Думаю, что было бы интересно рассмотреть судьбы и поведение многих представителей «белой» эмиграции «первой волны» на примере какого-то конкретного исторического персонажа. Желательно - известного в «интеллигентном обществе», «человека с именем».
Одним из таких ярких персонажей и является Иван Сергеевич Шмелёв.
Хочу сразу оговориться. Я совсем не буду касаться его многочисленных литературных трудов.
Во-первых, я не литературовед, во-вторых, имеется множество статей с их анализом, разбором и прославлением, в третьих, они, как и литературные труды любого другого автора, прежде всего, представляют интерес для любителей его творчества, а на меня его работы не произвели особого впечатления.
Куда интереснее, на мой взгляд, изучить внутренний мир этого человека, посмотреть как менялись его взгляды, убеждения, симпатии и антипатии к тем или иным политическим режимам, странам и народам, своим родственникам и друзьям, и даже к любимой женщине, в зависимости от внешней конъюнктуры, условий жизни, и ситуации в мире.
Напомню, вкратце, некоторые основные вехи его «творческого пути».
Начинал он как писатель-реалист, уделявший большое внимание жизни и заботам «маленького человека» в царской России.
Говоря современными терминами, это был «популярный тренд» в писательской среде России начала ХХ века. Публикации Шмелева заметили и поддержали многие «маститые» писатели, включая Максима Горького и Ивана Бунина.
В годы Первой мировой и Гражданской войн он с семьей жил в Крыму и непосредственного участия в боях не принимал. В январе 1921 года при невыясненных до сих пор обстоятельствах, был расстрелян его единственный сын Сергей, бывший офицер белой армии. Эта была страшная трагедия для И.С. Шмелёва и его жены…
Он писал отчаянные письма А.В. Луначарскому и М. Горькому, умоляя их разобраться в этом вопросе, а затем, с помощью писателя В.В. Вересаева, который был троюродным братом одного из тогдашних большевистских лидеров, Петра Гермогеновича Смидовича, получает разрешение на выезд в Европу.
Там он публикует множество «махровых» антисоветских работ (хотя перед выездом неоднократно давал через В.В. Вересаева письменные ГАРАНТИИ своей абсолютной политической лояльности Советской власти).
«Разрешением на выезд, поверьте, я не воспользуюсь в ущерб интересам существующего строя. Я не политик, я хочу быть только писателем-художником. Я не журналист и им не стану», - так уверяет он Вересаева в письме от 3 декабря 1921 года.
Вересаев, видимо помог, и 20 ноября 1922 года Шмелёв, вместе с женой, выезжает в Берлин, а затем перебирается в Париж.
Сразу же после прибытия в эмиграцию И.С. Шмелев занимает открытую антисоветскую позицию.
(Характерно, что в Советской России, «в заложниках у иудо-большевиков», (по его определению) у Шмелева остались близкие родственники: мать, родной брат и три родные сестры, причем никто из которых не был репрессирован, несмотря на их «непролетарское» происхождение, дореволюционное богатство и яростный эмигрантский антибольшевизм самого Ивана Шмелева.
(Впрочем, об этом мы еще подробно поговорим в следующих главах)
Наибольший интерес, как мне представляется, вызывает жизнь и творчество И.С. Шмелева в период с 1940 по 1945 год, во время немецкой оккупации Парижа.
Надо сказать, что многие белоэмигранты там с восторгом восприняли весть о нападении гитлеровской Германии на Советский Союз и активно сотрудничали с оккупационными властями и организациями.
Вот что пишет об этом в своей книге «Я унёс Россию. Апология русской эмиграции», известный русский писатель-эмигрант Роман Борисович Гуль:
«При вступлении гитлеровцев во Францию в своем обозе они привезли для русской эмиграции некоего русского гестаписта, бывшего балетного фигуранта г-на Жеребкова. Сей молодой российский гестапист назначался в Париж для “управления русской колонией”, чем он и не преминул заняться, сменив В.А. Маклакова, арестованного и заключенного в парижскую тюрьму Шерш-Миди.
Жеребкову гитлеровцы дали и денег на издание газеты “Парижский вестник” (1942 — 1944)…
В газету пошли сотрудничать некоторые писатели-эмигранты с именем. Среди них был и Иван Сергеевич Шмелев, автор “Человека из ресторана”, “Солнца мертвых”, “Путей небесных”, “Неупиваемой чаши” и других.
Пошел Илья Дмитриевич Сургучев (до революции его “Осенние скрипки” ставились в МХАТе). Пошел небольшой писатель Вл.И. Унковский, которого Ремизов называл “африканский доктор” (Унковский одно время жил в Африке).
Я “Парижского вестника” не видал и не читал.
Единственный раз, в шато Нодэ, Рябцов дал мне какой-то истрепанный номер этого “органа”. Я прочел. В нем разливался Сургучев пиша о том, как он едет по Парижу мимо собора Нотр Дам и предается философическим размышлениям: почему это люди выстроили такое великолепное здание “в память какой-то ничем не замечательной еврейки”?
Помню мое чувство гадливости: попал-таки в самую точку для Гитлера и Жеребкова…
Жеребков ускользнул в Испанию (вероятно, были большие деньги), где, может, и по сей день благоденствует под южным небом Каталонии…
Но множеству рядовых коллабо бежать было некуда, и одни сидели в Париже тише воды, ниже травы».
Как видим, из этой обширной цитаты, белоэмигрант Р.Б. Гуль (не замаранный, кстати, активным сотрудничеством с гитлеровцами в годы оккупации Франции), во-первых «открещивается» даже от чтения этой «гестапистской» газеты, в которой печатался Шмелев, и во-вторых подчеркивает, что деньги на эту прогитлеровскую газету, «гестаписту» Жеребкову дали немецкие оккупационные власти.
Впрочем, ни для кого тогда, в послевоенной Франции, это и не было секретом.
Лиц, активно сотрудничавших с оккупационными властями («коллаборационистов»), французы довольно жестоко преследовали, судили, сажали в тюрьмы, а порой даже «линчевали» и казнили без суда и следствия.
В мае 1947 года И.С. Шмелев, стараясь оправдаться за свое участие в публикациях этой прогитлеровской газеты, написал статью «Необходимый ответ», где он, довольно вяло, попытался объяснить свой коллаборационизм тем, что он –де «не знал», что «Парижский вестник» издавался на немецкие деньги, приводя для этого совсем уж «детские» аргументы:
«Когда нарождалась газета «Пар. Вест.», ее редактор просил меня о сотрудничестве. Я спросил, на чьи деньги. – «На русские, начинаем с нашими 3 т. фр.».
В этой же статье Шмелев утверждал уж и вовсе неправдоподобные вещи типа: «Фашистом я никогда не был и сочувствия фашизму не проявлял никогда. Пусть мне укажут противное… я утверждаю совсем обратное: я работал против немцев…»
Понятно, что в условиях гитлеровской оккупации Франции, сотрудничая с «гестапистами», руководившими единственной прогитлеровской газетой на русском языке, работать в ней «против немцев» Шмелёву было просто невозможно, даже если бы он действительно хотел этого.
Скорее всего, он и сам понимал шаткость и неубедительность этих своих оправданий и, опасаясь ареста и суда за свой коллаборационизм, вынужден был тогда уехать из Франции в Швейцарию, где прожил больше года.
Что же касается его публичных просьб «указать ему» на его «сочувствие фашизму», то сделать это, даже сейчас, спустя многие десятилетия, будет не слишком-то сложно.
В серии этих статей мы и постараемся разобраться с тем, как НА САМОМ ДЕЛЕ И.С. Шмелёв относился к Гитлеру и гитлеровской Германии.
Какие взгляды, убеждения и симпатии он имел по отношению к германскому, еврейскому, голландскому и русскому народам, к различным религиозным конфессиям и авторитетным международным организациям того времени, того же Нобелевского комитета, к примеру.
Поверьте, нас ждут интереснейшие «открытия», малоизвестные даже для некоторых современных «шмелеведов».
Итак, давайте, для начала, посмотрим, что нам сообщает о жизни Шмелеве Википедия:
«Иван Сергеевич Шмелёв (21 сентября (3 октября) 1873, Москва — 24 июня 1950, Бюсси-ан-От близ Парижа) — русский писатель, публицист, православный мыслитель из богатого московского купеческого рода Шмелёвых, представитель консервативно-христианского направления русской словесности».
Надо сказать, что с датой его рождения имеются некоторые неясности.
Сам он утверждал, что был на целых 4 года моложе, а «лишние» годы приписал себе, чтобы «вырваться из лап дьявола», а на деле - получить официальное разрешение на выезд из СССР, которое он-таки и получил (вместе с супругой) в 1922 году.
(О подробностях того, как И.С. Шмелёв получил это разрешение на выезд, мы потом подробно поговорим).
А пока – о том, почему, есть определенные основания сомневаться в «официальной» дате рождения Шмелева.
Дело в том, что он был очень «писучим» (да простят мне это слэнговое словечко) человеком, оставившим после себя не только целый ряд рассказов, очерков, повестей и романов, но и обширнейшую переписку с нобелевским лауреатом Иваном Буниным, своими родственниками и знакомыми, видными советскими деятелями и писателями (А.В. Луначарским, М. Горьким, В.В. Вересаевым) и т.д.
Самой интересной, на мой взгляд, была его переписка с Ольгой Александровной Бредиус-Субботиной, которая была горячей почитательницей (сейчас бы сказали «фанаткой») его творчества и, как нередко бывает, заочно влюбилась в автора понравившихся ей книг, невольно отождествляя с ним, взволновавших её, литературных героев Шмелёва.
(Отметим, что Ольга Субботина в 1937 году вышла замуж за богатого голландца Арнольда Бредиуса ван Ретвельда и переехала ним в Голландию, что не помешало ей в 1939 году «заочно» горячо полюбить Шмелёва и написать ему сотни писем с любовными признаниями и клятвами).
Сам же Иван Сергеевич Шмелёв, к моменту получения письма от Ольги Бредиус, жил в Париже, и уже три года был вдовцом.
Однако, несмотря на свой довольно почтенный возраст (а в 1939 году ему уже исполнилось 66 лет) мечтал о женской ласке и тоже заочно влюбился в свою 35- летнюю «фанатку».
Началась их многолетняя переписка с регулярными взаимными признаниями в пылкой любви, требованиями о скорейшем приезде для личной встречи, ссорами, обидами, примирениями и т.п.
Переписка И. С. Шмелева с О. А. Бредиус-Субботиной ныне опубликована и содержит 638 писем самого писателя и 513 писем его корреспондентки (!!!).
Об этой удивительной переписке, позволяющей выявить ИСТИННЫЕ взгляды, настроения и убеждения И.С. Шмелёва, речь впереди, а пока лишь отметим, что в одном из своих писем он и рассказывает Ольге о своем возрасте следующее:
«Да, мой возраст. Я родился в 77, как твой папочка, 20 сент. Официально я старше на 4 г. - надо было представить при отъезде из "рая" право на выезд, ограничение возраста не менее 50 л., для военного комиссариата, в 23 году».
Конечно, скорее всего, тут Шмелев просто изрядно привирает и «молодится» для своей заочной подруги. Все-таки разница между ними - 31 год, по тем временам была огромной.
Да и то обстоятельство, что он «по паспорту» был на 4 года старше папеньки своей голландской возлюбленной, тоже могло вызвать у неё смущение и недоумение, вот и приходилось ему «омолаживаться», по ходу дела.
Очень интересно и познавательно будет сравнить «официальную» информацию о его детстве и молодости (записанную в Википедии и у его многочисленных биографов) с тем, что он сам вспоминал, и рассказывал Ольге Бредиус-Субботиной.
Википедия сообщает об этом следующее:
«Отец, Сергей Иванович принадлежал к купеческому сословию, но не занимался торговлей, а владел большой плотничьей артелью, в которой трудилось более 300 работников, и банными заведениями, а также брал подряды. Воспитателем (дядькой) своего сына он определил набожного старика, бывшего плотника Михаила Панкратовича Горкина, под влиянием которого у Шмелёва возник интерес к религии…
Начальное образование Иван Шмелёв получил дома, под руководством матери, которая особое внимание уделяла литературе и, в частности, изучению русской классики. Затем поступил в шестую Московскую гимназию, после окончания которой стал в 1894 году студентом юридического факультета Московского университета».
Как видим, в этой версии, все «чинно-благородно»: подрастающего Ивана воспитывал «набожный старик» и любящая матушка, «которая особое внимание уделяла литературе и, в частности, изучению русской классики».
А «набожный старик» Горкин заботливо «прививает» юному Ивану «интерес к религии»!
Однако своей возлюбленной Иван Сергеевич рассказывает о куда менее благостных воспоминаниях о своем детстве и «методах воспитания», которые применялись к нему. (Всю пунктуацию, орфографию и выделение И.С. Шмелевым отдельных слов и выражений я сохраняю без изменений).
3 ноября 1941 года И.С. Шмелёв пишет Ольге Бредиус-Субботиной:
«После кончины отца - я писал тебе - матушка была в очень трудном [положении]. Я поступил в гимназию. Задерганный дома, я _н_и_ч_е_г_о_ не понимал по русской грамматике! Учитель был больной (рак печени, кажется) -- чуть ошибся -- 2, или 1.
Мать, часто за пустяки меня наказывала розгами (призывалась новая кухарка, здоровущая баба, -- и [даже] очень добрая!)
Она держала жертву, а мать секла... до -- часто -- моего бесчувствия.
Гимназия, постоянные двойки по русскому "разбору" (это продолжалось 2--3 мес., перевод в другую гимназию -- и -- пятерки!). После наказания пол был усеян мелкими кусками сухих березовых веток. А я молился криком черному образу "Казанской" -- спаси! помоги!!
Мое _в_с_е_ тело было покрыто рубцами, и меня... силой заставляли ходить в баню! Понимаешь?
Когда меня втаскивали в комнату матери -- и шли где-то приготовления к "пытке" (искали розог) я дрожа, маленький, -- (я был очень худой, и нервный) я, с кулачками у груди, молил черную икону... Она была недвижна, за негасимой лампадой.
И -- начиналось. Иногда 3 раза в неделю. В другой гимназии мне не давался латинский (в 6-м кл. я был влюблен в "Метаморфозы" Овидия, был -- лучший).
Меня теперь секли за латинские двойки. Потом -- за всякие.
Потом... -- дошло до призыва дворника: я уже мог бороться (это продолжалось до... 4 кл., когда мне было 12 л.). Помню, я схватил хлебный нож. Тогда -- кончилось. Все это было толчком к будущему "неверию" (глупо-студенческое)….
Нет, я зла не помнил. Мать я... сожалел. А после -- и любил. Она никого не ласкала, такой нрав…
И еще помню -- Пасху. Мне было лет 12. Я был очень нервный, тик лица. Чем больше волнения -- больше передергиваний. После говенья матушка всегда -- раздражена, -- усталость.
Разговлялись ночью, после ранней обедни. Я дернул щекой -- и мать дала пощечину. Я -- другой -- опять. Так продолжалось все разговение (падали слезы, на пасху, соленые) -- наконец, я выбежал и забился в чулан, под лестницу, -- и плакал. (Горкина уже не было.)
Вот так-вот я выучивался переживать страдания... маленькие... но я переносил их так, будто так все страдают. Я развивал в себе "воображение страдания". -- Так зачинался будущий страдающий русский писатель….».
Не правда ли, УДИВИТЕЛЬНЫЕ способы «воспитания» своего родного маленького сына применяла его богатая и образованная матушка, Евлампия Гавриловна Савинова?!
Далеко не в каждой крестьянской семье, даже тогда, ТАК лупцевали родных детей!
А тут – всего лишь за «текущие» «двойки» маленького Ивана матушка с помощью «здоровенной кухарки» секли розгами до бесчувствия мальчика!!!
Да так, что «после наказания пол был усеян мелкими кусками сухих березовых веток», а все его тело «было покрыто рубцами»!
А потом, видимо в качестве дополнительного наказания, всего иссеченного, со свежими рубцами, мальчика «силой заставляли ходить в баню»!
Конечно, можно предположить, что столь изуверским способом, матушка Ивана «особое внимание уделяла литературе и, в частности, изучению русской классики», но как-то не хочется в это верить.
Ибо в памяти самого Ивана все эти педагогические процедура остались в качестве «ПЫТКИ» о прекращении которой он безуспешно «молился криком (!!!) черному образу "Казанской" - спаси! помоги!!»
Не менее загадочна и фигура «набожного старика» Горкина, который, якобы «прививал» мальчику «интерес к религии».
Очень похоже, что это и был тот самый дворник, помогавший матушке Ивана пороть юного гимназиста, на которого Иван в возрасте 12 лет и «бросился с ножом», чтобы прекратить эти регулярные издевательства над собой.
Во всяком случае, только в этом примере, когда избитый матерью на пасхальном «разговении», Иван в слезах забился под лестницу, он, в переписке с О. Бредиус-Субботиной, единственный раз и упоминает фамилию «Горкин».
Важно отметить и то, что отец Шмелёва умер, как раз, когда Ивану исполнилось 12 лет (в 1885 году), вот тогда-то он, судя по всему, и осмелился «схватиться за кухонный нож» и кинуться с ним на своего «набожного старика».
Другие, не менее яркие примеры из своего детства, И.С. Шмелев приводит неоднократно.
3 декабря 1941 года он рассказывает своей возлюбленной:
«Да, у меня на правой руке указательный палец без 1/2 фаланги, с 9 лет. Это -- мать меня втащила в темную комнату, я упирался, схватился за щель между притолкой и той стороной двери, где петли, и -- дверь захлопнулась с силой: 1/2 фаланги осталась в коридоре. Невольно -- всегда _в_и_ж_у_ _э_т_о…»
Понятно, что «любящая мать» с такой силой тащила его в ту темную комнату, яростно захлопывая дверь, вовсе не для задушевной беседы со своим сыном.
Может быть, когда Иван повзрослел, с матушка стала обращаться с ним более цивилизованным образом?!
Ничуть не бывало!
Вот, что Шмелёв вспоминает о своей первой любви (к его будущей жене Ольге Александровне Охтерлоне):
«Мне было 16 лет, ей не было 15. Мать боялась, что я не кончу гимназии. Я каждый день, когда Оля приехала из Петербурга, кончив Патриотический институт, по вечерам ходил к ней. Пропускал уроки, -- больше половины всех учебных дней! сам писал "письма об отсутствии", мать не хотела.
Жаловалась на меня полиции,.. --! -- "я бегаю к девчонке, не учусь".
Дурак пристав позволил себе вызвать меня. Ну, и сцена была! Я сумел, мальчишка, устыдить его -- "у полиции, надеюсь, более важные обязанности, чем мешаться в мои дела..."
Мать заявила директору, все раскрылось. Грозило исключение.
Заступился учитель словесности... -- "нельзя губить исключительно даровитого мальчика!" Был наказан, пять "воскресений", насмешки -- "жених"!...
И -- продолжал "бегать" к невесте --! -- да! да! Раз мать заперла шубу. В мороз я ушел в курточке.
В 12-ом ч. ночи меня не впустили, заперли ворота, дома. Через всю Москву я побежал к замужней сестре, 12 верст! -- прибежал в 2 ч. ночи. Переполошил всех, -- не замерз, _л_ю_б_о_в_ь_ согрела». (Письмо И. С. Шмелёва О.Бредиус-Субботиной от 20 октября 1941 года).
Тоже – примечательная история, не находите?!
Мать жалуется на своего родного сына в полицию (!!!), а также директору гимназии и будущего писателя едва не исключают из нее.
Ну, и уж совершенно эпической была ситуация, когда Ивана зимой, в мороз, в легкой курточке, ночью (!) попросту не пустили домой, и ему пришлось 12 верст через всю Москву бежать ночевать в дом своей замужней сестры.
(Интересно, какие «христианские» чувства при этом испытывала его любящая матушка?!)
А ведь его семья была ОЧЕНЬ богатой, образованной и, казалось бы, таких жестоких мер «воспитания» по отношению к сыну, родная мать применять не должна была бы.
Однако и после женитьбы мать продолжала держать молодых «в черном теле» и денег им давала не много:
«Я, помню -- были месяцы! -- из богатейшей семьи, (у матери 8 домов было в Москве) -- бегал через всю Москву на уроки -- давал за 20 руб. в месяц, каждый день! Студентом был. А когда Оля нашла раз три рубля на улице, -- она сияла: купила мне... бутылку "хинной" -- и одеколон!» (Письмо И.С. Шмелева О.Бредиус-Субботиной от 1 декабря 1941 года).
Иметь ВОСЕМЬ домов в Москве тогда могла себе позволить только весьма состоятельная семья.
Как бы там ни было, но Иван с Ольгой поженились. По просьбе молодой жены они едут в необычное свадебное путешествие - на остров Валаам, где находится знаменитый монастырь и много скитов.
Оттуда Иван Шмелёв приводит свою первую книжку – «На скалах Валаама. За гранью мира. Путевые очерки». Судьба ее сложилась неудачно: обер-прокурор святейшего синода Победоносцев усмотрел в ней крамолу, книга вышла в сильно урезанном виде и успеха не имела.
Вскоре у них родился их единственный сын Сережа, трагическая судьба которого сыграла такую огромную роль в жизни И.С. Шмелева.
На протяжении восьми лет Шмелёв служил чиновником по особым поручениям Владимирской казённой палаты Министерства внутренних дел.
Продолжалась и его литературная карьера.
В 1907 году Шмелёв вёл переписку с «самим» Максимом Горьким и отправил ему на рецензирование свою повесть «Под горами». После положительной оценки Горького Шмелёвым была закончена повесть «К солнцу», за ней последовали «Гражданин Уклейкин» (1907), «В норе»(1909), «Под небом» (1910), «Патока» (1911). Для произведений И.С. Шмелева в это время характерны реалистическая манера и тщательное изучение жизни «маленького человека».
Максим Горький поддержал И. Шмелёва в завершении работы над одним из значительных произведений – повестью «Человек из ресторана» (1911), сделавшая Шмелёва знаменитым.
(Интересно отметить, что в 1927 году, когда И.С. Шмелёв уже 5 лет находился в эмиграции, и публиковал там свои откровенно антисоветские работы (одно «Солнце мертвых» чего стоило!) в СССР вышел на экраны художественный фильм «Человек из ресторана», а снял его не кто-нибудь, а «сам» Яков Протазанов!)
Википедия сообщает: «С 1912 года Шмелёв сотрудничает с Буниным, став одним из учредителей «Книгоиздательства писателей в Москве», с которым его последующее творчество было связано на протяжении многих лет.
В 1912—14 годах было издано несколько его повестей и рассказов: «Виноград», «Стена», «Пугливая тишина», «Волчий перекат», «Росстани», посвящённые описанию быта купечества, крестьянства, нарождающейся буржуазии.
Семья Шмелевых стала жить богато, «на широкую ногу.
Вот что он вспоминал об этом в письме Ольге Бредиус-Субботиной:
«Уверяю Вас, у меня все есть. Нужно будет -- мне пришлют мои же деньги, мой труд литературный -- у меня на все хватит, будете -- все узнаете.
Вот до революции «Нива» покупала за 50 тысяч золотых рублей только "приложить"… Мой тираж в России был втрое сильней Бунина, все рос… Да мои "детские" -- в народные школы приносили до 3-- 4 тысяч золотых рублей в год». (Письмо И. Шмелёва от 22.IX.41г.)
После начала Первой мировой войны Шмелёв с женой уезжает в Калужское имение. Здесь писатель воочию видит и понимает, как пагубно влияет на нравственность человека мировая бойня. Шмелёв не принял Октябрьскую революцию. В первых же деяниях новой власти видит серьезные прегрешения против нравственности. Вместе с семьей в 1918 году Шмелёв уезжает в Крым и покупает домик в Алуште.
Об этом домике (и участке земли при нем) есть очень противоречивая информация.
Сам И.С. Шмелёв 21.декабря 1920 года так пишет А.В. Луначарскому о своем жилье: «Скоро 3 года, как я живу в Алуште…
Все эти годы мы жили в большой нужде (у меня здесь глинобитный домик в 2 комн[аты] и 400 саж[ень])».
Вроде бы и действительно – нищета: глинобитный домик и «клочок» земли…
Впрочем, И.С. Шмелёв, когда было надо, хорошо умел прибедняться.
В письме родному сыну Сергею, 21 июня 1917 года, он сообщает ему об этом доме и участке земли другую информацию:
«…мы в Крыму, в Алуште, у Ценского. Пиши Алушта, Таврическая губерния, почтовый ящик № 100, С.Н.Сергееву-Ценскому – для меня…
У него прекрасная ферма. 19 коров и 5 телят, бычки – одна прелесть. Ты бы растаял от удовольствия. 17 свиней. Совсем помещик. Приезжай?!
Покупаю у Тихомировых участок в 600 кв. саж. Будем груши сажать!
24 июня 1917 года: «У Ценского 19 коров и 6 телят. Телята приходят в сад. Собирали мы вишни. Скоро … груши…
Ценский очень мил и очень одинок. Жаль его: связался с хозяйством, фермой, и не пишет».
Похоже, что с С.Н. Сергеевым-Ценским они были соседями и жили тогда вместе, на «общий стол».
(Кстати, это тот самый писатель С.Н. Сергеев-Ценский, который в 1941 году стал лауреатом Сталинской премии первой степени, был удостоен ордена Ленина (1955 год) и двух орденов Трудового Красного Знамени за свои литературные труды!!!
Вполне возможно, что если бы не трагедия с сыном, последовавший за этим выезд в эмиграцию, то и из Шмелёва тоже вполне мог бы получиться известный советский писатель и лауреат разных премий. Как знать?! Ведь С.Н. Сергееву-Ценскому, в годы Советской власти, вовсе не помешали этого добиться ни «помещичье» житье, ни многочисленное стадо коров и свиней, которым он владел до революции.)
На купленном у Тихомировых, видимо, бывших соседей С.Н. Сергеева-Ценского, участке в 600 кв. саженей (а не 400, как Шмелев писал Луначарскому) росли груши, вишни, абрикосы.
Так что особо голодать, проживая в благодатном крымском климате, и имея такой обширный участок земли, они не должны бы.
О том, как отразилась Гражданская война на судьбе И.С. Шмелёва, поговорим в следующей главе.
И. Шмелев в годы Гражданской. ч. 2
В годы Первой мировой войны И.С. Шмелев жил в Москве.
О его взглядах и деталях быта того времени можно судить по сохранившимся письмам И.С. Шмелева сыну Сергею, который в 1916 году был прапорщиком и служил в 1-м повозочном взводе 5-го лёгкого мортирного паркового артиллерийского дивизиона.
Служба в артиллерии, а не в пехоте, несшей огромные потери, да еще в обозном, повозочном взводе, казалось бы, обеспечивала Сергею относительную безопасность во время мировой войны, однако, если верить рассказу И.С. Шмелева Ольге Бредиус-Субботиной, весной 1917 года Сергей получил отравление после газовой атаки германцев во время их короткого контрнаступления на реке Стоход.
К сожалению, из 18 писем, написанных И.С. Шмелеву сыну, в годы ПМВ, 10 писем (написанных летом 1917 года) не сохранились. Оставшиеся письма позволяют сделать некоторые выводы о взглядах И.С. Шмелева в то время. Похоже, что он тогда придерживался крайне правых, «промонархических» взглядов.
23 ноября 1916 года он пишет сыну:
«Посылаю газеты от 20-го и от 23-го с речами Пуришкевича и Маркова. Знаменательно, и главное, о газете андреевской. Вот, брат, как я угадал всё и решительно ещё в июле, как ты знаешь, уклонился! Что только творится! Штюрмер изменник и ушёл уже. Теперь очередь за другими. Каждый день открываются новые скандалы.
Жизнь России темна, темна. Получаете ли Вы там газеты? Голубчик, читай, будь в курсе времени.
Сейчас наша жизнь переходит значительнейший рубеж. За ним или новая Россия, или постепенное отмирание.
Не хочется писать тебе, сколько всякой грязи, сколько навоза, в которых кто-то проклятый спит и видит утопить Россию».
Как видим, он даже специально посылал Сергею газеты со скандальными речами «ультраправых» депутатов Думы Пуришкевича и Маркова. Характерно и то, что И.С. Шмелев (как и абсолютное большинство населения России в то время), скорее всего, даже не подозревал о существовании большевиков и Ленина, обвиняя в намерении «утопить Россию» какого-то неизвестного ему и «проклятого».
Интересно также реальное отношение предреволюционного И.С. Шмелева к реальному представителю царского «православного воинства», простому солдату, с которым свела его судьба.
В конце ноября 1916 года один из подчиненных прапорщика С.И. Шмелева был в Москве и, заходил домой к его родителям, с каким-то поручением.
И.С. Шмелев захотел передать с ним для сына свои посылки, но солдат, как это нередко бывает, по какой-то причине не смог вновь зайти домой к писателю, что вызвало вспышку гнева у И.С. Шмелева.
1 декабря 1916 года он пишет сыну об этом, требуя от него строго наказать солдата, именуя его «подлецом Жопским»:
«Восемь дней стояло у меня на столе…это запечатанное письмо, ждало этого негодяя Гопскаго-Жопскаго! Это негодный солдат, который не выполняет поручения офицера при полной возможности выполнить. Это предел нахальства и неизвинительной небрежности. Хуже! Это сознательная подлость!
Сказал 15 ноября, что зайдёт, я сам пожал ему, подлецу, руку, сказал, что посылка будет ждать, он торжественно заявил, что зайдёт 23-го мама изволновалась, пришлось съесть твою колбасу, выбросить фрукты и ещё что-то…
Такого негодяя я бы под ружьё часов на десять закатал!
А это потому он так, что лень ему было тащить для офицера посылку. И посылку-то небольшую – всего два маленьких места!
Не знаю, в каком виде придёт вино. И теперь не могу больше послать вина – и так тяжело. А то бы я и ещё достал! Нет, этого Жопскаго надо строго отчитать….
Мошенник подлец этот Жопский. А по виду будто путный. Ты его не посылай, я его видеть не желаю, такого прохвоста.
Посылай или татар, или пожилого, а то эти с ребячьими глазами – ничего, кроме баб, не соображают. Боялся опоздать. Врёт. Ничего он не боялся, а лень было. Жулик!»
Не правда ли, такие, совершенно искренне написанные строки, характеризуют реальное отношение И.С. Шмелева к обычному русскому солдату намного лучше, чем десятки страниц его художественных сочинений о любви к вымышленным «героям в серых шинелях», радостно помиравших на поле брани «за веру, царя и Отечество»?!
Кстати, о «пропаганде мира», в которой-де были тогда повинны исключительно «германские шпионы и агенты».
В этом же письме от 1 декабря 1916 года И.С. Шмелев вскользь упоминает: «…сегодня в газетах стало официально известно, что немцы предлагают приступить к мирным переговорам. Но только из этого ничего не получится».
Согласитесь, что надо было быть очень недалеким правителем, чтобы в измученной войной стране разрешать печатать в газетах ОФИЦИАЛЬНЫЕ предложения противника о мире и мирных переговорах!
Вся Россия и деморализованная серией тяжелых поражений от германцев царская армия тогда буквально мечтали о «замирении», и тут из собственных газет, для многих солдат выясняется, что Германия официально предлагает приступить к мирным переговорам, а вот свое правительство (и офицерство) – против этого, и «продолжают гнать солдат на убой»!
Вот где один из источников дикой ненависти многих солдат к офицерам, вспыхнувшей после Февраля 1917 года!
Теперь о материальном положении И.С. Шмелева в годы ПМВ. Во время войны экономическая ситуация в стране стремительно ухудшалась.
Шмелев об этом пишет сыну: «Жизнь дорожает с каждым днём …».
Однако у самого И.С. Шмелева дела идут неплохо и он мечтает о приобретении земли и недвижимости в Крыму. 1 декабря 1916 года он пишет сыну:
«Вчера звонил Чуковский, просил рассказ для Нивы. Говорит, что в скором времени издатели выступят с предложением мне дать мои книги в приложение к Ниве. Но это должно быть, состоится после войны.
Вот тогда мы с тобой будем иметь тыс. 25 за это – только приложиться на год, а книги мои само собой будут мои же, и я их могу издавать. Как Короленко, Бунин, Горький, Вересаев.
Вот тогда мы с тобой можем купить участок земли в Малороссии или на море. И я буду сажать дыни и арбузы, и пить своё вино».
Однако конца войны ждать не пришлось и 21 июня 1917 года (уже при Временном правительстве), И.С. Шмелев отправляется в Крым, чтобы купить себе дом и участок земли около Алушты. Он сообщает сыну:
«Здравствуй Серёга! Получил ли известие, что мы в Крыму, в Алуште, у Ценского…Вот уж 6 дней здесь…
Покупаю у Тихомировых участок в 600 кв. саж. Будем груши сажать! 2 раза купался но одному тоска. Встревожила меня срочная телеграмма: болван издатель просил разрешить Ему 1000 руб. Папа Ваня».
Кстати об этих 600 кв. саженях земли, купленной И.С. Шмелевым летом 1917 года. Много это, или мало?!
В метрической системе одна квадратная сажень составляет 4,55 м2. Стало быть, 600 кв. саженей это 2 730 кв. метров земли. Напомню, что одна нынешняя «сотка» это 100 кв. метров земли. Значит, участок земли у И.С. Шмелева насчитывал 27, 3 современных «сотки».
Думаю, что при благодатном крымском климате это был неплохой «клочок земли», позволявший выращивать там не только груши и вишни, о сборе которых Шмелев писал сыну, но и выращивать прочие огородные культуры и «кормиться трудом рук своих» в грядущие голодные годы.
Любопытно, что о судьбе этой недвижимости И.С. Шмелев, в своей обширной переписке с О. Бредиус-Субботиной, ничего не упоминает. Скорее всего, перед отъездом в эмиграцию, ему удалось кому-то продать и дом и землю. (Если бы все это у него тогда конфисковали большевики, то он не раз бы вспомнил про такое злодейство).
Февральскую революцию 1917 года И.С. Шмелев, несмотря на свои «правые» взгляды, принял с восторгом, и даже ездил «агитировать» среди возвращавшихся тогда из ссылок каторжан и арестантов, о чем он неоднократно рассказывал в своей переписке.
Но вскоре это занятие, почему-то, его разочаровало, и он вернулся к литературным делам.
А вот Октябрьскую революцию (или «переворот», как модно стало говорить сегодня) он категорически не принял.
Свое отношение к переменам, произошедшим после революции в национальном бытии и сознании, И.С. Шмелев выразил в 1919 году серией сатирических сказок, опубликованных в белогвардейской печати.
Наиболее известны из них: «Преображенский солдат», «Всемога», «Инородное тело».
В них, присущими И.С. Шмелеву приёмами «простонародного сказа», в сатирическом виде изображаются типажи, послужившие опорой для большевиков.
Таков в его изображении матрос, который от скуки и зависти «продал душу бесу». Он разговаривает «ломаным», псевдонародным языком и вообще является олицетворением дурости, наглости и подлости:
«И почал тут Всемога действовать. Начальство прекратил, корабль утопил…<…>.
Ходит-зыкает, чуть что – в морду левонвером тыкает-орет:
– Я таперь все-о могу!.. И в генералы могу, и в адмиралы могу, и во министры могу, и в анжинеры могу...
Ходит-хороводит – жуть. Города красными флагами его встречают, по деревням собаки от него шарахаются, – а то пристрелит!»
В сказаниях Шмелева «красные» ни в чем не нуждаются, поскольку живут грабежом и насилием. Они очень похожи на пиратов из «Острова сокровищ» Р. Стивенсона, добравшихся-таки до клада капитана Флинта, и напоказ демонстрирующих всем свои богатства.
Вот, как Шмелев изображает того же матроса Всемогу, из сказки 1919 года:
«На руках кольца, на руках-ногах браслеты, по три пары часов носит, золотые-серебреные, полны карманы серебра-золота, хочь в собак швыряй.
От девок – от баб отбоя нету, всякое удовольствие».
(Шмелёв И. С. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 8 (доп.): Рваный барин: Рассказы. Очерки. Сказки. – М., 2000. С. 585).
Подчеркнем, что в те годы, что И.С. Шмелев жил в Советской России, эти, явно белогвардейские и карикатурные «сказания» никто ему в вину не ставил и никак за них его не «репрессировал».
Впрочем, о том, что до своей эмиграции И.С. Шмелев был вполне лоялен Советской власти, и готов был принять участие в «строительстве новой жизни», он сам неоднократно писал народному комиссару А.В. Луначарскому.
Вот цитата из его письма от 21 декабря 1920 года:
«…у меня не было сил покинуть родное. Тоже и мой мальчик. Он прямо заявил, -- что бы ни было, он из России не уедет.
И он остался с открытой душой, веря, что его поймут, что он, сколько сможет, будет работать для новой России, советской, большой, всенародной России-республики... Искренно и готовно остался, веря в новое. Тоже и я -- с волей работать, как писатель, как смогу.
Мы остались… открыто и искренно признавая Сов[етскую] власть, желая посильно работать в родной земле...
Помогите. Я всю душу отдам работе для родины, для новой родины. Вам я сказал все истинное. Вы не можете не понять, не услышать. Верните мне сына. Поддержите меня, если можете, писателя русского, Вы, сам писатель, собрат».
Как видим, написано горячо и искренне, как умел это делать писатель И.С. Шмелев. Он даже обещает Луначарскому свою «душу отдать» для «новой родины»!!!
(Еще раз выскажу свое мнение, что если бы не расстрел своего единственного и горячо любимого сына, то И.С. Шмелев остался бы в России, и вполне мог бы стать известным советским писателем, как его друзья В.В. Вересаев и С.Н. Сергеев-Ценский, получившие за свои литературные труды Сталинские премии 1-й степени и высокие советские ордена).
Обстоятельства расстрела сына И.С. Шмелева до настоящего времени остаются малоисследованными.
Известно, что после эвакуации врангелевской армии из Крыма, там произошел всплеск массовых ра