о победе над противником. Теперь я уже был готов его убить.

 

Он и вправду был хорош. Но мне было плевать. Я делал то, что умел, а умел я тогда пока еще многое.

Я не доставал до его лица руками, но мне было плевать. Я мог нормально работать только на ближней дистанции, и на это мне тоже было плевать.

 

У меня не получалось достойно с ним боксировать. Я пропускал удары по голове, по лицу, но в один момент я бросил его на землю. С этого броска весь бой начал идти для меня как по маслу. Это была земля, татами. Эта территория оказалась моей.

 

Мы бросали друг друга, то я, то он, и каждый раз, когда мы вставали на ноги, наши взгляды пересекались, и я видел, что он ломается. Он дрался до самого конца, но я заставил его сдаться, проиграть в его голове, и с каждым дальнейшим броском я продолжал видеть, как он сдается.

 

Последнее, что он предпринял – он начал ломать мою левую руку. Это было отчаянное решение. Я понимал, что больше попыток не будет. Если бы я постучал по полу три раза – это бы означало, что я признал его победу. Если же я смог бы перетерпеть какое-то время, то нас разнял бы судья.

 

Это длилось буквально секунды, но боль я чувствовал адскую, и вырваться я не мог, поэтому мне оставалось просто ждать.

 

Какие – то секунды должны были определить мою силу духа. И я их выдержал.

Когда нас разнимали, я видел, какая у него была одышка. Я еле стоял на ногах. Мы дрались три минуты, а потом судьи дали нам дополнительное время.

 

После этого болевого приема парень перестал защищаться и даже в стойке почти перестал меня бить, хотя и все равно оставался по сути сильнее меня. Я месил его руками из последних сил. Он был в защитном шлеме и в основном уже только защищался, но я пробивал насквозь. Я разбил ему лицо.

 

Моя левая рука была травмирована, из – за этого тот бой и стал моим последним, но для меня и это уже не имело значения. Я был в состоянии эйфории.

 

Поэтесса заставила меня вспомнить о себе. Именно это меня поменяло, перевернуло с ног на голову за одну лишь ночь, как изменила меня до этого ночь в декабре...

 

Следующим днем я прогуливался в центре города, моего родного города Одессы, тогда еще совсем не задумываясь о том, как сильно я буду по нему скучать после отъезда в Краков через полгода. Гулял один.

 

Я не думал о Поэтессе конкретно в тот момент, но раз уж это произведение посвящается ей, то предположим, что я прокручивал её образ и наши разговоры у себя в голове.

 

Тянуть не буду.

Я просто-напросто шел по проспекту и увидел её на ступеньках возле магаза, судя по всему, с её МЧ, о котором она мне говорила.

 

Ничего сверхъестественного. Я прошел мимо, они меня не видели, но я обратил внимание на одну деталь.

И деталь эта заключалась в том, что они сидели рядом, и выглядели, как влюбленные, но влюбленными не были. По крайней мере это касалось её.

 

Парень лез целоваться, она ему почему – то не давалась, выглядела обеспокоенной, смутной. Он то и дело лез и лез, она отворачивалась, пыталась ему что-то сказать, он же не слушал.

 

Что – то доставляло Поэтессе дискомфорт. Оба курили сигарету, он курил оживленно, она со скукой.

 

Мог я и дорисовать себе то, чего не было, в конце концов, Поэт я или кто?.. В любом случае меня это не касалось, Поэтесса в очередной день мою голову так и не покинула, но я не был импульсивен. Увидел и увидел. Прошел и прошел.

 

Я говорил Поэтессе много ужасных вещей. Ни с одной девушкой, ни с одним человеком я ни до, ни после не обращался так плохо, как обращался с нею.

 

Я всегда говорил ей правду в лицо, но то была правда, которую видел я, и я даже не подозревал, сколь же узок тогда был коридор моего видения.

Было черное.

Было белое.

Больше не было ничего.

 

День спустя зашел в копицентр и распечатал последние мои произведения, и вместе с ними несколько моих фотографий, чтобы поставить их после в раму.

Было то раннее утро.

 

Я тогда заканчивал последний класс гимназии. Скучное для меня это было дело, давно оно мне надоело, я ждал – не дождался встречи с хохочущею весной.

 

Я сидел тогда на уроке. То ли по физике, то ли по математике, не важно. Я все равно всегда на уроках писал. Я учился, я в принципе всегда стремился в знаниям, но это ведь был какой – то ужас. Я ненавидел даже литературу, вернее то, как ее нам преподавали.

 

Знаете, что я вам скажу? Если хотите убить любовь людей к величайшему произведению искусства – просто скормите его школьной / университетской программе.

 

Ничего не имею против школ. Это нужные заведения, но все это система, а система не терпит чувств, а я – Поэт, и, увы, нахожусь по другую сторону баррикады.

Не суть.

 

Я сидел и писал, иногда слушал, после продолжал писать дальше.

Поэтесса тогда уже училась в универе, пары всегда или часто заканчивались раньше. Тогда на уроке мой телефон пикнул, получив от неё смс: «Я внизу. »

 

Разумеется, я никак на него не отреагировал.

Если бы...

В эту же секунду я встал, вышел из кабинета и отправился к ней вниз..

 

Она стояла в вестибюле и... Смеялась. Что же еще. Не факт, что еще и в душе, но смеялась.

 

Мы весь урок проговорили ни о чем, время летело быстро, но что – то в тот раз было не так (словно в предыдущие разы все было в порядке.)

 

– Поэт, это все можно себе представить в виде сердца, изорванного в клочья, побитого, которое продолжает биться, изливаться при этом кровью, но все равно биться. Вот. И только из-за того, что инстинкт самосохранения не дает ему перестать это делать, оно как – то продолжает бороться, и потому живет, живет на грани смерти.

Обычно такое не описывают. Подобное просто чувствуют, и чувствуют, как правило, женщины, которые в принципе способны такое чувствовать, и когда они это чувствуют, то у них просыпается внутренний инстинкт, сигнал, который говорит им, что нужно что-то исправить, что нужно как-то помочь.

Это испытание тебе, и если ты его пройдешь, то тебе жить, но...

 

– Я верю, – прервал я Поэтессу, – что ничего в этом мире не происходит просто так. Кто-то послал мне тебя, а тебе меня, и послал для чего – то, и...

 

– И ты пытаешься, будучи каплей в цунами, самостоятельно развернуть волну, идти против нее? Только это не волна Поэт, но ты столкнулся с препятствием, которое не относится к миру материальному, физическому, и в одиночку тебе его не осилить.

–...

– Камень, Борис, несомненно, очень крепок, но вода камень точит. Если ты никому не откроешь свою душу, не покажешь наиболее уязвимую её часть, то ты будешь падать и падать, и никогда не встанешь.

Посмотри сейчас мне в глаза. Не имеет значения, какие у тебя заслуги в этой жизни, сколько у тебя денег, чего ты достиг, что ты успел и что приобрел. Важно то, живешь ты при этом на самом деле, или же нет.

 

Поэтесса была самой слабой, но при этом самой сильной женщиной из всех, кого я когда – либо встречал.

 

Я понимал все, о чем она мне говорила, я всегда это на самом деле знал, но специально этого не видел, а со временем и вовсе забыл о том, что когда – то существовал путь, с которого я сбился. Поэтесса открыла мне глаза.

 

Прозвенел звонок.

– Может быть, я просто хотела помочь? Если человек – это болезнь, то человек и лекарство. Вы давно хотели со мною проститься, Поэт. Удачи. – Поэтесса улыбнулась и протянула мне руку.

– Подожди здесь немного, я очень скоро вернусь.

 

Пулей метнулся наверх, забрал сумку, нарыл в ней распечатанные утром строки, и с ними достал одну из фотографий, и так же пулей спустился обратно вниз, взял ручку и наспех сочинил четверостишие на обратной стороне фотографии, после чего вручил его Поэтессе.

 

Так мы и попрощались.

Она шла по улице, я смотрел на неё, ни о чем уже и не думая, затем опять прозвенел звонок. Я случайно выронил телефон из рук. Предыдущий кстати, перестал однажды из – за этого работать.

Когда я снова посмотрел на улицу, то Поэтессу уже не увидел.

Нужно было идти.

 

 

Я вспомнил, как увлекся однажды поэзией Маруси Привольной.

 

«Она отпустила просто, дымом бинтуя раны, а он стал обычным взрослым за дверью
её парадной. »

 

Крутил у себя в голове все подряд.

Почему я вдруг написал ей на прощание строки и зачем отдал ту фотографию? Смысл совсем не в самой фотке, и вообще не в том, что именно я ей отдал.

 

Тогда, в вестибюле, я почувствовал, что на этот раз человек, возможно, по – настоящему уходит из моей жизни. Я чувствовал страшную пустоту. Поэтесса была права. Я был абсолютно закрыт для неё. Но она сама меня частично приоткрыла. Она, как это обычно люди называют, запала мне в душу.

 

Я очень захотел остаться в её памяти, чтобы хоть что – то напоминало ей обо мне. Я с непоколебимым спокойствием взрывался внутри.

 

Я ни во что не верил. Я потерял надежду. Я и не находил.

Заканчивался четвертый месяц после неудачной попытки суицида. Я всерьез начал задумываться об еще одной.

 

Одесса, май, 2019 г.

 

– Так ты была в Кракове?

– Да, когда-то очень давно.

– А где еще была?

– Много где. Была и в Питере, была и во многих городах Европы. Правда было это очень давно.

– А почему Краков?

– М?

– Ты упоминала как – то вскользь, что это твой любимый город, ну, после Одессы.

– Ах, да! Просто мы с семьей дольше всего пробыли именно в Кракове. Обязательно

когда – нибудь отправлюсь туда ещё раз. А еще этот город ассоциируется у меня с отцом.

– Как он погиб?

 

Мы лежали с Поэтессой на траве в Стамбульском парке. Это был жаркий день, уже почти что летний, как это зачастую бывает в Одессе. Да и зимы здесь достаточно теплые. Если бы не оливье на столе, то и не поймешь, что настала зима.

 

– Мама ему часто звонила, спрашивала его, как обстоят дела на Востоке, спрашивала, как он сам, как там на фронте, переживала за него, волновалась. А папа всегда говорил, что обязательно обо всем расскажет, но уже тогда, когда вернется домой, и так было каждый раз. Всё потом да потом. Пока в один день моей маме не позвонили...

 

 

Когда смотришь на статистику, на количество жертв любой войны, то видишь цифры, смотришь на эти нули так, будто это всё не по-настоящему, будто это где – то там, далеко от тебя. Смотришь на эти цифры не с большим количеством эмоций, чем на цифры уравнений на экзамене. А каждое такое число – это горе для чьей – то семьи. Это потеря сына, парня, мужа, отца... А где – то молодая девушка сидит с тобой на траве и называет эту цифру папой, и ты понимаешь, насколько это страшно, какая на самом деле это боль, и что на самом деле ты даже и не сочувствуешь по-настоящему, ведь и представить себе толком по-настоящему не можешь, что это на самом деле такое.

 

– Ты знал кстати, что по соционике ты Жуков?

– А что?

– Ничего, просто он тоже... Был...

 

Поэтесса уставилась в небо. Её глаза намокли.

 

– Моя жизнь – это один сплошной мем, и если вначале тебе ещё смешно, то потом ты начинаешь рыдать и хочешь убиться. –на короткое время Поэтесса замолчала, выдав затем еле-еле слышно - Поэт...

– Да?

– Спасибо тебе. За то, что ты рядом, хотя бы сейчас.

Она повернулась, легла боком ко мне и закрыла глаза. Я обнял её сзади, и лежали мы так ещё очень долго.

 

Да, тогда в апреле я её все же не отпустил. Наверное, хоть что – то в своей жизни я тогда сделал правильно.

 

Я не смог ей не позвонить, хоть и едва ли не клялся себе этого не делать. Но что – то внутри меня словно подталкивало совершить преступление. Не слушал я себя. Не слушал и все.

 

Звонок...

Гудки...

Тишина...

Звонок, гудки, тишина, звонок, гудки...

 

– Алло?

–... – Я сбросил звонок.

Миновал пару шагов и мне поступил ответный звонок с этого же номера. Я взял трубку:

–...

–... – Положил...

Перебежал быстро дорогу на красный цвет, пока не было машин, и все равно набрал в третий раз.

 

Звонок...

Гудки...

Соединение...

– Здравствуй.

– Знаете что, мой дорой Поэт?

– Что?

– В общем: сегодня я шла по Дальнику и вдоль одной дороги вот прям одна за другой возле каждого дома росла сирень. То есть вот тупо целая череда кустов долбаной сирени. Белая, розовая, фиолетовая маленькая, фиолетовая большая, нераспустившаяся, распустившаяся...

– Как ты?

– Ахах, как я. Так вот, в общем много, очень много разной гребаной сирени, и вся цвела, и я не смогла не вспомнить про такую хрень. Считается, что если находишь цветок с пятью лепесточками (обычно по четыре), то его нужно съесть и загадать желание, и тогда оно обязательно сбудется. Вот. Я обсмотрела все, и, не знаю зачем, хотя нет, еще как знаю, нашла этот долбаный цветок. Я искала долго и даже отчаилась, ведь запрос в моей голове уже сформировался, а цветка, мать его, нет. И тут я нахожу это чудо, и знаешь что?

– Что?

– Я его сорвала и съела, а загадала я дословно следующее: «Если он хоть немного что – нибудь чувствует по отношению ко мне, то пусть я получу хоть какой-то сигнал об этом. » Такого сигнала я точно не ожидала. И что вы скажете в своё оправдание?

– Я сдаюсь.

– Как всегда?

– Засранка!

– Ахахахах. Я так понимаю, Земля снова круглая?

– Именно!

– Что ж, теперь у меня появились планы на вечер.

– Что за планы?

– Жить, Поэт, жить! Что ж, мне пора.

– Эй!

– Да?

– Я скучал по тебе.

– Я тоже... Засранец!

 

 

От реальности убежать невозможно. Никак. Может быть, иногда на время человека может унести алкоголь, наркотики, но всего лишь на время. Реальность категорически нельзя игнорировать, иначе она рано или поздно напомнит о себе, нанеся по человеку тяжелый удар.

 

Я знаю о существовании только одного способа выбраться из материального мира, и это смерть. О смерти я думаю гораздо чаще, чем о жизни. Но каждому ли это близко?

 

А Поэтесса была моим настоящим порталом в реальность иную. Я улетал с ней. Я рисовал себе счастье, и оно было мнимо, и/но я верил своим рисункам. Я бинтовал свои раны -она свои.

 

Мы лежали дома на диване, я смотрел вверх, а именно на натяжные потолки, в которых было видно наше отражение. Я играл в семью что-ли. Я хотел думать, что все хорошо.

Но это было не так.

 

Влюбляться мы можем до бесконечности. Страсть человеческая неисчерпаема. Симпатия наша безгранична.

 

Но вот каждому человеку при рождении дается определенный ограниченный запас тепла. Этим теплом нужно распоряжаться мудро, ибо больше его у нас не будет.

 

Любовь – это когда человек отдает другому человеку самое дорогое, что у него есть. Он отдает своё тепло. Когда двое людей делятся теплом друг с другом – образуется неразрушимая связь.

 

Но человек может растратить своё тепло. Как однажды по молодости, по глупости, по незнанию это сделал я.

 

Если душа отдает абсолютно весь свой запас тепла, совсем ничего не получая взамен – она становится пустой. Пустая душа – это страшно, это очень страшно. Но и это не самое страшное.

Самое страшное начинается после – такая душа начинает забирать тепло у других людей.

 

«А ты хоть считал, скольких заставил умирать вместе с собой? »

 

 

Наполовину раздетыми мы лежали в полной тишине.

– Скажи. – Поэтесса повернулась лицом ко мне, закинув на меня свою правую руку и ногу – Может, где-то таки существует мир, другой мир, в котором наши жизни могли сложиться иначе?

– Не знаю...

 

Я встал с дивана и подошел к столу.

– Завтра кстати уже можно будет печатать.

Я открыл ноут и зашел в текстовый документ, где я сохранил длинное стихотворение о «сплетеньи нежных наших рук», которое мы с Поэтессой написали вдвоем. Мы переписывались одной ночью в телеге и начали писать его на ходу, прямо в чате. Поэтесса, надо признать, импровизировала лучше меня.

 

– Ну же, взгляни ка.

 

Поэтесса повернула голову в мою сторону, и сразу же опять уставилась в потолок.

В комнате повисла неприятная тишина. Никто такое не любит. Правда, Поэтесса прервала эту тишину, хотя лучше бы она этого не делала. Она зачитала мне:

 

– Ты ж меня не любишь. Вижу, что не любишь. Лишь штурмуешь лестью... Движешься за местью? Зная: не уйду я, любишь поцелуи в губы, в шею, в спину... Любишь, Чёрт, вагину, только не меня.

 

– Хватит... – Я подошел к дивану и стал молча на нее смотреть.

 

Красивая девушка, талантливая, женственная, умная, и при всём ещё и Поэтесса, что заменяет очень много других слов. Она замолчала.

 

За окном шел дождь, его капли бились о подоконник, и их ритм постепенно погружал меня в этот транс, но Поэтесса через пару минут снова заговорила:

 

– Якобы любили. А, может, и вправду? Может, в самом деле? Главное, что рядом. Голубей кормили, и часы летели, и минуты выли, осыпали градом.

 

– Прекрати читать, ради всего святого.

– Пульс твой бессердечен. Ты ж бесчеловечен. Ты ж романтик мнимый.

– Хватит такое читать!

 

Мне это не нравилось, меня это бесило, и в то же время я не переставал удивляться тому, как умела она играть словами, а, главное – читать экспромтом. Не скажу, что мне было любопытно дослушать до конца, но и обратного говорить не стану.

 

А в какой то степени я даже вошел в азарт. Я её перебил:

 

– Я всё слушал, слушал водопад, что рушит. Водопад сих струй я все слушал, слушал, а затем разрушил. И не даст закончить ей мой поцелуй.

 

У меня получалось заметно хуже. В поэтической дуэли я ей был не ровня. А это было похоже на дуэль. Я больной ублюдок, потому я представил себе, что мы «сражаемся» на смерть, иначе меня это не возбуждало и не цепляло.

 

Я пытался:

– Хитрость сбросить волчью, гибкость сбросить волчью я велел раз двести, яркой Поэтессе, жаркой Поэтессе зазирая в очи!

Тщетно.

 

Я наклонился, чтобы её поцеловать, но она меня оттолкнула, при этом впервые оттолкнула со злостью.

 

Она продолжала:

– Хитрый-хитрый Черт ты! Легче чтоб дышалось, тени пережитых дней вонзаешь жалом!

 

Я перестал за ней успевать. Пока я модерировал у себя в голове ответ, она уже выдумывала что-то новое.

Я слушал это все и просто молча смотрел на нее.

 

– Ты ж совсем закрытый в памяти небритой, совестью измытой до сих пор терзаешь. Черт ты нехороший! Получил, что хочешь? Рассказал, как любишь? И?! Теперь забудешь, как простой прохожий? А зачем ты губишь молодые души?! Те что так похожи на тебя когда – то, в плен тобою взяты и теперь измяты в них твои утраты. Вечное «когда – то», хмурое «когда – то», и навек ограда... Не могу без мата! За твоим фасадом горькая досада, и оттенок спада, чье – то имя, дата!...

 

– Да это же просто какой – то пиздец!!! – Я со всей силы ударил кулаком о стену, ушиб при этом два пальца.

Я взял Поэтессу за горло.

 

– Поэт. – более тихого голоса я от нее прежде не слышал.

– Да?

– Вам когда – либо приходилось чувствовать, словно вам дали глотнуть воздуха, почувствовать тепло человека, ощутить на долю секунды прежнее счастье, почувствовать себя нужным, возможно, любимым, и словно после реальность насильно тянет вас обратно, и ваша душа ощущает, как её режут?

– Да.

Она уткнулась лицом в мою грудь.

– Поэтесса.

–...

– Айненси!

– Да? – она дышала очень тяжело.

– Мы с тобой ебанутые. Шрамы на наших запястьях – ты часто встречаешь людей с такими??

–...

– Мы лирики. Мы Поэты, понимаешь? Мы с тобой думаем о высоком – этот мир не любит таких. Мы с тобой ведь даже не люди...

– Я знаю.

Я засунул руку в правый карман и достал оттуда две пилюли.

– Смотри.

– Что это?

– Цианистый калий.

– Ты с ума сошел!

– Наконец-то я слышу это от тебя.

– Ахахах.

 

Я повернул ее к себе спиной и расстегнул ее бюстгальтер.

Мы легли на диван, она на спину, я сверху.

 

Не буду расписывать дольше, чем требуется – я вошел в нее, вернее, правильнее будет сказать, что это она приняла меня.

– Как в последний целую...

– Бесшумно и страстно.

Постепенно увеличивал темп.

 

Она не знала, что стала моей первой женщиной, а я чувствовал, будто занимаюсь любовью с призраком.

Натяжные потолки не могли не дать о себе знать.

Я был рад умереть в тот момент. Это была бы прекрасная смерть.

 

Поэтесса почти все время смотрела мне в глаза. Я был готов сожрать ее к черту. Буквально. Почему – то внутри я чувствовал только злость.

 

В один момент ее взгляд поплыл. Я по-прежнему смотрел на нее, но меня для нее походу больше не существовало.

Я достал одну таблетку и пропихнул её Поэтессе в рот. В каждой пилюле было ровно по грамму. Поэтесса сразу же пришла в себя, начала было кричать, попыталась ее выплюнуть.

 

– Нет, ты её проглотишь. Обратного пути нет – я вел себя как никогда хладнокровно.

 

Она вырывалась около минуты, веса её не хватало, чтобы меня скинуть, это действо продолжалось после ещё около минуты или чуть дольше, затем с достал и показал ей вторую таблетку, собираясь следом тоже её проглотить. Поэтесса перестала сопротивляться, я её и не держал. Мы продолжали, затем я кончил, и через пару секунд глаза Поэтессы потеряли осознанность. Она проглотила пилюлю первой, и уже через минуту Поэтессы в этой комнате больше не было, теперь же здесь оставалось только её тело.

 

Я бы не хотел, чтобы наши тела вообще кто-нибудь увидел, но понимал, что это скорее всего все равно произойдет, потому решил одеть Поэтессу, одеться самому, и после лечь с ней обратно в постель.

 

«Marlboro. You are going to die anyway…»

(c.) Poetess.

 

Каждому в этом мире уготована своя дорога, и мы не можем с неё свернуть. Мы не можем изменить её начало, середину и её конец. Мы вольны идти по её левой или по её правой стороне, вольны ускорять и замедлять шаг, но не способны ей противостоять. Нам не миновать конца этой дороги, правда, однако, нам решать, когда мы хотим, чтобы он наступил.

 

Я проглотил вторую пилюлю...

 

#2020г.

 



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2021-01-30 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: