Очень мило, словом — «и слезы, и грезы, и уст упоительный яд», а остальное от лукавого, от политики, от техники, от метафизики или еще от чего-нибудь — от жизни, которую этот «упоительный яд» должен разрушать. Нет, мне страшно. И за себя, й за всех нас, собрав- шихся сегодня, в 1927 году, в Париже, благородно порассуждать о целях поэзии. А что, если мы только не амечаем, а сами уж бледны-бледны, без кровинки?».
ТИШЬ
На улицах белая тишь.
Я не слышу своего сердца.
Середе, отчего ты молчишь?
Такая тихая, такая тихая тишь...
Город снежный, белый - воскресни!
Луна - окровавленный щит.
Грядущее все неизвестней...
Сердце мое, воскресни! воскресни!
Воскресение - не для всех.
Тихий снег тих, как мертвый.
Над городом распростерся грех.
Тихо плачу я, плачу - обо всех.
H. M. Бахтин (Вера): «Г. В. Адамович очень определенно ответил на вопрос, есть ли у поэзии цель? Нет, и не может быть, по крайней мере, у хорошей поэзии. Почему? Потому ли, что поэзия нечто большее, чем целесообразность, не исчерпывается целесообразностью, но отказывается равняться по целям? Или наоборот, просто потому, что поэзия боится цели, что она не в силах дорасти до действия? Г. В. Адамович явно склоняется ко второму решению и в этом видит главное обаяние и величие поэзии. Дальше оказывается, что поэзия крайне опасна и даже разрушительна. Ведь не потому же, что она хочет разрушать, что ей ненавистен всякий порядок? Ибо в таком случае у нее была бы очень определенная цель, а это докладчик отрицает. Разрушительность.поэзии это не цель, но неизбежное следствие. Она вредна, как вреден любой наркотик: потому что дает людям дешевую возможность уходить в нирвану. Таким образом, по Г. В. читать поэта тоже, что нюхать кокаин: чувство недоступной нормальному сознанию гармонии и полноты. А потом: неизбежное протрезвление и отвращение к бытию. Собственно говоря, докладчик исходит из общепризнанного представления о поэзии и только ставит точки над и. Поэзия, как принято говорить, утешает, — это бесплодное созерцание, тупик, из которого нет выхода к действию. Как вывод: будем опьяняться, ибо это очень приятно, но будем знать, что ничего хорошего из этого опьянения не выйдет. Эта апология поэзии как духовного наркоза была бы совершенно неопровержима, если бы поэзия действительно была только созерцанием, пассивным и приятным состоянием. Но так ли это? В самом деле, весь аппарат стиха с его нарастающей повторностью ритма есть аппарат магический. Стихотворение, из которого должно быть исключено всё кроме необходимого, в котором каждое слово должно быть действенным, — есть как бы заклинательная формула, вызывающая в мир некие силы, носитель энергии, непрерывно излучающейся в жизнь.
Как человек, поэт твердо должен определить себя, свою личность, свою веру. В то же время, он должен знать что создает нечто, что больше его самого. Он должен знать, что он лишь вызвал в мир какую-то силу, которая будет рушить или созидать уже не считаясь с его намерениями. Поэзия, губительна она или плодотворна? И то и другое, она больше этого различия, она перерастает его, она бесцельна, но совсем не в том смыслеькак говорил Г. В. Адамович. Не потому что отрывает от жизни, а потому что она есть чистейшее выражение божественной бесцельности самой жизни».
ß. ß. Вейдле (Лера): «Я во многом согласен с тем, что говорил Hиколаем Михайловичем Бахтиным. Я думаю, что поэзия, как и вообще искусство, цели не имеет, что смысл ее в ее бесцельности, что как только она начинает добиваться цели, она как раз теряет смысл. Цель поэта - только быть поэтом. Конечно нет никакой из-за этого стены между ним и остальными людьми. Всякий человек поэт, поскольку совершаемый им акт бесцелен, поскольку этот акт довлеет себе. Всякая человеческая деятельность может обращаться в поэзию. Но в нашей культуре лишь поэт в своих стихах, художник в искусстве последовательно бесцельны; как только они ставят себе цель, они становятся похожими на проповедника или торговца. Не будем спрашивать себя — что выше – целенаправленная деятельность или бесцельность: скажем только: обращайте, если хотите обращать, но не называйте себя поэтами. Поэзия бесцельна, но именно потому она и нужна. Мы привыкли связывать бесцельность с ненужностью, потому что в практической жизни мы принуждены действовать по целям. Но только в действии бесцельном человек может выразить себя и потому такое бесцельное действие есть единственный истинный и вполне человеческий акт, единственный акт, до конца достойный человека.
Однако, искусство есть и только человеческое и только земное дело. Царствия Божия на земле оно не создает, а на небе не будет нужно. И в христианском догмате воскресения во плоти, догмате, за который так долго боролась церковь, я думаю, должно и может говориться только об этой плоти, законной, не случайно, нами самими созданной. Не в этих ветхих одеждах мы воскресаем, в которых мы бродим здесь. Нет, одетые музыкой, облеченные в стихи. В этом и есть смысл поэзии — смысл превыше всякой цели. Но, если поэт ставит себе цель, и даже самое призвание это поставит себе целью, он как раз не исполнит призвания и не совершит своего дела на земле».
Тэффи (Инна): Друзья! Как бы там ни было, мы не можем говорить о цели поэзии, не учитывая исторический контекст. «. Раньше поэт мог описать битву, картину природы и многое другое. Сейчас мы иногда читаем такие произведения. Нам приятно, но прежде всего является вопрос: зачем это написано? Кому это нужно? Зачем это было создано? Это что-то не живое;» утверждает господин Адамович. Но как откликались на эти стихи тогда! И как сейчас в определенных обстоятельствах эти стихи могут вмиг вновь стать невероятно актуальными и злободневными. Отельные типы личностей снова оживают в наше время, они словно возрождаются из произведений прошлых лет. Возможно, правы те, кто утверждает, что история наша идет по кругу. И вот сегодня мы тут, эмигранты уже не первой волны. Так же, как и наши предшественники, волнуемся, переживаем, думаем о родине, мечтаем о родном доме и о безопасности. И возрождается печаль и ностальгия прежних эмигрантов. Появляются лишь новые мотивы, обусловленные обстоятельствами. Все старое смешное и трагическое становится по-новому еще смешнее и еще трагичнее. И каждый сам избирает что увидеть: комизм или трагизм. Всех нас можно поделить на тех, кто ожидает забавных сюжетов, желая, вероятно, подбодрить себя, и на тех, кто во всем улавливает трагические ноты. А потому к поэтам есть постоянные претензии: одни считают смех издевкой над читателями, другие со слезами говорят о том, что следовало бы подбодрить своих соотечественников. Но смешное и трагическое неразделимы. Смешны анекдоты и каламбуры – на первый взгляд. Прочтем внимательнее – за ними стоит глубокая трагедия нашей жизни. Вся моя жизнь – это смешной анекдот, заключающий в себе трагедию.
И как же теперь нам жить с этим? Играючи, друзья мои. Только игра и умение взглянуть на этот мир маленьким взглядом может помочь нам. Маленьким не означает узким и ограниченным. Маленьким означает детским, чуть наивным, любопытным и необычным. Что для вас зеленая лампа? Светильник зеленого света. Для ребенка это может быть и неведомый луч, освещающий глубокую темноту, и спасительный огонь, и светящийся фрукт. Что угодно! Вот она, игра нашей жизни, которая помогает нам жить. И мы должны играть, чтобы не умереть от тоски. И улыбаться, смеяться, даже когда очень грустно! Игра не дает уснуть нашему воображению, нашим иллюзиям и мечтам, а смех наш озонирует душу, он необходим нам в наши скорбные дни.
И стоит помнить, что прошлое не было лучше. Не было хуже. В прошлом тоже были войны, раздоры, революции. В прошлом были родина и покой. Не стоит жить прошлым. Госпожа Гиппиус уже упоминала о том случае, когда я встретилась с бывшими техниками. Давай те же мы с вами останемся в живых. Мы знаем много приезжих из России, у которых глаза потускнели, вялые руки опустились, а душа завяла, обратившись к востоку. С ними произошло то, чего они очень боялись – смерть. Они бежали сюда от большевистской смерти, и умерли смертью здесь. Верить, ждать и желать! Наши читатели хотят видеть в нас не умирающих в ностальгии по прежней России. Наши читатели нуждаются в здоровом смехе, в чем-то высшем, способном отвлечь от кошмаров действительности и в то же время в способном помочь решить главные вопросы нашей повседневности. Вопросы не бытовые, но духовные, психологические. А они всегда есть у тех, кто еще не умер, кто жив.
Не терять надежду – наша главная цель. И дарить эту надежду нашим читателям. Да, тут нет русских берез. Но мы каждый день видим небо, которое видели и в России. Мы каждый день видим солнце, светившее нам и ранее, на нашей родине. И пока есть у нас это небо и это солнце, мы должны жить и дарить надежду.
Перед картой России
В чужой стране, в чужом старом доме
На стене повешен её портрет,
Её, умершей, как нищенка, на соломе,
В муках, которым имени нет.
Но здесь на портрете она вся, как прежде,
Она богата, она молода,
Она в своей пышной зеленой одежде.
В какой рисовали её всегда.
На лик твой смотрю я, как на икону…
«Да святится имя твое, убиенная Русь!»
Одежду твою рукой тихо трону
И этой рукою перекрещусь.
Г. В. Адамович (Оксана): Примем точку зрения 3. Н. Гиппиус. Допустим, что нельзя, из боязни упустить целое, забывать о мелочах. Но, в конце концов, целое познается по мелочам, по руке, например, можно узнать о болезни или о здоровье всего организма. Если же всегда смотреть только на целое, то не увидишь ни рук, ни ног, ничего.
Также H. М. Бахтин, к сожалению, он не уловил мою основную мысль: поэзия разрушает жизненный порядок.
H. М. Бахтин чрезвычайно эффектно построил какую-то вымышленную поэзию. Я опять скажу: этого не бывает. Из этого ничего не выходит. В теории — это прекрасно, на практике — это ложь. Поэзия из этого не получается. Когда мы понимаем, о какой поэзии говорит Бахтин, то у нас такое ощущение, будто нам дали камень вместо хлеба.. С В. В. Вейдле я почти во всем согласен, кроме его согласия с H. М. Бахтиным.
Бунин (Маша Гаврилова): Высказать мнение по поводу доклада, близкое к мнению Бунина. Прочитать стих.
Председатель: Знакомьтесь, молодая поросль. Она предоставляет нам свое творчество.
Молодой студент: Стихотворение слезы-сопли
Председатель (Маша Атрощенко): «Прения по докладу Г. В. Адамовича исчерпаны. Слово предоставляется Д. С. Мережковскому».
Д. С. Мережковский (Аня): «Наше заседание — последнее в этом году, и я считаю, что сегодняшние прения и доклад очень хорошо заканчивают заседание. Доклад Г. В. Адамовича очень ценный и ставящий глубокий вопрос. Правда, прения по нем лишь скользнули. «Зеленая Лампа» — общество как будто литературное — мы говорим только о русской литературе. Но ведь существо русской литературы в том, что она не только литература, а что в ней есть элемент религиозный; еще прямее сказать, элемент христианский. Разумеется, в русской литературе поставлен коренной вопрос о христианстве. Да, Евангелие — высшая поэзия, дальше нет ничего. И вот, по отношению к H. М. Бахтину. По моему впечатлению от его лекции, для него вопрос о Христе есть основной, главный вопрос; он ходит вокруг да около, точно боится обжечься, отскакивает, не отталкиваясь. Есть громадная разница в отрицании и отталкивании. Совершенно иное отношение у Г. В. Адамовича. Он говорит: Евангелие — книга высшей поэзии. С этим согласны все. Но далее он говорит, что эта книга разрушительная по существу, и тут как бы глубокое совпадение между Бахтиным и Адамовичем. Они так резко разделились и, вместе с тем, какая-то глубокая связь их соединяет. Я должен благодарить аудиторию, что она посещала заседания. Нужно их продолжать в несколько ином темпе, более живом, а затем мне бы хотелось отметить следующее. У нас до революции были религиозно-философские собрания.
Мне кажется, что хотим ли мы или не хотим, нам придется, в конце концов, или превратиться в бескровных мертвых техников, или вернуться к этой же, прерванной насильственно, задаче. Совершенно естественно и просто мы к ней вернулись, мы перед ней стоим: разрушает ли христианство жизнь, или созидает?
Мы утверждаем, что среди нас могут появиться Байроны и Мицкевичи. Без этой надежды не бывает жизни. Вспоминаю один разговор с Г. В. Адамовичем. Я говорил: у вас русская любовь к провинциализму, к захолустью. Только этой нашей захолустностью можно объяснить, что мы не увидели, что солнце изменилось в своем цвете и всё еще надеемся быть хорошими художниками. Ведь поставлен же вопрос о христианстве и не в наших маленьких разговорах; ведь сейчас Россия сделалась антихристианской силою. Происходит опыт устроения жизни антихристиански. Как же об этом не вспомнить? Когда я говорил Г. В. Адамовичу: вот раскрыли в Лондоне форточку, свежим воздухом пахнуло, выгнали большевиков...
Он мне ответил: что вы о таких пустяках, у нас есть поэзия! Ответил так же, как недавно только что вернувшийся из России человек: «Да что вы о таких пустяках, что такое большевики — у нас есть православие».
Одно другого стоит. Та же неподвижность, та же коробочка.
Еще раз благодарю аудиторию за внимание. Я надеюсь, что наши усилия будут не бесплодны. Нигде в русской прессе эмигрантской мы не могли бы говорить так, как здесь. Все равнодушны к вопросам и христианства и поэзии и литературы и русской души. Болото духовное везде и надо сказать эта «Зеленая Лампа»—это первая кочка, на которую мы взобрались. Будем же твердо на ней стоять. Мы себя заставим слушать, заставим с нами спорить, а этого нам только и нужно».
ГЛАВНОЕ
Доброе, злое, ничтожное, славное, —
Может быть, это всё пустяки,
А самое главное, самое главное,
То, что страшней даже смертной тоски, —
Грубость духа, грубость материи,
Грубость жизни, любви — всего;
Грубость зверихи родной, Эсэсэрии, —
Грубость, дикость — и в них торжество.
Может быть, всё разрешится, развяжется
Господи, воли не знаю Твоей,
Где же судить мне? А все-таки кажется,
Можно бы мир создать понежней!