Не использовать для исследований с летальным исходом. 6 глава




Слегка закряхтев, Виктор Хоффман медленно выпрямился.

— Я взял на себя определенные обязательства, когда забирал это животное. Он будет жить здесь под моим присмотром. Не стоит волноваться.

— Откуда он взялся? Где вы его нашли?

Мужчина оперся на ограду, давая отдых ногам.

— Это длинная история. Ты уверена, что хочешь ее услышать?

Элизабет удивилась и обрадовалась, что он готов рассказать ей о собаке.

— Да, я была бы очень рада. Я часто задавала себе вопрос, что с ним было раньше.

Хоффман кивнул, словно разделяя ее любопытство.

— По большей части жизнь его так и осталась тайной. Каким-то образом он потерялся или же его бросили — скорее всего, потерялся: никто не станет забираться так далеко в лес, чтобы избавиться от животного. Так или иначе, в итоге он оказался на полуострове Олимпия, в горах, где жил сам по себе. Видишь ли, не всякая домашняя собака без труда может выжить в лесу, особенно питбуль. Обычно они очень быстро умирают от голода. Это исключительный пес. — Хоффман показал на питбуля. — Он прожил гораздо дольше, возможно, несколько месяцев. Когда я и мои студенты начали за ним наблюдать, он уже терял силы, к тому же приближалась зима. Он бы умер — это был всего лишь вопрос времени. Мы надели ему ошейник с радиопередатчиком, пес застрял между камнями и умер бы от голода, если бы мы его оттуда не вытащили. Ты, наверное, видела, когда Джо Севилл его лечил. У пса был жуткий вид.

— Да, я не могла поверить, что он живой. Должно быть, провел в горах много времени.

— Ну, он уже был довольно тощий, до того как застрял. Это началось задолго до нас.

Элизабет нахмурилась — она поняла, какую роль сыграл Хоффман в судьбе Дамиана.

— Вы смотрели, как он умирает от голода? Это же не так, правда?

Хоффман с укором наклонил голову.

— Я думаю, ты понимаешь, как важны научные исследования. Иногда работа бывает не слишком приятной, но именно так мы учимся.

Девушка кивнула — не сразу и больше из вежливости, чем в знак согласия.

— Значит, вы спасли его. Вы привезли его сюда с гор. — Элизабет снова устроилась на земле у ног ученого. — Так он питбуль?

— Да, я почти уверен.

— Все говорят, питбули злые. А он совсем не злой.

Профессор взглянул на пса и кивнул.

— Большинство попадают в переделки из-за безответственности хозяев. Любители собачьих боев, пьяницы, наркоманы, уличные хулиганы — такие вот люди. Честно говоря, я думаю, эта порода привлекает определенный сорт людей, которым недостает уверенности и благородства этих собак.

Если дать питбулям хоть полшанса, могу спорить, они были бы очаровательными животными. Но, — добавил он предостерегающе, — мы много чего не знаем о Дамиане, поэтому будь осторожна. С ним нельзя обращаться, как с домашней собакой, он довольно долго жил как дикий зверь.

Элизабет глубоко вздохнула.

— Ничего, если я буду приходить к нему?

Хоффман раздумывал, скребя подбородок.

— Еще несколько дней, пока он привыкает к месту. Но когда я выпущу его на свободу, визиты придется прекратить. Я не хочу, чтобы остальные мои собаки общались с людьми. Ты понимаешь?

Элизабет совсем не хотелось принимать его условия.

Но она не хотела и обманывать человека, который был к ней так добр. Она колебалась.

Хоффман видел, как она борется с собой, и ему нравилось, что она не поспешила солгать.

— Ты сможешь приходить на обзорную вышку в любое время, смотреть, как у него дела. Тебя пропустят. Мне кажется, у тебя есть задатки этолога. Если найдешь время, могла бы ходить на лекции о поведении животных — я сам веду несколько курсов, как ты знаешь. И милости прошу на башню — ты же друг Дамиана.

Элизабет пала духом. Ее не интересовало поведение собак, и она понимала, что этот человек просто вежливо оставил ей единственный способ когда-нибудь увидеть «ее собаку» снова. Наблюдать за его поведением со смотровой башни, вот так.

Внезапно ее осенило:

— Конечно, глупо, но не могли бы вы продать мне Дамиана?

Мужчина рассмеялся и одобрительно потрепал ее по плечу.

— Нет, нет. Я же сказал, он — не домашняя собака. Он может быть по-настоящему опасен и годится только для исследований. Подумай о моих лекциях, — повторил он, — мне кажется, тебе будет интересно.

Наступила длинная неловкая пауза. Улыбка профессора постепенно слабела, но все-таки не исчезла.

— Можешь приходить еще несколько дней. Но через неделю, когда его выпустят в вольер, пожалуйста, отнесись к моей просьбе с уважением и сделай так, чтобы мои собаки тебя не видели.

У Элизабет все внутри сжалось. Она не хотела отвечать, не хотела расставаться с собакой. Но профессор был так учтив, что отказать ему было очень трудно. Она кивнула, глядя себе под ноги.

Хоффман протянул руку, снова дружелюбно потрепал ее по плечу:

— Спасибо. — И ушел.

Она приходила сюда каждый день этой дарованной недели и проводила с Дамианом все свободное время. Иногда замечала в поле других собак и видела, насколько они отличаются от бульдога. Вожаком у них был Маремма, овчарка — он всякий раз лаял, когда видел ее. Весил он почти сто сорок фунтов, был покрыт густой белой шерстью, скрывавшей выражение на его морде. Были еще три суки: одна — черная с коричневыми подпалинами на боках, колли-полукровка, другие две — неопределенной породы желтые псины, похоже, родственники. Настоящие дикие собаки, нервные и неприветливые, при виде Элизабет они сразу убегали.

Дамиан игнорировал прочих собак — презирал их за трусость. Элизабет полагала, что между ним и вожаком обязательно будут стычки. Оставалось надеяться, что профессор знает, что делает.

Дважды Хоффман видел ее и выходил поздороваться, рассказывал истории о диких собаках. Поведал ей и о том случае, когда растянул лодыжку, а Дамиан вел себя странно и необъяснимо, и Элизабет так посмотрела на мирно спавшего пса, словно стала понимать его еще лучше. Но пришел день, когда дверца клетки открылась и Дамиан вышел на волю. Элизабет перестала приходить. Виктор Хоффман был очень терпелив и добр с нею, несмотря на то что она вмешивалась в его дела. Она обещала ему и должна сдержать слово. Она уйдет.

 

Она продержалась неделю, не думая ни о чем, кроме собаки. Как он поживает в новой компании, думала она, нравится ли ему жить на улице, спать в траве? Как приняла его стая? Утром на пятый день, после бессонной ночи, проведенной в раздумьях о Дамиане и большом белом вожаке, она кое-что придумала. Профессор сказал, что собаки не должны видеть ее. Но ведь он не говорил, что она не должна их видеть? Можно пойти и посмотреть на Дамиана так, чтобы никто ее не заметил. Несмотря на то, что он приглашал ее в обзорную башню в любое время, ей не пришло в голову просто прийти и спросить, как дела у Дамиана. Она по-прежнему вела себя так, словно питбуль принадлежал ей, поэтому подкрасться тайком и взглянуть на него без разрешения Хоффмана казалось ей вполне естественным.

План ее имел только один недостаток: она не знала, насколько развито у собак обоняние и с какой стороны нужно подходить, чтобы ее не учуяли. В итоге Дамиан знал о ее приходе, когда она была еще в сорока ярдах от ограды. Он счастливой рысью затрусил к забору, бешено виляя хвостом, вертя головой и неистово работая носом, пытаясь определить, где она. Элизабет выглянула из густых зарослей и обнаружила морду Дамиана прямо перед собой. Она жутко рассердилась на него за то, что он провалил ее план, но все-таки улыбнулась.

— Уходи! — шептала она, делая ему знаки, хотя и знала, что это бесполезно. Пес еще сильнее завилял хвостом. Он был счастлив. Наблюдатель на башне мог бы понять, что пес глядит в сторону забора и машет хвостом кому-то, кто ему нравится. Теперь Элизабет понимала, что нужно уйти и никогда больше не возвращаться. Пес выглядел отлично, выгон замечательный, большой, профессор сказал, что он будет жить здесь вместе с другими собаками. Она тяжело вздохнула и смирилась.

— Ну ладно, Дамиан, вот и все. Я не смогу больше приходить. Прости, но у меня будут серьезные неприятности. Я обещала Хоффману, что не буду приходить, понимаешь? Мне пора. — Она смотрела на него пристально, пытаясь запомнить его черты, чтобы и пять лет спустя, когда вспомнит странного лабораторного пса, в которого была влюблена в юности, можно было бы вызвать в памяти его образ.

Дамиан тоже смотрел на нее. В его глазах были радость, нежность, доверие, которые так тяжело ему дались. У Элизабет защипало в глазах, она чувствовала, как умирает часть ее души, — со стыдом и болью.

Это же просто собака.

Они все так говорили. Просто собака, животное для исследований. Не представляющая никакой ценности. Ее отец каждый месяц приносил в жертву работе дюжины таких, как Дамиан. Но это не то же самое. Совсем не то. Они с Дамианом скорее приятели, товарищи, которые вместе пережили опасности. Она в последний раз просунула палец через решетку. Дамиан замер, потянулся и уткнулся носом ей в руку — так нежно, будто и он понял, что они расстаются навсегда.

— Прощай, Дамиан. Ты хороший мальчик, береги себя. — Она встала и быстро пошла прочь, от слез не видя ничего вокруг. Дамиан фыркнул и тихонько заскулил. Этот звук разрывал ей сердце. Затем послышался резкий лай, и она испуганно обернулась. Белый Маремма заметил ее — незваного гостя в его маленьком мире, — и его древняя кровь забурлила. Неважно, что здесь нет овец, которых он должен охранять. Голос говорил ему, что чужой человек пришел незваным на землю, отданную под его ответственность. Он зарычал и кинулся на изгородь.

Дамиан в отчаянии смотрел, как уходит Единственная, но, услышав Маремму, мгновенно развернулся. Большой пес собирался напасть — не на него, на Нее.

Дамиан сделал бросок, когда тот был в пяти футах от изгороди, и его могучие челюсти сомкнулись на голове большого белого пса, раздался глухой звук. Обернувшись, Элизабет открыла рот от изумления. Маремма был в два с лишним раза тяжелее Дамиана, но стремительный натиск питбуля в первую же секунду подорвал решимость овчарки. То было противостояние двух пород, воля против воли, Голос против Голоса. Голос Мареммы учил его, как защищать овец от крадущихся волков и воров, собаки его вида попросту отпугивали их громким лаем и внушительным видом. Тихий Шепот, который, слышал питбуль, был иным. Его предки, которых сотни лет отправляли сражаться с огромными ирландскими быками, кабанами и оленями, не обращали внимания на размеры противника. Подвижным, мощным телом управлял хладнокровный решительный мозг. Несокрушимая жестокость необходима в схватке со смертоносными копытами, рогами или толстой шкурой.

Выживали только лучшие собаки — чтобы продолжить род и передать свои гены. Только те, которым древние охотники доверяли свою жизнь, те, что были готовы скорее умереть, чем ослабить хватку и позволить зверю напасть на человека. Таков был Дамиан. Пес не дрогнул, не промедлил ни секунды и не предупредил своего противника. Маленький питбуль напал молча и намертво прилип к брыкающемуся исполину. Маремма взревел и затряс головой, но, когда он понял, что сражается с необычным соперником, его рычание быстро сменилось короткими всхлипами ужаса. Быстрота и внезапность контратаки оказались полнейшей неожиданностью для белого пса.

Несколько мгновений Маремма пытался схватить маленького врага. Поймал заднюю лапу Дамиана и прокусил ее в нескольких местах. Питбуль, однако, знал, что его хватка не подведет, и терпел боль, понимая, что для победы нужно держаться изо всех сил. Скоро Маремма громко, хрипло заскулил. Он не мог стряхнуть бульдога, не мог дотянуться до него, чтобы укусить. Его Голос больше не мог помочь ему — он не знал, что делать с таким невозмутимым противником, которого не пугают ни рык, ни размеры. Наконец большой пес упал на спину, полностью покорившись, желая только, чтобы этот малыш оставил его в покое. Но порода и кровь Дамиана не позволяли отпустить противника. Голос твердил ему снова и снова: «Держи его! Держи насмерть».

Если бы предки Дамиана отпускали врага, когда тот лежал, распростершись на земле в паузе боя, медведь, кабан или двухсотфунтовый бык просто разодрали бы маленькую собаку в клочья. Поэтому Дамиан держался — странное удовольствие. Голос говорил, что, если он будет держать крепко, даже если он погибнет, девушка, Единственная, будет им гордиться. Это будет Хорошо.

 

Элизабет в ужасе наблюдала за дракой. Это все из-за нее. Увидев, что белый пес — вдвое больше Дамиана, она подбежала к изгороди и повисла на ней. Сначала она решила, что питбуля убьют, но быстро поняла, что преимущество на стороне Дамиана. Однако Дамиан не хотел никого убивать. Ему хотелось только уложить противника на землю, сдержать его, пока не произойдет что-то еще. Но он не знал, чем все должно закончиться, потому что никогда не охотился вместе с человеком. Бесчисленные поколения его предков поступали подобным образом, но для Дамиана сейчас существовали только беспощадная хватка и странное ощущение незавершенности.

Элизабет была в ужасе. Профессор Хоффман мог дорожить большим белым псом. Что будет с Дамианом, если он убьет Маремму?

Дамиан же не собирался отпускать овчарку. Он напал на пса ради Элизабет — это было ясно, и только она должна была прекратить драку, чтобы спасти и Дамиана, и его противника. Девушка не раздумывала — она просто вдруг поняла, что лезет через ограду. Забор был высокий, но она одолела его за считанные секунды. Приземлилась на траву возле собак с чудовищным шумом, но невредимая.

Она услышала крик и в испуге огляделась. Двое мужчин у подножия сторожевой вышки заметили ее и делали какие-то знаки. Третий вышел, держа в руках черный предмет. Она решила, что Дамиана собираются застрелить.

Нужно оттащить его. Вся дрожа, она смотрела на собак, пытаясь сообразить, что ей делать.

Ей никто никогда не рассказывал, как разнимать дерущихся собак — особенно таких крупных. Она снова оглянулась на мужчин: те уже вошли в вольер. Они бежали через весь участок, размахивая руками, взбешенные, что-то кричали. Один из них был профессор Хоффман. Элизабет поняла, что вот теперь у нее будут серьезные неприятности, однако на раздумья времени не оставалось. Они не станут его убивать, если он отпустит Маремму и она будет держать его.

На Дамиане был узкий черный номерной ошейник из нейлона. Элизабет глубоко вдохнула и сунула руки в самую гущу покрытых шерстью сплетенных тел, пытаясь нащупать ошейник и вытянуть Дамиана из драки. Белый пес извивался и пронзительно скулил под Дамианом, Элизабет приходилось уворачиваться от его клыков. Еще три собаки кружили вокруг всего этого бедлама, то приближаясь к схватке, то отпрыгивая прочь, словно играя, но вскоре сочли за лучшее отойти в сторону. Элизабет в отчаянии крепко держала ошейник и кричала на питбуля:

— Дамиан, фу! Прекрати! Отпусти его, отпусти!

Тут она увидела его глаза — Дамиан посмотрел на нее, словно впервые заметив, что она уже перелезла через забор. Он встревожился — слишком внезапно появилась Она, голос резкий. На мгновение его зубы разжались, и Маремма сумел вырваться и удрать, поджав хвост, в дальний угол вольера, оставив здоровенный клок шерсти в зубах у питбуля. Три суки последовали за ним.

Еще какое-то время Элизабет удерживала распаленного схваткой пса, потом он понял, что победил, повернулся, бешено завилял хвостом и начал ластиться к ней, широко раскрыв пасть в торжествующем бульдожьем оскале. Он ждал награды за хорошо сделанную работу. В тот момент ни Элизабет, ни пес не понимали истинного значения его взгляда.

— Хороший мальчик, — мрачно сказала она, похлопав его по боку и следя глазами за приближающимися мужчинами. Пес, услышав шаги, обернулся. Он неподвижно стоял рядом с Элизабет, а та прижимала его к себе, вцепившись в ошейник.

Лицо у Хоффмана было красное. Даже издали было видно, как он зол. Она поставила под угрозу весь его проект, не говоря уже о том, чем рисковала, вмешиваясь в собачий бой. Два его ассистента поглядывали на Хоффмана. Они никогда не видели профессора в таком состоянии. Один нес электрошокер на 150 тысяч вольт, указывая им на Дамиана.

— Отойди от собаки, — отрывисто приказал Хоффман, — и подойди к нам. Быстро.

Элизабет заставила себя выдержать его рассерженный взгляд.

— Я думаю, будет лучше и безопаснее для всех, если я останусь рядом с ним. Со мной все в порядке, правда.

— Ты подвергаешь себя опасности. Я хочу, чтобы ты делала то, что я говорю: Отойди от собаки, сейчас же.

Она почувствовала, как Дамиан чуть подался вперед. Резкая команда Хоффмана звенела в голове, но внутри у нее все сжималось при мысли о том, что может случиться, если она отпустит ошейник.

— Мне очень жаль, что я пришла сюда. Я не знала, что может произойти. Если я отпущу его, вы не станете стрелять в него, бить или еще что-нибудь? — Она смотрела на черный предмет в руках светловолосого студента. — Он не виноват, что так вышло. Он…

Студент Хоффмана шагнул вперед, держа перед собой шокер, как рапиру.

— Ты слышала, что он сказал? Отпусти собаку и подойди сюда.

Элизабет еще могла стерпеть гнев Хоффмана, но кто такой этот парень, чтобы ей приказывать? Она почувствовала, как Дамиан напрягся еще сильнее, реагируя на агрессивный тон человека и его позу. Хоффман выступил вперед.

— Элизабет, для одного дня ты натворила достаточно. Отпусти собаку, и мы все вместе уйдем отсюда. Ты подвергаешь опасности себя и нарушаешь естественный ход вещей. Ты в состоянии это понять?

— Нет, — ответила она, поразившись сама себе, — нет ничего естественного в том, чтобы запихивать стаю собак в загон. Они никуда не могут деться друг от друга. А на свободе могли бы. Между Дамианом и этим белым псом все время будут драки, и одному придется убить другого или покалечить — только ради того, чтобы вы и ваши студенты, — она одарила презрительной улыбкой парня с шокером, — могли за этим наблюдать. Вот что это все значит.

«Ты определенно умеешь сглаживать углы, Элизабет, — недовольно сказала она себе, — хватила через край».

Повисло натянутое, угрожающее молчание, и Хоффман попытался взять себя в руки.

— Таг, хватит. Элизабет, не будете ли вы так любезны, вывести собаку с территории? Вы совершенно правы в одном: в колонии питбулю теперь не место. Все было прекрасно до вашего вторжения, но теперь его придется отсюда убрать. Я действительно надеялся, что мы нашли с вами общий язык и пришли к соглашению.

Своим тоном он дал ей понять, что не собирается больше с ней ругаться, но его разочарование было неподдельным. Решив, что она зашла уже так далеко, что терять нечего, Элизабет спросила:

— Что вы собираетесь с ним делать?

— Не знаю. Но я точно знаю, что нам всем нужно убираться отсюда как можно скорее, и очень осторожно. Не думаю, что это место и время — для дискуссий.

Она кивнула и вдруг почувствовала себя ужасно. Что же она натворила? Элизабет вся дрожала после собачьего боя и ссоры с профессором. Она оглянулась на ряды клеток ярдах в сорока. Как могло все так быстро измениться к худшему? Она ведь только хотела попрощаться, а теперь пса переведут отсюда бог знает куда. Из-за нее. Она чувствовала тошноту и слабость.

— Идем, Дамиан, сюда. — Пес хромал рядом с ней, и она заметила, что он держит искалеченную заднюю лапу на весу. — Прости, — тихонько сказала она ему. Он поднял голову и посмотрел ей в лицо сбоку, ловя ее взгляд. Какова бы ни была душа, живущая в этом теле, теперь они с ним — напарники, друзья.

Элизабет знала людей, которые держали дома собак и любили их, но ее дружба с Дамианом была чем-то другим. Они долго пробыли вместе, а теперь вместе вляпались в неприятности. Казалось, их судьбы связаны друг с другом, будто их душам проще вдвоем. Она знала, что питбуль напал на большого белого пса ради нее, и теперь чувствовала себя в долгу.

Они подошли к клетке, Элизабет открыла дверцу и кивнула ему — заходи.

Пес замешкался и снова взглянул на нее. Она опустилась рядом на одно колено. Не раздумывая, обняла его за шею и прижалась к его морде щекой. Она обнимала его, безмолвно скорбя, а затем поцеловала в макушку. Быстро повернув голову, пес лизнул ее в щеку пару раз, и она улыбнулась. Они скрепили свою дружбу незримой печатью. Они были вместе.

— Спасибо, что пытался меня спасти, Дамиан, — прошептала она. Сзади послышались шаги.

— Введите его внутрь, пожалуйста.

Она показала на клетку.

— Все хорошо, Дамиан, входи.

Пес покорно вошел внутрь, быстро оглянулся и увидел, как мужчина запер дверцу. Таг взял Элизабет за руку, пытаясь увести, но она отпихнула его.

— Не трогайте меня, я уйду.

Ничего больше не было сказано. Мужчины повели ее к выходу мимо смотровой башни. Элизабет видела белого пса и трех сук — те нервно бегали возле дальней ограды. Белый пес зализывал рану на шее.

Путь до ворот показался ей очень длинным, и всю дорогу у Элизабет перед глазами стоял Дамиан, сидящий рядом с нею на переднем сиденье машины. Но похищать его было слишком поздно. Она упустила шанс. Если пес пропадет, они поймут, кто это сделал, ее легко найти. Нечего даже и думать, что отец и дедушка позволят оставить собаку. Наоборот, грустно подумала она, первые постараются убрать пса от нее подальше и она даже не узнает, куда.

Когда они миновали ворота, Хоффман повернулся к ней.

— Мне бы не хотелось сейчас выдвигать против вас обвинения. Я верю, что вы не собирались причинить вреда, придя сюда, — по крайней мере я надеюсь, что это так. Однако вы создали большую проблему, и я не могу больше вам доверять. Если вы еще когда-нибудь даже близко подойдете к этому месту, я приму меры, будьте уверены. А теперь советую вам вернуться к своим занятиям.

Элизабет удивилась, что не чувствует никакого унижения перед троицей осуждающих ее мужчин. Раскаяние тоже не шевелилось — она гордилась мужеством маленького питбуля. Она ушла от них, гордо расправив плечи, но в глубине души ей было жутко за будущее Дамиана.

 

— Джо? Это Виктор. Я могу просить тебя об одной услуге? Помню, ты говорил что-то о новом проекте, ты как-то упоминал о нем Солу. Тебе ведь нужны собаки, верно? Отлично. И это длительный проект? Отлично — то, что надо. У меня тут есть пес, питбуль, которого ты вылечил, я тогда еще искал, куда его поселить, помнишь? Если ты заберешь его, окажешь мне большую услугу. Я не хотел бы только, чтоб его убивали. Твой протокол позволяет, так ведь? Прекрасно, когда ты сможешь его забрать? Отлично, я его пришлю.

 

Глава 4

 

Они свой ад усердно прячут…

Оскар Уайльд

 

Дамиан жил теперь на новом месте, опять в неволе. Комнаты; люди приходят и уходят; ему здесь было плохо, ничего не нравилось. Тут стояли в ряд восемь стальных клеток. В соседней комнате через открытую дверь он видел двух человек — они о чем-то разговаривали. Третий, незнакомый, только что ушел, но этих двоих он знал. Те самые, что вставляли ему в горло трубки, когда он только прибыл сюда. Эти люди много чего с ним делали, и общение с ними означало боль и неприятности, поэтому он воспринимал их, как Плохих. Они вызывали у него тревогу.

В отличие от диких животных, гены Дамиана позволили ему преодолеть страх перед людьми, его окружавшими. Месяцы жизни в одиночестве, в лесу, не стерли потребности в человеческом руководстве, она постоянно жила в его собачьей душе. Ему эти люди не нравились, но в их присутствии имелось некое тоскливое очарование. Он нуждался в их одобрении. Он приходил в замешательство от собственных желаний, но ему не с кем было поделиться. Странные волны желания и ужаса охватывали его рядом с этими людьми. Они были для пса кем-то вроде богов, и поэтому он им подчинялся. Взгляд или слово одобрения заставляли его трепетать и надеяться, на что — он не знал, но когда он угождал им, это ощущалось, как Хорошо.

Божественные, величественные, они ожидали от него абсолютной покорности, без сомнений, без жалоб. Натура питбуля, не в пример многим другим породам, не позволяла ему противиться людям, даже если они обращались с ним предательски жестоко.

Он думал о той девушке. Ждал, что она придет посмотреть на него, и его уверенность ни разу не дрогнула. Она всегда приходила; где бы он ни был, она его отыскивала.

Он поднял голову и понюхал воздух. Здесь не было даже следа ее запаха. Он положил голову на лапы, вздохнул и остался лежать без сна.

 

И Элизабет не спала. Лежала, глядя в темноту, положив руки за голову. Они с Тони не то чтобы поссорились — для этого требовались более глубокие отношения, — но были к тому близки. У него была занудная привычка интересоваться результатами ее контрольных, которая выводила ее из себя. Хуже, чем отец. Элизабет, как и большинство молодых людей ее возраста, считала, что в качестве ответа на вопрос «эй, как там твои экзамены?» слова «хорошо» или «ну, не очень» годятся идеально. Тони же это не устраивало. Он требовал анализировать результаты, хотел знать, где она ошиблась. Отыскав слабое место, Тони начинал разбирать ее ошибки. Это приводило ее в бешенство, она даже сама не понимала, отчего. Элизабет понимала, что он просто беспокоился о ней, но его манера ее бесила. В тех редких случаях, когда ей не удавалось получить отличную оценку, она хотела сочувствия, а не анализа.

Она поводила головой из стороны в сторону, пытаясь расслабить напряженные мышцы. Она была взвинчена. Происшествие в собачьем вольере все еще стояло у нее перед глазами. Еще немного, и случай стал бы известен в университете. Если отец каким-нибудь образом узнает, что она мешает другим ученым, он придет в ярость. Хуже того, дедушка будет очень разочарован — мягко и чуть смущенно попросит объяснить, что подвигло ее на такую глупость. Она не вынесет их недовольства.

В семье Флетчеров было не принято демонстрировать свои эмоции. Это была фамильная черта, гордая, почти высокомерная манера, за которой таились искреннее уважение и любовь друг к другу. Элизабет понимала, что в школьные годы ее холодность и сдержанность мешали ей дружить со многими. Но особенно трудно ей было с отцом. Она не только глубоко уважала его, но и была бесконечно благодарна и с трудом находила способы выразить ему столь глубокие чувства, с раннего детства поселившиеся в ее душе. Это у него на коленях она сидела маленькой девочкой, цеплялась за влажный от ее слез галстук, проваливаясь в сон, много ночей подряд безостановочно рыдая: мама не могла уложить ее спать. Он много работал, но никогда не прогонял ее, всегда развеивал ее страхи, часами держал на коленях и укачивал, пока она не засыпала. Став постарше, Элизабет поняла, чего ему это стоило: ведь он мог бы просто отправить ее в интернат или куда-нибудь еще.

Поэтому она каждый день старалась отплатить ему такой же преданностью. Она гордилась, когда он ее хвалил; ради него отказывалась от множества сомнительных развлечений одноклассников. Не ходила в кафе и на вечеринки, не пила, никогда не курила травку, даже сигареты ни одной не выкурила в жизни. Никогда не попадала в дурацкие истории, связанные с сексом. Воздерживалась от большинства мелких проступков юности.

Теперь же ее терзала мысль, что она попала в ситуацию, которой всегда старалась избегать. И все из-за лабораторной собаки, к которой, как сказал бы ее отец, она слишком привязалась.

Она попыталась объяснить себе, почему так случилось. Пришло время исправлять ошибки. Дамиану будет хорошо везде, куда бы они его ни поместили. Профессор Хоффман обещал проследить, чтобы пес прожил остаток жизни в Центре исследований. Но она не знала, следует ли из этого, что с Дамианом все будет в порядке. Раньше ее никогда не беспокоили судьбы лабораторных собак, но теперь она спрашивала себя: что, если Дамиан попадет на стол к ее отцу? И если эта мысль причиняет ей боль, то как ей мириться с тем, что он делает каждый день с другими собаками?

Признавая, что жизнь подопытных собак в лучшем случае неприятна, Элизабет все же не задумывалась напрямую о том, какую роль играет ее отец в экспериментах над животными. Двадцать лет она жила в доме, который держался на вивисекции. Впервые в жизни ей стало трудно с этим смириться.

Виктор Хоффман был очень зол на нее и наверняка предупредил тех, у кого теперь жил Дамиан, чтобы они не подпускали к собаке глупую и докучливую девицу по имени Элизабет Флетчер. Она даже боялась думать, что может случиться, если ее увидят возле Дамиана. Может, ее даже исключат из университета.

Она перевернулась на бок, кулаком подоткнув подушку. Ей было от себя противно — как ни старалась, она не могла забыть о собаке. Элизабет задремала, убеждая себя, что не стоит беспокоиться о животном, и тут же думая: накормлен ли он, удобно ли ему, куда его перевезли…

А ранним утром Дамиан впервые ей приснился. Как большинство ее снов, этот был ярок и реалистичен, как видеофильм. Она шла по кампусу, пес кружил перед ней, оглядывался назад и улыбался. Проснувшись, она удивилась, откуда знает такие подробности: улыбку Дамиана, его переваливающуюся походку. Ведь она никогда не видела, как он бегает без поводка.

Во сне они вместе гуляли. Большая серая белка перебежала тропинку, по которой они шли, и невероятно довольный собой Дамиан загнал ее на большой клен. Пес вставал передними лапами на ствол, затем бегом возвращался к Элизабет, приглашая ее идти за ним к дереву. Он переводил взгляд с нее на белку, словно хотел, чтобы она сделала что-нибудь, но она не понимала, чего он хочет. В конце концов он уселся на землю и укоризненно на нее уставился.

Они шли дальше, и во сне была весна. Зеленая листва — такая роскошная, свежая, будто они видели все это сквозь зеленое бутылочное стеклышко; даже солнце казалось зеленоватым. Газоны кампуса были покрыты маленькими белыми маргаритками и яркими золотыми лютиками. Рододендроны притягивали взгляд великолепными красными, пурпурными и розовыми цветами. Они с псом пришли к мрачному зданию из кирпича и камня, которое сурово возвышалось над газонами. Внезапно одна из дверей отворилась, и вышел мужчина в белом лабораторном халате. Тот самый доктор, который лечил Дамиана, тот, Кто велел ей почистить клетку, и во сне он держал в руке поводок. Она застыла на месте, не в силах двинуться, и беспомощно, с ужасом смотрела, как человек позвал собаку и Дамиан доверчиво подбежал к нему. Надев поводок на шею пса, человек повернулся на каблуках и ушел в здание, уволакивая за собой пса. Дамиан внезапно уперся всеми лапами и повернулся к Элизабет. Глаза его наполнились таким ужасом, что у нее живот скрутило от страха. Их взгляды встретились, и затем, словно крупным планом в кино, она увидела, как губы пса шевельнулись и он сказал ей:



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2022-10-12 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: