Песенка короткая, как жизнь сама,
Где-то в дороге услышанная.
У неё пронзительные слова,
У неё пронзительные слова,
У неё пронзительные слова,
А мелодия почти что возвышенная.
Булат Окуджава
Если вы дойдёте до конца улицы Свердлова, нынче – улица пулквежа Бриежа (что в переводе с латышского означает «полковника Бриедиса», героя 1-ой мировой войны, командира латышских стрелков) и свернёте за угол, то окажетесь на улице Медниеку, то есть, «Охотничья». Веянья времени не коснулись её названия, «какой была, такой осталась...» В самом начале этой улочки, примечательной своей классической архитектурой 20-ых годов прошлого столетия, был молочный магазин. Затем, если вы подниметесь на три ступеньки, то окажетесь в магазинчике канцтоваров. Справедливости ради скажем, что «Канцтовары» были всего лишь прикрытием книжного магазина. Книги располагались на площади в 12 кв. метров. А канцтовары – далее, в помещении, скорее годном для кладовки.
В один из зимних дней 1966 года я, уже отоваренный сметаной в количестве 500 гр. (разливная), творогом – 500 гр. (развесной) и маслом – 350 гр. (развесное), поднялся на три ступеньки для встречи. Канцтовары мне, работяге с завода и ученику вечерней школы, были без надобности. Я готовился к встрече, и она состоялась. Книжица в чёрной с лёгким оттенком серого обложке бросилась в глаза тем, что в прошлый свой заход я с нею не встречался. Спустя уже 50 лет так и не нахожу ответа, чем же она мне глянулась? Размером-то – в пиджачный карман с запасом войдёт. Если судить по толщине – она явно страдала анорексией. Может быть, названием? «Словно крик птицы...» А скорее всего – ценой. Стоила копейки, а как раз после посещения молочного оставалась сдача мелочью.
|
|
Вот так и бывает в жизни: случайные встречи, а след – на всю жизнь. Так и встретилась мне по жизни Аустра Скуиня.
Курляндская губерния, коею и являлась нынешняя Латвия, была губернией особой, в смысле, особой, приближённой к Европе. И не мудрено. Ради интереса взглянул на список вице-губернаторов да предводителей дворянства. А ведь всё немецкие фамилии: губернские предводители дворянства – Корф Карл Николаевич; Гротгус Дитрих-Карл; Кейзерлинг Гуго Карлович. А вице-губернаторы? Станеке Эммануил Яковлевич, Майдель Георгий Фёдорович, Гейкинг Альфонс Петрович.
Очевидно по этой причине (европейский образ мышления) в Курляндской губернии крепостное право отменялось с 1826 года. Не мудрствуя лукаво немецкие бароны, польские шляхтичи, русские дворяне вместе с вольной наделяли своих недавних крепостных латышских крестьян потомственными фамилиями. Фамилии эти брались из природы. Взглянул крепостник на дерево – липу: а быть тебе Лиепа! (вспомните Мариса Лиепу); а подвернулась его взгляду дубовая роща – быть тебе Озолсом (дуб, в переводе с латышского), кстати, Бриедис, в переводе с латышского – олень.
Скуя – хвоя по-русски, а скуиня – хвоинка. А ведь не зря роду Аустры Густавовны была присвоена такая фамилия. Отец её, Густав Скуиньш, был лесником. Вероятно, перенял профессию от отца и деда. В Латвии же леса в основном хвойные...
Густав Скуиньш был человеком обстоятельным, усердным и в работе, и в семейной жизни. Семерых детей нарожала Эмма, его жена, семерых гномиков. И среди этих семерых была она, Аустра, рождённая 10 февраля 1909 года. Местечко, где она родилась, называлось Видрижи и располагалось в Вольмарском уезде Лифляндской губернии.
|
|
Всего-то радости
сегодня было мне –
блик солнца на закате
нежно-рдяный,
что радуги по лужам
разбросал...
Туманит морось
листья лип большие,
и осень уж близка,
хоть лета
не бывало.
Сегодня существуют «достопримечательности посёлка Видрижи». В начале ХХ века, сто лет назад, не было никаких достопримечательностей. Пруд, мимо которого она бегала каждый день,
разбросанные округ хутора, имение барона, мельница и лес – вотчина отца, Густава.
Душа её впитывала эти образы вместе со звуками, вместе с красками. Они оставались в ней особым настроем, где зримое превращалось не в «явления природы», а в нечто одушевлённое, созвучное её натуре.
Как же скупы строки её биографии... «Окончила Пабажскую основную школу. Затем, вслед за старшими сестрами, отправилась в Ригу, чтобы продолжить учёбу» – из Википедии. В Российской империи до октября 1917 года первое место по уровню грамотности среди многочисленных наций и народностей занимали латыши.
«Грамотность принятых на военную службу по 50 губерниям Европейской России за 1874-1883, 1894 и 1904 гг. Губернии: Лифляндская. 1904 год: 99 %».
Сквозь тернии и лишения – к знаниям!
Отец-молодец! Густав сумел дать детям образование, несмотря на то, что было оно платным. И только младшей, Аустре не успел. Умер спустя год, как Аустра определилась в Риге. И тогда сёстры сообща потянули этот «воз», оберегая и поддерживая младшую.
Вот ведь как интересен этот мир... Как удивительно переплетаются судьбы человеческие. Из Википедии узнаю, что училась Аустра Скуиня во 2-ой рижской гимназии. Спустя несколько десятков лет там же, только уже не гимназии, а во 2-ой средней школе буду учиться я.
|
|
Утро
В саду городском
уже просыпаются птицы.
И скоро повозки молочниц
с крыш тишину спугнут.
Что лето, ночь полна была цветами;
что лето, улетела и она
вослед мечтаний журавлям.
«Мета́фора (от др.-греч. μεταφορά – «перенос», «переносное значение») – слово или выражение, употребляемое в переносном значении, в основе которого лежит неназванное сравнение предмета с каким-либо другим на основании их общего признака. Термин принадлежит Аристотелю и связан с его пониманием искусства как подражания жизни. Метафора Аристотеля, в сущности, почти неотличима от гиперболы (преувеличения), от синекдохи, от простого сравнения или олицетворения и уподобления. Во всех случаях присутствует перенесение смысла с одного слова на другое». (Из Википедии)
Однако, как скучно... Порою кажется, что наука суха и бесплодна.
«А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб?» (В. В. Маяковский). Аустра смогла, ибо слышала мелодию слова, чувствовала дыхание тишины и понимала устремления ночи...
И я совсем недолгое мгновенье
глядела сквозь ночную темноту
и видела: глаза смыкают окна;
и слышала: беседуют деревья
вишнёвые – о ягодах своих,
что рдеют,
будто молодые губы.
Унеё был латышский характер. Упорство, настойчивость, устремлённость и талант. Наверное, именно поэтому разрешили ей заканчивать школу бесплатно, заметив девчоночье усердие в школе. Для Аустры школа была лишь первая ступенька к познанию, к постижению Вселенной. Дальше последовал Латвийский Университет. Угадайте с трёх раз, на какой же факультет она поступила? Ну, кто смелый? Сдаётесь? С её тонким пониманием природы, с её чувственностью дорога легла прямиком на факультет природоведения. Да и наследственность, перенятая от отца, сыграла свою роль.
И вновь, вновь её устремления и упорство столкнутся с бедой, имя которой Нужда. И приходилось теперь самой изобретать способы оплачивать учёбу. Ах, если бы только учёбу! 20 лет девчонке, а тут – европейский лоск, танго звучит из полураскрытых дверей... А чулочки шёлковые, а шляпку покрасивее... Ах! Голова кружится...
Недоступно. Недоступны молодой барышне эти изыски и писки моды.
Где справедливость? Да есть ли она вообще на этом свете? – «Пожалте-с, извольте-с: вот у нас кружок для молодых марксистов». Как мотыльки, слетались молодые люди на огонь, именуемый коммунистической идеологией в иллюзорной надежде найти в этом огне социальную справедливость и социальное равенство. И сгорали... Студентка Аустра Скуиня замечена была в склонности к коммунистической идеологии. Но ведь не на пустом же месте возникла эта склонность, и не только нужда привели к ней.
Вспоминается фильм «Никто не хотел умирать» Витаутаса Жалакявичюса о трагической послевоенной судьбе «лесных братьев». Термин «лесные братья» возник в Латвии в революцию 1905-06 годов. В Российской империи самым организованным революционным движением было движение «лесных братьев» и рабочих дружин в Латвии. Давайте вспомним, кем же был в те времена Густав Скуиньш? Лесником...
Всего лишь – предположение, всего лишь гипотеза. Но весьма возможно, что к левым взглядам Аустры «приложил руку» отец.
А пока, пока приходилось подрабатывать. Например, машинисткой в Министерстве Земледелия.
| Mašīnrakstitaja Underwood rakstāmmašīna veca, atjauj nolikt galvu uz tava metāla pleca un klausīties klusuma dziesmā. Zinu – reiz ladešu tevi, ka nesalūst riteņi vecie, rakstot man dzejas skumjas kā Vidzemes birzes un sliktas kā nomales smilšainās ielas. Es ladešu tevi, rakstot pēdējo reizi ministra rezolūciju: šī mašinrakstītāja valsts darbā neder... | Машинистка Старенький мой ундервуд, разреши мне прижаться к твоей металлической клетке грудной и тишиной надышаться. Знаю – когда-нибудь возненавижу тебя я за то, что истёртые валики не поломались от стихотворений моих, печальных, как рощи латышские, скверных, как мостовая окраинной улицы. Возненавижу тебя я, отстукивая последний приказ господина министра: о том, что указанная машинистка непригодна для государственной службы... |
Ах, какой замечательный собеседник! Он выслушает тебя, не задавая глупых никчёмных вопросов, к нему даже можно прижаться щекой. Он даже может посочувствовать, позволив своими буковками напечатать на своём же валике её стихи. Вот только... только... он бесстрастен. Настолько бесстрастен, что может отпечатать приказ Министра о твоей профнепригодности.
А помимо беседы с писчей машинкой по имени «Ундервуд» Аустра ещё подрабатывала моделью. А ведь кроме учёбы ей, двадцатилетней, так хочется любви!
Раздаются крики ханжей: «Ах! Ой! Ай! Ох! Какое бесстыдство!» Что делать, что делать... От этого «бесстыдства» рождались полотна Рембрандта, Рубенса. Вспоминается Валентин Серов с «Портретом Иды Рубинштейн». Вдохновляли модели и художников, и скульпторов.
А для Аустры Скуини в наготе не было никакого бесстыдства. Нагота была её естественным состоянием. Ведь никто не бросает укоризненные взгляды на дерево, по осени оголившееся, «бесстыдно» сбросившее свою листву.
Мир вещей, предметов был понятен и притягателен для Аустры. Ей легко было в нём, потому что и они понимали её. «Счастье – это когда тебя понимают» – из кинофильма «Доживём до понедельника». Мир людей? Если бы только жесток, но мир этот даже не то чтобы не понимал, а – отвергал её. И дело вовсе не только в нужде, которую она постоянно испытывала. Непонимаем был хрупкий мир, в котором она жила. И от этого становилось больней и тоскливей.
Всего-то мне любви
за жизнь мою
и было, что – кабацкий поцелуй,
дешёвый, мимолётный:
после – утром –
что колокол на башне, сердце билось
размеренно.
Всего-то.
Пустота
Сколь ты юна, сколь –
чересчур юна ты,
коль любишь ты ещё
глядеть на звёзды
и пустоту
не замечать за ними.
Они тебе разбрасывают искры,
что очи, мало знавшие слезу,
и ледяные синие лучи –
на диво тусклые,
подобные рукам,
что стороной скользят, лаская лоб
чужой,
а о тебе
забыли.
Думается, окажись кто-нибудь рядом, кто ПОНИМАЕТ, может, увидела бы за звёздами не пустоту, а множество иных звёздных миров...
Однажды вырвется у неё, поведает нам, кого же ищет она в жизни, кто отзовётся на её признание:
Мой друг
Мой друг – тот, кто не умеет жить,
чьи крылья ласточки быстрее,
кто грусти комья в ветер бросит,
струны обрывок зазвучать заставит.
Мой друг – тот, в чьих в глазах сны кипят,
Кто берег оставит, на новой земле
о бывшем не загрустит,
кто любит жизнь дёшево и серо
и трубами встречает день невидный.
Ей исполнился 21 год, когда она встретила Валдиса Гриевиньша. В нём, поэте, и потому, казавшемся ей «одной с нею крови», искала она созвучия. Валдис был намного старше её, опытней, он был женат. Но... «струны обрывок» так и не зазвучал, и «грусти комья» остались при ней.
В Университете она проучилась всего два года. Вынуждена была уйти. Беда никогда не приходит одна, такое, кажется, существует поверье. Ушла из Университета по причине лаконичной, но для жизни Аустры трагической – «по финансовым причинам».
Ах, дня печали тихое дыханье,
не угасаешь ты – но для кого? –
как песнь шагов в ночи –
ведь мне уже безликих куцых дней с лихвой довольно,
и так наскучил этот камень – сердце.
Уж день сметает к ящикам помойным сердец осколки.
Ещё не веришь ты, что в пустоте кончается любовь,
что человек стареет год от года и остывает почва,
и на солнце всё больше пятен,
хоть и лес и луг свои цвета меняют непрестанно,
и молода ещё весна, на море ломающая льды, –
и вот – иная осень да иные печали – чуждые –
усталое лицо перечеркнут морщин тенями…
И в осень – звёзды оземь,
дней птицы перелётные спешат к закату жизни,
и всё, всё во гробе льдистом безбрежная объемлет пустота.
Пальтишко было сброшено с плеч, портфель был оставлен у парапета моста... В ночь на 5 сентября 1932 года Аустра бросилась с моста в Даугаву.
Туманит морось
листья лип большие,
и осень уж близка,
хоть лета не бывало.
В таких случаях обычно говорят: «В расцвете лет ушла из жизни...»
Почему же кажется мне, что это был не уход, это было возвращение в мир, который был ей так понятен, и который понимал её.
Воды Даугавы приняли её, и земля приютила её на Лесном кладбище Риги.
Верите ли вы в реинкарнацию так, как верю в неё я? С возрастом начинаешь суеверно верить во всяческие потусторонние небылицы. Я верю. Передо мной непреложный факт. В веке уже 21-ом, в наш суетный, «технологический» и хаотический мир неожиданно вернулась поэзия Аустры Скуини. Значит, востребованы оказались её стихи, которые она так никогда в своей коротенькой жизни не увидела напечатанными. Обе книги её стихов были изданы посмертно (первая – в том же 1932-ом году, вторая – «Словно крик птицы...» – в 1965 году), благодаря поэтессе и переводчице Ирине Черевичник.
«Хвоинка», Аустра Скуиня вернулась сегодня музыкой, композиторы, а в их числе и Раймонд Паулс, сочиняют музыку на её стихи. В театрах ставятся литературные композиции по её стихам. Она востребована сегодня. Значит, мир её стал понятен нам. «Счастье – это когда тебя понимают...»
С благодарностью к Лиене Ласме, чьими переводами в журнале «Точка зрения» я воспользовался.
Яков Каунатор
·
·
·
·
·
Творчество
Подборки стихотворений
- Вишни сломленный цвет № 17 (365) 11 июня 2016 г.
Подборка: Вишни сломленный цвет
https://45parallel.net/austra_skuinya/vishni_slomlennyy_tsvet/
- Не родился ещё на земле человек
- Утро
- Пустота
- Всего-то
- День печали
- Привет
- Мой друг
- Стихотворение «Машинистка» – два перевода
·
·
·
·
·
Здравствуй, Аустра!
Едва ли этично
желать здоровья девушке,
у которой с 32-ого года не болит и не ноет сердце,
но мне нужно как-то начать.
Я не привыкла разговаривать с незнакомыми людьми.
Тем более, с покойниками.
Тем более, с утонувшими поэтессами.
Одни считают это признаком дурного тона.
Другие – проявлением шизофрении.
И только третьи убеждены, что больше и поговорить-то не с кем.
Вероника Драгане
А теперь – стихи Аустры!
* * * / отрывок /
Не родился ещё на земле человек,
Который не отдаст всё счастье века своего
За красивый цветок весны жизни –
Любовь...
Утро
В саду городском
уже просыпаются птицы.
И скоро повозки молочниц
с крыш тишину спугнут.
Что лето, ночь полна была цветами;
что лето,
улетела и она
вослед мечтаний журавлям.
И я совсем недолгое мгновенье
глядела сквозь ночную темноту
и видела: глаза смыкают окна;
и слышала: беседуют деревья
вишнёвые – о ягодах своих,
что рдеют, будто молодые
губы.
Уж день сметает
к ящикам помойным
сердец осколки.
Пустота
Сколь ты юна, сколь – чересчур юна ты,
коль любишь ты ещё
глядеть на звёзды
и пустоту
не замечать за ними.
Они тебе разбрасывают искры,
что очи, мало знавшие слезу,
и ледяные синие лучи –
на диво тусклые,
подобные рукам,
что стороной скользят, лаская лоб
чужой,
а о тебе
забыли.
Ещё не веришь ты,
что в пустоте кончается любовь,
что человек стареет год от года
и остывает почва, и на солнце
всё больше пятен,
хоть и лес и луг
свои цвета меняют непрестанно,
и молода ещё весна, на море
ломающая льды, –
и вот – иная осень
да иные
печали – чуждые –
усталое лицо
перечеркнут морщин тенями...
И в осень – звёзды оземь,
дней птицы перелётные спешат
к закату жизни,
и всё, всё
во гробе льдистом
безбрежная объемлет пустота.
Всего-то
Всего-то радости
сегодня было мне –
блик солнца на закате
нежно-рдяный,
что радуги по лужам
разбросал...
Всего-то мне любви
за жизнь мою
и было, что – кабацкий поцелуй,
дешёвый, мимолётный:
после – утром –
что колокол на башне, сердце билось
размеренно.
Всего-то.
День печали
Ах, дня печали
лёгкое дыханье,
мне пить тебя
и пить –
и не напиться.
Туманит морось
листья лип большие,
и осень уж близка,
хоть лета
не бывало.
Ах, дня печали
тихое дыханье,
не угасаешь ты – но для кого? –
как песнь шагов в ночи –
ведь мне уже
безликих куцых дней
с лихвой довольно,
и так наскучил
этот камень –
сердце.
Привет
Девушка из Йошивары,
вишни сломленный цвет,
шлю из портового бара
тебе через море привет.
Тщетно любовника мачты
высматриваешь с утра,
вряд ли сумеешь прознать ты,
где он спускает трап.
Тюльпаны твои – в поклонах,
твои выкипают чаи,
в глазах его сине-зелёных
цветут улыбки мои.
Позабыл в Йошиваре
девушку мореход:
в северном городе, в баре
с другой всю ночь напролёт.
Короткая ночь такая,
в путь кораблю чуть свет –
в спешке привет посылаю,
вишни сломленный цвет!
Перевела с латышского Лиене Ацтиня
Мой друг
Мой друг – тот, кто не умеет жить
чьи крылья ласточки быстрее
кто грусти комья в ветер бросит
струны обрывок зазвучать заставит
Мой друг – тот, в глазах сны кипят
берег оставит, за новой землёй
о бывшем не погрустит
кто любит жизнь дёшево и серо
и трубами встречает день невидный
Перевёл с латышского Никита Андреевс